Проклятие Ирода Великого

Владимир Меженков

Проклятие Ирода Великого

Предисловие

Последние дни великого царя были ужасны.

Огонь, сжигавший внутренности, перемежался с холодом, и тогда Ирода трясла лихорадка. Кожа покрылась струпьями и нестерпимо чесалась. Чтобы унять зуд, он вонзал в тело ногти и рвал его кусками вместе с мясом. Геморроидальные шишки полопались и истекали кровью, вызывая непреходящее жжение в анальном отверстии. Ноги отекли и стали похожи на слоновьи. Живот вздулся, как у человека, страдающего водянкой. Ироду казалось, что он вот-вот лопнет. Из-за вздутого живота ему не видно было причинное место, но он знал: там образовалась гниющая язва, и в язве этой копошатся черви. Ко всем напастям, обрушившимся на царя, тело его источало зловоние, которое не могли перебить никакие мази и притирания, выписанные из далекой Индии. Зловоние это причиняло ему дополнительные страдания.

Из-за болезни Ирод приказал перенести себя в парадный зал. Здесь обыкновенно проходили приемы иностранных послов, устраивались совещания с министрами и членами многочисленной царской семьи и давались торжественные обеды. Зал этот в прежние времена поражал воображение каждого, кто ступал под его высокие своды, сочетанием величественной роскоши с особым чувством меры и вкуса, которые были присущи Ироду. Ныне место трона заняла кровать из слоновой кости, инкрустированной золотом и драгоценными камнями. Эта единственная перемена в интерьере придала залу интимный вид, который побуждал собеседников Ирода становиться откровенными и признаваться в вещах, в которых в иной обстановке они не признались бы и под самой страшной пыткой.

В эти тяжелые для великого царя дни, когда к физическим страданиям прибавились душевные муки, вызванные новым раскрывшимся заговором в его доме, в столице случился бунт. Бунт возглавили законоучителя из числа фарисеев – Матфий, сын Маргалофа, и Иуда, сын Сарифея. С хорошо подвешенными языками, готовые разглагольствовать сутки напролет, эти люди собирали вокруг себя толпы праздношатающейся молодежи, не знающей, как убить время. Вместе и порознь фарисеи втемяшивали в неокрепшие умы подростков мысль о том, будто престарелый Ирод находится при смерти или уже умер. Предвечный, говорили они, конечно, воздаст царю за все его злодеяния, но этого мало: Предвечный ожидает от живых, что они восстановят Его славу и уничтожат все нововведения Ирода уже сегодня.

Возбужденная речами фарисеев молодежь жаждала действий и спрашивала, с чего им следует начать. Матфий и Иуда указали на огромного золотого орла, установленного Иродом над главным фронтоном Храма в качестве своего жертвенного дара. В интересах благочестия, заявил Матфий, а Иуда его поддержал, этого орла следует сорвать и уничтожить. Искра пала на хорошо подготовленный костер, и молодые оболтусы, прихватив веревки и топоры, кинулись к Храму, где в это время находилось множество людей. На виду у всех они вскарабкались на кровлю Храма, оттуда, обвязавшись веревками, спустились к орлу, отодрали его от фронтона и сбросили вниз, а их товарищи с остервенением принялись рубить его на куски. Тут же нашлись охочие до легкой поживы люди, которые, рискуя остаться без рук, выхватывали из-под топоров куски драгоценного металла и, сунув их за пазуху, растворялись в толпе. Благоразумные иудеи пытались урезонить молодежь и призывали ее не совершать проступков, за которые можно поплатиться жизнью. Однако вошедшие в раж Матфий и Иуда подстрекали молодых продолжать свое дело, заявляя, что доблесть, проявленная во имя восстановления обычаев предков, не страшится смерти, поскольку обеспечивает славу и почет не только тем, кто не цепляется за жизнь ради ее сомнительных удовольствий, но и их родным и близким и в конечном счете всему народу.

Ирод, узнав о беспорядках, возникших на Храмовой площади, послал туда дежурного офицера во главе караульного отряда. Однако вид вооруженных людей лишь распалил молодежь. Вооружившись, в свою очередь, камнями и палками, молодые люди бросились на стражей порядка. Те, прикрывшись щитами, ринулись в толпу, умело рассекли ее на мелкие группы, не способные к сопротивлению, и, захватив около сорока подростков вместе с Матфием и Иудой, вернулись во дворец.

Ирод, не поднимаясь со своего ложа, спросил офицера:

– Они ли дерзнули сокрушить то, что я пожертвовал Храму?

Вместо офицера Ироду ответил самый бойкий из подростков, которому на вид никак нельзя было дать больше тринадцати лет – возраст, когда еврейские мальчики только-только обретают право стать членами иудейской общины:

– Мы! И гордимся тем, что сокрушили твоего идола!

– Кто внушил им сделать это? – обратился Ирод с новым вопросом к офицеру, но вместо него снова ответил бойкий подросток:

– Завет отцов!

Ответ этот вызвал одобрение его товарищей, а кое-кто даже рассмеялся. Тогда Ирод обратился к офицеру с третьим вопросом:

– Почему они так веселы, хотя знают, что за их дерзкий проступок им грозит смерть?

И в третий раз Ироду ответил все тот же подросток:

– Потому что после смерти нас ожидает счастье быть прославленными!

Ирод перевел тяжелый взгляд с офицера на Матфия и Иуду, стоящих за спинами подростков.

– Из того, что вы молчите, – сказал он, – я заключаю, что вы не причастны к преступлению, совершенному этими детьми. Это так? – обратился он почему-то к одному только Матфию.

Тот не ответил ему, опустив глаза долу. Тогда Иуда, раздвинув подростков, выступил вперед.

– То, что мы задумали исполнить, – начал он, – мы исполнили так, как подобает настоящим мужчинам, но не детям. Мы желали очистить святилище Предвечного, и желание наше подкреплено нашей верностью законам.

Теперь Иуду поддержал и Матфий. Встав с ним рядом, он произнес:

– Законы, завещанные нам Моисеем, мы ставим выше, чем все твои жертвы вместе взятые. Сказано: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли». Мы с радостью примем любое наказание, которому ты нас подвергнешь, потому что знаем: наказание это мы понесем не за преступные деяния, а за любовь к благочестию, которое ты, царь, предал забвению.

Судорога свела руки Ирода, покоившиеся на огромном животе. Велев арестовать Иуду и Матфия вместе с подростками, он приказал отнести себя к Храму, где к тому времени собралась огромная толпа зевак. Гудевшая толпа при виде царских носилок притихла, и на Храмовой площади установилась такая тишина, что стук оброненного кем-то медного кувшина показался оглушительным громом.

Рабы установили носилки на возвышении, откуда просматривалась вся запруженная народом площадь. Ирод оглядел несметную толпу и начал говорить. Из-за боли и зуда, которые раздирали его тело, слова его больше походили на стон, чем на внятную речь. Полулежа на носилках, Ирод напомнил народу, что Храм, равного которому не найти в целом мире, возник не сам по себе, а построен им, царем Иудеи, на его собственные средства. Во все время строительства, продолжал Ирод, дожди ни разу не шли днями, а только ночами, чтобы работы не прерывались ни на час. Когда же работы были закончены, Храм омыл обильный дождь, вслед за которым воссияла раскинувшаяся от края и до края неба радуга, которая красноречивей любых слов засвидетельствовала: сам Предвечный соблаговолил принять дар Ирода и освятил его. Понизив и без того тихий голос, Ирод напомнил народу также о том, что Предвечный не отверг ни одного из его последующих приношений, которые не только украсили Храм, но и, как надеялся Ирод, прославили бы его имя после смерти. Произнеся эти слова, Ирод вдруг сорвался на крик:

– По какому праву жалкая кучка молодых бездельников, науськанная двумя негодяями, не постеснялась средь бела дня оскорбить меня?

Ирод закашлялся, и обескровленное его лицо исказила гримаса боли. Площадь в страхе замерла. Ирод, совладав с кашлем, продолжал уже тише:

– Вы своим молчаливым попустительством хотели ускорить мою смерть, которая и без того притаилась за моими плечами. Вижу, вижу, как вы ненавидите меня! Но если внимательней присмотреться к истинным причинам вашего бунта, то окажется, что вы оскорбили не меня, – вы совершили святотатство, за которое заслуживаете самой лютой казни!

Площадь разом загудела и запричитала. Народ наперебой стал молить Ирода наказать одних лишь подстрекателей и участников бунта, схваченных стражниками, а остальных простить. Кто-то вытолкнул из толпы молодого мужчину, из-за пазухи которого выпала отрубленная золотая голова орла. Народ потребовал казнить и этого вора. В ожидании приговора вся площадь опустилась на колени и смиренно склонила головы, готовая принять любую кару, которую определит ей царь.

Ирод обвел тяжелым взглядом присмиревшую толпу, затем посмотрел на небо, как бы испрашивая у него совета, как ему поступить, и лишь после этого негромко, но внятно произнес:

– Будь по-вашему. Ложных законоучителей Матфия и Иуду сжечь живьем как богохульников, молодых бунтовщиков, схваченных на месте преступления, обезглавить, вора четвертовать. Остальных прощаю и разрешаю вернуться в свои дома.

Возвратившись во дворец, Ирод, как это всегда случалось с ним после вынесения смертных приговоров, почувствовал прилив сил и жажду жизни. Вызвав сестру Саломию – единственное существо в доме, которому он продолжал всецело доверять, – Ирод велел ей собираться в дорогу.

– Едем в Каллирою, – сказал он.

Всегда сдержаная Саломия, умеющая скрывать чувства под маской полной покорности тому, что прикажет ей брат, на этот раз улыбнулась: Каллироя, расположенная на восточном берегу Мертвого моря, во все времена года славилась у состоятельных иудеев и знати из ближних и дальних стран своими целебными источниками и минеральными водами. Если брат пожелал отправиться на этот модный курорт, который не только возвращает здоровье, но и дает отдых душе множеством развлечений, значит, есть еще надежда на исцеление.

Но и поездка на курорт не принесла облегчения Ироду. Более того: погрузившись в ванну, наполненную целебной жидкостью, он вдруг лишился сознания и чуть было не утонул. Врачи успели вытащить его из ванны, а слуги подняли крик. Очнувшись, Ирод не сразу понял причины суматохи, поднятой вокруг него, а когда догадался, решил вернуться в столицу. По дороге домой Ироду стало совсем плохо. Врачи, опасаясь за его жизнь, решили сделать остановку в Иерихоне. Здесь Ироду немного полегчало, и он приказал выдать каждому солдату, сопровождавшему его, по пятидесяти драхм, а офицерам и ближайшим слугам втрое больше. Затем вызвал первого министра и хранителя государственной печати Птолемея и распорядился созвать в Иерихон всех самых влиятельных иудеев со всех концов страны. «Не должно остаться ни одного, наделенного хотя бы самой малой властью, – добавил он, – кто осмелился бы ослушаться моего приказа». Когда первый министр вышел, царь послал за Саломией и сказал ей:

– Дни мои сочтены, сестра. Скоро я умру. Но смерть не страшит меня – рано или поздно все мы предстанем перед Предвечным. Меня огорчает другое: то, что я умру не оплаканным народом, как это приличествует царю…

– Что ты такое говоришь, брат! – возразила Саломия. – Народ любит тебя, и если ты умрешь, народ станет скорбеть о тебе так, как ни о ком другом!

Ирод поморщился.

– Помолчи, сестра, дай мне договорить то, что я имею сказать одной только тебе. Слушай же: если ты действительно хочешь облегчить мои страдания, выполни мою последнюю волю. Не сегодня – завтра сюда съедутся самые знатные иудеи. Собери всех их на ипподроме и окружи войсками. Когда меня не станет, прикажи солдатам расстрелять всех их из луков, а тех, в ком еще будет теплиться жизнь, добейте мечами. Этим ты окажешь мне двойную услугу: во-первых, в точности выполнишь мою волю, и, во-вторых, не позволишь никому превратить мою смерть в праздник. По всей Иудее прольется такое море слез, каким не оплакивалась смерть еще ни одного царя на свете. Обещай, сестра, что ты сделаешь все так, как я сказал.

Саломия молчала, опустив глаза и поджав узкие губы.

– Я жду ответа! – повысил голос Ирод.

Саломия вздрогнула и, не смея поднять глаза на брата, едва слышно произнесла:

– Обещаю.

– Обещаешь сделать все так, как я приказал!

– Обещаю сделать все так, как ты приказал.

Ирод представил себе поле ипподрома, заполненное телами его врагов, представил, какими воплями и стенаниями огласится Иудея, когда узнает о смерти такого огромного числа самых знатных своих сынов, и жесткие черты его лица размягчились, а губы тронула улыбка.

– Это будет последняя и не самая трудная услуга, которую я, сестра, прошу тебя в точности исполнить.

По возвращении в Иерусалим у Ирода поднялся жар и наступило беспамятство. Врачи, посовещавшись, решили пустить ему кровь. После кровопускания к Ироду вернулось сознание и появился даже аппетит. Он попросил яблоко и нож, чтобы очистить его от кожуры. Неизвестно, что померещилось случившемуся рядом с Иродом племяннику, но он вдруг бросился к дяде и вырвал из его рук нож. Поднялся такой крик, точно бы Ирод вознамерился свести счеты с жизнью с помощью фруктового ножа. Крик этот достиг подвала, где томился закованный в цепи старший сын Ирода. Недавний наследник престола, он стал упрашивать стражников освободить его от оков и дать возможность бежать, суля за это каждому золотые горы. Бдительный начальник караула приказал страже зорче следить за арестантом, а сам поднялся в царские покои и доложил о случившемся. Ирод, несмотря на свое состояние, пришел в ярость и приказал телохранителям немедленно спуститься в подвал и заколоть сына копьями. Когда его приказ был выполнен, Ирод распорядился отвезти тело сына в Гирканион и похоронить там без всяких почестей. После этого он потребовал перо и бумагу и составил новое завещание.

А вечером того же дня к нему прибыли волхвы из Персии, Месопотамии и Аравии. Пав ниц, они спросили:

– Где родившийся царь Иудеи? Ибо мы видели его звезду на востоке и пришли поклониться ему.

И вопрос волхвов, и их пышные цветастые одежды, придававшие им вид скорее шутов, чем мудрецов, которым ведомы самые сокровенные тайны астрологии, – позабавили Ирода. «Занятно, – подумал он, – все словно бы сговорились дать Иудее нового царя, еще не предав земле меня, единственного ее законного властителя».

– Где родившийся царь Иудеи? – переспросил он. – И вы не поленились отправиться в столь дальнюю поездку с единственной целью поклониться ему?

– Истинно так, – ответил самый старший по возрасту из волхвов. – И принесли царственному младенцу, как завещал нам пророк наш Заратуштра, дары: золото, ладан и смирну.

Ирод хотел было высмеять ничтожность даров, которые волхвы собирались вручить новоявленному царю Иудеи, но почувствовал вдруг смертельную усталость и безразличие ко всему происходящему. Слабым движением руки он отпустил волхвов, сказав им на прощанье:

– Следуйте за своей звездой, а когда найдете царя, известите меня, чтобы и я мог пойти поклониться ему.

Через пять дней после убийства сына, написания нового завещания и визита волхвов Ирод скончался. Перед смертью он, хрипя от удушья, проклял всех евреев, ненавидевших его, всех врагов своих и все будущие поколения людей, которым выпадет жить и радоваться жизни, тогда как он будет лишен этой возможности.

Со времени, когда Ирод достиг высшей власти, минуло тридцать четыре года, а со времени назначения его римским сенатом царем Иудеи – тридцать семь лет. Случилось это в самом конце 3757 года от сотворения мира. До начала новой эры, когда стало сбываться проклятие Ирода, оставалось три года. Проклятие Ирода постепенно охватывало все большее и большее число людей, пока, наконец, к наступлению III тысячелетия не поразило все человечество во всех концах света, не оставив ему ни малейших шансов на спасение.

Часть первая

ВОИН

Когда подойдешь к городу, чтобы завоевать его, предложи ему мир. Если он согласится на мир с тобою и отворит тебе ворота, то весь народ, который найдется в нем, будет платить тебе дань и служить тебе. Если же он не согласится на мир с тобою и будет вести с тобою войну, то осади его, и когда Господь, Бог твой, предаст его в руки твои, порази в нем весь мужеский пол острием меча; только жен и детей и скот и все, что в городе, всю добычу его возьми себе, и пользуйся добычею врагов твоих, которых предал тебе Господь, Бог твой. Так поступай со всеми городами, которые от тебя весьма далеко, которые не из числа городов народов сих. А в городах сих народов, которых Господь, Бог твой, дает тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души…

Втор. 20:10–16

Глава первая

СУД

1

Молодого Ирода вызвали в суд. Обвинение, выдвинутое против него, гласило: превышение полномочий, предоставленных ему как областеначальнику, выразившееся в казни галилеянина Езекии и ста двадцати семи его товарищей.

Письмо, скрепленное печатью первосвященника Гиркана, было доставлено Ироду в самый разгар пиршества, устроенного по случаю его свадьбы с девицей Дорис – флегматичной пышногрудой танцовщицей, словно бы самой природой предназначенной для брачных утех. Ирод, бегло прочитав письмо, ничего из него не понял и протянул его Сексту – дальнему родственнику Гая Юлия Цезаря и наместнику Рима в Сирии. Тот тоже ничего не понял, поскольку был пьян, вернул письмо Ироду и сказал:

– Наплюй. Если хочешь, возьмем две-три когорты и завтра же отправимся бить морду Гиркану. А сегодня гуляй. Посмотри на свою невесту: она ждет не дождется, когда ты затащишь ее в постель.

Ироду и самому хотелось поскорей оказаться в объятиях Дорис. Она пленила его сразу же, как только он увидел ее три месяца назад на пиру у того же Секста. Любитель вкусно поесть и выпить, наместник Сирии частенько устраивал пиры по любому поводу и без повода, благо расходы на их организацию и проведение несли местные толстосумы, искавшие его расположения. На это раз, однако, Секст устроил пир на собственный счет. И на то была веская причина. Дело в том, что он давно и безуспешно пытался покончить с шайкой разбойников, совершавших набеги на подвластную ему территорию. Грабежам и убийствам, казалось, не будет конца, как не будет конца жалобам сирийцев на дерзких соседей. Но что мог поделать Секст, если разбойники исчезали прежде, чем он успевал снарядить для их поимки отряды тяжеловооруженной пехоты? Год назад первосвященник Гиркан, формально считавшийся царем Иудеи, назначил областеначальником Галилеи Ирода. Сделал он это не по собственной воле, а по требованию отца Ирода Антипатра, который, в свою очередь, был назначен прокуратором Иудеи самим Юлием Цезарем (одновременно с Иродом Гиркан назначил начальником Иерусалима и его окрестностей старшего сына Антипатра – Фасаила). Секст пожаловался молодому областеначальнику на разбойников, безнаказанно грабивших и убивавших вверенных его попечению жителей южной Сирии. Ирод, горя желанием проявить доблесть не столько перед Секстом, сколько перед его могущественным родственником и покровителем своего отца, тотчас взялся за дело. И справился с ним с удивившей его самого легкостью. Вместо того, чтобы объединить собственные силы с силами римлян и провести крупномасштабную военную операцию, как предлагал Секст, он за умеренную плату нанял шпионов, которые выдали ему все места в труднодоступных горах Галилеи, где скрывались разбойники и прятали награбленное у соседей добро. Ирод устроил в этих местах засады, и после очередного набега разбойников на приграничную с Галилеей территорию Сирии выловил всех их до последнего и доставил в Кану, откуда большинство их было родом. Поимка преступников произошла с такой молниеносной быстротой, что никто из разбойников ничего не понял и решил, что случилось недоразумение, которое, впрочем, будет скоро поправлено. Атаман Езекия, закованный в цепи, пытался даже шутить и подбодрить приунывших товарищей: мол, ничего страшного не случилось, ведь мы у себя на родине, а не в Сирии, сейчас нас слегка пожурят и распустят по домам.

– Разве не так, начальник? – обратился он к Ироду. – Ну, побаловались мы малость, ну, попотрошили соседей, которым некуда девать свое добро, что же нас теперь, в тюрьму сажать за это? Да и нет у тебя тюрем на всех на нас!

Езекия был прав. Тюрем в Галилее действительно не было. Где прикажете разместить такую ораву молодых сильных мужчин, которых, между прочим, надо еще охранять, чтобы они не разбежались, кормить, лечить, если они заболеют, вообще решать множество каждодневных больших и малых вопросов, в которых молодой областеначальник не разбирался? Ирод вспомнил своего кумира Александра Македонского, на которого с детства стремился походить. Как этому великому полководцу удалось развязать мудреный узел царя Фригии Гордия, на боевой колеснице которого ярмо было связано с дышлом? Одним ударом меча. И Ирод приказал казнить всю шайку разбойников во главе с их атаманом. Сирийцы были безмерно благодарны Ироду за то, что он избавил их наконец от разбоев, шумно славили его имя в селах и городах, а благодарный Секст пригласил Ирода в Дамаск, где и устроил в его честь пир. Там-то, на пиру, Ирод увидел Дорис, которая своим чувственным танцем возбудила в нем страсть. По тому, как заблестели глаза Ирода, Секст догадался, какие чувства пробудила в нем флегматичная танцовщица, полуобнаженное тело которой словно бы говорило: возьмите меня, делайте со мной что угодно, плоть моя истомилась по мужчине.

– Понравилась? – спросил Секст.

– Очень, – с мальчишеской откровенностью признался Ирод.

– Бери, она твоя, – рассмеявшись, сказал Секст.

– То есть, как это – моя? – не понял Ирод.

– Твоя добыча, – пояснил Секст. Щелкнув пальцами, подозвал слугу-евнуха, надзиравшему за танцовщицами, и распорядился: – Приготовь постель для нашего героя и Дорис. Да позаботься, чтобы моему другу ничто не помешало.

Наутро Ирод заявил Сексту, что женится на Дорис.

– С какой стати? – удивился Секст. – Таких танцовщиц, как она, у тебя будут тысячи. Ты что же, всех их возьмешь в жены?

– Я хочу жениться на Дорис, – упрямо повторил Ирод.

– Что ж, – пожал плечами Секст, – желание гостя для меня закон. Можем сыграть свадьбу прямо сейчас.

– Нет, – сказал Ирод, – свадьба будет не по вашему, а по нашему обычаю – с помолвкой, подарками и согласием родителей Дорис выдать свою дочь за меня замуж.

На том и порешили. И вот, в самый разгар свадьбы, когда многочисленные гости были уже сыты и пьяны, а весь вид томящейся под покрывалом Дорис, сидевшей в окружении подруг, вызывал у Ирода желание поскорей уединиться с нею в брачном чертоге, прибывший из Иерусалима курьер вручил ему письмо Гиркана с требованием явиться в суд.

2

Еще раз перечитав письмо, Ирод почувствовал, как в нем закипает гнев. Выйдя из-за стола, он вывел посланника первосвященника из атрия, где продолжалось шумное веселье, в окруденный крытой колоннадой двор с бассейном посредине, где их никто не мог подслушать, и потребовал у него подробного рассказа о событиях, произошедших за время его отсутствия в Иерусалиме. Курьер помялся, ссылаясь на то, что его дело лишь вручить письмо адресату и тотчас вернуться назад, и тогда Ирод снял с пальца золотой перстень с огромной жемчужиной и надел его на палец курьера.

– Вот верное средство, которое поможет тебе стать разговорчивей.

Посланник первосвященника оглядел в свете факелов перстень, стоивший столько, сколько ему не заработать за целую жизнь, и поведал Ироду о том, что было известно не одному ему, а всей столице. Ирод слушал посланника первосвященника, не перебивая. Из его рассказа он узнал, что в Иерусалиме за последний год образовалась партия, которая была решительно настроена против его отца Антипатра и брата Фасаила, а более всего против него, Ирода. Члены этой партии, составленной из знатных иудеев, занимающих важные общественные и государственные должности, от глухого ропота перешли к открытым обвинениям Антипатра и его сыновей в процезарских настроениях и дружбе с римлянами вместо того, чтобы блюсти интересы иудеев. «Доколе ты будешь спокойно взирать на все происходящее? – говорили они Гиркану. – Или ты не видишь, что Антипатр и его сыновья разделили между собой всю власть в стране, тогда как ты лишь называешься царем? Не закрывай же на это глаз и не считай себя в безопасности, относясь столь легкомысленно к себе и своей царской власти». Гиркан, на которого самая мысль о необходимости доказывать кому бы то ни было свои права на власть, навевала тоску, вяло возражал: «Ну какой я царь? Я всего лишь первосвященник, а Антипатр и его сыновья мои заместители, на которых возложена обязанность по поддержанию порядка в стране. Не дело первосвященника вмешиваться в мирские дела, которые и без меня есть кому решать». Слова эти, однако, никого ни в чем не убедили. Гиркану со всех сторон продолжали нашептывать: «Не тешь себя иллюзией, будто Антипатр и его сыновья всего лишь твои заместители, но обрати внимание на то, что они становятся и уже фактически стали полновластными правителями страны. Почему ты миришься с тем, что Ирод нарушил закон, казнив Езекию и его товарищей? Разве тебе неведомо, что законы наших предков запрещают казнить людей без приговора суда? Разве до твоего слуха не доносятся вопли матерей невинно убиенных, которые каждый Божий день собираются в Храме и вместе со всем народом требуют предания Ирода справедливому суду?» Поведав обо всем об этом, курьер, еще раз оглядев дорогой перстень, добавил:

– Гиркан любит тебя, как собственного сына, и сам открыто говорит об этом. Но согласись, Ирод, он не может без конца делать вид, что обвинения, выдвигаемые против тебя, твоего отца и брата, его не касаются, и потому он решил вызвать тебя в суд. Первосвященник верит, что ты сумеешь защитить себя.

– У тебя всё? – спросил Ирод.

– Нет, – ответил посланник первосвященника. – У меня есть еще одно письмо для тебя, которое я не решился вручить при всех.

– Что за письмо?

– От твоего отца.

Курьер вынул из складок плаща короткий свиток, стянутый шелковым шнурком и запечатанный печатью Антипатра. Ирод сорвал печать, подошел к факелу, закрепленному на одной из колонн двора, и прочитал то, что написал ему отец. Собственно, это было не письмо, а короткая записка, в которой Антипатр советовал сыну явиться в Иерусалим не как частное лицо, а как правитель Галилеи, и не одному, а в сопровождении отряда телохранителей, которые в случае неблагоприятного хода расследования смогут защитить его. В это самое время во двор вошел Секст.

– Эй, жених! – позвал он. – Ты что это прячешься от заждавшейся тебя невесты? Или решил, прежде чем уединиться с нею в спальне, искупаться в бассейне?

Секст был пьян. Направляясь к Ироду, он сам чуть было не свалился в бассейн. Ирод подхватил его.

– Да что ты возишься с этим дурацким письмом? – заплетающимся языком продолжал Секст, повисая на плече друга и тыча пальцем в свиток в его руке. – Давай разорвем его, почтальона утопим, а Гиркану набьем морду. И все будет шито-крыто: никто ничего не получал, никто ничего не знает, а Гиркана мы побили просто потому, что нам так захотелось. Давай, а?

– Утром поговорим, – сказал Ирод, поддерживая валящегося с ног Секста. – А ты, – обратился он к курьеру, – отправляйся на кухню, поешь и возвращайся в Иерусалим. Передай Гиркану, что послезавтра я явлюсь на суд. Ступай.

Наутро между Иродом и мающимся с похмелья Секстом состоялся конфиденциальный разговор.

– Ну и надрался я вчера, – пожаловался Секст. – Ни черта не помню. А ты выглядишь молодцом. Небось, заделал ночью своей женушке мальчонку? – Поморгал, что-то припоминая, спросил, показывая головой куда-то за спину: – Послушай, откуда взялась кровь на простыне, которую вывесили в атрии? Твоя Дорис вроде уже не девица?

Ирод молча показал другу ладонь левой руки со свежей раной. Сказал:

– Ты хоть помнишь, что я вчера получил от Гиркана письмо с вызовом в суд?

Взгляд Секста стал немного осмысленней.

– Считаешь, что нам придется с парочкой-троечкой когорт отправиться в Иерусалим и навести там порядок?

– Никакие когорты не нужны, – сказал Ирод. – Просто напиши Гиркану письмо.

– О чем?

– Реши сам. Все-таки меня собираются судить, а не поздравлять с женитьбой.

Секст на минуту задумался, потом улыбнулся и сказал:

– А что? Это идея. Напишу-ка я Гиркану, чтобы суд оправдал тебя, а в случае, если он не выполнит мою просьбу, пусть пеняет на себя. Такой содержание тебя устроит?

– Вполне. Только не тяни, отправь письмо сегодня же. А чтобы ты не счел, что зря перевел на меня чернила, получи в подарок это скромное подтверждение нашей с тобой дружбы. – С этим словами Ирод вручил Сексту увесистый кожаный мешочек.

– Сколько здесь? – деловито поинтересовался Секст, взвешивая мешочек на ладони.

– Больше, чем ты предполагаешь, и меньше, чем стоит наша дружба.

Секст, уже полностью протрезвев, протянул Ироду руку.

– Ты настоящий друг, – сказал он.

– А ты настоящий шошбеним[1], – сказал Ирод, пожимая Сексту руку.

3

Последовав совету отца, Ирод явился в Иерусалим в сопровождении конного отряда из двухсот наемных арабских всадников и полусотни телохранителей-германцев, не понимавших ни бельмеса в языках, на которых говорили иерусалимцы[2], но зато прекрасно знавших свое дело. Сирийцы, вступив в город, не слезая с коней заняли площадь перед воротами дома первосвященника, а Ирод в окружении рослых телохранителей вступил в просторный двор, где собрались судьи.

Появление невысокого щуплого Ирода в окружении рослых германцев повергло судей в шок. Ирод мысленно поблагодарил отца за совет сразу же нагнать страха на судей. Не смела пошевельнуться и стража, выстроившаяся по периметру двора. Даже заметно постаревший за минувший год Гиркан, восседающий в кресле первосвященника, и тот выглядел растерянным. Никто не решался взять слово первым. Лишь когда пауза стала непристойно долгой, со своего места поднялся старейшина Самея, слывущий мужем праведным и бесстрашным, и хорошо поставленным голосом, в котором преобладали басовые ноты, заговорил:

– Товарищи судьи и ты, царь! Ни я сам, ни кто другой из нас не припомним случая, когда бы обвиняемый явился перед нами в подобном виде.