Девушка, которой нет

Владислав Булахтин

Девушка, которой нет

Посвящаю маме

Суть человечества иррационально выводится из хаоса мнимостей.

Владимир Набоков

После долгой многогрешной жизни помер мужик. Попал в ад. Пекло, жарища… Дали ему черта в сопровождающие. Черт спрашивает:

– Ну, чего, раз попал – выбирай, куда тебя определить. Вот тут грешники в котлах в смоле варятся, здесь их на кострах поджаривают, там, подальше, гвозди раскаленные в них втыкают… Куда желаешь?

Мужик весь в горе, но осторожно интересуется:

– А можно, я просто тут, в сторонке, тихонько посижу?

Черт говорит:

– Да можно! Сиди.

Мужик:

– А можно мне газетку – почитать охота?

– Да пожалуйста! На.

– А пивка холодного принесешь?

– Нет проблем! Будет.

Сидит мужик цел-невредим – в тени, с газетой, пиво прихлебывает… Наконец не выдержал, спрашивает у черта:

– Слушай, ну как же так?! Здесь вроде ад – так ужасы, адские муки должны быть, и все такое?..

– Так это для тех, кто верит…

Анекдот

Мы отражаем мир – мир отражает нас. Каждый, дочитавший эту историю до конца, неминуемо станет еще одним из ее творцов.

T.a.t.u.: «All About Us»

– Держи ракетницу. Ракетница – оружие оранжевого пролетариата, – уважительно добавил Викентий Сергеевич, протягивая Фее короткоствольный пистолет с распухшим дулом и засаленную коробочку с зарядами. – Боле нет у меня ничего огнестрельного, да тебе и не требуется – словами и взглядом ты отрезвляешь убедительней.

– Зачем мне это? – удивилась девушка. – Вы же предупреждали – здесь любое оружие бесполезно. Говорили – я должна просто уговаривать этих… м-м-м… – Фея выдержала многозначительную паузу, – людей.

«Как иначе назвать тех, с кем мне предстоит встречаться?»

– Да, уговаривать. Да, бесполезно… – заворчал шеф. – Но эффект оружия не всегда измеряется уроном. Ты влепи болезному ракету в брюхо и, пока она празднично искрит, спокойно обоснуй, почему он должен расстаться с нездоровой иллюзией собственной жизни.

Фея с трудом запихнула «оружие пролетариата» в свой миниатюрный рюкзачок, затянула тесемки и небрежно бросила:

– Я надеюсь, мне представится возможность обосновать и вам ваше нездоровое отношение к тому, чем была наша жизнь.

Викентий Сергеевич впервые улыбнулся.

«Как же он божественно некрасив», – вновь отметила Фея, стараясь не смотреть на плешь и наливающиеся пурпуром щеки.

– Действуй, девушка. Накажи старого дяденьку Викентия. Ублюдка, кровопийцу и мегазлодея.

Оскалился желтыми зубами, навевающими мысли о болотном редколесье.

«Раньше не допускал фривольностей. Шаркал ножками, целовал ручки. Стоило спасовать перед его безбрежной застенчивостью… Ох – точнее: эх, мужики! Что на этом свете, что на том…» – Фея презрительно смотрела в глаза шефу.

– Ты же знаешь, я в любой момент могу самостоятельно исчезнуть – и не поморщусь, – продолжил он. – Мне твои угрозы как… тьфу! О себе лучше подумай! У тебя в глазах звериная тоска от того, что ты – это ты! Тоска от того, что мир пока еще мельтешит перед глазами, несмотря на все твои старания не замечать его. Подними голову! – Он почти орал. – Постарайся уйти достойно!

– Ступайте в жопу, природная аномалия, – вежливо парировала Фея. – Мне и раньше всякие гундосые умники дышать мешали. Теперь вы со своими мажорными проповедями лезете. Поздно – вы впарили убеждения, несовместимые с жизнью. Запомните: я пришла к вам не для того, чтобы спасать человечество или продлить свое никчемное существование. Мне просто очень хочется познакомиться с этими двуногими, которые воображают, что могут оправдать мнимое бессмертие. Может, найду кого поустойчивей, чем я.

«И буду оч-ч-ч-ч-чень убедительна с ним, не так ли?»

Развернулась и, протаптывая тропинку в клубочках подрагивающей пыли, двинулась на выход.

«Прочь из этой юдоли скорби, тишины и вселенских разочарований!»

Шеф окликнул:

– Эй, гуттаперчевая, ты оружием-то пользоваться умеешь?

Фее захотелось показать язык, грязно выругаться, перевернуть на прощание парочку ветхих шкафчиков. Она уже пообещала себе, что никогда не возьмет в руки ракетницу: «В этом инфернальном месиве даже щелбаны небезопасны. Ага».

Молча вышла из комнаты в темный коридор, заваленный десятками пар стоптанной обуви.

– Не жалей никого, слышишь! – заголосил Викентий Сергеевич. – Здесь нет правых и виноватых, добрых и злых! Они должны исчезнуть! Они же ни перед чем не останавливаются! И ад следует за ними…

«Ад следует за мной, – мысленно не согласилась Фея и со всей силы хлопнула входной дверью. – Что ж, нынче я очень даже настроена показать желающим, как страшен мой предсмертный сон. Трубач, труби тревогу!»

Вместо пролога

Юбилейное фиаско Сани Кораблева

Для любви не названа цена, лишь только жизнь одна…

Андрей Вознесенский

Muse: «Endlessly»

The Prodigy: «Smack My Bitch Up»

Саня работал вдохновенно, поэтому предчувствовал, когда это произойдет. Каждая новая встреча, каждое знакомство, каждое первое слово – наитие, кураж, дрожь в коленках. Не то что у сосунков-пикаперов[1] и прочих охочих до женских тел и кошельков (да-да, у женщин часто тугие кошельки) аферистов и прилипал.

В деле съема он презирал математику, уверенность, сверхзадачи (добраться до заветных створок за один час тридцать пять минут десять секунд) и прочую нелиричную прозу.

Взглянув на перспективное личико в толпе, Саня отметал любой расчет, любую корысть.

Он умел влюбляться. Искренне, быстро, основательно.

Так же вдохновенно он экспроприировал неправедно нажитое добро (собственность – всегда кража) своих возлюбленных. Потом с мясом вырывал истекающие кровью, трепещущие кусочки памяти о них, прижигал раны алкоголем, смешивал с пеплом воспоминания… менял номер мобильника и переезжал на другую квартиру.

Вскоре назревала готовность к новым чувствам.

