ГЛАВА ПЕРВАЯ. ТОМАГАВКИ ИРОКЕЗОВ
1623 год
Зеленовато-вспененная стена падающей воды изгибалась широкой дугой от берега до берега. Белое облако мельчайших брызг было видно за много лье, а здесь, у самого водопада, можно было объясняться только жестами: слова бессильно вязли в грохоте и тяжёлом гуле.
Ниагарский водопад
«Онгиаара, что на языке ирокезов означает «гром воды», – думал Самуэль Шамплен, потрясённый величественным зрелищем. – Как там сказано в индейской легенде, которую поведал мне старый шаман? Одна девушка без памяти любила духа-хозяина этого водопада, и когда она узнала, что отец хочет отдать её в жёны какому-то воину, красавица села в каноэ и устремилась к водопаду, предпочитая смерть жизни без любви. Но когда её каноэ рухнуло в эту пропасть, дух водопада поймал её на лету и увлёк в свою пещеру, скрытую там, за этой водяной стеной. И с тех пор их души живут вместе в тайной пещере под водопадом. А ведь я мог увидеть эту красоту ещё десять лет назад! Хотя… Я мог бы и вовсе не увидеть этот водопад, если бы двадцать лет назад мой мушкет не дал осечку. Ирокезы злопамятны и мстительны – теперь-то я это знаю… Страшно подумать, что сталось бы с Новой Францией – «римляне лесов» не прощают обид, особенно позора поражений. Не иначе как Дух Святой простёр тогда надо мной свою длань… Неисповедима воля Провидения…».
* * *
1603 год
Могучая река мерно катилась на север-восток. На протяжении многих лье от эстуария она напоминала огромный морской фиорд, в котором даже встречались киты. Затем берега Сен-Лорана заметно сходились, однако река оставалась широкой. С обоих её берегов густые леса подступали к самой воде, и только кое-где эти зелёные стены прорезались брешами прибрежных полян.
«Какая страна! – думал королевский картограф, стоя на палубе бригантины, медленно продвигавшейся вверх по течению. – Какой простор, какая первобытная мощь! Мы в Европе веками льём кровь за крохотные клочки земли, а тут её никто и не считает за достояние. Эта земля должна стать французской, и она ею станет, не будь я сьер де Шамплен де Сентонж!».
Самюэль Шамплейн
Тридцатишестилетний моряк из городка Бруаж на побережье Бискайского залива был доволен судьбой. Ему несказанно повезло: король Франции Генрих IV заинтересовался его иллюстрированной книгой о путешествии по Мексике и Вест-Индии, причём настолько, что назначил автора «Краткого рассказа об удивительных вещах, которые Самюэль Шамплейн из Бруажа наблюдал в Западной Индии» королевским картографом и пожаловал ему пенсию и дворянское звание. И теперь Шамплен де Сентонж, облечённый королевским доверием (и соответствующими полномочиями), руководит картографическими съёмками земель Новой Франции в составе канадской экспедиции и составляет описание её берегов. И это только начало – энергии у него хоть отбавляй, а в этих девственных краях энергичный человек найдёт, как и чем себя проявить. Но прежде всего надо убедить его королевское величество в том, что эти земли, которыми короли из династии Валуа пренебрегали около шестидесяти лет, пригодны для колонизации, что здесь можно заниматься не только охотой, но и осёдлым земледелием, и что гибель первых французских колоний – всего лишь досадная случайность.
От размышлений его оторвал голос лейтенанта, командовавшего небольшим отрядом солдат, сопровождавших экспедицию.
– Господин де Сентонж, – почтительно доложил офицер, – на правом берегу виден дым. Скорее всего, это селение виандотов.
– К берегу! – решительно распорядился Шамплен. – Подайте знак на второй корабль. И никаких враждебных выпадов, лейтенант, – нам нужны союзники среди туземцев. Но мушкеты держите наготове – от этих дикарей, которые не имеют ни веры, ни закона и живут как звери, без Бога и без религии, можно ожидать чего угодно.
Опасения королевского картографа не оправдались – индейцы встретили французов дружелюбно. Успокоившись насчёт туземцев, он теперь опасался своих соотечественников, жадно поглядывавших на индеанок, и строго-настрого приказал лейтенанту д’Арманьяку следить за своими людьми – конфликт с аборигенами из-за женщин никак не входил в планы господина де Сентонж. «Всему своё время, – сказал он офицеру. – Мы в самом начале пути, и от нас зависит, насколько тернистым он будет. Множество великих начинаний рушилось из-за пренебрежения мелочами – помните об этом».
Найти общий язык оказалось делом несложным – проводник экспедиции, охотник-траппер Жиль Денье, потомок французских первопоселенцев, прибывших в Канаду с Жаком Картье, свободно говорил на языке алгонкинов и сносно владел ещё несколькими местными наречиями. Ледок недоверия со стороны вождя виандотов растопили традиционные подарки – бусы, кусок сукна и пара железных ножей, вызвавших неподдельный восторг индейцев, – после чего беседа у костра сделалась почти доверительной.
– Они готовы добывать нам шкурки бобров, – переводил проводник, – и обещают не нарушать мир. Вот только, – он помедлил, вслушиваясь в гортанную речь вождя, – виандоты хотели бы рассчитывать на нашу военную помощь и защиту.
– Вот как? – удивился Шамплен. – И кого же они опасаются? Англичан или, может быть, голландцев?
– Ирокезов.
– Кого?
– Ирокезы – могучее индейское племя, вернее, союз пяти племён. А само это слово означает «настоящие гадюки». И оно недалеко от истины, господин картограф: ирокезы – это страх и ужас этих мест. Ирокезы живут одной лишь войной: война, по их представлениям, – единственное занятие, достойное мужчины. Они воюют непрерывно, расширяя свои земли и подчиняя другие племена. Или уничтожая, если те не желают покориться, – ирокезам никто не может противостоять. Они теснят монтаньес, алгонкинов, магиканов и этих, – Жиль повёл глазами в сторону вождя, – гуронов.
– Гуронов?
– Мы их так называем. Вы посмотрите на их всклокоченные патлы, – ухмыльнулся траппер, – ни дать ни взять кабаньи головы![6]
Улыбнувшись меткому прозвищу, Шамплен тем не менее задумался. «Если ирокезы – самая грозная военная сила здешних мест, не опрометчиво ли будет восстанавливать их против нас? Но вождь виандотов ждёт ответа…».
– Скажи ему, что франки не бросают своих союзников в беде.
Ответ был уклончивым – он не содержал прямого обещания, и трактовать его можно было по-всякому, – однако вождь гуронов[7], далёкий от тонкостей политики бледнолицых, остался доволен. Из глаз индейца исчезли остатки насторожённости; он повернулся и махнул рукой, приказывая подавать гостям угощение – ягоды и жареную дичь.
* * *
Несмотря на радушный приём, с наступлением темноты французы вернулись на свои корабли. Шамплен благоразумно решил оградить пылких галлов от соблазна провести ночь в индейских шалашах, под одной крышей с не слишком отягощенных одеждами индеанками. Денье уверял, что хозяева могут и угостить бледнолицых пришельцев ласками своих сестёр и жён, однако де Сентонж отнёсся к его словам скептически. Но главное – Шамплен помнил другие слова того же Денье «ирокезы – это страх и ужас этих мест». И поэтому он приказал убрать сходни, отвести бригантины от берега и стать на якорь – пусть лучше между ними и стеной густого леса будет подобие крепостного рва, наполненного водой.
Недоброе предчувствие не обмануло королевского картографа – среди ночи он был разбужен дикими криками. Основательно приложившись спросонок о дерево корабельной переборки, полуодетый Самуэль схватил заряженный мушкет и выскочил на палубу, где уже суетились его люди, не понимавшие, что происходит.
Ночную темноту разогнало пламя – индейские хижины, крытые корой, горели как порох. В селении царила паника: гуроны – мужчины, женщины, дети, – бестолково метались по всему берегу. А среди уже знакомых ему фигур виандотов Шамплен разглядел других индейцев – тех, кто напал. Эти другие были до пояса обнажены и одеты только в ноговицы и в нечто среднее между короткой юбкой и набедренной повязкой; их красные в отсветах огня тела покрывала то ли татуировка, то ли боевая раскраска. Головы нападавших воинов были выбриты, а в оставшуюся «скальповую прядь» воткнуты орлиные перья – расстояние до берега было невелико, шагов тридцать, и Шамплен отчётливо видел все детали.
– Ирокезы! – со страхом произнёс оказавшийся рядом с ним Жиль.
«Так вот вы какие…» – подумал господин де Сентонж.
Ирокезов было меньше, чем виандотов, но они, вооружённые копьями и короткими дубинками, двигались с хищной стремительностью волков, атаковавших оленье стадо, и опустошали ряды захваченных врасплох гуронов. Внимание Шамплена привлёк плечистый рослый ирокез – вероятно, вождь, – раздававший удары направо и налево, и сваливший на его глазах троих виандотов. Исход ночного боя сомнений не вызывал…
Над головой Самуэля тонко свистнула и воткнулась в мачту стрела с костяным наконечником. Шамплен инстинктивно присел, вскинул мушкет, прицелился в ирокезского вождя и нажал на спуск. Ружейный замок щёлкнул, но выстрела не последовало – осечка.
«Не стреляй!» – прозвучал в его сознании властный голос.
Де Сентонж обернулся.
Солдаты в блестящих шлемах разворачивали фальконеты; красными яркими точками светились во тьме зажжённые фитили. Течение развернуло бригантины параллельно берегу, и д’Арманьяк уже готов был открыть огонь: он только не понимал, в кого стрелять, и надо ли это делать вообще.
– Не стрелять! – выкрикнул Шамплен. – Поднять якорь! Вёсла на воду – отойти от берега!
– Но господин де Сентонж, – подал голос лейтенант, – похоже, там избивают наших туземных союзников. Не правильнее ли будет им помочь?
– Не стоит вмешиваться в чужую войну, толком не разобравшись, – отрезал Самуэль. – Мы откроем огонь только если ирокезы сядут в каноэ и попробуют на нас напасть. А эти гуроны пока ещё нам не очень союзники…
Сьер де Шамплен де Сентонж отличался живостью ума и по праву гордился этой своей особенностью. Но в эту ночь он был удивлён быстротой, с которой выстраивались в его мозгу цепочки умозаключений.
«Мы с лёгкостью разгоним сотню этих голых дикарей, их каменные копья и стрелы бессильны против наших кирас. А наши мушкеты – я знаю, как в абордажном бою тяжёлые мушкетные пули навылет пробивают двухдюймовые доски фальшборта. К тому же местные туземцы почти не видели европейцев, огнестрельное оружие покажется им громом небесным и повергнет их в ужас. Но что дальше? Гоняться по лесу за индейцами, которые чувствуют себя там как дома? Нам нужны надёжные союзники – они не только дадут нам ценные меха, но и помогут сделать все эти земли владениями французской короны. И если ирокезы самые лучшие воины здешних мест – а скорее всего, так оно и есть: я помню страх в глазах вождя виандотов и страх в голосе этого бродяги Денье, и кое-что вижу собственными глазами, – то пусть тогда этими союзниками – а не врагами! – станут ирокезы. Хорошо, что мой мушкет дал осечку».
Бригантины медленно отгребали от берега. Сражение тем временем закончилось – победители-ирокезы сгоняли пленных и собирали трофеи. Нападать на бледнолицых они, похоже, не собирались. Вождь ирокезов – тот самый, в которого недавно целился Шамплен, – подошёл к самой воде, разглядывая французские корабли. Его высокая фигура была ярко освещена пламенем горящих шалашей, и де Сентонж видел, как с дубинки, зажатой в правой руке индейца, срывались в воду Сен-Лорана густые тёмные капли.
* * *
1613 год
Деревня ирокезов напоминала укреплённый форт – продолговатые дома, в каждом из которых обитал отдельный род, располагались внутри бревенчатого частокола высотой в два человеческих роста; концы брёвен, надёжно вкопанных в землю, были обтёсаны и заострены. В длинных домах, крытых пластами коры вяза, уложенных на каркас из деревянных шестов, жили многие сотни индейцев, однако сейчас никого из них не было видно – важной беседе, идущей возле костра на площади, нельзя мешать.
Деревня ирокезов (старинный рисунок)
– Я рад, что ходеносауни[8] и франки стали братьями, – Глэйдэйнохче, сашем мохоков, выпустил изо рта струйку дыма и передал трубку Шамплену.
Губернатор Квебека не любил курить табак, но понимал, что нарушать церемонию, на подготовку которой он затратил столько времени и сил, ни в коем случае нельзя. Трубка мира, переданная ему ирокезским вождём, одновременно была и томагавком войны: рукоять боевого топорика была высверлена по всей длине, а на обушке сделана выемка для табака. «В одном предмете мир и война, грань между которыми так тонка, – подумал Самуэль. – И грань эту перейти очень просто – за десять лет мы с ирокезами не раз стояли на этой грани». Он бросил быстрый взгляд на тёмное лицо сашема – крючковатый нос индейца напоминал клюв хищной птицы. «Этот индеец соответствует своему имени[9], – мысленно усмехнулся Шамплен. – Ничего, теперь он станет нашим охотничьим ястребом».
– Я рад, – повторил вождь мохоков, когда де Сентонж в свою очередь затянулся из трубки и выдохнул сизый дым, с трудом удержавшись от кашля. – Ирокезы будут хозяевами всех этих земель. Так гласит пророчество нашего мудрого шамана Деганавида, основавшего Лигу Пяти Племён, и наш союз будет тому подтверждением.
«Не знаю, что там говорил этот ваш пророк, – подумал Самуэль, сохраняя каменное выражение лица, столь ценимое индейцами, – но я знаю, что хозяевами здешних мест станут французы. И наш союз будет подтверждением того, что ваши томагавки помогут нам в этом». Тем не менее он, изучивший язык ирокезов и обходившийся при встречах с ними без переводчика, молча кивнул, выражая согласие со словами сашема.
Он вспомнил, каких трудов ему стоило убедить королевских вельмож и саму Марию Медичи, мать-регентшу малолетнего короля Людовика XIII, в том, что рассматривать Новую Францию только лишь как источник ценных мехов, недальновидно. «Эти земли могут стать залогом будущего могущества нашей державы! – с жаром говорил господин де Сентонж. – Но наши поселения там немногочисленны и малолюдны, а на Северную Америку зарятся и голландцы, и англичане, и даже шведы, не говоря уже об испанцах. И поэтому нам нужны там надёжные и сильные союзники, и я их нашёл. А пушнина будет – бобрам ведь всё равно, какое индейское племя снимает с них шкурки». Красноречие Шамплена сыграло свою роль – интерес французской короны к Америке заметно возрос, а сам Шамплен, основавший в 1608 году Квебек, вскоре был назначен губернатором этого быстро растущего города. А теперь, после основания в 1611 году Монреаля, господин де Сентонж вот-вот станет генерал-губернатором всей Новой Франции. И решающим аргументом в его пользу будет договор с ирокезами, наконец-то согласившимися встать на сторону бурбонских лилий. А меха – меха в метрополию идут: при поддержке французов Лига Пяти вытеснила виандотов и алгонкинов с берегов Сен-Лорана и захватила их богатые охотничьи угодья. Молва не лгала – воины-ирокезы действительно оказались лучшими воинами среди всех местных племён.
Теперь Самуэль Шамплен знал об ирокезах куда больше, чем десять лет назад. Союз пяти племён включал в себя племена кайюга – «людей большого болота», мохоков – «людей кремня», онеида – «людей гранита», онондага – «людей холмов» и сенека – «людей великих холмов». Общая численность ирокезов достигала примерно пятнадцати тысяч человек, из них три тысячи воинов – большая сила для здешних лесов, причём сила умелая и хорошо организованная. Действуя небольшими отрядами, ирокезы уходили за сотни лье от родных мест и появлялись там, где их не ждали. По-змеиному тихо пробираясь в мягких мокасинах через заросли, ходеносауни повергали противников в ужас своим умением вести бой в лесу и своей беспощадной свирепостью. Шамплен знал о донесении, написанном в Париж отцом Лалемэнтом: «Ирокезы так бесшумны в их приближении, так быстры в их разрушении и так молниеносны в отступлении, что каждый обычно узнает об их уходе прежде, чем узнает об их нападении. Они проходят, словно лисы, сквозь лес, который дает им убежище и служит им неприступной крепостью. Они нападают, как львы, и так же неожиданно в тот момент, когда меньше всего ожидают, не встречая сопротивления. Они налетают, как птицы, исчезая прежде, чем они действительно появятся»[10], и был полностью согласен со словами святого отца.
Война была основным занятием ирокезов-мужчин. В отличие от других индейских племён, народ длинного дома жил не только охотой: основой пропитания было земледелие – ходеносауни возделывали поля, на которых росли кукуруза, соя, тыквы и табак. Сезон охоты длился с осени до середины зимы, сезон рыбной ловли приходился на весну, а война – война шла круглый год.
А самым удивительным было то, что народом великих воинов правили женщины. Племена Лиги управлялись советами вождей-мужчин, но выбирали их женщины. Женщины возглавляли кланы; женщинам принадлежала вся собственность племени, от полей и домов до утвари и одежды; под наблюдением матерей кланов женщины обрабатывали поля. После женитьбы муж переселялся в «длинный дом» своей жены, а их дети входили в клан матери. Всё хозяйство Союза Пяти Племён держалось на женщинах – мужчины приносили дичь и рыбу, внося разнообразие в кукурузное меню, зачинали детей, которых воспитывал клан, и воевали, воевали, воевали, расширяя земли, занятые племенами Лиги. И женщинам всё это нравилось…
Да, теперь Самуэль де Шамплен де Сентонж многое знал об ирокезах – «римлянах лесов», и всякий раз его обдавало холодом при мысли о том, что история Северной Америки и всего мира могла бы пойти иначе, если бы в ту памятную ночь 1603 года на берегу Сен-Лорана его мушкет не дал осечки.
* * *
– Нам нужно оружие, бледнолицый брат, – сашем принял из рук Шамплена трубку мира, совмещённую с томагавком, и положил её на расстеленную на земле шкуру медведя. – Железные ножи. Томагавки, – он коснулся лезвия боевого топорика, сделанного из мыльного камня-стеатита. – И ружья – много ружей и много пороха. А у вас будут шкуры бобров, лис и куниц – много шкур.
«Да, ирокезы быстро, гораздо быстрее всех своих соседей, оценили все преимущества огнестрельного оружия и предпочли его примитивному оружию своих предков, – подумал губернатор Квебека. – Умный народ – они не боятся грома, живущего в железных трубках, и уже научились им пользоваться. Сберегая порох, они охотятся с помощью лука и стрел, но по тропе войны они хотят идти с ружьями. Алгонкины с радостью меняют меха на сукно и ситец, а ходеносауни требуют оружия. Ну что ж, я не против… пока это совпадает с моими интересами».
– Вы получите ружья, брат мой Ястреб-парящий-в-воздухе, – торжественно произнёс Шамплен, – столько, сколько вам будет нужно. Столько, за сколько вы сможете заплатить, – добавил он вкрадчиво. – И мы привезём вам железные ножи и томагавки («Абордажные топоры – чем не томагавки?»).
– О! – глаза сашема превратились в узенькие щёлки. – В лесах чужих племён много бобров – мы купим у вас много ружей. И скальпы врагов вождя франков будут дымиться в руках воинов ходеносауни!
– Это хорошо, – де Сентонж кивнул. – Союз между франками и племенами длинного дома поможет обоим нашим народам. Ирокезы – лучшие люди этой земли, от Великих Озёр до берегов Великой Солёной Воды.
С этими словами он обернулся к своим спутникам, сидевшим за его спиной. Один из них, поняв молчаливый приказ губернатора Квебека, развернул длинный свёрток и подал Шамплену тяжёлую шпагу в изукрашенных ножнах. Взявшись за золочёный эфес, Самуэль чуть выдвинул клинок из ножен – блеснула голубоватая сталь.
– Прими, вождь, – коротко сказал Шамплен, протягивая шпагу Глэйдэйнохче.
Лицо индейца хранило привычную бесстрастность, но француз понял, что Ястреб восхищён подарком. Десять лет общения с ирокезами не прошли для Шамплена бесследно, и к тому же его чуткий слух уловил восторженный вздох, вырвавшийся у младших вождей, сидевших за спиной сашема. Глэйдэйнохче обнажил клинок, полюбовался им, коснулся пальцем лезвия. Вложив шпагу в ножны, он осторожно опустил её на медвежью шкуру рядом с трубкой мира и сказал торжественно:
– У меня тоже есть для тебя подарок, бледнолицый брат. Метэйнэй!
«Метэйнэй? – удивился Шамплен. – Кажется, на языке ирокезов это значит «птица, поющая при дневном свете». Он что, хочет подарить мне какую-то певчую птичку? Мило, но как-то странно для народа воинов…».
Из дверей ближайшего дома появилась женщина и спокойно направилась к костру переговоров. Когда женщина подошла ближе, Шамплен увидел, что она молода и красива – да, да, красива! – даже по европейским меркам. На ней было длинное платье из выделанной кожи, украшенное узорами из игл дикобраза, и очень изящные мокасины, отличавшиеся от обуви воинов. Чёрные волосы женщины были разделены пробором и заплетены в две косы, переброшенные на грудь. Женщина ступала с какой-то первобытной грацией, свойственной диким животным и почти утраченной людьми за столетия цивилизации. Но больше всего Шамплена поразило лицо индеанки – смуглое, с тонкими правильными чертами и яркими лучистыми глазами. «Вот так птичка! – ошарашено подумал губернатор Квебека. – Неужели мой краснокожий братец собирается мне её подарить?».
А лесная красавица подошла к костру, улыбнулась (француз почувствовал, как у него усиленно забилось сердце) и, словно прочитав мысли Шамплена, сказала:
– Слово сашема Глэйдэйнохче не точно. Женщины ходеносауни – не вещи, которые дарят. Мы сами решаем свою судьбу. Я хочу быть твоей женой, бледнолицый вождь.
«А если я откажусь? – мелькнуло в голове Шамплена. – Что тогда?». Но он уже знал, что не откажется: эта женщина привела бы в трепет даже дряхлого старца, а де Сентонж в свои сорок шесть отнюдь не считал себя стариком. Белых женщин в Новой Франции были единицы, и поселенцы сплошь и рядом женились на индеанках.
– Метэйнэй – дочь старшей матери клана Черепахи, – пояснил сашем (от Шамплена не укрылось, что суровый воин явно сконфужен). – Она вдова – её мужа убили делавары.
– А потом наши воины сожгли их селение, и тень моего мужа напилась делаварской крови, – перебила его Метэйнэй. – У воинов-мохоков были ружья, полученные от франков, – оружие бледнолицых помогло отомстить, за что я благодарна тебе, белый сашем.
«Интересная форма благодарности…» – подумал губернатор Квебека.
– Но главное – ты мне понравился, – невозмутимо закончила индеанка и замолчала, ожидая ответа.
– Ты прекрасна, – произнёс Шамплен с французской галантностью (это было первое, что пришло ему в голову).
– Но ты не можешь войти в мой длинный дом? – усмехнулась Метэйнэй. – Этого не нужно – я согласна войти в твой дом, сашем франков, и жить по законам твоего народа.
«Династический брак? Хм… А почему бы и нет? Военные союзы, подкреплённые брачными узами, прочнее. И разве плохо, если мой дом украсит такая яркая птичка, да ещё «поющая при дневном свете»? Старость-то не за горами…».
– Я рад, что ты решила стать моей женой, – ответил Самуэль, благоразумно избегая снисходительно-оскорбительной, с точки зрения ирокезок, фразы «я согласен взять тебя в жёны», и тоже улыбнулся.
«Несколько неожиданное завершение переговоров» – подумал он, глядя на Метэйнэй.
* * *
1623 год
Мельчайшая водяная пыль оседала на лице и одежде Шамплена, собиралась каплями росы на стволе ружья, висевшего на плече генерал-губернатора Новой Франции. Спутники Самуэля смотрели на грандиозный водопад и молчали – какой может быть разговор здесь, в рёве беснующейся воды, глотающем все другие звуки? А господин Самуэль де Шамплен де Сентонж размышлял, мысленно подводя итоги своих двадцатилетних трудов.