Так что старуха меня пропустила, только велела вещички на вешалку сдать. А спросила бы - покажи метку, я бы еще чего-нибудь придумал, на то я и матрос.
      На втором этаже ходил по площадке очкарик, что-то в кулак себе шептал. Такой чудак с приветом - отрастил бородку по-северному, как у норвега, а теперь щиплет и морщится. Житья человеку нет.
      - А нельзя ли, - говорю, - вызвать товарища Щетинину?
      - Лилию Александровну?
      - Ага, - говорю, - Александровну. Оживился очкарик. Вот такие, наверное, и пришиваются. Черт-те чего он ей нашепчет, а девка и уши развесила.
      - К вам, - спрашивает, - вызвать?
      - Ага, к нам.
      Уставился на меня с подозрением. Но я прилично держался, в сторонку дышал.
      - Нельзя, - говорит, - она в лаборатории. Простите, рабочее время.
      - Ну, это детали. А главное - к ней брат приехал из Волоколамска. Сегодня же и уезжает.
      И откуда у меня в башке Волоколамск взялся? Старпом у нас был из Волоколамска.
      - Это вы - брат?
      - Нет, что вы? Он там внизу дожидается.
      - Почему же вошли вы, а не он?
      - Знаете, глухая провинция. Стесняется.
      Пошел все-таки звать. Вот тебе и очкарик. С бородой, а не сообразит, что может парню девка просто так понадобиться вдруг до зарезу. Хотя бы и в рабочее время.
      Наконец она вышла, Лиля. И он за ней выглянул.
      - Лиличка, я понимаю, брат, но мы и так не укладываемся...
      Такой он был вежливый, никак не мог уйти, стучал дверьми в коридоре, а мы стояли, как дураки, молча.
      Потом я спросил у нее:
      - Сразу догадалась?
      - Нет. Подумала - кто-нибудь из моих.
      Мы стали у перил. Тишина тут, как в церкви, по всей лестнице малиновые ковры, и всюду, куда ни посмотришь, картинки: какая на белом свете водится рыба и как ее ловят - кошельком, тралом, дрифтерными сетями, на приманку, на свет. Почему-то ни разу я к ней сюда не приходил. А вот "мои" - наверное, побывали.
      - Кто же они, "твои"? Что-то не рассказывала.
      - Два моих сверстника тут приехали. Из Ленинграда. Тени забытого прошлого. Завтра уходят в плавание.
      - На "Персее"?
      Есть у них при институте такое научно-исследовательское корыто, больше чем на две недели не ходит.
      - Нет, они не из Рыбного, это еще школьное знакомство. Хотят на сейнере пойти, простыми матросами.
      - Романтики захотелось?
      - Не знаю. Может быть, просто заработать.
      - Тогда б они на СРТ шли. А то все чего-то на сейнера лoмятся*.
      * СРТ - средний рыболовный траулер - приспособлен для дальних океанских экспедиций. Сейнер - суденышко для местного лова, обычно - в виду берегов.
      - Это я им объясняла. Но им больше нравится говорить "сейнер".
      - Ладно, - говорю. - Покурим?
      Никогда мне не нравилось, если девка курит, но у нее хорошо это выходило, сигарету она разминала, как парень, и когда затягивалась, голову склоняла набок, смотрела мимо меня. А я на нее поглядывал сбоку и думал чем она может взять? Она ведь и угловатая, и ростом чуть не с меня, и жесткая какая-то - руку пожмет, так почувствуешь, - и бледная чересчур, по морозу пройдет и не закраснеется, - и волосы у нее копной, как будто даже и не причесанные. Но вот глаза хорошие, это правда, у нее первой я это заметил, а насчет других и не помню - какие у них глаза. Вот у нее - серые. И не в том даже дело, что серые, а какие-то всегда спокойные. Вот я и думал: это она с другими - и угловатая, и жесткая, а со мною - самая мягкая будет, всегда меня поймет, и я ее только один пойму.
      - Вот так, Лиля...
      - Да, Сенечка?
      - Одни, видишь, в плавание идут. А другие... некоторые - с флота уходят.
      - Совсем уходят некоторые? - поглядела искоса и улыбнулась чуть-чуть. Много мы сегодня выпили?
      - Ну, выпили. Разве плохо?
