Как раз перед этим временем, как мне говорили, он, Хвостов, представил, вероятно, через Сазонова и Распутина, всеподданнейшую записку, в которой он излагал, что ныне Россия пребывает в положении скрытой революции и смуты, которые не были уничтожены Столыпиным, а загнаны в подземелье, что если не будут приняты меры против революционеров и смутьянов, то революция в самом скором времени вырвется наружу и в числе мер, которые необходимо принять, предлагал главную, заключающуюся в том, чтобы всех лиц, подозреваемых, как революционеров и смутьянов, просто на просто, тем или другим путем, но энергично уничтожать.
      Возвращаюсь к назначению Коковцева председателем совета министров, 9-го сентября, перед выездом Государя из Kиевa. Назначение это, как я слышал из уст Коковцева, произошло следующим образом в день выезда Государя. Его Величество до самого выезда не принял никакого окончательного решения. Он виделся с Коковцевым и другими министрами, которые в то время там находились, но относительно своих решений ничего не проявил.
      {502} Когда уже министры и все власти были на вокзале, в ожидании приезда Их Величеств, отправлявшихся в Крым, - вдруг появился фельдъегерь, который направился к той кучке, где стояли министры, и сначала как будто подошел к министру юстиции, а потом к нему, Коковцеву, и сказал Коковцеву: что Его Величество его ждет во дворце. Он взял автомобиль и экстренно поехал во дворец.
      Приехал во дворец, когда Государь и Государыня уже собирались выходить, чтобы ехать на вокзал. Государь вошел с ним в кабинет и обратился к нему со следующими словами: "Я, Владимир Николаевич, обдумавши всесторонне положение дела, принял такое решение: Я вас назначаю председателем совета министров, а министром внутренних дел Хвостова, Нижегородского губернатора".
      Тогда, по рассказу Коковцева, он обратился к Государю и начал его умолять, чтобы он Хвостова не назначал, сказав ему:
      "Ваше Величество, Вы находитесь на обрыве и назначение такого человека, как Хвостов, в министры внутренних дел, будет означать, что Вы решились броситься в этот обрыв". Государь этим был очень смущен, но видя, что Государыня уже стоит в шляпе и его ждет, ответил Коковцеву: "В таком случае, Я прошу вас принять место председателя совета министров, а относительно министра внутренних дел Я еще подумаю", причем Коковцев сказал, что он бы советовал назначить министром внутренних дел Макарова. Конечно, он указал на Макарова, как на человека, который несомненно принадлежит к крайним правым, человека очень ограниченного, но ничем не замаранного, по-видимому, человека искреннего, хотя сделанного не из того теста, которое было бы нужно для министра внутренних дел по настоящему времени. Прежде всего Макаров не имеет и никогда не будет иметь, по качеству своей личности, какого-нибудь серьезного авторитета.
      Затем Коковцев Государю, конечно, писал о Макарове и в результате, когда Государь приехал в Ялту, то Он, согласно представления Коковцева, назначил Макарова министром внутренних дел.
      Как мне говорили, в период этих 5 дней, между покушением на Столыпина и его смертью, интрига шла во всю: министр юстиции Щегловитов интриговал, чтобы ему сделаться председателем; главноуправляющий земледелия и землеустройства Кривошеин - дабы ему сделаться председателем, а Коковцев чтобы ему сделаться председателем.
      {503} Я должен сказать, что Коковцев из этих 3 кандидатов является, как деятель, более серьезным, но, что касается интриг, то он этим двум последним не уступит, а, может быть еще, в этом роде деятельности, посильнее их.
      Когда был назначен министром внутренних дел Макаров, то Крыжановский обиделся и не хотел оставаться товарищем министра внутренних дел. Крыжановский - человек менее солидный, нежели Макаров, и менее надежен, нежели Макаров. Я думаю, что он обладает значительно меньшим нравственным цензом, нежели Макаров. а, с другой стороны, он несколькими головами выше Макарова по знанию, таланту и уму. Крыжановский был собственно головою Столыпина и головою хитрою.
      Он заставлял Столыпина делать многие такие вещи, который бы сам, будучи министром внутренних дел, не сделал никогда. Между прочим, план действий после того, как Государственный Совет не утвердил проект Столыпина о введении земств в западных губерниях, был внушен Столыпину Крыжановским.