Его внешность была на сто процентов обманчива. Помесь Марка Тишмана и Ромы Зверя рязанского, есенинского разлива. Субтильная, немного сутулая фигура, курносый нос, выгоревшие волосы, напоминающие обрушенный стог сена… Девять финансово успешных романов за спиной, ни одного конфликта с бестолковым российским правосудием, семь банковских счетов по три тонны евро каждый, новенький «Opel Corsa» – и никаких угрызений совести.

Никто бы не догадался, что он умеет стрелять с двух рук, за сорок секунд разбирает «калаш» и может вытерпеть почти любую боль (проверено – подвиги Муция Сцеволы[2] смешны по нынешним временам).

Донжуаны, ловеласы, альфонсы, любвеобильные политики-певцы-актеры: Кеннеди-Высоцкий-Харатьян-Немцов-Певцов-Миронов и вечный эльф Орландо Блум – остались в прошлом. Саня Кораблев поднялся на голову выше любого хрестоматийного персонажа, что и предстояло вновь доказать в этот промозглый майский денек.

Вдохновение заставило напустить рассеянную улыбку, затуманить взор и не спеша двинуться сквозь толпу на Пушкинской площади.

Когда он работал, он был прекрасен. Не кадрил, не клеил, не приставал, не умничал, не скабрезничал. Он – парил. В первые дни знакомства он дарил себя без остатка. Потом забирал причитающееся – простая финансовая комбинация.

Как заметить нужный экземпляр? Чайники промахиваются, опытные бомбилы попадают через раз. «Клюет каждая пятая» – девиз не для Сани. У него почти не случалось осечек.

Нынешнее приключение должно было стать юбилейным – десятым, и потому бескорыстным. Средства, которые предполагалось добыть у жертвы («возлюбленной», – поправил бы Кораблев), Саня готовился потратить на приобретение медтехники для ивановского роддома № 4. Там до сих пор образовывалась круглосуточная очередь на единственное кресло для рожениц.

Enya: «Lothlorien»

Девушка шла вдоль фонтана. Истекающий половой или финансовой истомой любитель прошел бы мимо – внешность, одежда, манеры выдавали отмороженную реалистку, совершенно не чуткую к мимолетным романтическим отношениям. Саня оценил с ходу: за этим непробиваемым взглядом – и достоинство, и самомнение, и неразбазаренные кладовые настоящих страстей.

Условия взращивания талантов подобного калибра – состоятельность, свободная наличка, возможность с высоты гигантской суммы на кредитке плевать на беспощадный вампиризм столицы… на худой конец – своя квартира в Москве или прабабушкин перстень в пятьдесят карат на черный день.

Саня действовал интуитивно. Приближаясь, вытащил мобильник. Сердце замерло:

– Прошу прощения. – Саня включил диктофон, робко протянул вперед руку, будто защищаясь от возможного гнева незнакомки, и правдоподобно покраснел. – Я коллекционирую женские отказы. Вы можете с первого взгляда оценить мою персону? Два гнусных эпитета в вашем исполнении – и я удаляюсь.

Девушка остановилась, словно ударившись о невидимую стену, тяжело посмотрела в глаза Кораблеву. В усталом взгляде не было ни кокетливого юления, ни желания избавиться от назойливого кавалера. Пожалуй, только недоумение.

– Сжальтесь! Один эпитет – и не просите сдачи!

Тишина в ответ. Саня продолжил:

– Не хотите, не режьте правду-матку, – и отчетливо вывел в диктофон: – Двадцать восьмое мая. Москва. Площадь Пушкина. День пограничника. Девушка с черным рюкзачком. Характер нордический, стойкий. Нет контакта. Молчание и презрение. Презрение и молчание. Саня, сегодня неудачный день. Проваливай. Сохрани остатки гордости и такта. Вербовка отменяется.

Потом выпрямился, с полминуты разглядывал мрачное лицо девушки. Она продолжала молчать.

– Не надейтесь, не буду больше с вами разговаривать. Постою здесь столбом. Когда уйдете, взглядом прожгу одежду на вашей ледяной спине. Ай-ай-ай!.. Пожалели для коллекционера звука своего голоса.

– Что вам сказать, любезный? – Голос девушки, как на антикварном «Ремингтоне», впечатал слова в маленькие боксерские уши Сани Кораблева. Был он глубокий, чистый – ни дать ни взять Алсу Ралифовна из Бугульмы. – Вырубите свою игрушку. Я вам tet-a-tet поведаю самую страшную сказку о мировых резервных валютах.

Она сделала попытку взять мобильный из рук Сани, но тот ловко и почти игриво увернулся:

– Не откупитесь. – Он включил самую обезоруживающую улыбку из своего арсенала; диктофон продолжал бесцеремонно отмерять мгновения их беседы. – Я сохраню ваш голос. Буду крутить его вновь и вновь. Заброшу коллекцию, заброшу работу. И учтите, в один прекрасный день я захочу услышать от вас другие слова – нежней тех, что запишу сегодня. Буду бродить по Москве в поисках, пока не умру от голода.

– Кто ищет, тот всегда найдет.

– Это на каком-нибудь Маврикии или Родригесе все друг друга в лицо знают. Здесь только на прочесывание Капотни уйдет несколько лет…

– Не суйтесь в это благословенное место. Я обитаю намного дальше. Впрочем, готова предоставить вам сколько угодно текста в моем исполнении. Вы не опечалитесь, даже когда до дыр заслушаете запись.

Фраза у девушки вышла загадочная, но Саня фиксировал главное – «клюнула».

– Меня Саня зовут.

– Очень приятно, Саня. Я – Фея.

– Ничуть не сомневался. – Сане с трудом удалось скрыть удивление. – Куда направляетесь, Фея?

– Саня, если честно, я очень удивлена вашим интересом к моей особе. С радостью отвечу на все вопросы. Сделаю бессмертной вашу коллекцию. – Фея грустно улыбнулась своим мыслям. – Но сначала ответьте – какого черта вы подошли? Это для меня большой сюрприз.

– Вы считаете таким уж невозможным геройством подойти к вам знакомиться?

– Вы не ответили на вопрос, Саня-Сусаня. Мне очень важно знать…

– Не поверите. Фактом нашего знакомства я обязан исключительно своему сердцу. Оно и надоумило.

– Хорошо, Саня. Я иду в магазин. Носки купить. Идиотизм, конечно, но даже в нынешнем моем состоянии носки истираются моментально. Много хожу. – Она показала на красные кроссовки, выглядывающие из-под расклешенных джинсов горчичного цвета.

