- А как у него с жилищными условиями? - тихо спросил кто-то.
      - Двухкомнатная квартира, - ответила Зверева. - Прописаны он, жена, дочь, зять. Однокомнатную Степан Тимофеевич просит для себя. Дочь и зять остаются в двухкомнатной. Они ждут пополнения семейства. Справка о беременности дочери имеется.
      Опять наступила пауза.
      Дать бы им две однокомнатных, подумал я, а двухкомнатную - Моссовету. Хотя нет, не получится. Для такого варианта потребуется еще одна однокомнатная, а взять ее негде.
      - Разрешите опять мне, - кашлянул Гладилин. - Мне кажется, нецелесообразно характеризовать Степана Тимофеевича как работника - это определяют вышестоящие органы. Хотелось бы отметить следующее. Фактически, мы сейчас единственное из отраслевых издательств Москвы, которое участвует своей долей в строительстве и улучшает жилищные условия своим сотрудникам. Благодаря кому? В первую очередь, благодаря Степану Тимофеевичу. Он принял на себя эту ответственность, пробивал эту возможность. Так что же, мы ему откажем в его просьбе? Думается, что это было бы неверно...
      Я посмотрел на картину кисти Королева. Лужок. Два желтых стога. Будет живописать теперь в своей отдельной однокомнатной квартире.
      - Предложение одно. Ставлю на голосование. Кто за то, чтобы оставить Степана Тимофеевича в списке, прошу поднять руки, - Горобец уже тянул свою ладошку вверх. - Так... Кто против?.. Нет... Воздержался?.. Нет. Принять единогласно. Попрошу позвать Степана Тимофеевича.
      - Следующий у нас Горский Давид Борисович. - Горобец дождался, когда сядет вернувшийся директор. - Что у него? Как с жильем?
      - У Горского тоже дети, - развернула очередной скоросшиватель Зверева. - Двое. Да еще отец. Занимают две комнаты в трехкомнатной квартире. В третьей одинокий сосед. Горский просит выделить однокомнатную квартиру отцу, чтобы потом произвести обмен с соседом и занять трехкомнатную квартиру полностью.
      - Что же в результате получается? - спросил Фурман, отвечающий в месткоме за производственную работу. - Улучшаем жилищные условия не Горскому, ему достаточно и комнаты, а его соседу? Нелогично.
      Фурман против Горского. Это понятно. Фурман работает в издательстве тысячу лет, может быть, один из самых старых кадров, производственный сектор в месткоме на себе тащит, ему на пенсию скоро, а перед этим подработать бы, но назначили на освободившуюся год назад должность начальника отдела не его, а неизвестно откуда взявшегося Горского.
      - Горский - достойный человек, - осторожно начал было Горобец.
      - А кто с этим спорит? - перебил его сразу раскрасневшийся Фурман.
      - И правильно, - веско сказал директор. - Спорить не надо. Я прошу членов местного комитета учесть только одно, но очень важное обстоятельство. У Горского очень хорошие связи в райисполкоме. В основном благодаря ему нам разрешили иметь долевое участие в строительстве нового дома. Иначе нам не видать бы этих квартир, как своих ушей.
      Ох, уж эти связи!.. А без них ты кто?.. Нуль без палочки... Тем более с туберкулезной палочкой.
      - Есть предложение оставить Горского в списке, - радостно улыбнулся Горобец. - Ставлю на голосование... За - семь... Против?.. Один... Фурман... Воздержались?.. Трое... Предложение утверждается большинством голосов. Так и запишем. Кто на очереди?
      - Голикова Вера Ивановна. Уборщица. Мать-одиночка. Дочь - на учете в психо-неврологическом диспансере. Родитель, судя по всему, был алкоголик.
      Зверева умолкла. Молчали и все остальные. А что тут скажешь?
      - По закону им положено выделить даже двухкомнатную, - пояснил Горобец, - но мать и дочь - существа однополые. Можно обойтись и однокомнатной. Возражений против того, чтобы оста вить Голикову в списке, нет?.. Оставляем.
      - Истомин Валерий Сергеевич, - Зверева посмотрела на меня.
      Я, не дожидаясь особого приглашения, вышел из кабинета.
      В приемной, за своим столом наводила марафет секретарша директора. Увидев меня, отложила в сторону зеркальце и пластмассовый цилиндрик с губной помадой, спросила с жадным интересом:
      - Ну, как?
      Я пожал плечами, нормально, мол, сел в угол на стул для посетителей.
      Зазвонил телефон. Анюта неохотно подняла трубку и ледяным тоном стала отвечать какому-то беспокойному автору, который сдал свою рукопись в издательство полгода назад и вот - ни ответа, ни привета.
      До тебя ли, до авторов, до работы ли сейчас, рассеянно подумал я и начал лихорадочно соображать. Троих из пятерых уже оставили в списке. Выбирать придется кого-то из двоих... Я или... Второй была Анюта, Нюрис, Анна Павловна Панина, секретарша директора. И его любовница. Сидит, закрыла трубку телефона ладошкой и, выразительно округлив губы, глазами показывает мне на трубку - ну, не зануды все эти авторы, авторь°, как мы их называем между собой, и чего пристал?.. Конечно же, директор отстоит свою Анюту, она у него Анной на шее виснет... Вот и выходит, что отодвинут меня... Нас с Наташкой... Если сейчас идет голосование, то кто поднимет руки за меня?.. Горобец?.. Возможно ли такое, чтобы Горобец пошел против директора?.. Да никогда в жизни!.. А мне он, наверное, забыть не может, как мы с Аликом Синецким разыграли его. Идея, конечно, была Алика, но реализовал ее я. Это я позвонил Горобцу из соседней редакции и сказал, что беспокоят его с Центрального телевидения, скоро в эфир пойдет передача, в которой будет рассказано о книгах, выпускаемых нашим издательством, что книги эти должен представить специалист, старший научный редактор Горобец Виктор Федорович, которого рекомендовал нам, Центральному телевидению, директор издательства товарищ Королев. Для того, чтобы операторам телевидения было легче установить свет, не найдется ли у уважаемого Виктора Федоровича нескольких фотографий?.. Найдется?.. Вот и хорошо, вот и прекрасно. Нам нужен фас Виктора Федоровича, профиль Виктора Федоровича и... вид сзади. Да, такова специфика телевидения. Ракурс камеры может быть различным. Да, вид сзади обязательно. Если у вас нет таких фото, это не беда, зайдите в любое фотоателье, объясните, вам сделают, они прекрасно все знают, обычный формат, шесть на девять, скажете для телевидения, это недорого, копейки, вас не затруднит?.. Горобец поверил, потому что, действительно, по Центральному телевидению как-то поминали о нашей продукции и шел разговор, чтобы сделать такую рекламу постоянной. Горобец поверил, потому что сам Королев рекомендовал его Центральному телевидению как специалиста. Горобец поверил... и отправился в фотоателье. Когда он вернулся, мы все ему рассказали и долго уговаривали его поведать нам, как он объяснялся в фотоателье, как фотографировался, сидя спиной к фотоаппарату, но Горобец молчал, кисло посмеивался и поглаживал свою обширную круглую лысину на затылке, которую он пытался прикрыть остатками окружающих ее волос. История широко разнеслась по издательству, в основном усилиями Левки Фалина, и долго еще в спину Горобцу раздавался с трудом сдерживаемый смешок. Этот смешок он мне никогда не забудет... Гладилин?.. Я с досадой припомнил, что в спорах Синецкого с Гладилиным я всегда был против Гладилина, особенно недавно, когда ни с того, ни с сего развернулась жаркая дискуссия о культе личности Сталина, мы победили, как нам казалось, Гладилина, но нет, в итоге, вот сейчас, я проиграл. Вот получил бы ордер, тогда и спорил бы про разные личности. Свободно. Без оглядки... Инка Зверева?.. Зря с ней не... О, господи, до чего же я докатился?! Неужели готов дружить с Горобцом, лизать зад Гладилину, переспать со Зверевой?..
      Анюта словно прочитала мои мысли. Усмехнулась криво:
      - Как сладкого хочется, - зажмурилась она.
      И потянулась. Руки за голову. Смачно, с хрустом косточек.
      Грудь высоко поднялась. Конечно, отстоит ее директор.
      На столе звякнул внутренний телефон. Анюта сняла трубку.
      - Слушаю, Степан Тимофеевич, - послушно-ласково пропела она. - Хорошо...
      - Тебя... Зовут, - кивнула она головой на дверь кабинета.
      - Ни пуха...
      - К черту.
      Я вошел в кабинет. Никто не смотрел на меня. Сел на свое место.
      - И последнее заявление от Паниной Анны Павловны, - ровным голосом зачитала Зверева. - Незамужняя. От родителей ушла, снимает комнату.
      На какие шиши, подумал я, на директорские?
      - А что у родителей? - спросил кто-то.
      - Комната в коммунальной квартире, - ответила Зверева. - Еще две семьи. Жалко девку. Пропадает. Предлагаю оставить ее в списке.
      - Кого же тогда исключим? - озабоченно спросил Горобец и покосился на Гладилина. - Всем надо, все нуждаются, но решать-то вопрос все равно придется. И не кому-нибудь. Нам.
      Опять нависло молчание. Заседание шло уже больше часа. В кабинете стало душно, жарко. Или мне так только казалось?
      - Валерий, а как самочувствие твоей супруги? - спросил меня Гладилин.
      Вот оно, растерянно подумал я.
      Но ответил:
      - Она сейчас в санатории, в Крыму. Поправляется.
      - Живет она с матерью? - участливо осведомился Гладилин.
      - Да, у них двухкомнатная квартира, - ответила за меня Зверева. Мать, брат и она.
      - Когда она возвращается из санатория? - опять спросил меня Гладилин. - Это известно?
      - Смотря как пойдет процесс выздоровления, - пожал плечами я. - Месяца через полтора, два...
      - А если мы попросим вас подождать немного? - склонился в мою сторону Горобец. - Ведь пока ее все равно нет, она в санатории, дышит крымским горным воздухом, сейчас там весна, все в цвету, а когда вернется, то мы наверняка сумеем положительно решить вопрос с вашей квартирой в Моссовете. Не так ли, Степан Тимофеевич?
      Королев многозначительно кивнул седой гривой:
      - Двух месяцев за глаза хватит. Это мне твердо обещали.
      Сам председатель райисполкома.
      - Есть еще один момент, Валерий Сергеевич, - мягко сказал Горобец. Мы, то есть администрация, общественность, помогали тебе оформить твой брак, добились, чтобы пошли нам навстречу, сделали для вас исключение так помогите и вы нам, пожалуйста. Всем миром просим.
      - У него же жена после тяжелой операции, - сказал хмуро Фурман.
      Хороший мужик этот Фурман - я, наконец, смог оторвать глаза от своих сжатых в кулаки рук.
      - Мы все понимаем, - возразил Горобец. - Но за это время ситуация изменилась. Если до операции у нее была открытая форма туберкулеза, что являлось бесспорным основанием для срочного предоставления им отдельной жилой площади, то теперь, после операции, открытой формы у нее нет. Ты же сам мне об этом говорил, Валерий Сергеевич, не так ли?
      - Мы оба состоим на учете, - охрипшим голосом сказал я.
      - Тем более нам будет легче поторопить Моссовет, - рассудил по своему Горобец.
      - Давайте решать, - предложила Зверева. - Виктор Федорович, ставь на голосование.
      - Хорошо, - согласился Горобец. - Кто за то, чтобы предоставить жилую площадь Истомину Валерию Сергеевичу не в эту очередь, а позже, прошу поднять руки... Так... Шесть... Кто против?.. Трое... Воздержались?.. Тоже трое. Предложение проходит большинством голосов. Повестка дня исчерпана. Есть какие-нибудь объявления?
      - У меня предложение, Степан Тимофеевич, - подняла руку Зверева. Давайте все-таки попытаемся вместе отстоять всех пятерых. Напишем ходатайство в Моссовет. Может учтут?
      - Это можно, - согласился директор.
      - Сегодня же и сделаем, - сказал Горобец. - Все свободны, товарищи.
      Мы вышли через приемную в коридор. Все с деловым, озабоченным видом разошлись, и вокруг меня образовалась пустота. Я остановился и долго читал пожелтевшую инструкцию по противопожарной безопасности.
      Глава тридцать седьмая
      --===Свое время===-
      Глава тридцать седьмая
      Я не заметил, как доехал до платформы Яуза. Шел знакомой, хоженой не один десяток раз аллеей к институту, в клинике которого еще совсем недавно, недели три назад, лежала Наташа. Нет, не лежала, ходила, уже не оглядываясь, рядом ли стенка.
      Деревья совсем сменили свой весенний вид на летний: густо зеленела листва, посвистывали, перекликаясь, прилетевшие с теплого Юга, может из Крыма, из Наташкиных краев, птицы, корни деревьев - вот она сила жизни! - вспучили корку асфальта и сквозь трещины лезла трава, тянулись пики нераспустившихся одуванчиков, кустился конский щавель.
      По памяти отыскал среди четырех одинаковых жилых корпусов нужный мне и опять, как когда-то, мне открыл дверь розовощекий аспирант Воробьев с синими глазами.
      В прошлый раз я запнулся прежде чем представится, на этот раз с тайной гордостью сказал:
      - Вы меня не помните?.. Истомин. Моя жена Истомина Наталья, извините, она тогда была Кузнецовой, лечилась у вас.
      - Успели-таки? - улыбнулся Воробьев. - Поздравляю. Проходите, пожалуйста.
      Мы сели на стулья. Опять, как тогда.
      -Наташа перед отъездом в Крым сказала, чтобы я обязательно зашел к вам, - объяснил свое появление, сам не зная с чего начать, потому что Воробьев, когда я созванивался с ним. Назначил мне встречу не в клинике, а у себя в общежитии. - Извините, сразу не смог.
      - Она в санатории? Как ее самочувствие?
      - Пишет, что хорошо.
      - Все верно. Так и должно быть. Сейчас она быстро поправляется, ей же удалили очаг интоксикации, очаг, который травил ее организм. Сложность в другом.
      - В чем? - не выдержал даже короткой паузы я - Гистология показала... Вы не знаете. Что такое гистология? Исследование удаленных тканей. Так вот, это исследование показало. Что у вашей жены особый вид туберкулезных палочек. Редко встречающийся, но, к сожалению. Встречающийся. Опасный вид.
      - Чем?
      - Противоядие пока не найдено.
      Воробьев не отводил своих синих глаз, он ждал пока до меня дойдет смысл, пока я полностью осознаю и смогу оценить сказанное им.
      - Получается, что Наташа... обречена. - Совсем необязательно. Сейчас она, будем надеяться, чистая. Вся зараза была сосредоточена в одном месте. Если ее удалили полностью, то опасений практически нет, если же хоть что-то осталось, тогда... тогда еще одна операция.
      - Как это узнать?
      - Что именно?
      - Чистая она или нет?
      - Время покажет, - пожал плечами Воробьев.
      Подумал и добавил:
      - Обязательно покажет.
      - Что можно сделать, чтобы избежать рецидива?
      - Есть одно средство, - медленно ответил Воробьев. - Я читал о нем в одном иностранном журнале. Пишут. Что уникальное, универсальное и тому подобное. Курс лечения - тридцать инъекций. У нас закупили опытную партию. Попробуйте достать. Правда, дорого...
      - Сколько?
      - Ну... как ?Москвич?. Последней модели.
      "Наташенька, родная моя, сел сегодня за очередное письмо тебе, и никак оно у меня не начиналось, не получалось. Поэтому пишу, что пришло первым в голову в Москве зарядили дожди, и откуда такая прорва воды, льет и льет, беспросветно, и сейчас по стеклу окна, в которое я смотрю, ползут, набухая, капли, словно слезы - даже погода плачет, потому что нет тебя рядом. И на самом деле жизнь без тебя тоскливая - и ем без аппетита, и живу без радости. А на что похож майский Крым? Говоришь, что живешь наверху, не у моря? А какая весна в горах? Или там уже лето? Молоко туманов, холод - не мерзнешь? Хочешь, я пришлю свой свитер, мне мама его вязала, он большой, даже больше, чем я, и теплый. Мама и отец передают тебе приветы, каждый день вспоминаем тебя, говорим о тебе, ждем твоих писем. Не ленись, пиши, устрой нам маленький праздник. С квартирой опять какая-то задержка, райисполком тянет, я даже ходил на заседание месткома как комсомольский угол четырехугольника: администрация-партбюро-местком-комсомол. Наш секретарь гриппует, вот и пришлось идти мне. Какая-то там неразбериха с очередниками, в общем, придется подождать нам еще немного, месяц или два. Потерпим? Главное, чтобы ты поправилась. Я люблю тебя, Наташа. Ужасно люблю.
      Ужасно - женское слово, как сказала Марина, помнишь? Тебе от нее приветы тоже, она часто звонит, мы вспоминаем нашу свадьбу и наш с тобой медовый месяц из трех всего-то дней в ее квартире. Были бы слова сильны, как наши чувства, им не говорить, а звенеть, им бы звучать пением птиц, журчанием ручья, падением снега, им бы светиться аркой радуги, мерцанием звезд, им бы греться, зажмурившись, котами на мартовском солнце и оседать морозными узорами на окнах, им бы дышать свежестью розы и хрустеть ароматным яблоком... Где найти мне слова - про то, чем дыхание наше полнится, про то, чем жизнь наша полнится, про то, чем желания наши светятся...
      Не иссякает желание,
      нет,
      словно сияет полдень,
      будто весь мир
      словно ярый цвет
      или
      как осень в Болдино.
      Я сейчас переполнен тобой,
      мне любое твое движенье
      или даже простой покой,
      окруженье
      так важны
      и нужны,
      как вершине снег,
      словно утру
      ночная свежесть,
      как важна
      и нужна
      тебе
      моя нежность.
      Р.S. Ездил на Яузу, заходил к Воробьеву. Он сказал, что ты обязательно поправишься, только надо быть очень осторожной и беречься от любой инфекции. Твой В."
      Глава тридцать восьмая
      --===Свое время===-
      Глава тридцать восьмая
      А что было бы, если бы Фурман тогда не подошел ко мне в коридоре издательства?
      Но он подошел:
      - Я глубоко сочувствую тебе, Валерий. Не имели они права отказывать в квартире двум больным людям. Кстати, как самочувствие супруги?.. Ничего, ничего, бог даст и поправится. Слушай, Валера, а я к тебе не просто так. Не знаю только, с чего начать.
      Фурман замолчал и уставился на меня, теребя подбородок.
      Молчал и я.
      Фурман подождал еще немного, шумно вздохнул, оглянулся.
      Наконец, зашептал:
      - Обнаружились факты злоупотребления нашим директором Королевым служебного положения при распределении квартир. Понимаешь, к чему я клоню?
      - Нет. Какие факты?
      - Об этом пока нельзя говорить, но сведения точные, мне верные люди сказали.
      - Даже если это так, то что дальше?
      - А получается, что если факты подтвердятся, а в этом я абсолютно уверен, то опять пересмотрят очередь и тогда ты получишь квартиру, может, даже двухкомнатную, разве неясно?
      - И что же я должен сделать?
      - Вот! Завтра будет собрание, и я собираюсь выступить. Против Королева, понимаешь? И если ты от своего имени потребуешь пересмотра решения месткома, то создадут специальную комиссию. И тогда директору несдобровать.
      - Как же я могу выступать, не зная, что у вас за факты? И откуда вы их взяли?
      Фурман испытывающее посмотрел мне в глаза. Словно глубоко в душу хотел заглянуть. Не знаю, что он там увидел, но в какой-то момент решился и выпалил скороговоркой:
      - Ладно, тебе скажу. Но только тебе, учти. Не проговорись, смотри. Особенно Фалину. Этот Лева и в самом деле не пожалеет родного папу ради пустой хохмы. Слушай сюда. Выступлю не только я, не только ты, но и Поляков, главный редактор. Он мне и рассказал всю правду. Дело в том, что совершенно незаконно но отдали на сторону еще одну однокомнатную квартиру.
      - Разве такое возможно?
      - Я тоже так думал. Но оказывается, в этой жизни все возможно. Королев отдал квартиру одному, имеющему достаточно важный пост товарищу из Госкомиздата. Сам сообрази, зачем и почему.
      - Как же ему это удалось?
      - Ты не учитываешь Горского. У Давида Борисовича, как признал сам директор на нашем заседании давеча, очень хорошие связи в райисполкоме. Скорее всего, высокого начальника оформили как очередника Моссовета. Не имеет значения - сделали. Получается следующая арифметика: товарищу из Госкомиздата - квартиру, Горскому - квартиру, Анюте-секретарше - квартиру, всем сестрам - по серьгам, и себя не забыл, а тебе - шиш и уборщице Голиковой вместо двухкомнатной - однокомнатную. Где справедливость, где правда, я спрашиваю?
      - Ее нет, - сумрачно сказал я.
      - Вот и я также считаю. Я тут походил, поговорил с людьми, оказывается, было еще несколько различных случаев и коллизий, например, в план редакции массовой литературы почему-то включена книга зампредрайисполкома.
      - С кем же ты говорил, Ефим Сергеевич?
      - Обошел почти всех. Кроме этой вертихвостки Аньки да еще нескольких королевских приспешников вроде Зверевой - люди за, поддерживают меня. А ты?
      Я лихорадочно соображал. А ведь, действительно, подтвердятся факты сразу две квартиры освободятся, неужели мне одна не достанется?
      - И я за.
      - Принципиально?
      - Конечно.
      - Вот молодец! Принципиальным надо быть всегда и до конца.
      Глава тридцать девятая
      --===Свое время===-
      Глава тридцать девятая
      - Истомин, можно тебя на минуточку? - заглянула в редакцию Анюта-секретарша. Наклонилась в дверь из коридора так, что вертикально повисли серьги в ушах на длинных подвесках, разноцветная нитка бус на шее, а груди оттянули блузку.
      Я вышел.
      - Директор зовет. Иди, только лучше незаметно. Не хочет, чтобы про тебя болтали разное.
      - О чем болтали?
      - Беги скорей, пока никого нет, - капризно сморщила носик Анюта.
      - Здесь тебе не стадион, чтобы бегать, - огрызнулся я, но споро зашагал по коридору. Миновал пустую приемную, двойные двери.
      Портрет Брежнева, сочинения Ленина, два желтых стожка на лужке.
      Директор оторвался от бумаг, кивнул на кресло напротив.
      - Садись.
      Скинул очки на стол, поднял седые кустистые брови и наклонился в мою сторону.
      - Как работается?
      - Как обычно, - пожал плечами я, не понимая, к чему он клонит.
      - Малика не обижает? - весело усмехнулся он.
      - Нет, что вы, она женщина добрая.
      - Добрая женщина - это не профессия. Как и хороший парень. Сколько же лет ты у нас в издательстве?
      - В июле будет пять.
      - А получаешь те же сто сорок?
      - Да рад бы больше...
      - Сейчас возможностей нет, - раздумчиво сказал Королев - это верно. Немного рано говорить, но тебе скажу, ладно. Добился-таки я разрешения на реорганизацию. На днях подписали. У нас ведь как? Хочешь что-то поменять - нельзя, это значит, предыдущее решение надо отменять! Другое дело - реорганизация. Спасибо, есть люди в Госкомиздате, утвердили новое штатное расписание. Новые должности, новые оклады, новые возможности. Не за красивые глазки, конечно. Их очередник в нашем доме квартиру получает.
      Тот самый, о котором Фурман говорил, подумал я.
      - Я к тебе давно присматриваюсь. Вот скажи откровенно, нравится тебе журнал, который ты делаешь?
      - Если откровенно, то нет.
      Я на минуту задумался, хотя сам много размышлял над этим и с Яном Паулсом часами рассуждал о тематике, о новых рубриках, о страничке досуга - и коротко рассказал обо всем этом Королеву.
      - Занятно, - с интересом посмотрел он на меня. - А что, если так? В результате реорганизации появится у меня возможность предложить Малике Фазыловне должность эксперта - и денег побольше, и ответственности поменьше, да и годы у нее берут свое. А ты приготовь-ка на мое имя служебную записку, где изложи свои мысли о журнале. По пунктам. И будем тебя рекомендовать на ее место. Правда, есть тут одна загвоздка. Беспартийного заведующим не утвердят. И в партию не возьмут, если ты рядовой.
      Он помолчал, задумавшись.
      - Годков тебе сколько?
      - Двадцать восьмой.
      - Значит, из комсомола пора выходить. Это кстати. В партию тебе обязательно надо. Пиши заявление, я с Гладилиным поговорю, рекомендацию тебе он даст, Малика тоже не откажет, третья от комсомола - и в райком. Жалко, у нас квота - один человек в год, не больше, тут же издательство, интеллигенция, а не рабочий класс. Но я тебе твердо обещаю, сам к секретарю пойду, вопрос идеологический, во главе журнала должен стоять коммунист! А как иначе?..
      Я посмотрел на кустистые брови Королева, перевел взгляд на портрет вождя. И у того брови, как черные гусеницы. Генеральный секретарь взирал сквозь меня в глубь неведомых мне государственных далей. Как я отношусь к партии? Рано или поздно на этот вопрос надо ответить, надо знать ответ. Одно дело разговоры в издательских коридорах или на диване под чердаком. Там мы все смелые. Там Синецкий спорит с Фалиным на ящик коньяка, что он никогда не позарится на партийный билет, там мы говорим то, что никогда не скажем на собрании. Но в чем прав Королев на все сто - беспартийному в деле пера и кисти ничего не светит. И потом, совесть моя чиста, а чем больше честных людей будет в партии, тем активнее мы сможем вершить справедливость. Хотя бы у нас в издательстве.
      - И, наконец, последнее.
      Королев откинулся в кресле, расслабился.
      - Вижу, Валерий, правильно ты все понимаешь. Принципиально. Но совет один хочу тебе все-таки дать. Послушай опытного человека, не верь ты всем этим Фурманам, Горским, Синецким, вон сколько их у нас развелось, дружка за дружку цепляются. Мне в Госкомиздате и то говорят, куда ты смотришь, почему своих не двигаешь? Ты не смотри, что они иногда между собой собачатся, как до дела дойдет, подведут они тебя. И Поляков, главный наш, по матери тоже французской национальности оказывается. Жидавр. Спасибо, кадровик раскопал. Так что держаться надо тоже вместе. Вот такие пироги... Значит, договорились, жду твоей записки. И с квартирой твоей само собой тоже все будет в порядке, не беспокойся...
      Беспокоиться было о чем - я же обещал быть принципиальным и Фурману, и Королеву. Чью сторону взять?.. Победит Фурман, выгорит малогабаритная двухкомнатная, получу, а там хоть трава не расти... Возьмет верх Королев - пусть будет однокомнатная, но зато стану завредакцией, вступлю в партию и уж тогда смогу употребить власть свою на благо... Доживем до завтра, до собрания, главное, чтобы у Наташи...чтобы у нее... чтобы ей...
      Глава сороковая
      --===Свое время===-
      Глава сороковая
      На собрание пришли даже те, кто никогда не ходил на собрания. Ритуал регламента выполнялся строго в соответствии с заведенными, отработанными сотнями тысяч таких мероприятий нормами. Для начала лес рук единогласно избрал президиум во главе с Горобцом и утвердил повестку дня: первое - о снижении авторской правки, второе - утверждение протокола месткома о распределении жилплощади сотрудникам издательства.
      По первому вопросу выступил Королев. Слушали его невнимательно, так как знали, что на стадии гранок и верстки неизбежно всплывают огрехи и автора, и редактора, которые исправлять все равно надо, несмотря на то, что это влетит издательству в копеечку.
      Единогласно же избрали редакционную комиссию по выработке решения собрания.
      В еще двух выступлениях не прозвучало ничего нового. Горобец предложил закончить прения по первому вопросу.
      Опять все лениво подняли руки вверх в знак согласия.
      - Значит, пусть пока редакционная комиссия подрабатывает проект решения, - поднялся со своего места в президиуме Горобец. - Товарищи! Поступила записка от товарища Полякова. Просит отпустить с собрания, он записан к врачу. Я думаю, уважим его?
      Зал выжидающе молчал. Народ безмолвствует, мелькнула ассоциация.
      - Так и решим, - разрешающе кивнул Горобец Полякову.
      Тот встал, прошел по проходу и скрылся за дверью. Я проводил его глазами и увидел сидевшего неподалеку Фурмана. Побледнев, он тоже смотрел вслед Полякову.
      Поляков вышел не только из зала - он вышел из игры. И Фурман не может уже на него рассчитывать. А ведь Поляков - главный козырь Фурмана. Теперь у Фурмана остались те, кто согласно кивал ему в коридорах, кто возмущался и негодовал вместе с ним, кто обещал ему...
      - По второму вопросу слово имеет товарищ Зверева, - буднично объявил Горобец.
      Инна вышла на трибуну, зачитала решение месткома о распределении жилплощади среди сотрудников издательства.
      - Предлагаю решение утвердить. Кто за? - первым поднял руку Горобец.
      - Минуточку, я прошу слова, - высоко и напряженно прозвучал голос Фурмана.
      Ефим Сергеевич сказал все открытым текстом - и про товарища из Госкомиздата, и про связи Горского, и про книгу зампреда райисполкома, включенную в план издательства, и про уборщицу Голикову, и про меня с Наташей. Закончил он предложением направить протокол собрания в райисполком и положил на стол президиума отпечатанный текст своего выступления.
      Горобец побагровел, вскочил и некстати радостно заулыбался:
      - Что же мы теперь будем делать будем? - обратился он вроде бы к собранию, а на самом деле впился глазами в директора, сидевшего в первом ряду.
      Тот набряк лицом, седые мощные брови совсем скрыли глаза.
      Словно спал сидя.
      - Ставьте на голосование мое предложение, - оборвал тишину Фурман.
      - Разрешите мне? - вышел к трибуне Гладилин. - Я не совсем понимаю, что здесь происходит. О каких фактах говорил товарищ Фурман? У вас есть доказательства, Ефим Сергеевич?
      - А как же! - вскочил со своего места Фурман. - Но тот, кто сообщил мне эти факты, просил не называть своей фамилии.
      - Степан Тимофеевич, - обратился Гладилин к Королеву. - Хоть доля правды в выступлении товарища Фурмана есть?
      - Все ложь, - кратко, но очень уверенно бросил директор.
      - Вот видите, - развел руками Гладилин. - Кому прикажете верить? Товарищ Горский, вы что, действительно совершали какие-то незаконные махинации с райисполкомом?
      - Упаси бог, - замахал руками Горский. - Ничего незаконного не было, хотя вы можете мне не поверить, я - лицо заинтересованное, я же тоже получаю квартиру, но все честно, слово коммуниста.
      - Кстати, Гладилин выдержал небольшую паузу. - Товарищ Фурман, вы должны прекрасно отдавать себе отчет, что ваше заявление не оставят без внимания и партийные органы. Если факты не подтвердятся, можно за клевету положить партийный билет на стол. Но это будет ваше личное дело. Вернее, персональное. А вот с точки зрения общественной случится следующее: для проверки фактов создадут комиссию, это потребует времени, а дом готов и райисполком и райком своей властью могут просто передать нашу жилплощадь очередникам, которые живут в гораздо худших условиях, чем сотрудники издательства. И это будет справедливо, Мы там и так в роли просителей, в виде исключения. В результате никому ничего не дадут. Ни Королеву, ни Горскому, ни Истомину, ни Голиковой... Вера Ивановна, сколь лет ты ждала двухкомнатную квартиру как очередник района?