Виталий Владимиров
      
      Р Ы В К О М
      - Приехал! Она рассмеялась, обхватила его за шею руками и плавно, будто дарила подарок или подносила хлеб-соль, откинула голову для поцелуя. Он, спасая ее от холода, только коснулся губами губ и отстранился. Она его не отпустила и сразу, широко открывшимися глазами, поймала его глаза. - Ты меня бросил, любимый? - Глупости... Ой, пожалуйста, осторожнее, у меня под пальто цветы, раздавим... Он достал из-за пазухи три красных гвоздики, вручил их ей и, склонившись, зарылся лицом в ладонь ее руки. Она потрепала его по щеке, как треплют по загривку ласкового щенка. - Разувайся, бродяга, тапочки сам знаешь где, а вот цветы надо бы в воду поставить. Она принесла из комнаты перламутровую вазу и ушла в ванную, чтобы там под водой обрезать гвоздики, а он снял пальто, разулся, нашел в стенном шкафу тапочки - они были малы ему, но других не было, он это знал - и прошаркал на кухню. Из сумки выставил на стол коньяк, банку с огурцами и сел на табуретку, втиснувшсь между столом и холодильником. - Где он? - негромко позвала она, возвращаясь из комнаты. - Ой, маринованные? Вот ведь знаешь чем угодить. А ну-ка, расселся, вставай, вставай... Он поднялся. После того как он разулся, она казалась ему еще выше, еще стройнее. Тихо смеясь, она полезла руками под пиджак, но обнять себя не дала, а стала стаскивать с него пиджак, приговаривая: - Снимай, снимай давай и иди в комнату, нечего тут на кухне торчать, здесь мое место... Она потянула его за руку в коридор, подтолкнула в комнату, а сама ушла в переднюю повесить его пиджак. - Хочешь, музыку включи, только тихо... Он поискал среди кассет записи Челентано, включил магнитофон и сел в кресло, захватив по пути со столика журнал мод. Челентано неторопливо объяснялся кому-то в любви, мягко светил торшер, в кресле было удобно и уютно, на столике стояли принесенные им гвоздики. Она появилась в дверях комнаты, толкая перед собой тележку с посудой и снедью. Он хотел встать, но она замахала на него рукой и подвезла тележку прямо к креслу. - Сиди, сиди... - А ты? - А я тут... Она ногой приволокла из другого конца комнаты пуфик и уселась на нем. - Я без тебя не буду, - сказал он. - Где твоя тарелка? - Ешь, ешь, а я огурчики посмакую. Он разлил по рюмкам коньяк, поднял свою и набрал воздуху, чтобы произнести тост, но она не дала, зажала рот ему рукой и, приблизив лицо, отчего ее глаза стали огромными, прошептала: - Потом, любимый, потом... Он с аппетитом принялся за еду, а она рассматривала ег
      и улыбалась, когда ловила его взгляд на себе... Неожиданно рассмеялась, мотнула головой, густые волосы черным веером разлетелись в стороны: - Ой, я пьяная... - Тогда не будем больше. - Я не от вина, любимый... Я от счастья... Он застыл, ни слова не говоря, и только глаза у него стали большими и синими-синими. Она вскочила на тахту, скинула халат, закинув руки за голову, медленно потянулась: - Правда, я красивая? - Невозможно отрицать очевидное. Он смотрел на ее запрокинутое лицо, на закрытые глаза и чуть тронутые улыбкой губы, и ему казалось, что она освещена изнутри теплым отблеском того огня, что вспыхнул между ними сразу же от одного открытого взгляда, от первой лукавой улыбки. Он понимал, что ему повезло с ней. Повезло еще и потому, что далеко не во всем ему везло. Окончив институт, он попал по распределению в конструкторское бюро, которое делало нужное, но довольно нудное дело, оснащая комплексной автоматикой заводы то в Карелии, то в Средней Азии, и его, как молодого неженатого специалиста, вечно гоняли по командировкам. Главной чертой его характера была доброта, готовность прийти на помощь, чем активно пользовались и его начальство, и его родные, и его знакомые. Он и к Люшке, своей двоюродной сестре, приехал с лекарством для ее сына, а попал, неожиданно для себя в застолье. Он сразу увидел ее, увидел, какая она красивая, как она хорошо подстрижена, с каким отменным вкусом одета. Она внимательно на него посмотрела и улыбнулась. Хорошо улыбнулась, ласково. И у него в душе шевельнулась острая жалость к себе - от того, что не она встречает его каждый день с работы, не она сидит рядом с ним в кино и театре, не она ободряюще улыбается ему в минуты невзгоды. Собственно говоря, невзгод особых не было, было одиночество, накопленное годами беготни по чужим делам, тоска по женской