«Интересный экземпляр, – решил Саня. – Диагностировать психозы я не умею, поэтому буду просто любить».

Они пошли в галерею «Актер». Он заметил, как прекрасна ее шея, любовался дрожанием ресниц, цеплялся взглядом за огромные темно-ореховые глаза…

Так всегда бывает – сначала зрение фиксирует фигуру, то, что предположительно скрыто под одеждой. После непродолжительного разговора страсть к познанию воодушевляет воображение на более глубокие изыскания.

Саня влюбился в медленную, неторопливую речь Феи. Каждое слово казалось прелюдией к чему-то важному, нащупывало дорогу для следующего, но и следующее, обозначив свою малозначительность, уступало дорогу к монументальному разрешению накопленных словосочетаний. Увы, дальше опять выплывало слово-разведчик, слово-первопроходец. И так до бесконечности. Фраза обрывалась.

– Давайте поступим творчески, – сказал Саня, остановившись у дверей галереи. – Я подарю вам лучшие носки в этом городе контрастов, а вы согласитесь поехать со мной в Битцу. Покататься на лошади, пострелять из лука.

– Мне нужны белые с полосочкой.

– Заметано. Оставим на сладкое купеческие подвиги. – Впервые Кораблева кольнуло подозрение, что события развиваются непривычно, не по плану. Не он добровольно нагружается любовью, а сама любовь крадется по пятам, опутывает, прорывается в организм, не позволяя контролировать этот важный финансовый процесс.

Запас традиционных баек поисчерпался еще до Битцы. Многие эффективные истории и приколы Саня не задействовал. Догадывался – нельзя, только не с ней, не прокатят веселая инетовская чепуха и сплетни. Фея реагировала немногословно, но с интересом.

Она казалась обыкновенной московской пацанкой – отточенные и одновременно импульсивные движения, грубоватая искренность, многоэтажная, напускная искушенность, выверенная комбинация одежды и фигуры. Москва богата подобными образчиками, от дворовых весталок до Хакамады.

Фею отличали бедная мимика, правильный овал лица и бездонные глаза, которые играли независимую партию. Их словно пересадили с морды какой-то очень задумчивой лошади. Периодически они выплывали далеко за пределы лица, и тогда для собеседника переставала значить оставшаяся в тени конструкция: кокетливая челка, извилистые губы, тараторящие что-то мимолетное, вереница проплывающих по коже румянцев… Глаза выдавали девушку, каждым взмахом ресниц сигнализируя – происходящее в душе Феи катастрофически отличается от угловатых движений ее симпатичного тела.

Как произошел переход с пустопорожнего треска на личное, Саня не заметил («профессионал недорисованный…»). Кораблев прозевал главную ошибку, недопустимую ни при каких обстоятельствах, – заговорил о себе.

Очнулся от наваждения, когда в красках завершал историю о второй своей возлюбленной, о похищенных у нее чеках «American Express» на пять косарей «зеленых» и четырнадцать колод карт «Magic». Словно со стороны смотрел на свою одурманенную морду и не верил, как он может об этом говорить! Ни следователь, ни исповедник, ни одна девушка на свете («женщины – зло») никогда не должны узнать криминальных деталей.

Вместе с тем Кораблев почувствовал – его коронные фишки (легкость, интеллект, угадываемая состоятельность, мужественность, подчеркиваемая бойцовскими навыками, на первый взгляд труднообъяснимыми в тщедушном теле) сейчас не сработают. Поэтому никакого другого оружия, кроме как стать собой, у него нет.

Кораблев доверял чувствам. Рефлексы сигналили: «Нельзя об этом! Нельзя! Ты что – спятил, чел? Ты почти в кутузке! О себе – ни-ког-да! Ни-ко-му…»

«Ей можно», – решило растекающееся внутри Сани тепло (ожидание? надежда?), увеличивающее градус кипения, когда он смотрел на свою новую сумрачную возлюбленную.

All Angels: «Windmills Of Your Mind»

Вместе с носками в полосочку (двенадцать пар – женщины в магазине смотрели на Саню с щенячьим восхищением) он купил puzzle на пятьсот элементов. До двух ночи собирал на ватмане картину Роба Гонсалеса[3] «Замок на берегу моря».

Потом аккуратно перевернул ватман на стол. Отыскал карандаш, линейку и начал вычерчивать топографию местности на обратной стороне сказочного шедевра.

Пять лет на геофаке МГУ, четыре года в Службе внешней разведки до автоматизма развили талант составления карт. План парка Саня набросал за час, отметил место клада, проставил масштаб, стороны света, аккуратно разобрал картину и принялся рассовывать кусочки в белые носочки:).

Расчет верный – он преподнесет подарок в коробке из-под puzzle, Фея не удержится, заглянет, начнет доставать из носков фрагменты картины Гонсалеса и обязательно увидит на обратной стороне линии, точки, другие обозначения нарисованный карты.

Конечно, она соберет puzzle. Конечно, начнет ломать голову.

Если не допрет, что за место, Саня натыкает в цоколи фонарей в метро подсказки (уже начал придумывать: «Название парка совпадает с названием ближайшего метро – отличие в двух последних буквах»; «Заглавная буква названия парка чаще всего встречается в названиях станций московского метрополитена, последняя – лишь дважды», и т. д.). Кораблев сунул в коробку записку: «Ищи всю правду обо мне в цоколе центрального фонаря. „Белорусскаярадиальная“».

Теперь – главное. Рано утром следующего дня начнется спецоперация по доставке приворотного сюрприза. Саня вычислил, за каким окном обитает его новая избранница: четвертый этаж, пыльные разводы на стекле, приоткрытая сопелка форточки. Дело за малым – соорудить посылку, привязать к ней пять или шесть воздушных шариков с гелием. Далее ювелирная часть – управляемый взлет. Кораблев однажды уже проделывал подобное (Джульетта из Медведково, на обхаживание которой ушло три недели). Необходимо привязать к собранной конструкции длинный поводок, вытравить его на нужную длину, зафиксировать (привязать к ветке дерева или газовой трубе, зацепить за выступ на стене… главное, чтобы соседи не срезали).

Фея проснется и вместе с солнцем за окном увидит разноцветные шары, под ними огромный короб (под размер скрученной в калач стриптезерши) в пестрой бумаге с не менее пестрой надписью: «Не удивляйся, это тебе». Саня не сомневался – она найдет способ, чтобы втянуть все это великолепие в свои чертоги. Внутри двух-трех ложных контейнеров Фея обнаружит «Замок на берегу моря» и носки. Ориентировочно к 16.00 она соберет картину – до этого времени подсказки и клад будут запрятаны.