      Будучи все время при Столыпине и зная все государственные секреты этого безобразного полицейского времени, конечно, оставлять Крыжановского без удовлетворения было бы невозможно, а потому Крыжановский был назначен государственным секретарем, вместо Макарова.
      Затем было опубликовано 17-го сентября о назначении сенаторской ревизии Киевского охранного отделения, по случаю покушения на Столыпина. Ревизором был назначен сенатор Трусевич, который заведывал секретной полицией до Курлова.
      С этим Трусевичем я довольно близко познакомился в тот день, когда у меня была в доме обнаружена адская машина. Тогда он приезжал и очень интересовался этим делом, у меня завтракал, и я сразу понял, что Трусевич человек, которому доверять нельзя. Это тип полицейского сыщика провокатора.
      Курлов был уволен в отставку и вместо него заведующим полицией Российской Империи был назначен Золотарев - прокурор Новочеркасской Судебной Палаты.
      {504} Когда открылась Государственная Дума, то все ожидали, какое направление примет Коковцев, так как обществу было известно, что Коковцев, особенно в последние годы, не сходился со Столыпиным и поэтому во всех крупных вопросах был с ним в разногласии и оставался при особом мнении. Он оставался при особом мнении по поводу всех финляндских законопроектов Столыпина, самым безобразным образом нарушающих финляндскую конституцию.
      Он был против Столыпина по вопросу о введении земств в западных губерниях и по многим другим вопросами он явно показывал, что он совсем не согласен со Столыпиным с его псевдонационалистическим направлением.
      Все думали, что Коковцев обнаружит свое особое направление, не впадающее в безумные крайности Столыпина, при рассмотрении законов, внесенных еще Столыпиным, которые еще Дума не рассмотрела. Некоторые полагали даже, что Коковцев возьмет эти проекты обратно, но я, зная Коковцева, отлично понимал, что Коковцев протестовал против проектов Столыпина совсем не потому, что он не разделял эти проекты: потому, что Коковцев может и разделять и не разделять проекты, те или другие меры, сообразно обстоятельствам, и будет делать то, что он считает в данный момент для себя выгодным, раз он достиг цели, к которой отчасти стремился, хотя достиг по обстоятельствам, от него независящим и им непредвиденным, а именно встал на место Столыпина: он будет продолжать такую политику, какую пожелают наверху, а так как, с другой стороны, и Столыпин тоже вел такую политику, какую желали наверху, для того, чтобы не уйти со своего поста, то, следовательно, Коковцев будет делать то же самое, что делал Столыпин.
      Разница будет заключаться разве только в том, что Столыпин, ведя крайнюю политику, в смысл национализма, по указанию сверху, сам увлекался этим направлением и в пылу спора и борьбы прибавлял к этому направлению своего жара. Коковцев же своего жара прибавлять не будет, так как он более благоразумный, умный и знающий, сравнительно со Столыпиным, и будет стараться даже смягчить эти крайние направления, но постолько смягчить, посколько это возможно, дабы его не заподозрили наверху в его либерализме и дабы не лишиться, хотя на золотник, Высочайшего благоволения.
      Поэтому в Государственной Думе при первом же рассмотрении одного из законов по финляндскому делу, внесенных еще Столыпиным, по которому Коковцев, будучи только министром финансов, {505} был противоположного мнения, он явился в Государственную Думу, сказал, по обыкновению, длинную речь, - он говорит очень хорошо, очень длинно и очень любить говорить, так что его Московское купечество прозвало "граммофоном" - и суть этой речи заключалась, в сущности, в том, что направление политики не может меняться в зависимости от того, кто председатель совета; политика делается не министрами, а идет сверху; что когда он был только министром финансов, то мог и не соглашаться с направлением, которое вел Столыпин по указанию свыше, но раз он и министр финансов, и председатель совета министров, то, конечно, другого направления, кроме того, которого держался Столыпин, держаться не может и это так, с точки зрения Коковцева, естественно, что он удивляется, как могли подумать, что он может держаться какого бы то ни было другого направления кроме того, которого держался Столыпин.
      Таким образом в своих воспоминаниях я дошел до 1912 года. Временно я прекращаю свою работу.
      2 марта 1912 г.