ласке и робкая, неясная надежда, что эта мечта когда-нибудь сбудется. Сбылось гораздо быстрее, чем он ожидал... И с тех пор его жизнь наполнилась новым содержанием - все его время, все его помыслы были отданы ей. - Нет, ты мне скажи, какая я красивая. Что я красивая, я и сама знаю, но я хочу, чтобы ты сказал, понимаешь, не кто-нибудь, а ты, любимый... Не первый и, наверное, и не последний мужчина в ее жизни. К таким встречам она относилась легко, не придавая им особого значения. Просто ей захотелось побыть с ним, и она, не задумываясь, выполнила свое желание. Но к такой свободной непринужденности в своих поступках она пришла не сразу. В детстве она была некрасивой девчонкой лет до шестнадцати, и от того замкнутой и стеснительной, а потом буквально за год расцвела, превратившись из худого угловатого котенка в грациозную, но дикую кошку. Приручить ее пытались многие, но удалось это человеку намного старше ее. Он привлек ее тем, что не скрывал своих намерений, но не был назойлив, а, постоянно окружая ее вниманием, терпеливо ждал своего часа. А дождавшись, устроил ей красивую и беззаботную жизнь, увезя ее в круиз на белом пароходе. Красивая жизнь продолжалась недолго - волшебник внезапно исчез. От него остался ворох купленных по его, а чаще по ее желанию, подарков и жестокая житейская философия. Ты - женщина, девочка моя, учил он, а женщины стареют быстрее, чем мужчины. Твой единственный капитал - красота, но она, к сожалению, не вечна, как и все, что цветет и живет под Солнцем, поэтому лови свой миг удачи, она улыбается каждому, но понастоящему только один раз, и, если ты не схватишь за косу свою судьбу, проживешь, не вкусив от сочного плода земных благ и удовольствий. Философию эту подтвердил собственный горький опыт - годы ушли на скоротечное замужество, рождение дочки и долгий развод, пока она не стала независимой женщиной, терпеливо ждущей своего звездного часа. Сначала ей грезился молодой, красивый и состоятельный "принц", но с годами, трезво оценивая свои возможности, она была уже согласна на обеспеченного волшебника или даже просто на любого, кто даст ей возможность устроить свой быт и времяпрепровождение так, как она того желала... - Нет, ты не так сказал, какая красивая. Ты по-другому скажи, скажи стихами, а лучше так, как ты мне в письмах написал, но подругому. - А как было в письмах? - Не во всех. В последнем. Она достала, изогнувшись, с тумбочки у изголовья тахты вдвое сложенный листок в клеточку. - Прочти вслух, - попросила она и закрыла глаза. Он начал читать:
      "Ну, что ж, дружище, держись, а не выдержишь - разорви тоску мою на клочки, хотя пока она цельноклетчатая, целлюлознобумажная. Я недаром скорчился - грянул хлад на град, Петром заведенный. Трещит окно от ударов ветра, раздуваются занавески, вышибая полотенца, неумело заткнутые поперек стихии в щели рамы моими слабыми теплыми человеческими руками. Внизу, за углом, в синем почтовом ящике, мерзнет письмо, что пропавшей чертой в пунктире моих писем, что упавшей птицей в клину летя щей стаи, что привычным приходом почтальона не явилось тебе, не поздравило с праздником, не добралось до тонких пальцев твоих, рвущих обертку конверта, не тронуло улыбкой твоих губ, не зажгло огоньки в бархатной саже твоих зрачков, как звезды в космическом небе. Причина проста - проносил с собой целый день твою радость, твое развлечение и лишь к вечеру побежал в метель, как Кай за снежной королевой, к синему рассыльному на углу, за которым бесновалась вечность. Лязгнул длинным металлическим веком ящик, сморгнул мое письмо - а время, коварное время, пропащее, ну просто пропащее, потому что оно пропадает неизвестно куда, время напомнило мне шепотом о новом письме. И может, склеятся завтра конверты, утонув в мешке одного почтальона, получив удар одного штемпеля? И радость для тебя удвоится? Отчего же так стыло, так холодно и зябко на душе? Просто нет тебя рядом, а я очень люблю тебя. И пошто я тебя покинул, затевается мысль? Не забыла ли, не устала ли? Занавесила ли окошко, на дорогу не глядючи, по которой сбежали непутевые ножки твоего милого? Отвернула лицо свое ясное, что с двумя агатами твоих глаз, ненаглядная? Как же мне пролететь, пробежать, как олень по зореньке, прошептать, наклонясь, слова заговорные, развести замка дуги черные, сердцу кованые, и коснуться заветного нежностью..."
      Тихо было недолго. - А теперь скажи по-другому, - прошептала она, блаженно улыбаясь, как после чудесного сна. Он помолчал, потом сказал тихо: - Слова могут быть иными, но главное, что я люблю тебя, а когда любишь женщину по-настоящему и она красива, и она знает, что любима, то тогда она красива вдвойне. Вот так и ты - красива вдвойне. - Странно, что я раньше об этом не думала... Может, не замечала, когда любила, и не желала замечать, когда не любила... - И, если женщина сама при этом любит, то она красива втройне. Он откинул одеяло, сходил в переднюю и вернулся, что-то держа в руках. - Это тебе, - сказал он, встал на колени у тахты и протянул ей маленькую коробочку. Она открыла крышку и увидела на синем бархате золотые тонкие кольца. - А почему два? - Значит, это не только тебе, это нам. Одно твое, другое - мое. - Ты это серьезно, Олег? - Еще как серьезно. Была у нас с тобой разлука, пусть ненадолго, но разлука, я уезжал в Ленинград и там, в холодной гостинице, я понял, как тоскливо мне одинокому жить, да дело даже не в этом, а просто я осознал, что люблю тебя и это серьезно. И потому прошу тебя, будь моей женой. - Ты посмотри, какие мы сегодня торжественные... - она еще раз медленно разглядела кольца, щелкнула крышкой и положила коробочку между ними, рядом с его рукой. - Ох, Олежка, перестань ты в такие вещи играться. - Я и не играюсь, - настороженно ответил он. - Разве любовью шутят? - Не до шуток говоришь? - задумчиво спросила она. - Верно, здесь шутки неуместны... Она подняла голову, посмотрела на него и, словно решившись, заговорила: - Ну, что ж, держись, дружище, как ты написал в своем письме... Последнем... Помнишь, когда мы еще влюблялись друг в друга?.. Хотя неверно, никакой паузы не было, ты полюбился мне сразу, как только увидела я тебя, мне достаточно было и этого, а увидела я, что ты добрый и одинокий, и я сразу же поняла, что хочу быть с тобой и что будет так, как я пожелаю. Но уже тогда, вначале, я тебя предупредила, я сказала.. Да! Вот теперь точно вспомнила, как сказала - это было на кухне у Люшки, когда мы с тобой объяснились, вернее, я тебе объяснилась... Ты меня что-то спросил, а я не ответила, а запустила руки в твою чудесную, твою потрясающую гриву и поцеловала тебя... Вот тогда я и сказала тебе - знаешь, любимый, больше всего на свете я боюсь сделать тебе больно. Так больно, как только я одна умею. А ты, дурашка, рассмеялся и целовал мою ладонь так же, как сегодня, когда вошел... - Помню, - сказал он. - Я все помню... Я не знаю, что ты имеешь ввиду... Я могу только догадываться... Если это касается твоего характера, то я буду терпелив ко всем твоим капризам... Ты только прости, я не знаю, какая была твоя личная жизнь до встречи со мной, но бывает так, что по первому своему мужчине женщина судит о всех остальных мужчинах, а по первому мужу - о всех остальных мужьях... Я не знаю... Ты только пойми меня правильно, бывает так, что женщина пострадала не только духовно, но и физически, теперь она не может иметь детей и это ее мучает... Ты расскажи мне обо всем, не бойся, я выдержу, я помогу тебе - вдвоем всегда легче справиться с бедой... Я так люблю тебя, что просто не знаю, что нас с тобой может разлучить... - Разлучить? - усмехнулась она. - А кто тебе сказал, что... Хотя ты прав - рано или поздно, но я должна была тебе все сказать. Хотела позже, но раз уж так вышло... Эх, зря ты все это затеял... Ты только пойми... - Да, да, я пойму, не бойся, говори. - Вот и хорошо... Дело в том, что ни ты, ни я не виноваты в том, что так получилось, но мы - не пара друг другу. - Не пара? - озадаченно протянул он. - Я не понимаю, разве тебе плохо со мной? - Ну, что ты, хорошо, любимый, мне с тобой очень хорошо... Только не будь наивным, загляни вперед, представь себе на минуточку, что нас ждет с тобой. Да, мы любим друг друга, но это пройдет, чувства неизбежно ослабнут, останется привязанность, но не больше, и вот тогда более важными станут не чувства, а наш быт. Вот наш дом: моя двухкомнатная малогабаритная и твоя комната на краю света - это далеко не трехкомнатная квартира в сумме, даже если мы вздумаем съехаться. Чтобы провернуть этот вариант, нужны деньги, много денег... А люблю широко пожить, люблю гостей, веселье, люблю дорогие украшения, я хочу иметь машину, хочу посмотреть мир, чтобы в старости хотя бы просто сказать, что я была в Париже. Неужели мне нельзя помечтать? А? Неужели ты хочешь лишить меня мечты, любимый?.. - Не называй меня так! Это ложь!! Он ударил кулаком по тахте. Коробочка с кольцами отскочила в сторону. - Не кричи, - тихо сказала она, - дочку разбудишь. Он заговорил, еле сдерживаясь: - И ты... И ты... выйдешь замуж за любого, кто тебе все это даст, все это купит? - Ну, не за любого, конечно... - А любовь? Тоже будешь звать его любимым? Как же ты будешь делить с ним стол и постель? - Все будет точно так же, как у нас с тобой сегодня. - Так же? - оторопел он. - Коньяк, ужин, Челентано, это все понятно, но... - А разве все остальное не естественно? - пожала плечом она. - Ну... а я? - Это пройдет... К сожалению. Он помолчал, обдумывая сказанное ею, и, будто догадавшись о чем-то страшном, невозможном, заговорил медленно: - Ты... Так ты, оказывается, страшно расчетлива... Как машина... Ты рассчитала целесообразность нашей любви, нет не любви, нашей постели, ты была расчетливой с самого начала, ты даже не познакомила меня со своей дочкой, наперед зная, что это ни к чему... Получается, что я - не человек, а просто... предмет для удовольствия, для удовлетворения твоих страстишек... - Олег, перестань сейчас же! - гневно сказала она. - Не делай мне больно. А еще говорит, что любит. - Ой, прости меня ради бога... Пожалуйста, прости, я совсем не хотел... Нельзя мне было уезжать... - О, это ничего не изменило бы. Пожалуй, даже к лучшему, если мы расстанемся сейчас. Потом труднее будет, это точно. Я виновата перед тобой, я знаю. Сколько раз себе же говорила, что не имею права на свои прихоти, да и годы не те... о, господи, мое наказанье... - Не надо, прошу тебя. Этого же не может быть, не верю я, не могу поверить, не имею права... Да не можем мы расстаться! - Нет, Олег, - спокойно и даже немного скучно сказала она, - мы уже расстались, неужели непонятно? Нет у нас больше будущего. Прикончили мы его только что под коньячок с маринованными огурчиками. Станем только терзать друг друга, с каждым разом все больше, пока окончательно не потеряем человеческий облик... Было все это, понимаешь, было... Ты только не думай, что я такая жестокая. Мне тоже больно, но уж лучше сразу. Рывком. Знаешь, как засохшую повязку сдирают с раны? Я предпочитаю так. Он посидел некоторое время молча, потом встал, медленно, не торопясь, оделся, сел в кресло, покурил и спросил: - Значит, будь я миллионером, все было бы о`кей, крошка? Она внимательно посмотрела на него. - Значит, проблема только в том, что я мало зарабатываю? И если завтра я принесу тебе кишку денег, то мы сможем надеть эти колечки? - Не груби. Дело не только в деньгах. - Отвечай, когда спрашивают: если все, что ты пожелаешь, исполнится, ты выйдешь за меня замуж? Она не отвела глаз. - Попробуй. Он поднялся, взял коробочку с кольцами. сунул ее в карман. - Отдай мои письма. - Конечно, возьми. Он вышел в переднюю, переобулся, оделся, положил тапочки на место и ушел, тихо затворив за собой дверь. На улице было ветрено, холодно, как тогда в Ленинграде. Он шел по пустой улице, и фонари поочередно освещали его одинокую фигуру. А в оставленном им доме плакала красивая женщина. Она не хотела плакать, она знала, что если будет плакать, то станет некрасивой, она знала, что будет некрасивой вдвойне, потому что потеряла любимого, и будет некрасивой втройне, когда перестанет любить сама.