У Кораблева оставалась куча времени, чтобы вздремнуть, а потом найти в осоловелой к утру Москве желающих продать шарики с гелием. Однако разбушевавшееся воображение не позволило забыться. У него вновь появилась возлюбленная! Как удачно, что она разрешила проводить себя – теперь Саня знает, как преподнести сюрприз. Об ивановском роддоме он пока не задумывался – в нужный момент все корыстные механизмы его криминального таланта сработают на «ура», и он сорвет куш.

Ему не терпелось выехать на место. Он подхватил коробку «Shopard», с которой не расставался вот уже четыре года и восемь переездов, вышел из дома, махнул рукой. Через мгновение, вынырнув из ниоткуда, машина взвизгнула тормозами и замерла перед ним. Сговорились на 500 рэ и максимальную скорость. По пустым московским дорогам помчались в парк.

Saint-Preux: Concerto Pour Une Voix

Как и предчувствовал Саня, любовь отравляла тело.

В голове теснились образы Феи – завивающийся локон волос рядом с натянутой тетивой лука (она великолепно стреляла), сосредоточенный и одновременно отстраненный взгляд.

Непримечательный московский пейзаж черным тоннелем сворачивался перед Кораблевым. Где-то далеко на периферии взгляда чудилась одинокая фигура возлюбленной. Как в подзорную трубу, Саня наблюдал детали образа: и ранимость, и способность ранить, и хрупкость, скрытая за мнимой твердостью колких фраз, – эмоциональное пространство, в котором бушуют неведомые бури, отблеск которых изредка вспыхивает в ореховых глазах.

Ему удалось полюбить ее за один день.

Вчерашние события стали казаться стремительным приближением к чему-то таинственному, как хриплое, предрассветное дыхание парка.

Клубок чувств-мыслей, ранее аккуратно упакованный в оболочку тела, покинув ее, бешено разматывался, снимая покров защиты, запутывая невидимыми нитями, со всеми деревьями, лесами, полями, океанами на планете, с тысячью незнакомых людей, способных почувствовать возникающую связь. Опустевшее место в груди тревожно заныло, требуя открыть к себе двери, насытить жизнью другого человека.

Ежесекундно рождая желание изменять все вокруг, изменяться самому, в голове крутились пустые образы поцелуев-объятий, которые то искрили летним светом, то сгущались теплой соблазнительной тьмой. Образы бились о грудную клетку, нуждаясь в немедленном одухотворении от прикосновения желанной и незнакомой, но обязательно нежной и легкой женской руки. Плоские тени силуэтов, обнимающихся в густом мраке, должны были обрести объем, дыхание, тепло.

Саня гнался за этим обретением, одновременно понимая – ему не найти покоя среди заплутавших в ветвях потоков воздуха, уносящихся прочь от остывшей земли. Шумом леса не вылечить внезапного одиночества. Дыхание Феи, уже проникшее в поры этих деревьев, не даст успокоиться.

«Как же просто оказалось преображение. Пять часов знакомства… носки, лошади, стрелы, „Замок на берегу моря“…»

Он тщательно замаскировал место клада и повернул к выходу. Промокшие от росы ноги наводили резкость в тумане головы. От оформляющейся картинки будущей любви отсыхали неосуществимые фантазии, сквозь яркие краски вожделенного серыми буграми проступали пятна реальности. Уставшее тело стало предательски предвкушать одинокое тепло постели. Но грудь по-прежнему ныла ощущением пустоты.

Приближаясь к метро, Саня остановился, чтобы в голове осела пыль неопределенных образов, слов и прояснился облик Феи, вырывая из тумана красоту каждой, пока неисследованной, недодуманной черты.

Serge Gainsbourg: «Zero Pointe Vers I’infini»

Они лежали в маленькой пыльной комнатке на покачивающейся, потертой кушетке: скомканная к ногам простыня, проплешины пледа, торчащие в немногочисленных брешах переплетенных тел. Голая поверхность Феи казалась чем-то запретным, чего видеть нельзя. Саня чувствовал – эта доступная нагота может легко уйти из его жизни. Так же быстро, как пришла. Поэтому, пока есть возможность, он гладил, перебирал, мял, тонул, словно присваивая, мертвыми узлами связывая со своим телом.

Пальцы повсюду находили чувствительные очаги кожи, проваливались в эти полыньи на заснеженной реке. Девушка вздрагивала. Успокаивая, наклонялся и целовал Фею в висок. Она продолжала шептать в подмышку историю поиска бесценного клада:

– …я сразу догадалась, где ты его закопал. Рядом с моим домом. Не стал бы ты гонять меня на другой конец златоглавой. Но мы с Ленкой не поленились, прочесали все станции метро, о которых ты дал подсказки, щупали эти фонари на радость толпам тружеников. Ленка всю дорогу бухтела: «Бубу-бу, бу-бу-бу, ну и козел твой кавалер…» Потом шарились по парку среди мать-и-мачехи. Карту я перерисовала. Но сразу найти клад не получалось. Наконец, выбрались к той стене, отсчитали двадцать шагов, увидели знак на дереве. Народу там толпилось немерено. Мы все равно на коленки бухнулись и давай ощупывать траву. Замаскировал ты, конечно, здорово, но пятачок, где копать, мы легко узнали. Ленка свою «Visa Gold» вытащила и давай землю рыть. Когда от ее французского маникюра остались воспоминания, она прошлась по твоему имиджу, типа: «М-да, романтик… м-да, романтик… Если там золотой перстень в виде черепа или черный жемчуг в живой раковине, я твоего избранника бронирую на следующий гей-парад…»

«Избранник» – откликнулось внутри. Тут Кораблев случайно задел какую-то сигнальную точку на теле, Фея выгнулась, заманивая, покрылась мурашками и еще сильнее прижалась к его ноге. Совпадение желаний – несколько секунд назад, перестав слушать историю, он только и думал, как бы вновь покорить то, что требовательно приоткрывалось ему.

Не прерывая поцелуя, скользнул, обжигая, в нее, но не стал двигаться – для этого им хватило ночи. Навис над ней, гладил брови. Возбуждаясь все больше и больше, крепче вжимая его в себя, Фея продолжила:

– Потом мы изучали твой подарок. Коробочку эту «Shopard» из-под какого-то брульянтового колье крутили, увядшие лепестки роз нюхали. Даже толкиенисты, которые кучковались там, смотрели на нас как на сумасшедших. Записку твою решила оставить на сладкое. Ленка сказала: «Пустой коробки с лепестками достаточно, чтобы любить его вечно». Вечером прочитала письмо. До сих пор не могу понять, как ты угадал? «Встреча наша невозможна… будущее не определено… произошел сдвиг миров, и вернуть их на место сможет…»

– Катастрофа или любовь, – закончил Саня цитату из своего письма.

