Очень спокойный день

Итак, мы решили немного покататься вчетвером по океану и, свернув в сторону с курса на Гран-Кальмаро, позагорать на маленьком островке Сан-Фернандо, примерно в сорока милях восточнее. Как утверждал путеводитель, имевшийся у Синди и Мэри, «это островок дикой природы, такой, какую застал Колумб, прибыв в Новый Свет». По информации того же путеводителя, каждый турист, прибывший на Сан-Фернандо, может почувствовать себя немного Робинзоном, ибо никаких регулярных рейсов из порта Гран-Кальмаро туда не осуществляется, и попасть на остров можно только наличной яхте, вертолете и гидроплане. Я лично этому не поверил.

Тем не менее, когда мы бросили якорь у островка, никого поблизости не было. Как мы пришли на остров, я не запомнил, потому что завалился спать незадолго до рассвета и проспал до полудня. С удовлетворением обнаружив, что сплю я один, и никто меня не может потревожить, я посетил туалет и ванну, проделал несколько разминочных упражнений, надел все те же женские плавки и лишь после этого выбрался на верхнюю палубу.

Все три дамы были уже на ногах и завтракали. Откуда-то из скрытых пазов в палубе выдвинулись и развернулись на специальных кронштейнах солнечные батареи, которые, как видно, подзаряжали аккумуляторную сеть «Дороги». Кроме того, эти батареи создавали тень и играли таким образом роль тента над палубой. В этой благодатной тени Марсела, Мэри и Синди сидели за столиком, трансформировав шезлонги в довольно удобные кресла, и уплетали бутерброды, кукурузные хлопья с молоком и еще что-то.

— Вот и явился наш грозный повелитель, затмевающий солнце в его полуденном блеске! — воскликнула Мэри. — Садитесь, Энджел, вам необходимо восстановить силы. Кушайте побольше!

Есть я хотел ужасно и принялся уминать все, что было на столике. Говорить при этом я не мог и слышал лишь неясное щебетание, которым обменивались между собой лесбиянки, да воркотню Марселы, которая была убеждена, что я внимаю каждому ее слову. Наконец, когда я почувствовал, что начинаю ощущать сытость, то смог повнимательнее прислушаться к тому, что говорилось за столом.

— Нет, Синди, загорать мы пойдем ближе к вечеру, — произнесла Мэри рассудительно, — сначала надо облететь остров на вертолете, а кроме того, поползать по дну на «Аквамарине». Тут я просмотрела распечатку эхолота за время пути к Хайди и обнаружила одну очень интересную штуку. Я даже скопировала ее на ксероксе. Поглядите!

На небольшом кусочке бумаги я увидел какие-то многочисленные серые линии и пятна. Мэри тыкала пальцем в наиболее темное место. Эта область напоминала по форме продолговатую размазанную кляксу.

— Где это? — спросила Синди.

— Всего в двух милях отсюда, во-он там! — Мэри махнула рукой куда-то на юго-запад. — По-моему, это затонувший корабль, и к тому же довольно старый.

— А на нем — пиастры! — подыграл я. — Шикарная вещь — Карибское море: чуть нырнешь, а там галеон, и в нем тысяча тонн золота! Надо бы и на острове покопаться, может быть, Джек Кидд зарыл здесь миллион золотых. Но за это нам придется уплатить кучу налогов!

— Кстати, эта территория спорная, — заметила Мэри. — Она примерно на равном расстоянии от Хайди и Гран-Кальмаро. Когда-то, говорят, острова едва не объявили войну друг другу, но потом договорились, что на Сан-Фернандо ни та, ни другая сторона не должна заниматься хозяйственной деятельностью и содержать военный персонал. Воды вокруг острова нейтральные, ловить рыбу и вести подводные изыскания можно, не обращаясь ни к кому за разрешением. Единственное, что карается, это загрязнение окружающей среды, а также рубка деревьев и охота на острове. Там за этим наблюдает специальный инспектор ООН. Ему помогают шесть солдат из бразильской армии. А больше тут никого нет. Туристы сюда приезжают добропорядочные.