      ( добавление; ldn-knigi:
      Из статьи
      http://www.vep.ru/Istory/CBR15-1.html.
      Из истории Банка России
      Государственный банк в период первой мировой войны (1914-1917 гг.)
      В результате интенсивного развития промышленности в конце XIX в. Россия вошла в пятерку экономически наиболее развитых стран мира и заняла достойное место среди европейских стран. Столыпинские преобразования и промышленный подъем 1909-1914 гг. способствовали дальнейшему экономическому росту царской России. Государственный банк принял самое активное участие в обеспечении этого роста.
      Период деятельности Государственного банка Российской империи в эпоху промышленного подъема 1909-1914 гг. был периодом наибольшего его приближения к статусу "банка банков" - подобно Банку Англии, Банку Франции или Рейхсбанку. В этот период он все больше отходил от непосредственного кредитования торговли и промышленности, в больших объемах кредитуя акционерные коммерческие банки, которые, в свою очередь, занимались непосредственным кредитованием российских фирм.
      Современники связывали эти изменения в государственной кредитной политике с деятельностью нового министра финансов В.Н. Коковцова (1), критически относившегося к некоторым мероприятиям С.Ю. Витте, в частности, к раздутому кредитованию промышленности и неуставным ссудам.
      Именно при В.Н. Коковцове кредиты главного банка империи в больших объемах выдавались акционерным коммерческим банкам. Государственный банк в это время выступал и в роли крупнейшего коммерческого банка по кредитованию хлебной торговли и других отраслей сельского хозяйства. Это обстоятельство дает основание говорить о двойственном характере деятельности главного банка империи в начале XX в.: с одной стороны, как "банк банков" он приближался по характеру своей деятельности к центральным банкам Европы, с другой стороны, оставаясь крупнейшим коммерческим банком в области кредитования сельскохозяйственного производства, он заметно отличался от них (2). В этом была сущность российской модели главного банка страны - последний не ограничивался эмиссионной деятельностью, а становился орудием широкой экономической политики правительства.
      1913 г. был годом экономического роста России, столь бурного, что даже скептически настроенные современники признавали "относительное экономическое и финансовое благополучие" (3). Итоги хозяйственного подъема 1909-1914 гг. впечатляли.
      За это время промышленное производство в России выросло в среднем на 67%. С 1909 по 1913 гг. добыча угля возросла на 41%, выплавка чугуна - на 61%, производство железа и стали - на 51,5%. За этот период образовались 579 акционерных обществ с капиталом в 903 млн. руб. (для сравнения: за 1901-1904 гг. было открыто 198 акционерных обществ с капиталом в 177 млн. руб.). Внешнеторговый баланс России имел устойчивое положительное сальдо: в 1909 г. - 521 млн. руб.; в 1913 г. - 146 млн. рублей (4). Это вело к росту золотого запаса страны и, следовательно, к упрочению курса национальной валюты.
      Таково было экономическое положение России к первой мировой войне. Известные российские экономисты, зная о конфронтации двух политических блоков Европы, не хотели верить в военный исход конфликта, подогреваемого борьбой интересов за передел мира. Так, доктор финансового права П.П. Мигулин в марте 1914 г. писал: "Мы не думаем, чтобы война была так близка. Для того чтобы взять на себя ответственность в грандиозном кровопролитии, вызываемом современной войной, культурные народы должны иметь слишком важный повод" (5).
      К моменту объявления войны России Германией и Австро-Венгрией хозяйственная жизнь страны, не подготовленная к резким переменам военного времени, развивалась как бы по инерции - с ускорением, заданным экономическим подъемом.
      Деятельность Государственного банка в первый военный год также шла "по накатанному пути" - открывались новые учреждения банка и учреждения мелкого кредита, больших объемов достигло кредитование народного хозяйства. Объемы учетно-ссудных операций в 1914 г. достигли отметки 5153,2 млн. рублей.
      Однако Россия, как и другие страны Европы, столкнулась с проблемой приспособления экономики к военным нуждам. По оценке современника, "мировой денежный рынок исчез, как и мировой товарный рынок, когда разорвались торговые сношения между странами и капиталы перестали переливаться свободно в соответствии с размерами учетного процента и потребностями торгового оборота... Но народное хозяйство и финансы сделались не только национальными. Они приняли военную окраску, приноровлены были к требованиям военного времени и к удовлетворению запросов государства прежде всего... Таким образом, деятельность банков направляется, с одной стороны, на финансирование государства в военных целях, с другой - на учредительство военного характера, на создание и развитие военной промышленности; с третьей - на прямое или косвенное расширенное участие в товарных операциях" (6).