– Я по-прежнему не верю, что ты обыкновенный, живой парень.

«Живой… Да я на небесах из-за того, что ты рядом!» – думал Саня, поддаваясь вздрагиваниям ее тела (как лодка, покачиваясь на волнах, бьется о причал… буря, скоро грянет буря…).

– Ты не представляешь, какое чудо, что ты появился в моей жизни. Со мной в принципе не могло произойти ничего такого… – Фея опять говорила загадками – Сане нравилась недосказанность. – Думала, вот-вот прокисну в этих хоромах. Я давно чувствовала, что исчезаю, что ничто не удерживает…

– А как же Ленка? Как же ваше общее судьбоносное дело, о котором ты молчишь как подпольщик?

Откуда вынырнул этот вопрос, Саня не знал. Лишнее подтверждение – независимо от силы чувств, кораблевская хватка осваивать чужие денежные средства оживает при любом удачном стечении обстоятельств.

Фея удивленно посмотрела, словно не понимая. Саня резко нырнул в глубину ее тела – ответом стала вспышка румянца.

– Ах, ты об этом… – Она махнула рукой в сторону своих сокровищ. Взмах словно лишил ее равновесия – она удерживала его, крепко схватившись за Санину ягодицу. – Представляю, как ты удивился, когда я пригласила тебя сюда, а в моей скворечне пятихатки евро чуть ли не по стенам наклеены…

– Здесь и сейчас не особо убрано, – вновь подал голос «Саня – раскрути чувиху на лавэ», – на эти деньги можно купить остров на архипелаге Фиджи.

– Согласна. И подвести свет с канализацией.

Каждый раз, когда он приходил в гости, на маленьком столике у кровати помимо кипятильника, кастрюли, крохотного телевизора, дешевенького DVD-плеера и щипцов для волос были разбросаны купюры.

Вот и сейчас там свалены несколько пачек долларов, евро, кредитные карточки, золотые украшения, поблескивающие брильянтами.

«Сто кусков – минимум», – подсчитал «Саня – бездушный пожиратель капусты».

– Я сначала доллары на евро и золото меняла. Побрякушки разные покупала. Вклады в банк делала. Чуть квартиру на Смоленке не купила. Дурой была. Потом поняла – нет смысла.

– Ты ведь не больна? – полуутвердительно, полувопросительно поинтересовался Саня.

Фея фыркнула – участилось биение о борт пристани. Саня стал лишним грузом, который хотят сбросить или поднять выше над грешной землей и одновременно оставить на себе.

– Я не ожидала, что смогу так ярко чувствовать, – зашептала Фея. Движения ее потеряли плавность. Саня оказался словно в эпицентре землетрясения, которое, увеличивая трещину в земной коре, стремилось затянуть вглубь все, что оставалось на поверхности. При этом слова Феи будто жили отдельно. – Мне говорили – та, кем я стала, уже не сможет любить. Предупреждали, любовь – самый короткий путь к исчезновению. Стремительный… Не знаю, как ты нашел меня. Знаю – я эгоистка. Но обещай, что найдешь меня снова. Достанешь из-под земли. Обещай…

– Обещаю, – легко согласился Саня, который и сам вот-вот должен был провалиться в колыхающуюся под ним пучину.

Фея обхватила его руками и так сильно прижала к себе, что Саня подумал – какая-нибудь кость должна-таки треснуть.

«Впрочем, я заслуживаю перелома всех конечностей», – решил он и наклонился, чтобы целовать Фею. Не останавливаясь, не разговаривая и уже ни о чем не думая.

«Если ты еще раз вспомнишь о деньгах, – уплывая, пообещал Кораблев жуткой твари, засевшей внутри него, – оторву твои радостно звенящие колокольчики».

Аквариум: «Ты нужна мне»

Вечером он договорился о поставке медицинского оборудования из Швейцарии. То, что стоило двести кило «зелени», ему пообещали пригнать за сто. Его деликатные благотворительные намерения хорошо поняли сердобольные знакомые, которые на треть состояли из оборотней в погонах, на треть – из их жен и детей, а еще на треть – из легализовавшихся в пестром бомонде криминальных авторитетов.

«Хватит на два роддома», – решил Саня, подсчитывая предстоящий куш. Та золотовалютнобриллиантовая вакханалия, что творилась в жилище у новой жертвы, только усиливала любовь. Несколько раз Саня пытался задуматься: «Откуда финансы?» – но мозг капитулировал перед очевидной нелогичностью существования внушительных средств в убогой комнатушке возлюбленной («Из лесу, вестимо…»).

Ну и пусть!

Фея была иррациональна в каждом слове, каждом поступке. Но купюры, золото, тайна, любовь – оказались настоящими. Это намертво приковывало Саню.

Они стали неразлучны – на пятнадцать суток, в которых перепутались дни и ночи. У Кораблева перехватывало горло («паника, вечная паника из-за любви… любит-не любит, плюнет-поцелует…»), когда Фея объявляла о том, что не может посвятить себя Сане. Он все равно приходил, топтался у дома, бросал в ее почтовый ящик письма.

Однако не выпросил у провидения случайной встречи – траектории их судеб ни разу не пересеклись помимо тех мест, которые Фея сама назначала.

– Почему ты не заводишь мобильный?

Девушка, как обычно, отвечала загадками:

– Я навсегда вне зоны доступа. Только письма. Только глаза в глаза…

Кроме писем она не использовала никаких средств связи. И однажды не пришла.

Он не бросился к ней домой, постарался несколько дней пересидеть, не искать встречи (профессиональный опыт + + рекомендация всех пособий по соблазнению).

На седьмые сутки не выдержал.

Сунулся к хозяйке – тете Клаве, у которой Фея снимала комнату.

Тетя Клава обрадовалась ему как родному. Он стоял на пороге квартиры и уже хотел двинуться по коридору к заветной двери, но тетя Клава остановила его:

– Ты куда, Сань?

– К Фее, конечно. – Голос Сани дрогнул, очень уж он ждал встречи: сто шестьдесят восемь часов – почти вечность.

После ответа тети Клавы колени Сани, лишившись упругости, готовились обрушить тело к драному коврику у входной двери. Взбесившиеся потоки крови наполнились волокнами ваты, набивая ею ноги, голову, затрудняя дыхание. Руки покрылись холодным несмываемым потом.

– Какой Фее? – Вот что сказала тетя Клава.

– Фее, – пробормотал Саня.

«Я все понял… так и должно было быть…» – метались мысли, хотя что он понял и как должно быть, Саня не смог бы объяснить.

– Сань, ты заболел? Или сказок перечитал? Ты проходи, конечно, коли пришел…

В кухне Саня плюхнулся на табуретку, покачивающуюся и хорошо ему знакомую.

– Да не знаю я никакой Феи! Вот заладил!.. – в который раз возмущенно парировала тетя Клава расспросы Кораблева.

– Откуда же вы меня знаете? – решился Саня на последнюю попытку.

– Здрасьте! – удивилась тетя Клава. – Ты у меня комнату почти месяц снимал.

Кораблев ушел ни с чем.

Спустя полчаса он разыскал лучшую подругу Феи Ленку, обитавшую в соседнем доме. Она сделала круглые глаза, несколько раз испуганно спросила:

– Ты что – прикалываешься?.. С ума сошел, придурок?

Наконец, правдами и неправдами он добился ответа.

Ленка рассказала, что Фею вместе с родителями взорвали:

– Помнишь, темные силы дома в Москве крушили? Фея на Каширке жила. Даже родная бабушка тело не смогла опознать. Методом исключения – по зубам, по всякой другой требухе – вывели, что это она.

На Ленкины глаза привычно навернулись слезы.

Кораблеву показалось – роковой взрыв прозвучал только что. Теперь нужно бежать к пепелищу – в надежде спасти, отыскать, укрепить память о своей любви, о поверженных в прах жизнях.

Саня попрощался и сразу включил запись на диктофоне, которую он сделал во время первой встречи.

Забавой шизофреника казались его фразы в потрескивающих паузах пустоты и молчания. Саня разговаривал сам с собой – ответов девушки он так и не услышал. Его слова точно соответствовали исчезнувшим репликам Феи, прозвучавшим в тот день на Пушкинской площади.

Кораблев помнил каждую из них.

Неделю он пил. Потом съездил в Таиланд.

Вернулся с еще более разросшейся раной в груди. Бросив чемоданы в коридоре, протопал в свою холостяцкую спальню (Фея ни разу не согласилась поехать к нему), нашел ручку, бумажку и написал:

Я ищу тебя. Люблю. Смешно представить, что такая сволочь как я не может жить без другого человека. Я найду тебя!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Вложил в конверт и, не переодеваясь, поехал к дому, где он месяц назад почти каждую ночь проводил на потертой кушетке в объятиях Феи.

Вышагивая между первым и вторым этажами, он мучительно соображал, как действовать дальше. Отчаявшись, плюнул и решил еще раз напиться. Напоследок, словно прощаясь навсегда, прижал руку к почтовому ящику и по инерции заглянул в прорезь.

Письма не было.

Никто не входил и не выходил из подъезда.

Accept: «Breaking Up Again»

– Ты борзеешь, Ромео. Я знаю, у тебя титановые яйца, но это не значит, что ты можешь кидать людей. Твои гинекологические гарнитуры оплачены только на треть.

– Мне плевать, Кирюш. Ты все равно сможешь сделать на них деньги. Слышал про рост рождаемости?

– Какие деньги в наше тяжелое время? Этот швейцарский неликвид уже никому не нужен.

– Кирюш, не гони. Я уверен, ты протащил оборудование через все границы и кордоны, никому не помазав лапки. И стоило оно тебе далеко не сто кусков…

– Это тебя совершенно не касается. Отправь свои прокурорские телеги папе и маме.

– Ты же знаешь, тля, что ни папы, ни мамы у меня давно нет.

Саня включил громкую связь и, пока на другом конце провода гневно дышали, переваривая оскорбление, раздумывая, включать или нет дикого отморозка, спокойно налил сливки в свой черный-пречерный, сладкий-пресладкий чай.

– Думаешь, времена суровые и кровавые ушли безвозвратно? Ошибаешься. За беспредел тебя и сейчас легко на ножи поставят.

– Мне накакать, Кирюш. Я с радостью готов давить любого гада. Даже тебя. Если раньше мне было параллельно, то теперь у меня убеждения и активная гражданская позиция. Общественная палата, независимость СМИ, Россия Единая и очень Справедливая… Все свободны. Сволочи по определению должны деньги честным людям.

– Это ты – честный? – ерепенился Кирюха.

– Это я, – ответил Саня, уселся напротив стеклянной стены, открывающей вид на Москву с птичьего полета, и отхлебнул восхитительно вкусный чай. Ничто, кроме Феи, чая и солнца, опускающегося в отравленные недра столицы, его не беспокоило.

На последние деньги он снял пентхаус в «Воробьевых горах» и теперь наслаждался огромной, почти безжизненной высотой своего последнего места обитания.

– Ты зачем Косого обидел? – не унимался Кирилл. – Он же не наезжал, а по делу тебе сообщил о нестыковочке в наших с тобой расчетах.

– Да, да. Он много и нудно говорил о деньгах. Громко. Неприятно. Твой Косой очень любит деньги. Он неправ, Кирюш. Я от такой неправильной любви начинаю немножечко волноваться. В следующий раз посылай кого-нибудь поубедительней. Я любому тугодуму докажу, что деньги – тлен, не достойный менять бесценное содержимое моей судьбы.

– У тебя совсем крыша съехала от здорового образа жизни. В общем, слушай мое последнее предупреждение: если ты до завтра…

– Не хочу слушать. Попробуй вообразить еще раз. Я никого и ничего не боюсь. Я одержим правдой. Правда – элементарна. Мир катится в тартарары из-за гнид вроде тебя. Мир безобразен из-за денег. Мир несовершенен из-за того, что пропадают люди. Я готов перед каждым ответить за этот базар. И еще я чертовски влюблен. Эту любовь ни переболеть, ни выбросить из головы, ни заглушить наркотиками или биологически активными добавками. Ты веришь в такую любовь, Кирюш?

– Я верю, что ты грузишь меня прошлогодней ботвой.

– Вот видишь, ты так ничего и не понял. Может, финальная строчка нашей с тобой беседы просочится в твой мозг, воспаленный потоками черного нала. Я влюблен до кровавых мальчиков в глазах. Я готов есть стекло и перегрызать железные прутья, чтобы найти ее. Но это невозможно на этом празднике жизни. Ты спросишь – почему? Я тебе отвечу. Таким обсосам, как мы с тобой, не понять механизмов жизни и смерти, которые даруют нас появлением людей или наказывают их уходом… – Далее Саня вывел неожиданное заключение: – Поэтому, когда твои подонки нарисуются на горизонте, я буду стрелять без предупреждения. И – на поражение. Надеюсь, ты сделаешь одолжение и попросишь их об ответной любезности.

Кораблев выключил трубку и допил чай, любуясь закатом над Москвой.

Потом пошел и проделал операцию, которую выполнял каждый вечер. Набрал в поисковике «Фея». Результат – полтора миллиона страниц! До утра он барахтался в море слов о пансионатах, свадебных салонах и детских сказках.

Слово «Фея» – как глоток воздуха тонущему. Выплывал и нырял снова.

Кораблев всегда был скор на клятвы. В это утро Саня решил любой ценой найти девушку. В отличие от других обещаний, это он выполнил. Стоимостью стала его жизнь – ровным счетом пустяки, когда любишь.

Часть I

Фея и смерть

Четыре месяца назад (конечно, это условный период – хронометраж в этой истории бессмыслен)

Бессмертие души влечет нас столь сильно, задевает столь глубоко, что надо позабыть все эмоции и стать беспристрастным, чтобы понять, что же это такое.

Рене Декарт

Вот что мы сделаем с божественностью человека – мы ее спрячем в самую глубину его самого, потому что это единственное место, где ему никогда не придет в голову искать.

Древняя индийская легенда

Muse: «Batterf lies And Hurricanes»

Глава 1

Где мои деньги, тля?

12.00

Vanessa Mae: «Storm»

– Эй, пацан, долго здесь крутишься? – Фее пришлось сощурить глаза, чтобы придать лицу недостающей уверенности. – И чё, бля?

Несмотря на вызывающий тон, мальчик смотрел доброжелательно – беззлобная ухмылка, плохо скрываемая заинтересованность, усердные фрикции на сгнившей скамейке.

– Ты, бля, свои грязные, бля, междометия, бля, забудь, бля. – Фея надеялась задавить собеседника своим недюжинным интеллектом, продемонстрировать который выпало таинственному слову «междометия».

Сработало.

– Ладно, не пыхти, проехали, – с показной ленцой процедил пацан, ожидая повторения вопроса.

– Посмотрим, имбецил, далеко ли…

Для окончательного триумфа девушка задействовала еще одно слово, которое наверняка отсутствовало в словаре очаковских аборигенов. Малый, действительно, на диагноз не обиделся. Лишь глаза подозрительно, но растерянно моргнули.

«Чует, что не комплиментами потчую. Господи, как все криво, как все неправильно…» – устало подумала Фея. Презрительно бросила:

– Давно здесь растешь? – Дернула носом в сторону покосившейся скамейки, на которой раскачивался малолетка, безжалостно сокращая ее последние дни.

«Как он ухитрился оседлать эту груду досок?»

– Сколько себя помню, крошка.

– Крошкой будешь называть то, что затерялось в твоих малолитражных трусиках. – Крайнее удивление на лице сопливой очаковской особи выдало потрясение риторикой. – Полчаса уже сидишь возле этого гнилого подъезда?

Пацан кивнул и сплюнул ей под ноги.

Девушка тоскливо посмотрела на ржавые уголки стальной двери – скорее заплаты – на входе в пятиэтажку, давно убитый домофон, серую потрескавшуюся известку.

«Как все уныло… Боже, боже!.. – в очередной раз запричитал в голове чужой плаксивый голос (голос так же, как и Фея, не надеялся на взаимность того, кого призывал). – Помоги мне!»

Она сделала шаг к расплывшемуся сугробу, в котором пошатывалась скамейка. Мартовский трудоголизм солнца уже отозвался в московском пейзаже – снег оседал, темнел, проявляя прошлогодний мусор и островки собачьих экскрементов. Солнце по-весеннему благодушно пребывало во всем – даже в зеленоватом плевке пацана, медленно растворяющемся в талой воде.

Беспредельность света только угнетала Фею, напоминая о тотальном затемнении внутри.

«Полцарства за одну жизнерадостную мысль. Полцарства – не меньше!» – пыталась напроситься у судьбы на удачу.

Надежды еще не растаяли, но уже потемнели, как усыхающие островки копченого московского снега.

Полчаса назад Фея пулей выбегала из этого подъезда. Стальная дверь сработала как гильотина. Девушка не смогла увернуться – массивный корпус врезал по ее миниатюрному рюкзачку. Именно здесь, со злостью выдергивая из ловушки свое барахлишко, она и посеяла кошелек. А в нем… нет, Фея больше не могла складывать дензнаки и процеживать эту цифру сквозь отчаяние. Мысль о сумме моментально доводила до полуобморочного состояния – с тошнотой, черными кругами в глазах и расплывающимися, как в слезах, костлявыми контурами облезлых берез, натыканных по всему двору.

Чуть позже, все еще оглушенная бессмысленной беседой, состоявшейся в этом доме, она обшарила все закоулки рюкзака. Мыслей, как и денег, не было. Паника, отчаяние, тиски, сжимающие сердце, и капли пота, остывающие на бесшабашном и свободном весеннем ветру, – она неслась обратно по полноводным масляным лужам, которые ранее старательно обошла. Холодное хлюпанье в туфлях, взбесившийся пульс, разлетающиеся брызги – всё, кроме икающих мыслей («Пропала, скорей, скорей…»), ощущалось отстраненно, в замедленной съемке. В мелькающих картинках будущего лихорадочно нащупала образ беззащитного кошелька, валяющегося рядом с ржавеющей дверью. Образ был такой яркий, что Фея уверилась – ей повезет, она найдет пропажу.

Фея была потрясена, когда кошелек не обнаружился.

Она осмотрела снежную кашу перед дверью, заглянула в подъезд. Отчаяние ощущалось как ровный, изматывающий зуд внутри. Вместе с радостным гулом ущербного московского дворика до Феи стали доходить и другие звуки, например скрип покалеченной скамейки, на которой елозил чумазый пацан.

«Сейчас замучаешься угадывать, сколько им лет – десять?.. тринадцать?.. И как с ними разговаривать – могут ножом пырнуть, могут Кафку наизусть декламировать… Кошелька нет. Значит, кто-то его уже присвоил…»

Фея сомневалась в способности сограждан поступить милосердно и вернуть ей деньги. Тем более такую сумму. Она нуждалась в объекте для своей безысходной ярости. Разозлиться на малолетнего упырька не представляло труда.

– Слушай, мутант, – доверительно, почти ласково проворковала она, – я кошелек здесь посеяла. Много людей шарилось вокруг моих денежек?

– Сколько было, лохушка? – Пацан подобрался, готовясь перекувыркнуться в сугроб, если она кинется выцарапывать ему глаза.

– Если поможешь, десять процентов твои, – легко соврала Фея, вновь не рискнув вспомнить всю сумму.

Столь заманчивое обещание склонило юного отморозка к сотрудничеству.

– Один мужик проплывал. – Пацан внимательно посмотрел в лужу, словно там еще остались следы тех, кто прошел мимо.

– Ты его знаешь? – удерживая сердце, готовое сорваться в аритмию от предвкушения надежды, спросила Фея.

– Видел… пару раз, – сказал пацан хрипло, чуть слышно, словно спазм перехватил горло.

– Здесь живет?

– Да, вроде.

– В какой квартире, конечно, не догадываешься?

– Не строй умную, сможешь больше заработать на панели. – В его ответе чувствовались домашняя заготовка, отрепетированность, вымученность фразы.

– Как хоть выглядит?

– Козел козлом, – задумчиво ответил малолетка.

– Бородка, что ли? – с ужасом догадалась Фея.

Пацан согласно кивнул.

«Господи, ты снова обманул меня! Заманил и бросил…»

Человеком с бородкой был тот мерзкий тип, к которому Фея пришла на собеседование примерно час назад.

Днем раньше

Paul Mauriat: «Toccata» & Дмитрий Маликов: «Лола»

Каково все время наблюдать судьбы более удачные, чем твоя? Каково так и не удовлетворить желания исключительности собственной любви, собственного счастья? Каково представлять себя отражением чужих побед, сомнений, страстей – блеклым пятном на фоне феерической жизни столицы?

Фея терзалась тем, что не ощущала веса своей жизни, – просто череда будней, сиюминутного, уплывающе забывающегося. Аморфное существование – набор штампованных телодвижений, банальных полупустых фраз из ежедневника: родилась, крестилась, мама-папа-брат, сначала жили в «двушке», потом «трешка», первый мужчина предал меня, второго кинула я сама, сегодня был Новый год, послезавтра я уже его забыла…

– Остановись, болезная, хватит прыгать на весы! – заорала Ленка, даже не повернув в ее сторону голову.

Фея любила свою подругу за бесцеремонность, толстые бедра и кривые зубы. Фея ненавидела Ленку за перманентную жизнерадостность, ауру изобилия-стабильности и врожденную способность с выгодой разменивать проштрафившихся кавалеров.

Вечерами они часто сидели у Феи в каморке, пока Ленку не начинал разыскивать очередной возлюбленный. Потом Фея оставалась одна. Безгранично и с каждым днем все более безнадежно. Словно отпугивала любое человеческое тепло.

– Не дергайся, тебе говорю. Не они тебе нужны. А ты – им. Посмотри на себя. Ягодка. Созревшая на любые подвиги (едкий смех). Тем более в этой кофточке…

Они уже второй час примеряли завтрашнее (очередное, судьбоносное, э-эх!) собеседование Феи. По сравнению с нынешней трудовой деятельностью, любое свеженькое предложение работы она воспринимала на «ура». Все прежнее казалось ей паноптикумом неудач – на исходе институтской учебы ошибкой стало трудоустройство к оператору сотовой связи, потом в немецкую строительную контору, состоящую из одного орущего немца, кучи безликих таджиков и непокорных хохлов. Далее последовала маркетинговая забегаловка, потом разваливающееся турагентство и, наконец, настоящий кошмар – компания, торгующая итальянской мебелью. Два года Фея впаривала кухни и кровати. Покупатели умнели – истеричная владелица конторы урезaла зарплаты.

Никакого опыта, кроме отчаянной ненависти к коварным уговорам потенциальных покупателей, Фея не приобрела.

– Зарплату проси больше.

– Ты же знаешь, я не жадная. Лишь бы никакой офисной рутины.

– Куда без этого! И орут, и раком регулярно пользуют. Все поголовно стучат и выслуживаются. – Ленка говорила об этом так весело, словно подобное положение вещей вдохновляло и радовало.

– Может, плюнуть и не ходить? Я уже не верю в удачу. Вдруг опять не возьмут?

– Не дрейфь! Чего тебе терять, кроме цепей? Зубы на полку ты уже выложила. В монастырь потенциально готова. За этот гадюшник когда платить? – Ленка подняла голову, окинула взглядом убогое убранство комнатенки, кивнула на огромного таракана, давно замершего на выцветших обоях.

– Через два дня.

Фею даже это не беспокоило. Все в жизни шиворот-навыворот, зачем напрягаться из-за того, что ее вышвырнут из голимой коммуналки?

– С предками будешь мириться?

– Никогда. Я обязательно найду деньги. Или повешусь.

– Даже на снотворное бабки не насобирала. Поосторожнее со смертью. Не призывай.

– Ну не на панель же мне! Лучше уж домой на коленях…

– Вот видишь. Всегда есть место для компромисса.

Фея поругалась с родителями. Никаких принципиальных разногласий не случилось – обычная домашняя склока.

– Ну что, что вы для меня сделали?! – заорала Фея на мать после непродолжительной бытовой перепалки и начала перечислять неудачи, которые, по ее мнению, образовались исключительно из-за родителей. – На сплав тогда не отпустили. Может, это судьба была… Каждый выход из дома на штыках… Чему вы меня здесь научили? Даже книги ни одной не купили! В библиотеку сама ходила.

Фея долго валила в кучу большие и малые претензии, пока мама, женщина мягкая, но неуравновешенная, не перебила:

– Ты права, без нас было бы лучше, – полуутвердительно-предыстерично тихо подытожила она.

И – началось: «Вы мне как собаке пятое… одни заботы и волнения… да пошли вы вместе со своим благополучием… сами приползете…» С момента, когда Фея хлопнула дверью, отгородив себя от матери, на бледном лице которой слезы уже прорезали две извилистые дорожки, прошло ровно 666 дней. Фея любила считать дни.

Примечания

1

Пикап (англ. pick up – разг. подцепить) – совокупность методов, наблюдений, взглядов, развившихся на основе рационального подхода к соблазнению. Одно из базовых представлений в пикапе – определённая последовательность фаз в процессе соблазнения: найти, познакомиться, привлечь, построить комфорт, сблизиться, заняться сексом.

2

Гай Муций Сцевола – легендарный римский герой. Демонстрируя силу воли, Сцевола протянул правую руку в разведенный огонь и держал ее там, пока она не обуглилась.

3

Роб Гонсалес – канадский художник, пишущий в жанре магического реализма.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.