— С удовольствием прокатился бы на вертолете вокруг острова! — сказал я.

— Вы сами-то управляете вашей машинкой?

— Конечно, — усмехнулась Синди, — если хотите, я вас прокачу.

— А это не очень опасно?

— Со мной — нет, — сказала Синди. Решили, что Мэри с Марселой посидят пока на яхте, а потом Мэри покажет мне подводный мир с борта «Аквамарина» — так назывался подводный аппарат.

Чтобы слетать с Синди на вертолете, пришлось нацепить легкий, но хорошо сохраняющий тепло комбинезон оранжевого цвета и оранжево-бело-зеленые пластиковые шлемы. Синди уверенно заняла место пилота и ловко, словно всю жизнь прослужила на авианосце, снялась с палубы «Дороти». Правда, меня больше интересовало то, как она сумеет посадить вертолет обратно. Посадочный круг был всего ярдов восемь в диаметре. Синди с изяществом балерины накренила вертолет и описала пару кругов вокруг острова. Он был похож на большой крендель, уже обкусанный с нескольких сторон. Видимо, когда-то на острове был вулкан с двумя жерлами, и оба они по той или иной причине взорвались — то ли одновременно, то ли по очереди. Гора исчезла, а на ее месте возникли каменные котловины, заполнившиеся морской водой. Потом нанесло ила, песка, появились растения, разросся лес. Обе лагуны — и западная, и восточная — были очень живописны и хорошо защищены от открытого океана естественными молами и волноломами, за сооружение которых надо сказать спасибо мистеру Плутону. Крупные корабли в лагуны войти не могли, но для такого судна, как «Дороти», проход был вполне достаточный. В западной лагуне я увидел большую крейсерскую яхту, стоящую на якоре, а на песчаном берегу три голубоватые палатки. На берегу восточной лагуны виднелся небольшой дом и несколько одноэтажных построек. Тут же стоял флагшток, над которым развевался флаг ООН. От построек в лагуну вдавался пирс, где было пришвартовано несколько небольших моторок и катер покрупнее, с надстройкой и рубкой. Над ним тоже реял флаг Мирового Сообщества.

Никого, кроме тех, кто загорал поблизости от палаток на пляже западной лагуны, не было видно. Было действительно очень жарко, хотя в вертолете это не чувствовалось.

— Надо сесть, — сказала Синди, — засвидетельствовать почтение инспектору.

Тут я убедился, что сажает вертолет она вполне уверенно. Наша тарахтелка-стрекоза благополучно приземлилась на пятачок, даже меньший, чем посадочный круг «Дороти». Здесь стоял выкрашенный в белый цвет вертолет с поплавками и буквами «Ю Эн» на фюзеляже.

Все переговоры с инспектором и его ленивыми бразильцами вела Синди, а я сидел в кабине, пожевывая чуингам, и подставлял морду под вентилятор. Инспектор, тощий, очень вежливый индиец, нежно смягчая английские слова, сказал Синди:

— Рекомендую вам поскорее перевести яхту в лагуну, мисс. В ближайшие трое суток возможно ухудшение погоды. Если вы поставите яхту сюда, то она будет в безопасности, даже если разразится циклон.

Синди сказала, что обязательно этим воспользуется, влезла в кабину, послала инспектору воздушный поцелуй и взмыла вместе со мной в небеса. Прокатившись еще разок вокруг острова на высоте в триста футов, Синди повернула к яхте и блистательно посадила вертолет на посадочный круг «Дороти».

— Ну, как прогулка? — спросила Мэри. Тот же вопрос задала и Марсела, только по-испански.

— Прекрасно, — ответил я на двух языках.

— Тогда продолжим экскурсию в другой стихии, — напыщенно произнесла Мэри.

— Мне не терпится показать тебе подводный мир!

— Скажи лучше, что тебе хочется побыть с ним вдвоем… — съехидничала Синди.

— Начинается… — проворчал я. — Давайте сделаем так: мы с Марселой наверху, а вы вдвоем на вашей субмарине…

— Это не получится, — возразила Мэри. — Вы не умеете контролировать спуск аппарата, и этому так просто не научишься.

— Тогда возьми с собой Марселу, — предложил я, все больше ощущая, что работа шахиншаха весьма трудная и требующая не только физической силы, но и крепких нервов.

— А я бы хотела тебя! — без особого стеснения произнесла Мэри. — Ну,

девчонки, не считайте меня сепаратисткой!

— Марсела, — пояснил я, — она хочет спуститься со мной на подводном аппарате, ты не против?

— Ты все равно сейчас ни на что не пригодный человек, — махнула рукой Марсела. Вчера она перепила прохладительных напитков, и голос у нее звучал, как у бывалой алкоголички.

— Она не против, — перевел я для Синди и Мэри, после чего на полной мордочке последней появилась веселая ухмылка.

В среднем трюме «Дороти», которая уже застопорила ход и автоматически отдала якоря, Мэри показывала мне подводный аппарат. Он был похож на некий гибрид короткой и очень толстой торпеды с вертолетом. Выкрашен он был в ярко-оранжевый цвет, и на цилиндрической части корпуса виднелась надпись «Аквамарин». Кормовая часть была в точности, как у торпеды — четыре лопасти вертикального и горизонтального рулей, а между ними — винт. Носовая часть представляла собой большой прозрачный шар из очень толстого и прочного стекла, сквозь который просматривались два кресла. С боков от кабины, а также под ней располагались фары, судя по всему, очень мощные. Позади кабины, уже на верхней части «торпеды» находилась в сложенном виде телескопическая штанга с механической рукой-манипулятором. Дальше было два люка: круглый — входной и прямоугольный — как пояснила Мэри — грузовой.

«Аквамарин» стоял на четырех лапах, которые можно было при желании убрать под обтекатели внутрь корпуса аппарата. Для того чтобы его при качке судна-носителя не колотило о борта, он был зафиксирован с носа и с кормы облегающими корпус захватами на телескопических штангах. Размещался аппарат в прямоугольном, довольно узком отсеке, в который можно было попасть через герметический люк, завинчивавшийся изнутри. Мэри, закончив краткую лекцию, завинтила его и указала мне на люк в «Аквамарине»:

— Залезай и садись в пассажирскую кабину, где стекло.

Внутри было очень тесно: вдвоем не разойтись. Позади пассажирской кабины стояло еще одно кресло, а также пульт, с которого осуществлялось управление аппаратом. Я уселся в одно из кресел и стал глядеть вперед, слушая, как возится за моей спиной Мэри, щелкая кнопками-тумблерами и перебрасываясь короткими фразами с Синди, которая сидела наверху, в рубке «Дороги», и должна была выпустить нас в океан. Впереди за стеклом тускло горели лампы в водонепроницаемых плафонах, освещавшие шлюзовой отсек. Из динамика долетел глуховатый голос Синди:

— Герметичность в норме. Начинаю заполнение шлюза.

— Вижу, — ответила Мэри.

Действительно, пенясь и клокоча, вода стала заливаться в отсек и вокруг стеклянного шара появилась колеблющаяся линия быстро поднимающегося уровня воды. Внизу медленно возникла сперва узкая, а потом все более расширяющаяся прямоугольная щель. Это отодвигалась заслонка, отделявшая отсек от океана. Вскоре мне уже хорошо была видна зеленая толща воды, пронизанная косыми, золотистыми лучами солнца. Лампы, горевшие в отсеке, погасли.

— Заслонка отошла, — сообщила Синди, — даю команду на разъем захватов.

— Поняла. Начинаю заполнение цистерн, — ответила Мэри.

Прошла минута, мы по-прежнему висели на захватах. Я даже подумал, что возникла неполадка, и обернулся к Мэри.

— Все нормально, — сказала она успокаивающе, — разъемы отходят только при отрицательной плавучести аппарата.

Где-то булькало и шипело. Вода заполняла балластные цистерны. Потом шипение прекратилось, что-то гулко лязгнуло, и сквозь стекло кабины я увидел, что отсек, его потолок и стенки быстро уходят вверх.

— Отошли захваты. Есть погружение! Дифферент на нос три градуса, опоры под обтекателями. Даю нагрузку на винт. Глубина двадцать футов. Горизонтальная скорость полтора узла, — бубнила Мэри. — Курс норд-ост тридцать два-десять.

— Поняла, — отозвалась Синди, — доверни две минуты к норду…

Было захватывающе интересно и, вместе с тем, немного жутко. Толстое стекло шара, в котором я сидел, было почти незаметно, и создавалось ощущение, будто я, совершенно голый и беззащитный, погружаюсь в морскую пучину. Слева, чуть позади над моей головой нависала зыбкая темно-бурая тень

— днище «Дороти». Створка, выпустившая нас, постепенно задвигалась обратно, закрывая проем.

— Скорость три узла, — доложила Мэри. — Глубина тридцать.

Жаль, что я никогда не интересовался ихтиологией, а потому даже не знал названий рыб, которые стаями и в одиночку барражировали справа, слева, впереди, выше и ниже меня. Единственно, кого я мог определить безошибочно, так это акул. Меня они тоже определили безошибочно. Одна бестия, в девять футов длиной, прошла сперва поперек курса аппарата, потом описала вокруг него полный крут и появилась уже заметно ниже и скользнула по стеклу. Пасть она не открывала, но мне и без того было известно, что у нее там за зубки.

— Не бойся, — сказала Мэри. — Это стекло выдерживает двадцать атмосфер давления. Скорее корпус аппарата не выдержит, чем это стекло.

— А вообще здесь глубоко? — спросил я как-то уж очень по-сухопутному.

— Нет, — усмехнулась Мэри, — здесь мелководье. Порог Авес, как его называют. Есть провальчики в две, в три тысячи футов, но в среднем — не глубже тысячи. А вот восточнее — впадина Гренада, там почти четырнадцать тысяч футов, ну а западнее — Венесуэльская впадина — там восемнадцать тысяч с лишним…

— А сейчас какая глубина? — спросил я, задирая голову и пытаясь разобрать, где поверхность океана. Там по-прежнему маячила тень «Дороти», столбом затенявшая воду на большую глубину, а кроме того, сияло зеленовато-желтое расплывчатое пятно, похожее на расползшийся по сковородке яичный желток — солнце.

— Сейчас всего сто футов, совсем мало. Ты не хочешь подкрепиться?

Когда нас учили обращаться с аквалангами, то мы ниже тридцати футов не опускались. Ведь для того чтобы прицепить к борту корабля магнитную мину с часовым или радиовзрывным устройством, глубоко забираться не обязательно.

Целая тройка акул опять появилась в отдалении от «Аквамарина» и снова начала описывать круги, только теперь уже значительно выше, и их длинные, зыбкие, неправильной формы силуэты не раз мелькали вверху, отпечатываясь длинными полосами тени… Большая стая рыбешек, переливаясь радужно-перламутровыми красками на своих полузеркальных чешуйках, промелькнула над головой в косых нитях солнечных лучей, с настырностью все еще пробивавших воду. Несколько рыбин покрупнее, выпучив глазищи и открывая пасти, словно торпеды, пронеслись через эту пеструю стаю и явно кого-то сожрали, потому что вода замутилась бурой мутью, в которой можно было разглядеть кусочки плавников и чешуйки. Но и те, большие рыбины, тоже были под прицелом: одна из акул молниеносно крутнулась кверху пузом, открыла пасть с несчитанными зубами и хапнула.

Таков уж, видно, был здешний обычай: те, что побольше, жрут тех, что поменьше. Впрочем, этот обычай относился к категории всеобщих.

— Ты не хотел бы подкрепиться? — спросила Мэри. — Хочешь шоколада с тонизирующими кубиками?

— Давай! — сказал я попросту. Мэри, поставив управление на автоматический режим, приоткрыла какой-то шкафчик и достала оттуда плитку швейцарского шоколада и целлофановую упаковку, в которой просматривалось нечто похожее на вафли и халву одновременно. Затем моя добрая хозяюшка добыла два пакетика с черничным соком, отрезала уголки и вставила полиэтиленовые соломинки.

— Очень вкусно! — сказала она, подавая мне сок. — Особенно с шоколадом и кубиками!

Действительно, все это давало очень приятное сочетание. Кубики имели вкус и печенья, и халвы, и грецкого ореха, шоколад приятно отдавал топлеными сливками, а терпкий, чуть кисловатый сок устранял ощущение приторности. Именно с этого момента у меня появилось чувство уюта и пропал даже подспудный страх перед глубиной и ее кровожадными обитателями. Мы сидели в удобных креслах, посасывая черничный сок и неторопливо надкусывая сладости. Сидели и вспоминали то, что произошло между нами вчера, но молча, про себя. Убежден, что и Мэри размышляла об этом, потому что, когда наши глаза встречались, она торопливо отводила их в сторону, будто я мог по ним что-нибудь определить.

Когда мы прожевали и кубики, и шоколад, Мэри спросила:

— Ну, как вам нравится западный образ жизни?

— Прелестно, — заявил я с досадой, потому что попытки Мэри повсюду и везде доказывать преимущества того образа жизни, который я с детства испытывал на своей шкуре, были заметным минусом к общему благоприятному впечатлению о ней, которое у меня сложилось. Из вредности нужно было сказать что-нибудь коммунистическое, но, как на грех, все из головы повыветрилось.

— А наверняка все коммунисты втайне завидуют буржуям, верно?

— Обязательно, — кивнул я, — именно поэтому мы покончим с господством империализма янки и утвердим на всей планете идеи Чучхэ! Как сказал великий вождь и учитель товарищ Ким Ир Сен, империализм обречен уже потому, что обречен исторически, а ветер с Востока довлеет над ветром с Запада!

— Вы перепутали, — усмехнулась Мэри, — последнюю фразу сказал не Ким Ир Сен, а Мао Цзедун.

— Товарищ Ким Ир Сен творчески развил и углубил все лучшее, что содержалось в трудах Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, Мао и Хо Ши Мина, — сообщил я Мэри, пытаясь сохранить на лице выражение святой веры во всю кучу этих идей и трудов. — Таким образом, произнося любую фразу из трудов предшествующих философов, мы неизбежно цитируем последующего и в конечном итоге можем сослаться на труды Кима.

Мэри посмотрела на меня с заинтересованной миной на лице. По-моему, она силилась постичь смысл той абракадабры, которую я изрек с самым ученым и серьезным видом. Чтобы отбить у нее в дальнейшем охоту вести со мной идеологические прения, я сделал лицо еще более умное и изрек:

— Великий друг всех людей доброй воли, гениальный теоретик плановой экономики периода развитого социализма и постепенного перехода к коммунизму Леонид Брежнев в своей работе «Кем быть?» (эту работу я придумал тут же, на месте, поскольку слышал от Комиссара о работах Ленина «Что делать?» и «С чего начать?») заявляет, что учение марксизма всесильно, потому что оно верно, а если бы оно не было всесильно, то не было бы верно. Буржуазная идеология не в силах дать народу ни целого куска хлеба, ни целостного мировоззрения. Классы и нации находятся в ожесточенном, антагонистическом противоречии с тенденцией развития парадоксальных иллюзий в загнивающей буржуазной поп-культуре, проникнутой духом сексуальной наживы.

Мэри сделала очень широкие и совершенно обалдевшие глаза, но сказать чего-либо не успела. Из динамика прозвенел голосок Синди:

— Мэри, как вы там? До цели триста ярдов.

— Все нормально, крошка, сейчас усилю свет и посмотрю.

О, это было здорово! Мощные, расходящиеся в конусы потоки света хлынули из прожекторов и пробили сгустившуюся вокруг нас тьму на несколько сот ярдов вперед. В разные стороны прыснули рыбы, рыбки и рыбешки. Словно пылинки в солнечных лучах или снег в свете уличного фонаря, замельтешил планктон. И там, впереди, за этой планктонной вьюгой, мы увидели то, из-за чего спускались под воду.