Дурацкий сон N2 Ричарда Брауна

Этот сон я считаю дурацким прежде всего потому, что он был прямым продолжением дурацкого сна N1, увиденного мною после попойки в доме мэра Лос-Панчоса Фелипе Морено и национализации его супертолстухи-жены. Сами понимаете, что приключения, пережитые с момента атаки на бензоколонку Китайца Чарли, предрасполагали, как мне кажется, увидеть супербоевик с элементами фильма ужасов на тему перестрелки и рукопашной, которую мне удалось пережить на асиенде «Лопес-23». Ничего удивительного не было бы и в том, если бы мне приснилось плавание по канализации, автогонка по кольцевому шоссе, ночной кросс через шипящие от змей джунгли или, на худой конец, полет на вертолете с падением в океан. Но ничего такого я во сне не увидел. Вместо этого моя черепная коробка показала мне вторую серию «фильма» «Похищение младенца», где я исполнял заглавную роль.

На сей раз действие началось в поезде. Я увидел себя лежащим на руках сизоносой женщины, а над моим собственным носом висела ее огромная грудь. На соске груди сопливилась капля желтоватого молока. Я очень хотел есть, но это была НЕ ТА грудь, она противно пахла, и я запищал, протестуя: «Извините, мэм! Я отказываюсь принимать пищу в таких антисанитарных условиях! С чего вы взяли, что я собираюсь употреблять в пищу ваше молоко? У вас есть сертификат качества? Без предъявления его я не притронусь к молоку! Я обращусь в Общество потребителей, и вас привлекут к суду!» Сами понимаете, что мои вопли никто не понял, да и не собирался к ним прислушиваться. Мне запихнули в рот этот неизвестно когда мытый сосок, молоко капнуло мне на язык, и пришлось, подчиняясь грубой силе, сосать это самое НЕ ТО молоко. Впрочем, оно оказалось достаточно вкусным и пригодным в пищу. Я насосался его вдоволь и, кажется, опять заснул во сне. Взрослого Брауна удивило, что поезд выглядел совсем не так, как те поезда, которые он привык видеть. Ни трехъярусных полок, заваленных людьми, узлами, чемоданами и коробками, ни столь запыленных окон с двойными стеклами я не видывал. И уж, конечно, мне никогда не доводилось нюхать столь убийственного аромата из смеси перегара,

табака, пота и горелого угля. Вентиляция в этом вагоне, видимо, полностью отсутствовала. Судя по тьме за окнами, стояла глубокая ночь, но в вагоне то и дело хлопали двери, кто-то громко разговаривал и орал песни на непонятном языке.

Сколько времени я проспал во сне — неизвестно. Но сон не кончился. Когда во сне «я»-младенец — открыл глаза, то обнаружил, что меня перепеленывают, ибо я несколько замарал и подмочил свою репутацию (главным образом, пеленки). Поезд по-прежнему стучал колесами на стыках рельсов, а страшная обладательница царапины на носу наматывала мне какую-то сомнительной чистоты тряпку вместо подгузника. Причем она даже не удосужилась протереть все как следует. Поэтому у меня появился сильный зуд, все зачесалось и защекотало. Я хотел было заявить, что протестую против такого обращения, но мне вновь заткнули рот соском, и пришлось наполнять свой желудок единственным доступным мне деликатесом. Скорее всего я бы опять заснул, но тут что-то лязгнуло, и поезд остановился. Страшная тетка, подхватив одной рукой меня, а другой какую-то странную сумку или узел, стала, толкаясь, выбираться из вагона по невероятно узкому проходу вместе с толпой других людей. Я заметил в толпе и мужчину-бородача, и женщин, которые похитили мои прежние пеленки вместе с атласным ватным одеяльцем.

Выбравшись из душного вагона на перрон — впору было подумать, что из ада в рай, настолько свежим и приятным показался морозный воздух, — я получил возможность немного посмотреть на окружающий мир. Толпа людей с чемоданами и узлами шла куда-то к большому зданию, стоял неимоверный галдеж, что-то лязгало, гудело, тарахтело… То, что это был не американский вокзал — большой Браун мог сказать сразу и однозначно. Похожий вокзал он видел в Сайгоне, но там было тепло и не было людей в меховых шапках. Канада? Норвегия? Но тут младенец увидел человека в серой шинели и голубоватой шапке с большой красной звездой, на которой золотились серп и молот… Россия! USSR!

Скажите после этого, что сон не дурацкий? Мне, Ричарду Стенли Брауну, никогда и в мыслях не представлялось, что я — младенец, похищенный в России! Я прекрасно знал всех своих предков до четвертого колена — никто из них не касался Советов никаким боком. Но черепная коробка сама по себе разыграла этот сценарий. Самое удивительное, что я очень легко узнавал, где солдат, где матрос, а где милиционер (то есть, строго говоря, полицейский). Словно бы это уже когда-то было в моей памяти. Откуда? Если форму русских военных я еще мог видеть на каком-нибудь учебном плакате в Форт-Брэгге, то полицейских-милиционеров мы, по-моему, не проходили.

Меня внесли, по-видимому, в зал ожидания. Здесь я некоторое время лежал на руках у сизоносой женщины. Поблизости находились и ее спутницы, мужчина с бородой куда-то ушел.

Потом что-то произошло. Сизоносая положила меня прямо на жесткое деревянное сиденье, вскочила и куда-то побежала следом за остальными женщинами. В этот момент у меня в голове неизвестно откуда возникло сперва слово «джипси», а потом его русский перевод — «tsygane» (цыгане). Сто процентов — кроме слов: «Руки вверх! Сдавайся!» — я по-русски ничего не говорил. Однако именно тогда, когда я сумел каким-то образом определить национальность женщин по-английски, мне стало известно и их русское наименование.

«Я» — младенец — несколько минут лежал и орал дурным голосом. Наконец ко мне подошел огромный детина в темно-синей, почти черной шинели с блестящими пуговицами, в черной ушанке с овальной кокардой, перетянутый в талии широким ремнем с портупеей через плечо. Это и был милиционер. Он стал что-то спрашивать у тех, кто был рядом со мной, показывая на меня пальцем в черной кожаной перчатке. Поскольку, как я догадался, никто не мог сказать, чей я ребенок, он поднял меня на руки и куда-то понес. Я продолжал орать, но русский коп только грозил мне пальцем. А пустышку, которую я выплюнул на пол, он подбирать и совать мне в рот, конечно, не стал. Спасибо и на этом.

В конце концов меня принесли в комнату, где стояли шкафы, столы, стулья и висели какие-то картинки с детьми, одетыми в белые рубашки и красные галстуки, а также большой портрет Ленина. Именно тут мне показалось — разумеется, не младенцу, а настоящему Брауну, — что оба дурацких сна — и первый, и второй — есть следствие обучения коммунизму во время подготовки на секретной базе перед десантом на Хайди.

Последним, что я видел во втором дурацком сне, была женщина в темно-синем платье с погонами и черной ушанке с кокардой. Она была большая и толстая. Поговорив с тем полисменом, что притащил меня в ее заведение, она закурила какую-то странную сигарету, набитую табаком лишь на одну треть, пустила облако вонючего дыма прямо мне в нос и начала набирать номер на диске какого-то допотопного эбонитового телефона… И тут я, слава Богу, проснулся.

Новое знакомство

Проснулся я немного раньше, чем Марсела. Усталость ушла, но голод я ощущал очень сильный. К тому же я отчетливо услышал приближающееся гудение лодочного мотора. В плавках и с автоматом я выскочил из своего песчаного лежбища и, пригибаясь, а затем и ползком добрался до кустов. Отсюда, с наивысшей точки островка, я увидел, как к берегу быстро приближается небольшая надувная моторка. Лодка, видимо, отчалила от того самого судна, которое ночью стояло на якоре и светилось огоньками. Теперь, утром, на чуть рябистой, сверкающей под восходящим солнцем поверхности моря, оно было хорошо различимо. Это была прогулочная яхта. Белая, высокобортная, не менее ста тонн водоизмещением, с маленьким вертолетиком на корме. Такая яхта могла бы сделать честь даже самому здешнему диктатору.

Нашего вертолета я не углядел — то ли его накрыл прилив, то ли его просто отсюда не было видно.

Следом за мной, наскоро замотавшись в уже высохший чехол и вооружившись «узи», появилась и Марсела. Лодка между тем уже сбавила ход и вошла в небольшую песчаную бухточку.

Из лодки на мелководье, смеясь, выпрыгнули две девушки: ослепительная блондинка в темно-красном купальнике и крепко сбитая, очень коротко подстриженная шатенка в голубом. Они вытащили лодку на песок и начали выгружать из нее пакеты, надувные матрасы, походную газовую плитку. Обе деятельно принялись за работу: появился тент, раскладные стулья и столик, а затем мой обострившийся нюх уловил запах свежезаваренного кофе, а также тостов — таких ароматных и так нежно прожаренных… что у меня открылось неукротимое слюнотечение.

— Как есть хочется! — простонала Марсела шепотом. — Ей-Богу, я их убить готова, лишь бы поесть…

— Грех, грех великий, дочь моя, — пробормотал я тоном капеллана Смитсона, которого в свое время затащили в один из сайгонских борделей и, напоив, как свинью, подложили к одной общеизвестной красавице по кличке Бледная

Спирохета. Впрочем, речь шла не о грехе убийства или о грехе прелюбодеяния. Я имел в виду, что ей не пришлось голодать столько, сколько мне, а потому грех жаловаться на голод.

Тем не менее мы с Марселой скрытно переползли на новую позицию и оказались теперь практически над головами у состоятельных путешественниц. Теперь нам было прекрасно слышно все, о чем они говорили.

— Эта телеграмма тебя огорчила, Синди? — намазывая паштетом ломтик хлеба, произнесла стриженая.

— Да, конечно. Мне кажется, что он не вправе заявлять такое. Я не мешаю ему жить так, как вздумается, — ответила блондинка, прихлебывая кофе, — но это не значит, что он может требовать от меня невозможного и заставлять жить так, как хочет он.

— Попробуй паштет, это невероятно вкусно. И вообще, надо поменьше думать о неприятных вещах, Конечно, жаль, что нельзя оставаться здесь вечно, но неужели мало других островов? Уйдем отсюда на Гран-Кальмаро, там прекрасные пляжи и очень уютные отели, ты развеешься, там масса развлечений.

— Мне не нужны никакие развлечения, Мэри. Мне вполне хватает всего здесь: и пляжей, и моря, и развлечений…

Блондинка взяла свою подругу за руку и прижала ладонь к груди. Стриженая как-то уж очень не по-женски обняла Синди и страстно поцеловала в губы. Ни один мужчина-обольститель не сделал бы это лучше ее.

— Мэри… — расслабленно простонала Синди. — Ты чудо! Ты все понимаешь с полувзгляда… Ну разве этот козел может доставить такую радость?!

Марсела рядом со мной едва не прыснула в кулак:

— Это лесбиянки! — ухмыльнулась она. — Бесплатное секс-шоу!

— Спасибо, я догадался. Но держи язык за зубами. Тихо!

Это было сказано шепотом, но, как видно, какие-то отзвуки долетели до ушей этих извращенок.

— За нами никто не подсматривает? — встрепенулась Синди. — Я, кажется, слышала шепот. Мэри прислушалась и повертела головой.

— Нет, по-моему, тихо. Кому тут быть в такую рань?

Как видно, следом за поцелуем должно было последовать еще более интересное, но на свою беду девицы выдали одну очень важную тайну, которая резко изменила ход дальнейших событий.

— Но может быть, кто-то с моря подсматривает! — упорствовала стеснительная Синди.

— Кто? — с явным раздражением проговорила Мэри, указывая на океан. — Смотри: только наша яхта, а с нее подсматривать некому.

Вот это и была та самая тайна, узнав которую я понял, что сейчас любой ценой позавтракаю… Нет, завтракать с лесбиянками я не собирался — до этого еще не дошло, — но вот поживиться с их стола я был очень заинтересован.

— Руки вверх! — я спрыгнул с кучи песка и наставил на обеих свой грозный «Калашников». Следом за мной съехала замотанная в тряпки Марсела.

Визг был такой, что я едва удержался, чтобы не прекратить его автоматной очередью, но ограничился тем, что один раз выстрелил в воздух. Это была заодно и проверка, нет ли кого-нибудь поблизости, в частности, на яхте. Но там никаких движений не последовало, а девицы, убедившись, что автомат стреляет, визжать перестали. И руки подняли, не поленились. Оружия у них не было, и я не стал приказывать Марселе проверить, не спрятан ли пистолет у кого-нибудь в трусиках.

— А ты говорила… — тихо ахнула Синди. — Ну, вот — бандиты…

— Позвольте, — решительно сказала Мэри, держа, однако, руки над головой,

— по какому праву вы влетаете к нам и наставляете оружие? Мы американские граждане!

— Что она сказала? — спросила Марсела. — Я ни черта не поняла! У этих гринго не язык, а тарабарщина.

Надо заметить, что «руки вверх» я кричал по-английски, но с заметным испанским и даже хайдийским акцентом, однако акцент обеих красавиц у меня сомнений не вызвал. Передо мной стояли мои соотечественницы, к тому же уроженки того же штата, что и я.

— Вы хотя бы позаботились о приличных плавках, прежде чем идти на дело! — выкрикнула Мэри.

— Что ты мелешь, — в испуге пробормотала Синди. — Он же убьет тебя!

— Какая разница? Он все равно ни черта не понимает, этот цветной! Это дикарь, он позавчера спрыгнул с ветки, а вчера надел штаны. Правда, с дырками…

«Ба!» — когда я поглядел на свои плавки, то и впрямь устыдился. Они лопнули точно по шву и фактически ничего не скрывали. Срочно передвинув наперед пистолетную кобуру, я, старательно коверкая английский, произнес следующие слова:

— Дело в том, леди, что мы не бандиты. Мы партизаны, которые сражаются против диктатуры Лопеса, который довел страну до полной нищеты и упадка…

— Тем не менее большинство людей в вашей стране не разгуливают в дырявых плавках перед дамами! — нахально перебила Мэри. — А многие даже носят штаны!

— Дело не в штанах, — возразил я, — народ поднялся на борьбу с кровавой проимпериалистической диктатурой, и лучшие его представители ушли в леса, чтобы бороться с оружием в руках за построение нового, справедливого общества… и…

Тут я сбился, потому что до покойного Комиссара мне было все-таки очень далеко. Конечно, я кое-что усвоил из всего, чему нас обучали, но говорить речи и агитировать меня специально не готовили. Во всяком случае, это я умел значительно хуже, чем стрелять, но стрелять этих симпатичных и ни в чем не повинных лесбияночек, к тому же моих соотечественниц, я не хотел.

— Так вы еще и коммунист! — с презрительнейшей улыбочкой съязвила Мэри. — То-то я смотрю, что вы выглядите намного противнее обычного бандита!

— Мэри! — в испуге ахнула ее подружка. — Он же все понимает!

— Все равно убьют! — бесстрашно выкрикнула Мэри. — Так пусть знают, что мы свободные люди и умрем, но останемся свободными!

— Не убивайте нас, пожалуйста, а? — с трогательной наивностью в голоске произнесла Синди. — Возьмите нас лучше в заложники.

— Да мы не собираемся вас убивать! — проворчал я смущенно и даже позабыл исковеркать эту фразу хайдийским акцентом. — Мы просто очень хотим есть, нам нужно переодеться и, если можно, умыться… Точнее, вымыться с горячей водой. А если для Марселы у вас найдется фен и гребень, то это будет просто прекрасно.

— Господи, — раздраженно произнесла Мэри, — чтобы попросить такие простые вещи, надо наставлять на людей оружие! Помыться вам действительно не мешает, от вас за целую милю несет канализацией. Правда, горячую воду мы можем предложить вам только на яхте. Из одежды на вашу девочку мы что-нибудь подберем, но мужского у нас нет ничего. Покормить мы вас можем хоть сейчас, но делить с вами трапезу, извините, не будем. Во-первых, я терпеть не могу всех мужчин, вместе взятых, а бандитов и коммунистов — в особенности, а во-вторых, и от вас и от вашей подруги разит так, будто вы только что вынырнули из унитаза!

— Нет, — сказал я, хотя, честно говоря, есть хотел очень. — Здесь я буду себя чувствовать неловко. Надеюсь, мы не стесним вас на яхте?

— Конечно, стесните! Но куда денешься — вы же вооружены…

Примерно через четверть часа, собрав все свои манатки, мы погрузились вместе с девицами на резиновую моторку. Она вполне выдержала бы и еще четверых. Моторка летела со скоростью примерно в тридцать узлов, и вскоре мы уже поднимались на борт яхты, на носу которой сияли золотые буквы: «ДОРОТИ». Первым вылез на палубу я, потом обе хозяйки, а затем, наконец, Марсела. Марселу подняли вместе с лодкой и грузом с помощью небольшой погрузочной стрелы, которой ловко управляла Мэри посредством небольшого карманного пульта управления, немного похожего на тот, которым пользовался дон Паскуаль Лопес.

— Вот что, девочки, — сказал я Синди и Мэри. — Я не посягаю ни на вашу собственность, ни на вашу безопасность, но совершенно не хочу, чтобы вы посягали на мою. Я вижу, что яхта у вас напичкана электроникой и, вероятно, очень дорого стоит. Если вы захотите вызвать на помощь хайдийские сторожевики, береговую охрану США или 6-й флот — помните: яхту я обязательно утоплю и, возможно, вместе с вами. Если вы спокойно дадите нам приют и возможность доехать хотя бы до Гран-Кальмаро, ручаюсь, что я через год выплачу вам все расходы.

— Из кармана Кремля! — понимающе хмыкнула Мэри. — А потом будете шантажировать нас и завербуете в КГБ. У вас, кстати, очень неплохой язык. Вам, наверное, уже приходилось бывать в Штатах?

— Это неважно, — отмахнулся я, — гораздо важнее, особенно для вас, моя уверенность в том, что вы не сделаете нам пакости. Если я чего-нибудь испугаюсь, то могу нечаянно кого-нибудь застрелить. Если окажется, что я это сделал зря, мне будет очень обидно.

— Типичный коммунист! — проворчала Мэри. — Даю вам слово, что если вы не будете покушаться на честь Синди и ограничивать мою свободу сексуальных отношений, то вы можете чувствовать себя в безопасности.

— Очень приятно это слышать. Ни я, ни Марсела на вас покушаться не будем и ограничений на ваши взаимоотношения накладывать не будем. А сейчас мы осмотрим всю вашу яхту, чтобы быть в курсе дела.

— Очень хорошо, — хмыкнула Мэри, — а пока помогите мне снять с лодки мотор и установить его на место.

Мотор весил прилично, и с голодухи я управился с ним не без натуги. Затем приступили к осмотру яхты.

«Дороги» имела не сто, а целых двести тонн водоизмещения, и я, честно сказать, никак не мог поверить, что всего две девушки с ней управляются. Однако пришлось поверить.

На носу яхты располагался застекленный салон. Стекла были прочные и могли бы, наверно, устоять против пулеметного обстрела. Кроме того, они были широкие и давали возможность любоваться всеми морскими красотами и прямо по носу, и по бортам. Однако нажатием кнопки на переносном пульте окна можно было снабдить дымчатыми светофильтрами или вообще светонепроницаемыми щитками, которые позволяли смотреть кинофильмы хоть среди дня. В салоне с удобствами могли обедать, смотреть кино или видеофильмы, слушать музыку или танцевать человек двадцать. Над салоном, на верхней палубе, стояли шезлонги и можно было загорать, а под салоном, на нижней палубе, — практически уже в

трюме — продуктовый и бельевой склад, камбуз и прачечная.

В средней части корабля, непосредственно за салоном, располагались десять жилых кают, каждая на двух человек, небольших, но очень уютных. Над каютами находилась ходовая рубка, которую можно было считать одновременно и штурманской, и радиорубкой.

— В принципе яхта может сама выйти в море, пройти определенный запрограммированный путь и стать на рейде или ошвартоваться, — заявила Мэри с ехидством. — У вас такого, конечно, нет… Вы хорошо делаете ракеты, но в электронике ни черта не смыслите.

— Вы имеете в виду хайдийцев? — спросил я. — Мы даже ракеты делать не умеем. Но научимся, когда построим социализм.

— Я имею в виду русских, к которым вы принадлежите. Вы такой же хайдиец, как я японка.

Теперь я понял, что меня повысили в звании до агента КГБ. Я считал, что подтверждать это не стоит, но и разубеждать — тоже. Если даме хочется, чтоб я был агентом КГБ, — надо сделать ей приятное.

— Это очень хорошо, что вы не японка, — заметил я вслух, — потому что на многих приборах и компьютерах видны японские марки. Вы наверняка не представляете себе, как они устроены, и не сможете выдать никаких секретов.

Патриотическим чувствам этой янки-лесбиянки был нанесен сильный удар мягкой подушкой. Она тут же попыталась все опровергнуть и выложила мне столько, что будь я русский шпион, то записал бы на диктофон двадцать кассет ценнейшей информации. Впрочем, диктофон я не смог бы спрятать даже в плавках, там у меня была дыра. Даже то, чему там полагалось быть по штату, постоянно вылезало наружу, и я стыдливо прикрывал прореху прикладом автомата или кобурой пистолета.

Запомнил я из всей этой лекции немногое. Сложная, почти космическая система управления яхтой связывала в единый пучок данные о местонахождении корабля, полученные от навигационного спутника ВМС, информацию с метеоспутников, непосредственные данные датчиков о скорости ветра и течения, его направлении, силе волнения, данные эхолота и еще черт знает что. Сообразуясь со всей этой информационной стряпней, электронный штурман выбирал оптимальный курс к заданной точке. При этом с учетом возможных и реально меняющих ситуацию факторов в курс автоматически вносились коррективы.

В трюме под каютной палубой располагался небольшой подводный аппарат, который служил для прогулочных целей. На нем, как утверждала Мэри, можно было опускаться на глубину до трехсот футов и любоваться красотами подводного мира при свете прожекторов, а также брать со дна манипулятором какие-нибудь понравившиеся сувениры. Он, этот аппарат, выпускался прямо из люка в днище яхты. В кормовой части трюм занимала мощная пара дизельных установок, обеспечивавших и движение, и всю энергетику корабля. Там же были и компактно встроенные цистерны с горючим. Выше, на уровне носового салона, располагался гараж, где стояли зеленый «Шевроле», «Лендровер» и «Тойота»-микроавтобус. Туда же, видимо, во время шторма опускался на лифте маленький двухместный вертолет со складными лопастями, который стоял сейчас на верхней палубе.

Марсела, когда мы ходили, все ахала и охала. Как видно, таких яхт она еще не видела. Однако желание вымыться у нее было очень сильное, и, обнаружив, что во всех каютах имеются ванные с горячей водой и полным набором принадлежностей для мытья, включая шампуни, фены, щеточки, пилочки для ногтей и прочее, более ничего посещать не стала.

— Хорошо, — сказал я, когда она умоляюще взглянула на меня. — Перетащи в эту каюту все оружие, запри входную дверь и мойся хоть до потери сознания. А мы будем в носовом салоне.

В носовом салоне я велел Мэри и Синди сесть на диванчик напротив меня и, скромно положив автомат на колени, ожидал, когда вернется Марсела. Мэри явно считала, что я ограничиваю ее право на свободу передвижения, но ругаться ей было лень, и она листала газету «Сан-Исидро ньюс» за вчерашнее число. Она читала что-то на третьей полосе, а с первой бил в глаза аршинный заголовок: «Выдающаяся победа правительственных войск в районе высоты 234,7! 1500 партизан убито, 6000 взято в плен!» Это меня весьма заинтересовало, поскольку я был убежден, что к сегодняшнему дню единственными партизанами на острове остались мы с Марселой. Между тем на той же полосе я углядел значительно более скромный заголовок: «Полковник Феррера предан суду за преступное оставление Санта-Исабели повстанческим силам!»

— Да… — вздохнула Мэри, складывая газету. — Дело дрянь! Похоже, что мы зря не послушались начальника порта и не ушли сразу в Гран-Кальмаро. Минимум через неделю эти негодяи возьмут Сан-Исидро. Господи, да неужели это так интересно, устраивать войны? Сейчас тысячи людей воюют, а вы, как я поняла, уносите отсюда ноги… Ваша миссия выполнена, еще пятьсот тысяч человек превратятся в послушное коммунистическое быдло, а вы переедете в Гран-Кальмаро, где тоже устроите революцию. Теория домино, это я уже знаю.

— И как вы только не боитесь! — вздохнула Синди.

— Что ты удивляешься? — проворчала Мэри. — Они же все такие, эти коммунисты: делать деньги не умеют, работать — лень, вот и грабят.

— Мы не грабим, а экспроприируем. Как Робин Гуд, — зевнул я.

— И все равно ходите без штанов.

— Штаны у нас были, — обиделся я, — но мы их испачкали…

— С перепугу, наверно, — еще раз укусила меня эта гадюка с короткой стрижкой и мужицкими ухватками.

Синди эффектно сидела на диванчике. Очень эффектно! Особенно изящно выглядели ее чуть-чуть подрумяненные солнцем ножки, такие длинные и гибкие. Да и то место, откуда они произрастали, обтянутое темно-красными купальными трусиками, говорило о многом. Впрочем, стриженая гадюка тоже не выглядела отталкивающе. Конечно, у нее были широковатые плечи и слишком мускулистые ноги. Но бедра были развиты прекрасно, и бюст в синих чашечках был вполне тугой. Учитывая ее противоестественную склонность, она была, вероятно, весьма загадочным и любопытным партнером в постели…

Наконец вернулась Марсела. Она надела халатик, легкие резиновые тапочки и перепоясалась ремнем с пистолетом. Если учесть, что она высушила и как следует расчесала волосы, то перед нами была теперь весьма изящная, хотя и вооруженная «вице-мисс Хайди». Смуглокожая, антрацитово-черноволосая креолка

— восхитительная смесь Испании и Вест-Индии.

Я заметил, как изменилась в лице Мэри. Это было и удивление, и восхищение, и определенно зависть. Завидовала она, естественно, мне, так как была на сто процентов уверена, что Марсела не только мой боевой товарищ, но и любовница. Это изменение в физиономии стриженой гадюки не укрылось от Синди. Блондиночка бросила быстрый взгляд на свою милую, и я понял, что бедняжка ревнует. Поскольку, разглядывая Мэри и Синди, я как-то не сразу улыбнулся Марселе, то и в ее прекрасных темно-карих глазенках вспыхнул ревнивый огонек. Итак, отношения на борту «Дороти» явно должны были серьезно запутаться.

— Можешь идти мыться, — сказала мне Марсела, с нехорошим прищуром взглянув на Синди и Мэри, — оставь мне автомат.

Последнее я не очень хотел делать. При том, что в руках Марселы оружие начинало стрелять вполне самостоятельно, очень даже просто могло случиться так, что, вернувшись из ванной, я нашел бы Мэри и Синди бездыханными. Меня только утешало, что Марсела попросила у меня «Калашников», из которого она ни разу не стреляла и даже не знала, как он снимается с предохранителя. «Узи» она оставила в каюте и заперла на ключ, который отдала мне, когда я пошел в ванную.

Боже мой, как же я мылся! Я пять раз менял воду, извел массу моющих средств, несколько раз обдавался душем и, лишь когда ощутил, что от меня разит, как от парфюмерной лавки, прекратил сдирать с себя шкуру. Вонь покинула меня, и я наполовину уже стал человеком. Теперь осталось только поесть.