      Государственный банк также был вынужден переориентировать свою деятельность. Происходило сокращение коммерческих операций банка с целью кредитования казны, постоянно нуждавшейся в денежных средствах для покрытия дефицитов военного времени. Уже в 1914 г. руководство Государственного банка обозначило три текущие задачи в деятельности своего учреждения: "снабжение войск и населения денежными знаками различных видов и достоинств", "помощь кредитным учреждениям, промышленности и торговле" и эвакуация собственных учреждений, находившихся в зоне военных действий (7).
      Специфика военного времени обусловила кредитование прежде всего оборонных отраслей. Оно осуществлялось как напрямую, так и опосредованно через кредитование казны и акционерных коммерческих банков.
      Акционерные коммерческие банки предъявляли повышенный спрос на кредиты еще накануне войны. Предчувствуя скорое начало военных действий, они желали "запастись" большим количеством денег на случай резкого повышения дисконта Государственного банка. Только за полмесяца перед началом войны, с 16 июля по 1 августа 1914 г., кредиты акционерным коммерческим банкам составили 385 млн. рублей (8).
      В первые месяцы войны в акционерных коммерческих банках повсеместное востребование вкладов приобрело массовый характер. Попытки исправить ситуацию установлением более высокого процента по вкладам не имели успеха. С закрытием фондовой биржи 16 июля 1914 г. банки лишались также возможности получать необходимые средства путем продажи части портфеля ценных бумаг.
      В Государственном банке и Кредитной канцелярии скопилось множество заявлений акционерных коммерческих банков с просьбами об открытии новых кредитов, увеличении или пролонгации существующих. Главный банк империи оперативно откликнулся на просьбы кредитных учреждений, многие банки были спасены от больших издержек и даже банкротства (9).
      Государственный банк оказал мощную поддержку акционерным коммерческим банкам и предприятиям, выполнявшим крупные заказы на оборону. Несмотря на закрытие фондовых бирж, котировки ценных бумаг акционерных коммерческих банков и металлургических заводов поддерживались на высоком уровне.
      Этот результат был достигнут благодаря продуманной политике Государственного банка, который в условиях усиленного предложения ценных бумаг старался покупать их по прежним ценам. Кроме того, главный банк империи на протяжении первых полутора лет войны продолжал политику усиленного кредитования банков и крупных фирм. Об этом говорят большие объемы учетно-ссудных операций, в 1914-1916 гг. державшиеся на уровне 5153,2-6261,7 млн. руб. - в 1,5-3 раза больше, чем в предвоенные годы. ; ldn-knigi)
      {509}
      ПРИЛОЖЕНИЯ
      КНЯЗЬ В. П. МЕЩЕРСКИЙ
      Из тех лиц, с которыми мне пришлось встретиться, когда я сделался министром путей сообщения, наиболее интересным лицом был князь Владимир Петрович Мещерский, так называемый Вово Мещерский, известный редактор-издатель не менее известного "Гражданина", хотя известность эта, как самого князя, так и "Гражданина", по моему мнению, более печальна, нежели почтенна.
      Я встречал этого князя Мещерского еще тогда, когда я служил на юго-западных железных дорогах; раза два, когда я бывал в Москве на железнодорожных съездах, я встретился с ним у Ивана Григорьевича Дервиза.
      Этот Иван Григорьевич Дервиз был председателем Правления Рязанско-Козловской железной дороги, брат того известного Павла Дервиза богача; он не имел состояния, но получая очень большое жалованье, жил в Москве довольно широко, был очень милый и очень умный человек. Я был с ним очень близко знаком. П. Дервиз был женат на княжне Марье Ивановн Козловской. Эта самая Марья Ивановна, после смерти Дервиза, вышла замуж за генерала Дукмасова, который несколько недель тому назад умер, будучи генералом от инфантерии и старшим членом военного совета.
      Так вот, я встречал Мещерского раза два у Дервиза; Дервиз был с ним на ты, так как по школе правоведения Мещерский был товарищем Дервиза. Я был очень удивлен, что встречался с Мещерским только в кабинете Дервиза, который был, как я уже сказал, с ним на ты, а в гостиной у Дервиза - Мещерский не бывал.
      Как-то раз я и спросил Марью Ивановну: знает ли она князя Мещерского?
      Она ответила: - Он бывший товарищ моего мужа, муж с ним на ты и когда Мещерский приезжает из Петербурга - он у него бывает, но я его не принимаю, так как это человек грязный. (Но не объяснила мне, в чем заключается его грязь.)
      {510} Когда я сделался директором департамента и переехал в Петербург, то я встретился с Мещерским как-то раза два летом в различных загородных садах, в летних театрах. Всякий раз Мещерский подходил ко мне, заговаривал, очевидно, желая со мною ближе познакомиться. Но я не имел никакого желания или влечения к этому знакомству, а потому наши разговоры так и кончались.
      Когда я сделался министром путей сообщения, то в числе служащих по этому министерству находился некий Колышко, чиновник особых поручений при министре путей сообщения. Из справки я увидел, что этот Колышко был прежде чиновником особых поручений у графа Толстого при министерстве внутренних дел.
      Вот, однажды как-то приехал ко мне Мещерский просит, чтобы я обратил внимание на этого Колышко, так как человек он очень способный...
      (Вообще приемы Мещерского были всегда удивительно сладки и подобострастны.)
      Я обратил внимание на Колышко и заметил, что действительно он человек очень бойкий, хорошо очень пишет. Оказалось, что он женат на княжне Оболенской. Был прежде офицером, чуть ли не уланом, вышел в отставку и вообще был, как я уже сказал, человек очень бойкий.
      Так как он состоял чиновником по особым поручениям у министра путей сообщения, а раньше был чиновником особых поручений у министра внутренних дел Толстого, то я о нем особых справок не наводил. Он мне понравился своею бойкостью, в особенности бойкостью своего пера.
      Затем князь Мещерский начал писать различные статьи о различных злоупотреблениях в ведомстве - в департаменте шоссейном и водяном, именно в округах путей сообщения. Я и сам знал, что в этих округах делается масса различных злоупотреблений; это делается и доныне; в настоящее время производится расследование о различных злоупотреблениях в Киевском округе путей сообщения.
      Мещерский тогда посоветовал мне, чтобы я дал возможность Колышко показать свои способности, чтобы я послал его произвести расследование в Могилевском округе путей сообщения. Я согласился на это и летом послал Колышко делать ревизию этого округа, а других чиновников послал делать ревизию других округов.
      Через несколько месяцев явился Колышко и привез расследование, из которого ясно обнаружилось, что в Могилевском округе путей сообщения делаются большие злоупотребления. Но одновременно {511} с этим, до меня начали доходить сведения, что хотя Колышко и хорошо производит расследования, но держит себя при этом по Хлестаковски, т. е. придает положению, которое он имеет в Петербурге, совсем несоответствующее значение; он играл роль человека, как будто бы имеющего большое влияние, одним словом изображал из себя очень важного петербургского чиновника, чего на самом деле, конечно, не было.
      По поводу этого расследования я решил уволить начальника округа путей сообщения, предать его суду. Вследствие этого я должен был обратиться в Сенат. Сенат не согласился со мною и сделал обратное постановление, главным образом потому, что против этого был директор департамента водяных и шоссейных сообщений Фадеев, который занимал это место до того времени, когда я сделался министром путей сообщения, а потом состоял сенатором. Вот он то и имел влияние на то, что Сенат не согласился на эту меру и мне отказал. Поэтому я должен был обратиться к Государю Императору. Государь Император принял решение вопреки мнению Сената, по которому этот начальник округа был предан суду.
      Я рассказываю эту историю только для того, чтобы объяснить, каким образом я ближе познакомился с Мещерским.
      Мещерский несколько раз приглашал меня на обеды, я у него были встречал там министра внутренних дел И. Н. Дурново, директора департамента министерства внутренних дел Кривошеина, - будущего министра путей сообщения, полковника Вендриха, Тертия Ивановича Филиппова и др. Затем и Мещерского я приглашал раза 2-3 к себе на обед.
      Вообще роль Мещерского мне была неясна и непонятна. Он издавал "Гражданин". "Гражданин" не имел большого числа читателей, хотя, тем не менее, он имел некоторое влияние в известном кругу; но меня удивляло: каким образом Мещерский издает этот "Гражданин", откуда он берет деньги?
      Как то раз, когда я уже сделался министром финансов, приезжает ко мне Дурново и говорит, что вот ежегодно испрашивается определенная сумма денег, а именно 80 тысяч, для редактора и издателя "Гражданина"и что деньги эти назначались из фонда на чрезвычайные надобности; что сумму эту испрашивал министр финансов и передавал ее в министерство внутренних дел, а министр внутренних дел вручал эту сумму Мещерскому. (Я припомнил тогда, что действительно, когда я был министром путей сообщения, то иногда у Вышнеградского я встречал между прочим и Мещерского.)
      {512} Далее Иван Николаевич Дурново сказал мне, что Государь Император находит, что подобного рода процедура, чтобы министр финансов докладывал Государю о выдаче денег "Гражданину", затем эти деньги вручались министру внутренних дел, а уже министр внутренних дел передавал бы их Мещерскому, совершенно излишня; что Государь сказал, что лучше, чтобы это прямо делал министр финансов. Причем Дурново прибавил, что он просил Государя вывести его из этого дела, так как вообще он в князе Мещерском разочаровался.
      В следующий доклад, я докладывал Государю Императору, что вот мне Иван Николаевич Дурново передал относительно Мещерского Его Высочайшее повеление.
      На это Государь Император мне ответил: что, действительно, Мещерскому, по его желанию, выдается 80 тысяч рублей на издание "Гражданина", что Он (Государь) хочет, чтобы это делал я, чтобы я сам непосредственно вручал эти деньги Мещерскому.
      Конечно, это приказание Государя я принял к исполнению, и меня крайне заинтересовала личность Мещерского. Что такое Мещерский и почему к нему такие отношения Государя?
      По этому поводу я говорил и с графом Воронцовым-Дашковым, и с Победоносцевым.
      Граф Воронцов-Дашков сказал мне, что Мещерский это такой господин, с которым он не желает знаться и которому он руки не подает.
      Победоносцев сказал мне, что Мещерский просто негодяй, такой грязный человек, с которым он также не желает знаться, хотя знает он его очень хорошо, знает его еще с молодости. И вот он рассказал мне, что такое представляет из себя Мещерский.
      Мещерский из отличной семьи князей Мещерских; отец его, князь Мещерский был женат на дочери известного историка Карамзина, что и дает повод князю Мещерскому постоянно говорить о том, что он внук Карамзина. Вообще, по рождению Мещерский из хорошего общества и вследствие того, что Карамзин имел известную близость к Царской семье, он, Мещерский, был в числе тех двух-трех молодых людей, которые, как сверстники Цесаревича Николая Александровича, были выбраны для того, чтобы постоянно играть и заниматься с Цесаревичем. Потом, когда Цесаревич делал путешествие по России, то Мещерский, а затем еще и другой молодой человек, сопровождали его.
      {513} Вместе с Цесаревичем Николаем Александровичем ездили, в качестве преподавателя, Константин Петрович Победоносцев и Борис Николаевич Чичерин. (Победоносцев - будущий известный государственный деятель, - тогда он был только профессором, - и Чичерин, тоже будущий известный профессор, а потом московский городской голова.) Таким образом, Константин Петрович знал Мещерского еще совсем молодым человеком. Тогда я понял, почему Победоносцев говорил, что он знает Мещерского еще с молодости и знает, что он грязный человек, человек, которому ни в коем случае не следует доверяться. Помню, он тогда прибавил: "Вот вы увидите, если вы будете оказывать ему какую-нибудь ласку, увидите, как он вам за это отплатит".
      Затем он мне объяснил, почему так относился к Мещерскому Император Александр III.
      Император Александр III, если употребить институтское выражение, обожал своего брата Цесаревича Николая. Когда Цесаревич Николай умер, то все, что окружало его брата, все ему было дорого. Поэтому Император Александр III считал как будто бы своим нравственным долгом тем лицам, с которыми был дружен и близок Цесаревич Николай, с своей стороны оказывать точно также дружбу, внимание и привязанность. Таким образом понятно, что Император Александр III перенес свое внимание и на князя Мещерского, тем более, что он встречал Мещерского тогда, когда Мещерский состоял при его старшем брате, как ровесник, для занятий и для игр, т. е. он встречался с ним тогда, и близость эта явилась можно сказать с юношеских лет. Итак, мне стало понятно, почему Император Александр III так относился к Мещерскому; с одной стороны, он относился к нему так, во внимание к памяти Цесаревича Николая, а с другой стороны по самому характеру своему, - Александр III был очень тверд в своих привязанностях. Но тем не менее, Мещерский бывал у Александра III чрезвычайно редко, и, если можно так выразиться, ходил с заднего хода, и у Александра III, как у Императора, и у Его семейства никогда не бывал. Мне показалось это интересным: почему это происходит?
      Тогда мне объяснили, что когда Император Александр III был еще Цесаревичем, то Мещерский бывал у него, как у хорошего знакомого; тогда же он встречался с графом Воронцовым-Дашковым, который был тогда (молодым человеком) адъютантом при будущем Императоре Александре III. Но Мещерский держал себя так, что это коробило Цесаревну Марию Феодоровну и поэтому Мария {514} Феодоровна, после некоторых его выходок, сказала, что она не желает, чтобы Мещерский переступал порог ее жилища, причем назвала его негодяем. Вследствие этого Мещерский не был принимаем Императором, как человек, с которым он знаком, а был принимаем, так сказать, более или менее с заднего крыльца.
      Но Мещерский человек, умеющий очень подделываться; кроме того, нужно признать, что Мещерский обладает хорошим литературным, публицистическим талантом, даже можно сказать, выдающимся талантом, и так как он писал статьи в тон Императору Александру III-му, то естественно, что Император до известной степени ценил его публицистическую деятельность. Кроме того, никто не умел так клянчить и унижаться, как князь Мещерский, и этим постоянным клянченьем и жалобами на свою трудную жизнь он достиг того, что Государь решил выдавать ему, ежегодно, на издание "Гражданина" сумму в 80 тысяч рублей, которую я, будучи министром финансов, в течение двух лет выдавал ему до смерти Александра III, а раньше, как я уже объяснил, сумма эта выдавалась Вышнеградским министру внутренних дел для передачи Мещерскому.
      При этом я заметил, что "Гражданин", где только мог, лягал графа Воронцова-Дашкова, но лягал так, чтобы не очень форсировать Императора Александра III. Тоже самое было и относительно Победоносцева. Что же касается И. Н. Дурново, то прежде "Гражданин" его очень восхвалял, но после того, как Дурново отказался быть посредником по передаче денег Мещерскому, "Гражданин" начал страшно ругать и Дурново.
      Итак, Государь Император приказал мне непосредственно передавать Мещерскому деньги на издание "Гражданина". Таким образом, в течение двух лет я передавал ему по 80 тыс. руб. в год (в 1892 и 1893 гг.). Всякий раз выдача эта была оформлена моим особым всеподданнейшим докладом, причем деньги эти передавал директор департамента казначейства.
      Такое положение, в которое я был поставлен по отношению к Мещерскому, побудило его особенно искать сближения со мною; поэтому он всячески за мною ухаживали с другой стороны, что вполне естественно, это дало мне возможность еще более узнать Мещерского.
      Я убедился, что Император Александр III почти никогда не видал Мещерского, но Мещерский аккуратно делал ему разные сообщения, т. е. посылал ему нечто в роде своего дневника, в котором писал обо всех выдающихся политических событиях. С своей стороны, Император иногда тоже писал Мещерскому.
      {515} Нужно знать привязчивость князя Мещерского и уменье его влезть в душу, чтобы не удивляться тем отношениям, которые установились между ним и Императором Александром III. Такие отношения между Мещерским и Императором Александром III установились, как я уже говорил, в виду того случайного положения, которое занял Meщерский в сердце Императора Александра III, вследствие воспоминаний Императора о своем умершем старшем брате Цесаревиче Николае.
      Как я уже говорил, Мещерский бывал очень редко у Императора, и бывал, если можно так выразиться с заднего крыльца; причем он продолжал себя вести таким образом, что еще больше вооружил против себя Императрицу. С ним происходили постоянные скандалы. Один из скандалов был таков, что выплыл наружу - это именно, так называемая, история с трубачем. История эта такого рода: