{487} 18 марта последовало смещение Воеводского с поста морского министра и назначение его членом Государственного Совета; вместо Воеводского был назначен Его Величеством адмирал Григорович, - бывший товарищ Воеводского.
      Григорович ныне пользуется большим расположением Государя императора; насколько он оправдывает расположение Его Величества - это мы увидим в будущем.
      Пока же носятся такие слухи: что Григорович человек толковый, знающий, впрочем, достаточно переговорить несколько слов с Воеводским и с Григоровичем, чтобы видеть разницу между тем и другим: второй - человек серьезный, а первого - серьезным человеком считать трудно.
      Затем, говорят, что, будто бы, Григорович ведет все дело весьма рискованно, что Все его обещания и проекты в конце концов не будут выполнены, что между прочим, теперь в морском министерстве водворилось такое взяточничество, какого прежде никогда не было, - но все это пока одни разговоры.
      Вследствие отказа Гучкова от звания председателя Государственной Думы, 22-го марта последовало избрание другого председателя - Родзянко, человека не глупого, довольно толкового; но все-таки главное качество Родзянки заключается не в его уме, а в голосе, - у него отличный бас.
      2-го мая последовало назначение обер-прокурором Святейшего Синода Саблера и увольнение от этой должности Лукьянова. Я нахожу это назначение правильным, ибо все те обер-прокуроры, которые были после Победоносцева впредь до Саблера, были, собственно говоря, в церковных делах дилетантами, а поэтому не водворив новых начал в русской православной церкви, которые были намечены комитетом министров при рассмотрении указа 12 декабря 1904 года, вместе с тем не могли иметь никакого влияния на текущую жизнь и текущие церковные дела, по той простой причине, что они не знали ни лиц, ни дел.
      Я находил назначение Саблера правильным, потому, что во всяком случае, Саблер был товарищем обер-прокурора Святейшего Синода при Победоносцеве, служил очень долго в Святейшем Синоде и несомненно знает во всех деталях дела всех церковных учреждений. Что касается принципиальных взглядов Саблера, то мне {488} представляется, что он является таким же лицом, каким являются и все другие министры, т. е. такие государственные деятели, которые всегда идут более или менее по ветру.
      Может быть, косвенно, я несколько повлиял на назначение Саблера, потому что за несколько месяцев до его назначения, - месяца за l1/2 - 2, - я говорил о Саблере очень подробно с одним из весьма почтенных иерархов, который ни в какие политические дела, ни в какие политические интриги не вмешивался, который был далек от Иоанна Кронштадтского, Гермогена, Иллиодора и Распутина и проч. Я высказывал ему мое мнение, что, может быть, при настоящем положении вещей, всего было бы лучше, если бы обер-прокурором был сделан Саблер, а затем, мне сделалось известно, что этот почтенный иерарх проводил эту мысль от себя в Царском Селе.
      В начале мая 1911 года приезжал в Царское Село наследник германского престола Фридрих с супругой, затем Эмир Бухарский, а потом сиамский принц Чакрабон.
      Наследного принца я встречал ранее в Петербург, где лично с ним познакомился. В этот приезд я его встретил у германского посла во время раута и концерта. На этом рауте было много публики, и я с принцем не говорил, так как он ко мне не подошел, а я к нему подходить не хотел. Была ли это случайность или это объясняется иначе - я этого сказать не могу.
      2-го июня в Кронштадт прибыла эскадра Северо-Американских Соединенных Штатов, но эскадра была принята довольно сдержанно.
      23-го июня умерла Великая Княгиня Александра Иосифовна, которая очень долго болела и была весьма стара. Александра Иосифовна - супруга Великого Князя Константина Николаевича, который умер уже в пожилых летах, в начале царствования Императора Александра III.
      2-го июля Их Величества отбыли в шхеры и 27-го возвратились, причем был смотр в Высочайшем присутствии, так называемых потешных.
      В то время была мода на потешных, вероятно, потому, что полагали, что этими мальчиками, играющими в военных, подымают патриотический, национальный дух. Этому делу придавали государственное значение, почему смотр потешных производил Государь Император; вообще это было обставлено с особой торжественностью. Но, конечно, это потешное дело так и осталось - потешным, но не для детей, а для взрослых.
      19-го августа в Петербург приезжал Сербский король Петр с наследником, а 27 августа Его Величество отбыл в Киев на открытие в Высочайшем присутствии в Киеве памятника Императору Александру II.
      Я же в мае месяце поехал за границу и вернулся из за границы только в начале декабря.
      Во Франкфурте мне делали две довольно серьезных операции, причем первая операция производилась под хлороформом. Я лежал под хлороформом 11/2 часа.
      На эту операцию я решился потому, что тамошние профессора, которым я вполне верю, сказали мне, что эта операция необходима, ибо у меня постоянно будут воспаляться те или другие части головы, - а я, как раз, предыдущей зимой первый раз пролежал некоторое время в постели и не выходил из дома, вследствие воспаления среднего уха, сопровождавшегося большой болью. И вот, во Франкфурте профессора мне сказали, что если я не сделаю операцию, то у меня постоянно будут происходить те или другие воспаления и, в конце концов, я все же должен буду сделать эту операцию; пока я еще настолько силен, что под хлороформом могу выдержать эту трудную операцию, но, что через несколько лет, вследствие моего возраста, может быть, я уж не буду в состоянии выдержать подобной операции.
      Поэтому я решился сейчас же сделать операцию.
      После этой первой, очень большой операции, я через месяц сделал вторую, менее важную. Следы этой операции я чувствую до настоящего времени, так как в некоторых местах лица еще не вернулась чувствительность.
      В августе месяце я был в Биаррице у моей дочери.
      {490} Ход событий за последние годы открыл для меня с очевидностью последствия режима Столыпина. Для меня было ясно, что Столыпин вооружил своими произвольными, жестокими и обманчивыми действиями миллионы людей; никогда прежде ни один из государственных деятелей, погибших от руки революционеров, не имел и сотой части того количества врагов, которых нажил Столыпин. Независимо от сего он потерял уважение всех мало-мальски порядочных людей.
      При таком положении вещей для меня было ясно, что со Столыпиным произойдет какая либо катастрофа и он погибнет, - раз он упрямо, во что бы то ни стало желает держаться своего положения ради различных выгод и почета.
      Столыпин вооружил против себя не только революционеров и анархистов, т. е. лиц, которые желают беспорядков, но миллионы инородцев; он даже сумел своею двойственною политикою вооружить против себя черносотенцев, после того, как эти черносотенцы первые два года его министерства были его главною опорою.
      Брат Столыпина, через два года после вступления Столыпина на пост председателя совета министров, с особенным цинизмом заявил в "Новом Времени", что подобно известному выражению Шекспира: "Мавр уходи, ты мне больше не нужен", и его брат также сказал черносотенным организациям, которые были его верными слугами: "уходите, вы мне больше не нужны".
      Благодаря этой атмосфере, для всякого, мало-мальски благоразумного человека, было совершенно очевидно, что Столыпин, уцепившись за свое место, на этом месте и погибнет.
      Я был настолько в этом уверен, что когда у меня в Биаррице был Диллон, известный английский корреспондент, который очень часто, по целым месяцам, живет в России - и спросил мое мнение о положении вещей, - я ему говорил, что я глубоко убежден в том, что со Столыпиным произойдет какая-нибудь катастрофа, которая несколько изменит положение вещей.
      Действительно, 1 сентября в Киеве, при исключительно театральной обстановке, произошло покушение на жизнь Столыпина (В день получения известия о ранении Столыпина гр. Витте вписал в свои заметки следующие слова:
      2 сентября 1911 года. Вчера в Киеве тяжко ранен Столыпин. Таким образом, открывается 3-е действие после 17 октября. Первое действие - мое министерство, второе - столыпинское.).
      {491} Был торжественный спектакль в присутствии Его Величества и его августейших дочерей. На этом спектакль была масса знати, все министры. В Столыпина произвел выстрел агент охранного отделения, который, - как это ныне говорят газеты, - был революционер анархист. Он произвел выстрел в Столыпина из браунинга в присутствии Государя Императора. Через несколько дней вследствие полученной раны Столыпин умер.
      Конечно, это убийство само по себе возмутительно и не может быть оправдано с точки зрения человеческой, но если оно не может быть оправдано, то оно может быть понятно.
      Всякие убийства, с точки зрения человеческих, нравственных принципов не могут быть оправданы, тем не менее, убийства во всех видах постоянно производятся; многие из этих убийств производятся лицами власть имущими. Так, между тысячами и тысячами людей, которые были казнены во время премьерства Столыпина, десятки, а может быть сотни людей были казнены совершенно зря, - иначе говоря эти люди были убиты властью, которую Столыпин держал в своих руках.
      Великий Наполеон сказал: "У государственного человека сердце должно быть в голове", к сожалению, у Столыпина нигде не было сердца - ни в груди, ни в голове.
      Убийство Столыпина омрачило все празднества в Киеве. Начерченная программа этих празднеств была исполнена наскоро. Его Величество, побывав в Чернигове, уехал в Крым, где пробыл до поздней осени, - Он вернулся в Петербург после 6-го декабря.
      Убийство председателя совета министров Столыпина может быть не имело бы места, если бы в свое время не вмешались в дела, совсем до них не касающаяся, Великие Князья. Ибо после того, как Государственный Совет отклонил проект Столыпина о введении земства в западных губерниях, в той форме, в какой этот проект прошел в Государственной Думе, когда вследствие этого отклонения Столыпин подал в отставку и поставил Его Величеству своего рода ультиматум о том, чтобы вопреки основным законам распустить Государственную Думу и Государственный Совет и ввести земство в западных губерниях по ст. 87-й, затем вырвал из Государственного Совета некоторых членов оного, которых Столыпин признавал за своих врагов, - если бы, говорю я, после того, как он подал этот ультиматум и заявил, что в противном {492} случае он уйдет в отставку, Великие Князья не вмешались в дело, то я знаю, что дело кончилось бы следующим образом: Государь Император, конечно, этого ультиматума не принял бы, а преспокойно сказал бы Столыпину, что если он считает нужным уйти в отставку, то пускай уходить; наверное Столыпин вышел бы в отставку и был бы жив и в настоящее время и может быть со временем мог бы еще играть какую-нибудь роль в государственном правлении.
      Но Великие Князья в этом случае вмешались в дело, - в особенности два злополучные Великие Князья Александр и Николай Михайловичи и, главным образом, под их влиянием было принято другое решение: был принят невозможный ультиматум Столыпина, невозможный в том смысле, что он совершенно противоречит нашим основным законам и является актом величайшего произвола. Все это кончилось тем, что бедный этот Столыпин так запутался, что и погиб в Киеве от руки охранника.
      Могут сказать, что это - случайность, что этой случайности могло бы и не быть. Я со своей стороны думаю, что это не есть случайность; что при том режиме, который водворил Столыпин - так или иначе - а дело должно было кончиться его гибелью.
      Это могло случиться немного ранее, немного позже, не от руки еврея Багрова, а от руки кого-нибудь другого, - но все таки все вероятности говорили за то, что это так кончится. Но тем не менее, если даже считать, что убийство Столыпина было простой случайностью, то все таки факт остается фактом.
      Если бы за несколько месяцев до его смерти, когда он подал в отставку, вследствие непринятия Государственным Советом проекта введения земства в западных губерниях, он ушел и Великие Князья не вмешались в дело, до них не касающееся, то уйдя в отставку, Столыпин несомненно остался бы жив, потому что все те, кто считали, что в деятельности Столыпина есть масса вреда, бросили бы мысль об его насильственном уничтожении, так как раз он вышел бы в отставку, то не мог бы уже более наносить никакого вреда.
      После убийства Столыпина со стороны некоторых политических партий последовало мусирование значения этого убийства. Под влиянием этого мусирования, Его Величество оказал целый ряд милостей жене Столыпина. Причем супруга Столыпина вела себя со свойственною ей бестактностью.
      Узнав, что муж ее ранен, она приехала в Киев и, как мне рассказывал В. Н. Коковцев, она сказала Государю очень глупую {493} фразу. Когда Государь вошел в комнату, где уже лежал труп Столыпина, она, как истукан, шагами военного подошла к Государю и сказала: "Ваше Величество, Сусанины еще не перевелись в России", - затем сделала несколько шагов задним ходом и стала на свое место.
      Ее театральная походка сопровождалась глупой театральной фразой, ибо я нисколько не сомневаюсь, что Столыпин, - если бы он не был председателем совета министров и жизнь Государя была бы в опасности, причем от него зависело бы спасти жизнь Государю - Столыпин поступил бы так же, как Сусанин, но так поступили бы десятки и десятки тысяч верноподданных Его Величества, которые чтут в лице Государя не Николая Александровича, но принцип русского царя, тот принцип, при влиятельном значении которого создалась Великая Россия.
      Столыпин был человеком с большим темпераментом, человеком храбрым и пока ум и душа его не помутились властью - он был человеком честным.
      Но в данном случае Столыпин погиб не как Сусанин, а как погибали и погибают сотни государственных деятелей, которые употребляют данную им власть не на пользу государства и народа, но в пользу своего личного положения, - а применительно к Столыпину надо сказать: в пользу не столько своего личного положения, как в пользу положения своих многочисленных родственников, из которых многие представляют собою лиц далеко не первой пробы.
      Супруга Столыпина вела себя так же бестактно и во время похорон.
      Под влиянием шумихи, поднятой националистами и приверженцами Столыпина, появился целый ряд статей, в которых говорилось, что исчезновение Столыпина составляет громадное бедствие для России, а вслед затем была открыта подписка на различные памятники, которые чуть ли не по всей России должны быть поставлены в память Столыпина.
      Но, конечно, эта совершенно искусственная шумиха скоро улеглась, не прошло еще и полгода, а настроение в России по отношению к Столыпину совершенно изменилось - Россия оценила его по достоинству.
      Будучи председателем совета министров, своим темпераментом, своею храбростью Столыпин принес некоторую дозу пользы, но если эту пользу сравнить с тем вредом, который он нанес - то польза эта окажется микроскопической.
      {494} В своем беспутном управлении Столыпин не придерживался никаких принципов, он развратил Poccию, окончательно развратил русскую администрацию, совершенно уничтожил самостоятельность суда и около себя, в качестве министра юстиции, он держал такого лицемерного и беспринципного человека - как Щегловитова. Столыпин развратил прессу, развратил многие слои общества, наконец, он развратил и уничтожил всякое достоинство Государственной Думы, обратив ее в свой департамент.
      Я не сомневаюсь в том, что то, на что я указываю, будет впоследствии указано с большею обстоятельностью, с большим хладнокровием, когда этот смрад произвола, от страха доносов и наказаний, в котором живет в настоящее время Россия, несколько уничтожится и будет водворена в стране не на словах, а на деле законность, т. е. то, что именуется правовым порядком.
      Кстати, я слышал из достоверных источников, что Государь не мог простить Столыпину того издевательства, которое он над Ним совершил, представив Ему свою отставку вместе с кондициями, и хотя тогда Его Величество эти кондиции принял и отставку вернул, но еще перед выездом в Киев на одном из докладов Государь, по окончании доклада перед уходом Столыпина, сказал ему:
      - А для вас, Петр Аркадьевич, Я готовлю другое назначение.
      Эта фраза весьма поразила Столыпина. Какое это было назначение - я не знаю. Одни говорят: посла, а другие говорят будто бы наместника на Кавказ.
      Во всяком случае Столыпин, воспользовавшись открытием памятника Александра II, хотел устроить себе в Киеве громадное торжество.
      Конечно, перед этим торжеством в газетах появились провокационные слухи, что в Киеве Столыпин получит "графа".
      Затем, земские учреждения, введенные по ст. 87, должны были благодарить Его Величество за те благодеяния, которые им сделаны, - подразумевая, что эти благодеяния были сделаны именно им, Столыпиным, и совсем забывая, что они были сделаны с полным нарушением и издевательством над основными законами и над конституцией.
      Вообще Столыпин любил театральные жесты, громкие фразы, соответственно своей натуре он и погиб в совершенно исключительной театральной обстановке, а именно: в театре на торжественном представлении, в присутствии Государя и целой массы сановников.
      {495} Конечно, после смерти Столыпина его приверженцы начали говорить о том, что Столыпин погиб по вине директора департамента полиции, командующего жандармами; что будто бы секретная полиция и начальство этой полиции сделали ряд непростительных промахов.
      Все это может быть и так, но только те, которые это говорят, забывают то, что Столыпин был главою, начальством всей русской полиции, - все ему были подчинены, а поэтому в том, что случилось, виноват прежде всего он сам.
      Я не только не возражаю, но вполне согласен с тем, что наша полиция, а в особенности секретная, при Столыпине совершенно была дезорганизована и совершенно деморализована, о чем я имел случай говорить ранее.
      Но кто же в этом был виноват? Виноват сам Столыпин: он был министром внутренних дел, он был главою всей полиции. Все назначения, более или менее важные, кем были сделаны? Им были сделаны. Вот, если бы Столыпин был председателем совета министров и, положим, министром финансов, - в каком положении находится Владимир Николаевич Коковцев, - или же он был бы председателем совета министров, не имея никакого министерства, - в каком положении был я, - если бы тогда совершилось убийство, то можно было бы сказать, что в этом виноваты одинаково министр внутренних дел и начальник полиции. Но ведь те, которые винят полицию - прежде всего винят самого покойника.
      С этой точки зрения, если в погибели Столыпина виновата исключительно полиция, то, значит, виноват прежде всего сам покойник. Значить, