Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Письмо из-за гроба

ModernLib.Net / Владимиров Виталий / Письмо из-за гроба - Чтение (стр. 2)
Автор: Владимиров Виталий
Жанр:

 

 


      Полина с мужем замирилась, правда, "соблазнительнице" через каналы чужих языков и ушей было дано понять, что преступная связь обнаружена и Григорий находится под бдительным оком жены, а его пассия - под опекой тещи. Ты же, когда все поуспокоилось, выбрала момент, опять же в моем присутствии - здесь все свои, так давайте посоветуемся - и завела с Полиной задушевную беседу, как подружка, но куда более опытная, о главном - что же делать, как поступать и к чему быть готовой при экстремальных деяниях козлоногих похотливых сатиров имя которым мужья, они же прелюбодеи. Я был призван в качестве консультанта и, единовременно, испытуемого - разве я по внешним половым признакам не отличался от тебя и Полины? На самом деле, вспоминая, я не ерничаю, я и тогда был искренним и серьезным - иного критерия, чем любовь быть не может - любит Григорий и можно простить, не любит - все старания удержать его тщетны. Вами обеими это было воспринято, как постулат, само собой разумеется, любовь - не картошка, не выбросишь в окошко, но дальнейшие рассуждения носили чисто женский характер. Уже тогда я осознал, что ты-то побывала в такой же, а может и покруче, заварушке, когда ушла от мужа к поэту. Тогда, наверняка, ты ясно представляла, что эмоциональная натура твоего стихотворца может поторжествовать после одержанной победы, а потом успокоиться и стать готовой к новым подвигам. Но не об этом ты повела речь... Ты пыталась образумить свое дитяти на ином уровне - коль состоялась чудо любви и предмет ее окольцован, то как держать на привязи такого милого, но кобеля - истерикой ли, лаской, капризом, терзать его кнутом обид или манить сладким пряником суперсекса... Рецептов нет, но за "своим" особо нужен глаз да глаз и надо, ой, как тонко сечь момент и точно знать и натуру, и все плюсы а тем более минусы своего избранника. Тут ты припомнила некоторые, скажем, нестандартные, казусы с Григорием. Именно в твоем доме и при твоих гостях... Как-то Григорий скромно попросил "у старших товарищей" совета - что же ему делать, поступил одновременно в аспирантуру градостроительного института, где его дипломным проектом всерьез заинтересовались американцы, и в аспирантуру физико-математического факультета как соискатель. Конечно, в процессе обсуждения рейтинг такого молодого, такого одаренного, да еще твоего зятя поднялся у твоих гостей под верхнюю планку. Полина сияла, а потом подтвердила нам, что Григорий и впрямь, кроме родного архитектурного куда-то ходил на экзамены и консультации в университет. Другой раз Григорий в присутствии директора московского музея рассказал, как летом забрался в глушь под Кирилло-Белозерский монастырь и там познакомился с пастырем отдаленного прихода отцом Василием, который расположился к Григорию и показал ему в ризнице неприметной церкви склад икон, спасенных от татарских нашествий и русских революций. Такая информация не прошла даром и ты подняла на ноги минкультуры. Эксперты отыскали и отца Василия, и церквуху. Все было верно кроме залежей "черных досок". Конфуз списали на некомпетентность Григория, что ж, с кем не бывает, но ты усмотрела в этих, да и еще по мелочам, случаях с Григорием его одержимость какой-то тихой внутренней, но даже самому себе неясной идеей. И попала в яблочко. Григория под видом интересного знакомства, как бы случайно, заманили на консультацию к видному психиатру и тот после беседы с ним однозначно определил следующее. Наш мозг не просто состоит из двух полушарий - их предназначение диаметрально разнится: одно рационально, как таблица умножения, другое интуитивно и творчески одарено. Первое призвано служить "здравым смыслом" второму, а у таких людей, как Григорий, межшаровая связь утеряна, как браслет несчастной Нины в лермонтовском маскераде, на балу хромосом и ген. Отсюда у таких людей истовая вера в искаженную вымыслом реальность. Судя по нашей истории, похоже, что и у великоросской нации, как у Гриши, Господом разорвана или ослаблена до юродивости связь меж рациональным и иррациональным - чтобы лишить нас всех здравого смысла. Так Григорий перестал быть членом клана, Полина развелась и вернулась жить к тебе...
      Ее развод - начало нашей разлуки, моего отлучения. Конечно, не в Полине дело - она и в мыслях не держала ничего дурного, не желала нам, в первую очередь тебе, недоброго, она понимала, что по большому счету нам не до нее, как тогда, на Новый Год - на мамином пиру дочкино похмелье... Мы уже втроем, а не вдвоем зажили в мире зыбкого равновесия - и вроде бы вместе и все-таки врозь. Раз или два в неделю я навещал свою квартиру и оставался там - да и не всегда было уместно мое присутствие при твоих встречах то с издателями, то с режиссерами, то с комиссией по литературному наследству Поэта. Мы с тобой расставались на ночь, а на следующий день праздновали новую встречу в присутствии хмурой Полины, с другой стороны, Гришин пример вряд ли прибавлял тебе покоя - так и родилась естественная идея перевести в мою квартиру Полину, а меня - под твое крыло. Есть такой журналистский штамп - нехитрый багаж. Обычно так описывают содержимое чемоданчика небогатого простого путника, собравшегося в дорогу. Мой багаж был еще не хитрее - книги, записи, дневники и пара рубашек. Даже пишущую машинку не понадобилось перетаскивать - я стал пользоваться твоей, а Полина - моей.
      И стали мы с тобою жить-поживать да... чуть не сорвалось с языка, вернее, с пера, да добра наживать... В материальном смысле я просто приносил все, что зарабатывал - как всегда у журналиста, существующего на гонорары, то густо, то пусто, после месяца-другого серого, скудного житья фейрверк праздника. А вот в моральном... Постепенно ты перезнакомила меня со всеми своими друзьями, близкими к твоему дому, а я тебя - со своими. И каждый раз при новом знакомстве проступало одно и то же - твое окружение старше моего почти на поколение. То твои, то мои наивно принимали меня за дружка Полины. Мы стали появляться с тобой на приемах и презентациях, премьерах и капустниках, после которых твои благожелательные приятельницы обязательно отзванивали и в букет великосветских новостей и сплетен вплетали отравленный ядом нездорового интереса вопрос обо мне и моей моложавости. Все было гладко на поверхности теплого моря нашей любви, в глубинах же возникали и бурлили свои холодные течения. В любви всегда из двоих кто-то раб. Моей госпожой стала ты, правда, не сразу. Как сейчас вижу тебя, уверенную хозяйку своих владений, сидишь в кресле по своей привычке с ногами и чуть ли не мурлыкаешь от умиротворенной радости домашнего благополучия. И наши длинные заполуночные разговоры вдвоем, легкие переходы то к одному, то к другому, суждения о книгах и спектаклях, выставках и вернисажах и в атмосфере духовного интима рассказы-откровения о поворотах чьих-то судеб, интригах, жгучих семейных тайнах и невинный вопрос вроде бы праздного любопытства: - А у тебя как это было? И после паузы: - Я же тебя совсем не знаю... Сладок яд полупризнаний, любит человек поддаться соблазну самообнажения, особо под сочувствующие взгляды незнакомого попутчика в длинной дороге, но все равно останется в потемках дно человеческой души, прикрытое словосплетениями собственного рассказа. Я был с тобой полностью искренним, иного просто вообразить себе не мог и чем больше раскрывался, тем больше веровал в единение наших душ, с тобой же произошло иное - количество узнанного тобой про меня превратилось в иное качество. Так доброкачественная опухоль трансформируется в метастазы. Процесс пошел и начался с того, чем грешат все женщины, особенно, извини, остро чувствующие неотвратимость возрастных перемен и тебе потребовалось ежедневное, еженощное, ежечасное, ежеминутное подтверждение своего торжества, ты прекрасно видела, что я с каждым днем увязал в своем чувстве, моя любовь разгоралась во всепоглощающее пламя, а твои маленькие победы каждый день надо мной приводили тебя к жажде покорения новых вершин. А я радовался своему рабству. Ты была щедра к своему покоренному и покорному и наркотик твоей любви тоже стал для меня острой потребностью. Ты по-своему любила своего раба - так хозяин любит свою собаку. Круг замкнулся, но на это ушло время. Вернее, ушло время восхода нашей любви и пришло время ее заката. А точку апогея, солнцеворота, когда наступила зима тревоги моей я помню и знаю с точностью до нескольких часов.
      В тот день я вернулся с работы и с порога ощутил перемену в тебе - молчаливая, избегающая взгляда, ты была погружена в глубокую задумчивость, как человек, которому надо обязательно принять судьбоносное решение. Территория нашего единства развалилась на две части, твою и мою, и пограничная полоса была непреодолима. Любые мои поначалу недоуменные, а позже отчаянные попытки прорваться на твою сторону натыкались на колючую проволоку недомолвок и тяжелых вздохов. Добился я твоего неохотного признания нескоро - оказывается ты прочитала мои дневники и записи, отнюдь не предназначенные для чужих глаз. Мне, конечно, и в голову не приходило скрывать их и прятать - все лежало в портфеле, который я притащил из своего дома. Лежало и лежало, кто же разберется в этом ворохе тетрадок и записных книжек, чернила в которых высохли может быть двадцать лет назад, а может быть и вчера. К перу меня тянуло всегда, но дневники я вел нерегулярно, а только когда возникала потребность зафиксировать, запомнить интересное событие, разобраться в хитросплетении жизненных коллизий, поспорить с кем-то и самому ответить на свои же вопросы. Так дневники превратились не в хронологический отчет, а в своего рода поток сознания. Моего сознания. Я был по-своему небрежен, недосказан и неполон в этих автописаниях - совсем необязательно говорить обо всем, сохранилось бы главное для себя, чтобы, перечитывая, снова вспыхнул тот первоначальный интерес, от которого и потянулась рука к перу. Тут-то и пролегла трещина раздела - с твоей точки зрения то, что интересовало меня, тебе было совсем чуждо. И у Пушкина в дневниках можно прочитать фразы, способные покоробить слух благовоспитанного человека, а тем более моралиста, но он никогда, верно, и не замышлял выставить такой текст в повести или поэме на суд читателя. Но, что дозволено Юпитеру... Я же, по-твоему, просто не имел права на такие вольности, это разрушало тобой же созданный для себя мой образ. Раб обманул господина. Ты осознала, что на деле-то я волен в мыслях своих, а значит, и в поступках, чего тебя никак не устраивало... А что будет через пять или тем более через десять лет. Я - пятидесятилетний мужик в расцвете сил, а ты шестидесятилетняя старушка. Скажешь, жестоко? Это у нас, упокоившихся, все вечно, а на вашем свете все, абсолютно все относительно. Жестоки не мои слова, а твои тайные чтения. Дальнейшее - мученье. Прошла твоя первая ошарашенность, и стала зреть отравленной грушей отчужденность. Ежедневно, хоть помалу, а постоянно, происходило замещение в твоей душе светлого, радостного чувства взаимной любви на черную желчь отторжения. Мы продолжали вместе жить, вместе есть, вместе спать, только я превратился из безмятежного добродушного ласкового пса в чуткого зверя, всей кожей чувствующего смертельную опасность - как дымок далекого пожара, как первые, почти незримые толчки землетрясения, как двойные тени неумолимого солнечного затмения. Ты продолжала, уже чисто по-женски непредсказуемо, то срывать на мне свое раздражение, то как бы бурно прощать, чтобы завтра снова вернуть меня на более дальний отступ.
      А вершиной, зияющей высотой нашего развала стало мое сорокалетие. По простой логике события я попросил Полину освободить на время мою квартиру, а она съехала совсем, из стола обеденного и кухонного, из стульев, табуреток и досок, из скатертей и клеенок, из тарелок, вилок и ножей, из стопочек, фужеров и стаканов, из закусок и салатов, из бутылок и графинов соорудил я то, что могло так хорошо сослужить и юбилею и тризне. Но взрывоопасность ситуации состояла в том, что я никого, по своей традиции на день рождения не пригласил, кроме тебя и Полины. Мои любовницы и симпатии, друзья и приятели, их жены, их любовницы и симпатии, слетелись полным составом за стол, памятуя мою холостяцкую гостеприимность еще по прошлым временам. Полина приземлилась на площадку молодняка, где скромно тупила глазки и моя последняя пассия, твоя ученица Анюта Федорова, остальная компания тоже годилась тебе, в крайнем случае, в племянники. Все были друг с другом и со мной на "ты", только с тобою на "Вы". Мы сидели рядом, но я то вздрагивал от очередного звонка в дверь, то вскакивал, чтобы что-то кому-то подать. Тосты следовали один за другим, каждый считал своим долгом объяснить мне, неразумному, что сорок - это не два по двадцать, пора бы и образумиться, хватит писать в стол, как будто нет у меня высоких покровителей, ведь жизнь короткая такая... Высказав свое, тостующий терял всякий интерес к речи следующего оратора - только я был связующим звеном этих по сути очень разных людей. Я был нужен каждому и то на какое-то время и не нужен всем. По обязанности пил, не успевая толком закусить, но не пьянел, а только наливался тяжестью спиртного, я был чужой на этом празднике жизни. Кончилось тем, что в разгаре веселья ты ушла, а я еще долго, в ночи уже, выпроваживал последнего гостя, который никак не желал расстаться с растерзанным столом в окурках и объедках и с ним Анюту, которая попыталась по старой памяти остаться, чему я воспротивился, но тебе все равно донесли, что она, конечно же, забралась ко мне в постель. Черная пятница - так было тяжело, так безжалостно горько мне, казалось, что ночь никогда не кончится... Кончилась, все проходит, так было написано на кольце царя Соломона и это правда, может единственно истинная до самого донышка.
      Думаешь, закрылась за тобой дверь и мир окончательно погрузился во тьму отчаянья? Нет, вершители наших судеб вплетают то черную, то светлую нить в серость буден, так же было и на то же сорокалетие.
      Паруса... Любите ли вы театр, кто это спросил - Белинский? Любители вы паруса, спрашиваю я?.. Ах, любите... Ах, как это красиво, когда они белеют в тумане моря голубом. И белые с красным, и красные с синим, и синие с белым спинакеры... Вы не знаете, что такое спинакер? Ну, это просто. Спинакер - самый большой парус, который на спинакер-фале поднимается до топа мачты за фаловый угол, растягивается спинакер-гиком и управляется брассами через киповые планки... Ах, вы не знаете, что такое... Да, это все надо знать, уметь вязать узлы, вытаскивать якоря и швартоваться, быстро исполнять команду, верить своему товарищу и капитану, терпеть тяготы ночной вахты и засыпать в качку... Тогда, вы действительно, любите паруса...
      Я перешел по деревянному трапу на пирс, и привстав на колено, постучал костяшками пальцев по гулкому пластмассовому корпусу белой яхты. Саня принял от меня рюкзак, и скрылся в люке. За ним полез и я. - Тяжело после вчерашнего? - сочувственно спросил Саня, глянув в мои полумертвые глаза. Я не успел ответить - в яхту спустился капитан Валера. - Значит, так, слушай мою команду! - ответил он на мое рукопожатие. - Равнение на стол! От имени Спортивного комитета министерства обороны и лично контр-адмирала Шашкова Николая Александровича поздравляю старшего помощника нашей каравеллы с началом пятого десятка. Желаю здоровья, творческих успехов и счастья в личной и семейной жизни! Объявляю следующие два дня аврально-банкетными за счет юбиляра. Он же назначается ответственным исполнителем и вечным дежурным по камбузу, посудомойке и бару. Ему же вручается приз. Капитан вытащил из "гроба", не подумай плохого, рано еще, так называют нишу-койку, модель небольшой яхты. Синий прозрачный корпус с деревянным бушпритом и мачтой с алыми парусами на металлической спирали делал виток вокруг аметистовой друзы. Речь капитана подтверждала металлическая табличка в основании приза. Пересекли акваторию порта, за это время я нашинковал бутербродов и разлил по стопарю, а когда яхта нырнула меж быками моста, капитан задрал голову, махнул рукой, и вместе с ним мы по традиции дружно рявкнули: - Мо-о-ост! Стропила моста отразили пушечный залп крика, мы расхохотались и под следующим мостом повторили забаву в три глотки. После рюмки полегчало в голове, после теплой встречи - на душе. Никто не заставлял меня мыть посуду или готовить жратву, наоборот, эти два дня я был молчаливо избавлен от всех рутинных работ по яхте - еще один подарок. Но главный был впереди. Саня, как только оказывался рядом со мной, спрашивал как бы невзначай: - А как ты относишься к животным? Поначалу я не врубился, но после очередной его многозначительной паузы, до меня дошло: - Ты что задумал, малыш? Саня осторожно положил тяжелую, как якорь, руку мне на плечо: - Понимаешь, мы с Наташкой думали-думали, плохо ты живешь. Одиноко тебе... - Еще один доброжелатель, вчера мне их не хватило... - пробурчал я. - Оно, конечно, Дарья Сергеевна - птица высокого полета, но у тебя должен быть друг, ты мне тоже друг, но настоящий друг - с которым ты гуляешь каждый день... - Ты имеешь ввиду собаку? - наконец-то догадался я. - Ты спятил, Саня, вот именно каждый день, вспомни, ты же сам у меня как-то попросил ключ, а? - Этот друг у тебя не попросит ключ, он лучше, чем женщина, для него любая женщина - сука, понял? Наташка сегодня на "Ракете" привезет, как раз гонки кончатся... Кобелек попался по случаю. Дворянской породы. Они смышленые - не то что со всякими там родословными... Саня продолжал рассуждать, словно клал кирпичи в только проявившийся просвет в стене моего отчаяния, что беды кончились. А тут еще перед стартом всеми уважаемый Евграф Ефграфович Смирнов, капитан яхты "Былина", попросил Валеру в долг на одну гонку матроса. Кинули жребий - выпало мне. Евграф угадал мое состояние сразу. - Ты чего такой кислый, именинник? Я коротко поведал ему о своих проблемах, а он - классный мужик! - обещал взять щенка. Солнце, уходя, уже искоса оглядывалось на акваторию залива, куда с вечерним бризом подходили яхты на ночную стоянку. Наша белокожая "Ариадна" уже была ошвартована у пирса. Подошли к ней, загодя выбросив кранцы, и мы. В кокпите и на палубе торчал весь экипаж "Ариадны", в том числе и Наташка. Приехала все-таки. Валера гаркнул на весь пирс: - Будешь возвращаться, ведро песка прихвати, твой пес тут все обмочил, это что за порода такая, моченосец? Пес сидел на столе. Пудель. Шерстяной. Блестел медными пуговками глазенок. И чуть ли не вилял шнурком хвоста с пампушечкой на кончике. Я взял его в руки и ощутил цилиндр вместо тела - под вязанной оболочкой таилась бутылка. Коньяка. Армянского. Пять звездочек. Вечером под этими звездами с моими друзьями и оттаяла душа...
      Так, о чем это я?.. О душе... Нежная субстанция, не приспособленная, как проволочка, для многократных перегибов, или как вода, для заморозки и оттаивания. У нее своя защита, она как бы равнодушна, пока не любишь, но как распустится аленький цветочек - обнажена душа и легко ранима. Вот и сгорел я до пепла погребальной урны в воспаленном жаре отчаяния от потери любимой... А тебе тепло было у этого костра, не помнишь?.. Ты зябко куталась в платок, несмотря на лето, а заседание инквизиции вела Полина. В ее глазах светилась мстительная радость - не она одна, даже мама... Ну, что влип, голубчик? Уж нам-то все доподлинно известно, что Нюрка Федорова... И тогда пронзила меня боль более сильная, чем та, что убила меня. Не знаю, как тебе, а мне было худо. Совсем растерялся, не знал, что говорить, в чем оправдываться, какой тут смысл в отрицании - что не было у меня объятий и поцелуев с другой женщиной, что даже не касался я ее... Ты молчала, щурила глаза, оглаживала юбку на коленях... Я зачем-то стал звонить Анюте Федоровой - пусть подтвердит мое алиби, хотя ее показания были бы свидетельством стороны заинтересованной...
      Кто задумался о последствиях, никогда не решится. А ты задумалась. К тому же впереди маячил твой юбилей и места на нем мне уже не предвиделось. Так я и ушел. Нет, пока не из жизни, а только из твоей жизни, но оказалось, что все взаимосвязано - нет тебя и мне не жить. Помню, как-то исчезла ты в командировку, а я ходил по твоему пустому дому. И гардероб твоими пустыми вещами полон. И ванна сумрачно пуста, и кухня остыло пуста, и постель пуста. Обувь твоя без ног, а перчатки - без рук. Нет тебя. Ощущение пустоты. Даже не так. Нет ощущений - одна пустота. Такая же как здесь. Думаешь, я здесь несчастлив? Нет, пусто мне. Этого не терпит природа моя. Живая. И когда был жив - пустота была не от жизни, от смерти. Пустота постепенно лишала смысла мою жизнь еще два года. Последние семьсот дней или около этого. Я звонил или ждал звонка, я так ждал наших редких встреч, а когда это случалось, ты досыта насыщалась моими молчаливыми отчаянно страстными ласками до полного умиротворения и равнодушия. Жаждущий - раб источника, алчущий - раб денег, влюбленный - раб своей любви, пес - раб хозяина... Похоронив любимого пса, хозяин горюет по рабу, который был предан только ему. Горюешь ли ты по мне, госпожа моя?..
      Последние два года у меня не жизнь была - переход. Что значит жив? Когда смутно надеешься, что есть не мерянный пока запас времени. И уже не жив, когда осознал, что иссяк, исчерпан источник, видно дно, с каждым днем все тоньше руки, провалились щеки и из зеркала смотрят на тебя твои большие глаза и такая в них тоска... Ее черные глаза глянули на меня по-кошачьи еще в тот сладкий миг, когда раскрылось сердце мое и полюбил я тебя.
      Доживал и писал это письмо. Я всегда хотел рассказать тебе ВСЕ. Я и рассказывал, да, похоже что ты не слушала меня, а меня к себе примеряла, как платье - гожусь ли для ежедневности и для праздников, как предмет интерьера - впишусь ли в твой дом, как спутника - подхожу ли по облику и содержанию. За лесом этих проблем ты не увидела замка любви, где всегда тепло тебе было бы... Это ты сказала мне: "Судьба - капризная девка с косой, что растет из лба и шанс поймать ее дается раз в жизни, а уж вцепился - держись". И посмотрела на меня испытующе - я-то свой шанс не упустила, а ты лови его сам, без меня. Сможешь ли? Время помутилось кривым затмением твоего разума, когда ты приняла мои дневники за мою личность. Теперь, когда крест стоит на моей могиле, все эти тетрадки и записные книжки уже никто никогда не прочтет - я их сжег, как Гоголь второй том "Мертвых душ" и теперь никто уже не подумает обо мне так, как ты. А когда мы расстались, время мое сломалось, часы моей судьбы захрипели и встали. Это раньше наш день был для труда, ночь - для любви, на машинах, в самолетах, на пароходах все вершилось без переходов - целую вечность. Как же мала для любви времени бесконечность! Впрочем, дело не в сгоревших бумажках, сам написал - сам порвал... Может ли понять человек человека? Мужчина - женщину? Молодой - старого? Только, если любит...
      У каждого свой "скелет" в шкафу. Этот шкаф - память, на полках которой хранится все, что я хочу рассказать тебе... А что творится в твоем шкафу? Замечено, что у долгожителей прекрасная память, они помнят почти все. А меня ты помнишь?.. Значит, будешь долго жить.
      И сейчас всем последним письмом говорю тебе - ведаю - про первое желание и последний страх, про восторг встречи и томительность разлуки, про ослепительную страсть и вершины умиротворения, про зарю надежды и пропасть отчаяния... рассказать... показать... доказать ... убедить... В чем? Только в одном - я люблю тебя, а когда любишь - мало признаться, требуется равноценный ответ, твой ответ, твоя ласка, твой рассказ про... Не удалось при жизни, вдруг удастся теперь? Я пойму, я услышу... Всегда был озарено уверен, что мы и есть первоистина, чистая правда в ее единственном экземпляре, иной и быть не может, настолько едины мы в моей душе...
      И я и ты были иными до нашей встречи. Меняется ли человек на протяжении своей жизни или как была заложена комбинация хромосом он остается уникальным, но одним и тем же? Или любовь, болезнь - как будто это не одно и то же! - смерть близкого, предательство, крушение надежд переворачивают душу? Анна Ахматова в юности прыгала со скал в море, а под конец жизни не могла перейти улицу, так ей была страшна пропасть, что виделась только ей. Озарение, потрясение - и проснулся другим? Так оно и есть. Но не только мощный стресс способен содрать коросту ежедневности со всем известных, но еще не пережитых сердцем истин - есть еще такое равнодушно текущее ВРЕМЯ. На перевале жизни открывается склон, все круче ведущий вниз, и в душу вползает страх. Страшна не старость, не старение, а ощущение наступающей старости, когда кровоточат десны, течет геморрой, виснет подбородок, руки в "гречихе" пятен. Страх перед смертью возникает, как картинка на фото "Поляроида", когда БОИШЬСЯ состариться и тогда или пьешь, или влюбляешься в молодую. Или в молодого, как ты в меня. Это письмо - не прихоть, не мазохизм выворачивания души наизнанку, здесь другая потребность, которую я поначалу ощущал как независимое от воли моей желание близости, но позже понял - здесь таится потребность разделить одиночество, превозмочь невозможное - соединиться с кем-то, с другим и преодолеть вместе страх смерти.
      А тебе одной разве подвластно превозмочь свое одиночество?.. Ты и одна... Больно... Твое одинокое отражение в зеркале моей души, в витраже моего воображения разлетается в остро ранящиеся осколки. Мир - болезнь. Шарлатаны - лекари, жрецы, шаманы и экстрасенсы. Лишь едина целительница - любовь. Ты ушла насовсем, я - навсегда. Но до исхода, до последнего белого мгновения я шел по крестному пути последних страданий. Пронеси, Господи, мимо тебя чашу сию! Мне испить ее было предназначено и кто-то унес, как уносит пустой стакан гарсон, сон. Как глаза под закрытыми веками пучит бессонница, только пятен и новых пустот безумная конница...
      С_М_И_Р_И_С_Ь, когда ты никому не нужен.
      Трудно было найти смысл существования в последние, самые последние дни моей жизни. Истекает время мое, истекает. Мое течение - исход чернил моего пера, так истекает мое Я или грань моего Я... Теки, мое Я, теки, пусть капля твоя, Я, оросит пустыню жажды и пребудет - ДА БУДЕТ! И пусть неоднажды! Так и теку - как ручей - как река - как дождь, Небо-вождь отпускает вожжи и лечу я к тебе с небес росой письма.
      А БЕССМЕРТИЕ все-таки ЕСТЬ! БЕССМЕРТИЕ - два смертных организма вместе - и они бессмертны. ЛЮБОВЬ против СМЕРТИ. Бессмертен, когда любишь, смертен, когда ненавидишь. БОГ бессмертен, потому что БОГ ЕСТЬ ЛЮБОВЬ. Смерть и прах неотвратимо настигнут и пирамиды, и торговые центры, и храмы, и консерватории, и библиотеки, и театры, и жилища, и нас всех - коротко живущих людишек, копошащихся на этой зеленой Земле под голубым небом, за которым Господь. Так что без любви совсем кисло. Что спасает от одиночества и страха перед вечностью? Только любовь и все ее грани - дружба, привязанность, восхищение одаренностью. Бог - есть Любовь. А не наоборот ли? Любовь - есть Бог. Когда слиты любовью, мы выше смерти, мы - боги. Любовь - замена бессмертия. В отличие от животных нам свыше дано Любить и во имя Любви петь, танцевать, писать, живописать, ваять, строить, творить. Так мы обретаем бессмертие.
      Но даже по библейской легенде за любовь было заплачено раем. Я любил, да была любовь безответна, я лишился рая, потерял смысл БЫТИЯ, смысл существования. Так появилось это письмо... А слова, что БОГ ЕСТЬ ЛЮБОВЬ, придумали живущие. И БОГА они придумали, потому что им так не хватает любви...
      БОГ, как и ЛЮБОВЬ, конечно, ЕСТЬ. И делятся все бегущие и спящие, все кричащие и молчащие, все сытые и голодные на любящих и не любящих, на одаренных любовью и обделенных любовью.
      В отличие от зверя разумом своим человек осознает неизбежность полного забвения после исхода - и ищет как уйти от одиночества или скрасить его. Этот выход дарован нам, чтобы отличаться от животных - речь, СЛОВО и через слово мы идем к общению. Человек не одинок - он может общаться с другим, может общаться с умершим, с ушедшим, перешагивая через смерть, может сам написать книгу, чтобы общаться не только с предком, но и потомком, зная, что умрет, а книга останется. Или письмо...
      Высшая ступень спасения от одиночества - любить. Как велик инстинкт, помноженный на чувственность разума! Любовь - больше, чем семяизвержение во имя продолжения рода, в любви мы достигаем той вершины, которой неподвластна смерть.
      Письмо из-за гроба - письмо из-за крышки гроба - крышка гроба - дверь в никуда - что же я взял с собой? Ничего... Любовь не может жить здесь - она умирает на земле и я умер вместе с ней, когда мы с тобой расстались. Была бы жива любовь - был бы жив и я...
      Моя память всегда хранила облегчение, обновление после чутких касаний Ларисы - моего цирюльника и мучительно мне захотелось постричься перед смертью... И впрямь, как всегда, после мытья головы и теплого фена с меня спала хандра, а Лариса укладывала волосок к волоску, но в глазах ее ширился ужас - она понимала, она знала и вытирала ваткой испаринку... А я чувствовал, что она понимает. Не так ли было и у нас с тобой в миг последней встречи...
      Я лежал в палате реанимационного отделения и услышал стук в дверь: - Кто там? - Это я пришла. Смерть. - ...и что же теперь? - Да, собственно говоря, все... Вот и пришло, вот и настало мгновение, душа моя покидает земное пристанище - бренное тело, я с ним вырос, не успев состариться, покидаю горячую плоть, грех жаловаться, мне досталось достаточно ласки, лишь твоей не хватило, помнишь как мы с тобой кувыркались, как я пил твой сок, как пила ты мой... Но прошел мой срок, кто-то скажет "представился" и перекрестится, я явлюсь пред Всевышним:
      Честь имею представиться...
      Меня везли из морга по Москве, я лежал ногами вперед, сорок дней я еще поброжу-полетаю-пребуду, хоть сожгли меня и закопали, а на этой последней дороге я прощался со всеми трассами и тропинками, что вели когда-то к временным стоянкам и привалам, к крову, под которым вершился славный обряд жизни - вкус застолья, роскошь общения и жар любви... Этот гимн никогда не умолкнет, лишь моя песенка спета, пуст мой стул, и не выпита стопка с водкой под крышечкой черного хлеба...
      Нет, не умер, я словно проснулся - так рассвело, я очнулся и, прозревая, ощутил-увидел: тело мое одето в ткань, скрыто саваном, сотканным из нитей, свитых из ватных коробочек хлопка, выросших в кусты из зерен, посаженных в землю. Так и я был соткан из тканей и костей - и не короток, и не долог был мой путь. И зачем я его проделал?.. Ради нашей любви, Даша...
      Письмо это - реквием нашей любви. Не я рассказываю историю своей любви - я увидел лица других твоими глазами и благодарил судьбу за подарок нашей встречи. И не случилось бы ничего, не получилось бы у нас, явись мы друг другу раньше назначенного или позже. Только в звездный час нам был даровано чудо прекрасного мгновения, длительность которого - вечность, потому что достигли мы с тобой состояния самой высокой доверительности - вот она победа над одиночеством!..

  • Страницы:
    1, 2, 3