      - Почему же? Для храбрости, наверное, не мешает. Курточка тоже по этому поводу?
      Я к ней стоял плечом, облокотясь так небрежно на перила, как будто эта курточка была на мне год. Но перед нею-то ни к чему было выставляться. И я как-то почувствовал, не выйдет у меня сказать ей, что хотел.
      - Я тебе что-нибудь должна посоветовать?
      - Не должна.
      - Ты ведь и раньше говорил, что уйдешь.
      - Раньше говорил, а теперь - ухожу.
      - Наверное, тебе так будет лучше?
      Вот бы и спросить: "А тебе?" Но какая-то немота дурацкая на меня нападала, когда я с ней говорил.
      - Учиться мне, что ли, пойти? Тоже дело. - А я еще и за минуту про это дело не думал, - Только вот куда?
      - А тут я тебе и вовсе не советчица. Если даже про себя не могла решить. В свое время я это предоставила решать маме. Наши мамы не всегда же говорят глупости. Вот я никак не могла выбрать после школы - в медицинский или на журналистику. Почему-то все мои подружки шли или туда, или туда. А мама сказала: "В Рыбный". Почему в Рыбный? "Там нет конкурса". Я бесилась, ревела в подушку, хоронила себя по первой категории. А потом - ничего, успокоилась.
      - И теперь не жалеешь?
      - А что я, собственно, потеряла? Талантов же никаких. Самая обыкновенная. Как все.
      Только это я от нее и слышал. "Ничего мне не надо, Сенечка. Я - как все". Да всем-то как раз и хочется: одному денег побольше и чтоб работа не пыльная, другому - чтоб ходили под ним и отдавали честь, третьему только семейное счастье подай, дальше трава не расти. А ее - ну никак я не мог зацепить, ну всем довольна. Но я-то видел, как ей жилось - в чужом краю, без жилья своего, без грошей особенных, без папы с мамой, - она без них не привыкла, письма писала им чуть не каждый день.
      - Что ты вдруг загрустил? - положила мне руку на руку. - Ну, не со мною тебе советоваться, что я в твоей жизни понимаю?
      Бог ты мой, если б она знала - все она мне уже посоветовала. Еще когда я ее увидел. Не она бы, так я бы все жил, как живу, и ни о чем не думал, кидал бы гроши направо-налево, путался с кем ни придется.
      - И ты ведь главное уже все решил. Завидую тебе, честное слово. Чувствую твое блаженное состояние. Может быть, самое лучшее - когда ничего не знаешь, что у тебя впереди.
      В окнах почернело, вахтерша зажгла люстру и пригляделась: чего это мы примолкли на лестнице? А я и не сказал еще - ради чего пришел, не мог даже подступиться. Но впереди была "Арктика", там-то хорошо языки развязываются. Там я скажу ей - или потом, когда пойду провожать: "Уедем отсюда вместе!" Вот так и брякну. "Куда?" - она спросит. "А куда глаза глядят". Лишь бы она не спросила: "Почему вместе?" Но, наверно, что-нибудь же придет мне в голову.
      Я спросил:
      - В "Арктику" не пойдешь сегодня?
      - Знаешь, мои хотят какой-то сабантуй устраивать, прощальный. У меня в комнате. Им же больше негде. Я их в наше общежитие устроила, но там такие строгости, Боже мой... И ты приходи, если хочешь.
      - Спасибо...
      - А почему именно сегодня в "Арктику"?
      - Можно и завтра. Только я уже договорился, компания будет.
      - Просто так или - мероприятие?
      - Отвальную даю.
      - Так полагается по вашим морским законам? Тогда я, пожалуй, приду. Ну, я постараюсь. А что за компания?
      - Обыкновенная. Бичи.
      - Господи, всюду только и слышишь: "бичи", "бичи", а я ни одного живого бича в глаза не видела. Ты знаешь, я, кажется, все-таки приду. А если я своих сагитирую?
      - Как хочешь... Ты ведь их для себя приведешь...
      - Нет, если так, то не нужно. Ладно, я что-нибудь придумаю. Фактически им же только хата нужна.
      - А ты?
      - Ну, и я - до определенного градуса. Но вообще-то они вроде грозились каких-то дам привести. Долго я с ними не высижу. Ты лучше не заходи за мной, я как-нибудь сама...
      Как раз он и высунулся, очкарик. И мы притушили свои окурки.
      - Лиличка, я же просил...
      - Да-да, Евгений Серафимович, куда же вы делись?
      Он на меня сверкнул стеклышками, я ему сделал ручкой и скинулся по лестнице. Снизу мне слышно было, как он ее допрашивал:
      - Где же, простите, брат? Это он и есть?
      И быстренько она ему заворковала. Это она умела - чтоб на нее не обижались.
      Вахтерша на меня заворчала - где же, мол, метка, шашни тут развели, обманывают старого человека, - а мне ее жалко стало: платят с гулькин нос и всякая шантрапа вокруг пальца обводит. Я ее погладил по голове, а она зашипела и вытолкала меня на улицу.
      4
      Из комнаты все разбрелись куда-то. Я повалился на койку вниз лицом, но и минуты не пролежал, как стало укачивать, и пошел в умывалку смочить голову под краном. Тут-то меня и развезло: будто бы с лица не вода текла, а слезы, и вправду мне захотелось плакать, бежать к ней обратно на Милицейскую, умолять, чтоб она непременно пришла, а то я напьюсь в усмерть с бичами, и кончится это скверно, даже и представить боюсь. А с ней мне никто не страшен, мы посидим и уйдем от них, а завтра возьмем билеты. Колеса будут стучать, деревья полетят за окном, все в снегу... Много я еще городил глупостей, но вот когда она мне начала отвечать, тут я и понял: все это бред собачий, не больше. Я с нею часто так разговаривал, и немота проходила, и оказывалось - она меня с полуслова понимала, отвечала мне, как я и ждал.
      Я пошел обратно в комнату, лежал там без света. А когда перевернулся на спину, луна светила в окно, а на полу снег серебрился и чернели переплеты от рамы. Соседи как будто вернулись, посапывают на койках, это значит - за полночь, в "Арктику" я опоздал, проспал все на свете! Но кто-то, я слышу, идет - по длинному-длинному коридору, и отчего-то мне известно: это она ко мне идет. Мне страшно делается - нельзя же ей сюда. Они же проснутся, шуток потом таких не оберешься... И вдруг слышу -шарк, шарк, - громадный кто-то, пятиметровый, волочит свои подошвы. И ржет по-страшному. Она от него кинулась по коридору, а за нею - с топотом, ржанием, с жуткой матерщиной, кошмарные какие-то нелюди, жеребцы, их убивать надо! Она закричала, побежала быстрее, но от них не убежишь, догнали, топчут сапожищами. И я хочу крикнуть ребят на помощь, один же я не спасу ее, и - не могу крикнуть, меня самого завалили чем-то душным. А там ее добивают, затаптывают, и регот несется конский, и вопли, как будто динамик хрипит на всю гавань: "Ее больше нету!.. Есть еще!.. А вот теперь нету!.." Я забился, отодрал голову от подушки...
      Господи, это старуха-уборщица шастала метлой под тум-очками, табуретки ставила на койки ножками кверху. Она мне и удружила, простыню завернула на лицо.
      - Нету! - кричит. - Нету меня тут больше - жеребцов обихаживать!
      - Чего шумишь, нянечка?
      Подскочила ко мне с метлой наперевес.
      - Проснулся, сынок! А банки с-под сайры - это дело под тумбочки шибать! Окурки, обгрызки... Плевательницы нету? Коменданту сказала! Пускай, скажу, вас всех в умывалку переселяют. Там себе живите, там себе гадьте, а меня нету!
      - Это ты неплохо придумала. Все равно, мы тут временные.
      - А! Временные! Ну, так и я тоже временная... Закурить не найдется?
      Я ей дал "беломорину".
      - Все! - говорит. - Ушла я на фиг!
      И вправду ушла. А я полежал еще, сердце у меня жутко как колотилось. Совсем я стал никуда, а ведь двадцати шести еще не стукнуло парню. Но и то спасибо, разбудила к полвосьмому.
      Автобуса я не стал дожидаться - сомлеешь в толчее, и завезут к чертям на рога, куда-нибудь в Росту*, - пошел своим ходом, чтоб совсем развеяло. А возле "Арктики" уже полно было страждущих, и табличка висела: "Мест свободных нет". Но меня-то гардеробщик углядел сразу:
      - Проходи, вот этот, в курточке. У него столик заказан.
      * Северная окраина Мурманска.
      Большой он был спец, даром что однорукий. Кого не надо - не пустит, нюхом определит - при деньгах ты сегодня или же на арапа рассчитываешь. И вот тоже талант у человека - никаких вам номерочков, всех так помнил -кто в чем пришел. Выходишь - пожалте вам пальтишко, и не чье-нибудь, а ваше.
      - Ко мне, - говорю ему, - особа должна подойти. Вы меня с нею видели. Каштановая. Любит зеленую покраску.
      Вспомнил, кивнул. Я ему подал трешку, он ее смахнул в кармашек, снял с меня шапку, отстегнул капюшон.
      - С обновочкой вас! - вот и насчет курточки усек, а спроси его, как меня зовут, ушами захлопает.
      В зале уже надышано было, накурено, хоть топор вешай. На эстраде четыре чудака старались: скрипка, два саксофона и баян, - снабжали музыкой. Но не качественной, а так себе, "Во поле березынька стояла". Бичи мои сидели в углу, держали сдвоенный столик, как долговременную огневую точку, - хоть потертые, но прикостюмленные, Вовчик даже галстук надел. С ними - Вовчикова Лидка трехручьевская и Клавка. Ну, Лидка, скажу вам, очень была не подарок жилистая и злющая, видать, или просто нервная: все щипала свой перманент и глазки на лоб заводила. А Клавка - та королевой сидела, кофта на ней широкая, голубая, с перламутровыми пуговками, в ушах золотые сережки покачивались, и вся-то она розовая была, вся лоснилась и платочком обмахивалась сложенным, вместо веера.
      Бичи мне замахали, и я уже было двинулся к ним, когда вдруг увидел "деда"*.
      *"Дед" - старший механик на судне.
      "Дед" сидел один за столиком, и, верно, давно уже сидел, китель был расстегнут на три пуговки. Рядом еще стоял стул, но прислоненный, - "дед", верно, ждал кого или не хотел, чтоб подсаживались. Заметно он сдал за то время, что мы не виделись, морщины глубже прорезались и мешочки обозначились под глазами. Но плечи еще были прежние, в порядке плечики, только обвисли немного.
      "Дед" меня тоже увидел и не сказал мне ни "здравствуй", ни "салют", а выволок стул и улыбнулся.
      - Присаживайся, Алексеич. Откуда такой красивый?
      Так он меня звал - Алексеичем, как будто я был старпом или хотя бы третий штурман. Тут же и официантка подскочила, как по вызову для начальства.
      - Маленькая, - сказал ей "дед", - нам повторить бы - грамм триста. А чтоб совсем хорошо - четыреста. И один прибор Алексеичу. А заказывать он еще не научился, я сам закажу, мне же и запишешь.
      Меню он поднес почти к глазам и стал шарить пальцем.
      - "Дед"... Понимаешь, я тут с компанией.
      Я ему показал на бичей, "Дед" на них поглядел сурово и покривился.
      - Это они тебе компания?
      Официантка тоже покривилась. Я засмеялся - отчего-то всегда бичей узнают, хотя и прикостюмленных.
      - Затралил ненароком, пришлось пригласить.
      - Выхода, значит, нет никакого? Ну, закажи им там, только не очень, не очень шикуй, и приходи сюда. Мы ведь с тобой полгода не виделись.
      - Больше, "дед". Восемь месяцев.
      Я сходил к бичам - сказать, чтоб заказывали себе чего хотят, а счет бы прислали. И чтоб держали два места, как договаривались. Клавке это не понравилось, но плевать мне было, она с Аскольдом пришла, вот пусть и будет весь вечер Аскольдова.
      Когда я вернулся к "деду", официантка ему принесла коньяк в графинчике, и "дед" его сразу разлил по фужерам.
      - Начнем - за твой приход, Алексеич. Ты когда пришел?
      - Восьмого дня.
      Я тут же язык прикусил: как же так вышло, что я с ним не повидался?
      - А я вот завтра отчаливаю. Ну, ты не красней, меня обнаружить трудненько было. Полмесяца, с утра до ночи, на Абрам-мысу пропадал. В плавдоке стояли.
      - Почему в доке, "дед"?
      - Заплату пришивали на корпусе. Вот за нее тоже. Он первый отпил, понюхал ладонь и зарычал. А мне протянул на вилке лимончик.
      - Ты на каком теперь, "дед"?
      - Восемьсот пятнадцатый, "Скакун".
      Когда-то мы вместе плавали на "Орфее", потом "дед" прихворнул, а я с кепом поругался, - не помню уже, на какую тему, - и разошлись мы на разные пароходы*.
      * Траулеры, конечно, не пароходы, на них стоят дизели, но так их называют моряки.
      - Что ж это делается? - сказал я "деду". - Нам же твой "Скакун" сети передавал в Северном, когда вы с промысла уходили. А я и не знал, что ты на нем.
      - Помнится, передавали кому-то сети... Ну, где же знать? Я даже на палубу не вышел. Так бы хоть перекрикнулись.
      - А заплата - какая? Есть о чем говорить?
      - Да повыше ватерлинии. Но длинная, на две шпации. Все - ржавчина съела.
      - Но хоть заварили как следует? Принял Регистр?
      "Дед" усмехнулся.
      - Тебя что больше интересует - как заварили или как приняли? Свидетельство - имеем. Прикроемся, когда потечет, больше-то на что надеяться? Там уж - ни ангел не явится, ни чайка не прилетит.
      Мне неприятно было, что он так шутит. Знал я, как это делается. Являются три субъекта на судно, щупают заплату пальчиками и морщатся, и все их стараются побыстрее в каюту проводить, выставить им спирту или трехзвездного. Но только у "деда" это было не в обычае. Все-таки здорово он сдал, наверно. Раньше он капитанам головы отвинчивал, а судно у него из порта выходило, как со стапеля.
      - "Дед", давай - за твою заплату.
      - Давай, - он потрепал меня по волосам и успокоил: - Да там хоть всю обшивку меняй, один результат...
      Нет, он еще в силе был. Ведь хорошо уже нагрузился - и ни в одном глазу, другой бы уже Васю под столом вспоминал. Я смотрел на "деда" - он оживился, вроде бы помолодел, оттого что встретил меня; я ведь знал, что он меня любит, и я его тоже любил, - и вот я думал: как же я скажу ему про свое решение? А "деду" я должен был cказать.
      - Ну, а ты как, Алексеич? Месячишко погуляешь?
      - Может, и больше.
      - Больше-то смысла нет. Если бы летом...
      - Нет уж, до лета я не дотяну.
      "Дед" поглядел подозрительно.
      - Ты что-то виляешь. Никогда ты со мной не вилял.
      - И теперь нет. Просто я на берег списываюсь.
      - Надолго?
      - Не знаю. Пока - насовсем.
      "Дед" ничего не сказал. Разглядывал свой фужер.
      - Сказать по совести, хватит мне. Я в армии наплавался*, три года протрубил, и тут столько же. Посуху и ходить
      * Армией моряки называют и военный флот.
      разучусь, все палуба да палуба. А жизнь - она тоже проходит.
      - Н-да, - "дед" вздохнул. Потом улыбнулся, как будто чего-то вспомнил. - А что, Алексеич, может, вместе еще поплаваем?
      - С тобой-то - отчего ж нет?
      - А вот завтра и поплывем.
      Я замотал головой. Ничего он не понял.
      - В другой раз, "дед".
      - Другого раза не будет. На пенсию меня уведут, под белы руки.
      - Тебя на пенсию? Ты шутишь!
      - Почему же не пошутить? Раз ты тоже шутишь. А если по правде, то мне ведь уже нормальную комиссию-то не пройти.
      - Ну, знаешь, "дед"... Наверное, мы все, сельдяные, на пенсию уйдем, а ты останешься.
      - Так вот, Алексеич. Команда, я слышал, недобрана, вожакового не хватает в роли. Я почему знаю - дрифмейстер с помощником сами вожак сегодня укладывали в трюме. Вот ты и пойдешь вожаковым. Это я с капитаном обговорю.
      Я подумал - наверное, не сахар ему на этом чертовом "Скакуне". Когда уже вся команда знает, что ты последнюю экспедицию плаваешь.
      - "Дед", мы ведь не навек расстаемся. Ты иди и возвращайся. И чтобы с тобой ничего такого не приключилось.
      "Дед" вдруг насупился, опустил взгляд. Я-то не заметил, как они подошли, эти двое. А они у меня за плечом стояли: один - Граков, персона, всей добычи начальник, "сельдяной бог", а второй - бывший мой кеп; ну, скажем, один из бывших, у меня их там штук семь было; тоже личность знаменитая в свое время, а теперь - из его прилипал.
      Они к своему столику проходили забронированному, и как бы призадержались невзначай.
      - Что же это с Сергей Андреичем-то может приключиться? - Голос у Гракова был веселый, но как бы и озабоченный. - Привет тебе, Сергей Андреич.
      "Дед" чего-то буркнул в ответ, я и то не расслышал.
      - А кстати, как у тебя с восемьсот пятнадцатым? Отчалите завтра? Ты извини, я, может, не к месту...
      - Да уж такие мы люди, - сказал "дед", - на службе про футбол говорим, на футболе - службу вспоминаем.
      - Чего,чего? Это ты интересно!..
      Граков на шажок поближе к нам пододвинулся. А прилипала-то его просто заклокотал от восторга, даже залысинки у него посветлели.
      - Надо бы наоборот, - сказал "дед", - но не можем.
      - Не можем, это точно! - Тут же опять он сделался озабоченный, Граков. - Но мне докладывали: там вроде бы все зализано.
      - Ну, раз докладывали...
      - Да я ведь и тебя немножко знаю, за тобой проверять не нужно. Ну, одну экспедицию еще попрыгает "Скакунишко" твой, а там и на слом, а?..
      - На слом, - сказал "дед".
      Больше им, вроде, и говорить было не о чем. Но Граков вокруг себя пошарил глазками, и прилипала мигом куда-то шастнул - не иначе, за стульями. А мы их и не приглашали, прошу заметить.
      - И нас самих, наверное, на слом? Как думаешь? "Дед" насчет этого ничего не думал.
      - Значит, последний вечерок сидишь?
      - Значит, так.
      А точно - прилипала уже стулья тащил. А за ним официантка - с бутылкой "Арарата". Для Гракова тут специально держали, другого он не пил. Она было начала распечатывать, но прилипала у ней перехватил бутылку.
      - Нет-нет, дайте, дайте.
      Вышиб пробку ладонью. У него это красочно получилось - покрутил, покрутил и вышиб. Подал бутылку Гракову. А тот уселся - но не прямо к столику, а чуть боком, - и помахал бутылкой: кому бы налить первому. "Дед" свой фужер прикрыл ладонью: у него, мол, налито до половины.
      - Марочный! - Граков удивился.
      - Тем более, мешать не стоит.
      - Тогда, с твоего разрешения, бича захмелим.
      И долил мне. Быстренько, я и не успел свой фужер прикрыть. Ну, и духу не хватило, если по правде. Он-то все-таки бог. Я ему только сказал:
      - Промыслового, прошу не путать.
      - Кто же в этом сомневается? - засмеялся мой бог, даже руку мне на плечо положил. Даже прилипала, который как раз себе наливал, поглядел на меня ласково. Забыл уж, поди, как в свое время орал на меня в рубке. - А дерзкая молодежь, языкастая!..
      Прилипала уже не ласково на меня смотрел, а недовольно.
      - Чем же дерзкая? - сказал "дед". - Просто, достоинство имеет.
      - Ну да, ну да. Достоинство в первую очередь. Потом уже к старшим уважение.
      Официантка стояла, не уходила, Граков поворотился к ней и пальцем показал на столик. Колечко описал. Мол, это все на меня запиши.
      Но тут случился один момент. "Дед" покряхтел и сказал:
      - Ну... Мы-то уж тут давно сидим.
      Это надо вам объяснить, все эти тонкости. В "Арктике" за себя одного не платят. Если моряцкая компания сидит, то каждый спешит первым за всех выложить. Ну, если уж все разом выложили, то официантка решает, с кого брать. Но когда уже вместе посидели, а платят врозь - это враги, это обида. А мы как-никак, но посидели.
      Граков чуть не испариной покрылся. Но недаром же он прилипалу при себе держал. Прилипала-то и спас положение:
      - Димитрий Родионович имел в виду нам двоим чего-нибудь под коньячок. Салатик там фирменный. А горячее -на наш столик подадите, мы потом туда перейдем.
      Она записала и отошла.
      - Ну, а... выпить за тебя - разрешишь? - спросил Граков.
      Я поглядел на "деда". Он на меня. Он взял свой фужер. Я тоже свой взял. Прилипала, тот просто ел своего Родионыча - глазки его медвежьи, носик кнопкой, губки, всегда поджатые. Но весь вид такой, как будто он сейчас самое важное скажет. Ну такое, до чего тебе в жизни не додуматься, и от отца с матерью не услышать, и в книжках не прочесть.
      - Сергей Андреич... Во-первых, сто футов тебе под килем. Это - прими, пожалуйста. Это искренне.
      "Дед" кивнул. У прилипалы сразу лоб посветлел.
      - А во-вторых... Ну, не в каменном же веке мы живем! Про что я - ты знаешь. Пойми, все мы люди, все можем ошибиться, не казнить же нас за это по двадцать лет. Ах, кержак ты эдакий, ископаемый человек! Ведь пора уже кое-что и пересмотреть. Время-то, время какое было. Вот молодость сидит, разве она себе может представить, какое было время?..
      Прилипала то на "деда" смотрел, то на Гракова. И такая у него на лице печаль была - ну действительно не казнить же, ну бросьте вы ваши счеты, ну хоть обнялись бы, что ли. А "дед" молчал и супился. Граков ему руку на руку положил, "дед", я видел, страдал от этого, но руку не убирал.
      Я поглядел по сторонам - никто на нас не смотрел, - и "дед" поглядел на меня, понял, что никто не смотрит, и ему легче стало.
      - Слушай-ка, Родионыч, - сказал "дед". - Для чего ты это начал? Я ведь тебе никаких обид не высказываю. Ну, было, ну, прошло. Только вот пить за что, все я в толк не возьму.
      Граков опять вокруг себя пошарил глазками.
      - Что ж она нам не несет? Хоть минеральненькой - запить...
      Прилипала вскочил, шастнул между столиками.
      - А это мы сейчас сформулируем. - Граков золотой улыбкой заблестел. Как я понимаю, ты последний год плаваешь. А ведь грустно это. Разве нет?
      - Кому грустно? Тебе?
      - Флоту, Сергей Андреич. Флот без тебя осиротеет.
      - Так уж прямо осиротеет.
      - Сергей Андреич, цену себе надо знать. Ты еще много можешь флоту дать, молодым. Такой механик! Могут с тобой нынешние "деды" равняться? Нынешние-то, двадцатипятилетние? Вот и не хочется мне тебя с флота отпускать на пенсию. Ой, как не хочется!
      Прилипала тем временем воду принес, вскрыл ее вилкой, забулькал по всем фужерам.
      - Как, Игнатьич, не отпустим мы Бабилова с флота?
      - Нельзя, Димитрий Родионович, нельзя-а!
      - Вот и я думаю. - Граков уж всю ладонь "дедову" в обеих руках держал. - Ты, верно, по зрению на траулерах не можешь находиться?
      - Ну, - сказал "дед". - Ты уж, поди, в курсе.
      - А если - групповым механиком? Как? Правая моя рука будешь, по технической части. Целый отряд у тебя под началом, двенадцать, пятнадцать судов. Нахождение - на плавбазе, каюта-люкс. Трудненько ведь в твои годы на СРТ, покоя хочется, комфорта. Власти, если на то пошло. Как, сформулировали тостик? За группового механика Бабилова, Сергей Андреича!
      - Да, - сказал "дед", - соблазнительно. Но ты погоди. - Ну-ну, что тебя волнует?
      - А вот, если я твоя правая рука буду, ты меня за минеральненькой тоже пошлешь?
      Мне на прилипалу не хотелось глядеть, на бывшего моего кепа. И все ж я видел, как он вспотел даже, а улыбаться не перестал. А мужик - вида наигвардейского, такому б как раз на параде полковое знамя нести, рапорт почетного караула отдавать. Ужас, что можно с человеком сделать!
      - При чем тут это? - Граков нахмурился..- Я серьезно с тобой.
      - Хочется мне наперед свои обязанности знать. Свое место. Может, и прогадаю по глупости. - "Дед" убрал свою руку, поглядел на прилипалу в упор. - Скажи-ка мне, Игнатьич, ты по мостику не скучаешь?
      Представьте себе, он смотрел на "деда" и улыбался.
      - Ну, а я, - сказал "дед", - без своей вонючей шахты помру, наверное. Так меня из люкса ногами вперед и вынесут, в один прекрасный день. Что же ты, Родионыч, смерти моей захотел?
      Граков улыбнулся через силу.
      - Не вышел тостик?
      - Этот нет, - сказал "дед", - ты что-нибудь другое придумай. Тогда и приходи.
      Граков отставил свой коньяк, поднялся. Прилипала тоже вскочил. Он теперь не знал, улыбаться ему или хмуриться. "Дед" напомнил:
      - Марочный не забудьте.
      - Жаль, - сказал Граков. - Не понял ты меня, Сергей Андреевич. Я к тебе с чистыми намерениями. А ты все же камень за пазухой таишь. Что и доказал наглядно.
      И вдруг он, знаете, чего сделал? Наклонился к "деду" - низко-низко, обнял за плечи и сказал, так задушевно:
      - Ну ладно, еще потолкуем. Сейчас ты, конечно, не в том состоянии...
      Я поглядел, как они уходят. Коньяк свой они, конечно, нам оставили. Не такие дураки, с бутылкой через всю залу переть. Но я ошибся, что никто на нас не смотрит. Вся "Арктика" теперь глядела им вслед. И вся "Арктика" видела, как Граков обнимался с "дедом"... Мне странно вдруг показалось - а было это все на самом деле? Ведь не могло же быть! Но тут у меня в башке, наверно, стало туманиться. Я повернулся к "деду" - он себе отрезал мяса и прожевывал медленно, зубы у него были плохие, у всех у нас такие из-за нашей воды, и мне отчего-то жалко было на него смотреть.
      - "Дед", а ведь он своего добился. Как же ты позволил?
      Он взглянул хмуро и пододвинул мне фужер.
      - Вот это допей и, пожалуй, хватит тебе сегодня.
      - Скажи, а почему ты один сидишь в "Арктике"? К тебе ведь при нем не всякий подсядет.
      - Я с тобой сижу, Алексеич. А глупости будешь пороть - ссядемся. Уяснил?
      - Ладно, - я кивнул. - Ты посидишь еще? - Минут десять, не больше.
      - Почему так спешишь?
      - А как раз Марья Васильевна моя вещички собрала, сидит теперь скучает. Надо же и с ней напоследок посидеть.
      - Понимаешь, ко мне одна девка придет. Просила, чтоб я с тобой познакомил.
      "Дед" улыбнулся.
      - Что-то давно они насчет этого не просят.
      - Ну, не просила, я сам хочу. Подождешь?
      Я пошел в вестибюль. Гардеробщик уже и двери заложил жердиной, а сам в окошко смотрел на улицу.
      - Не подошли. Напрасно беспокоитесь, я не ошибусь.
      Я ему хотел дать трешку.
      - Вот это лишнее. Я ту еще не отработал. Пожалте в залу.
      Те чудаки на эстраде уже качались в тумане, а все старались - как будто их кто-то слушал. Гомон стоял, как на базаре. "Дед" уже расплачивался с официанткой, вручил ей "Арарат" и туда показал, на граковский столик. Она покивала, однако не понесла, спрятала в шкафчик.
      - Опаздывает? спросил "дед". - Марафет наводит. У них это долго.
      - Нет, я повалился на стул. - Вообще не придет.
      - Почему знаешь?
      - Потому что... сука.
      - Ну, ты совсем хорош! Может, ей со мной знакомиться расхотелось. "Дед" поглядел на часы. - На воздух со мной не выйдешь?
      - Посижу еще. - Жутко мне стыдно было перед "дедом": зачем я ее так назвал? - Дождусь все-таки. Ничего, я в порядке. Правду говорю, в порядке.
      - Да не ругайся с ней, обещаешь?
      Я обещал. Мы допили - за тех, кто в море, - "дед" застегнул китель, поднялся, аккуратно задвинул стул.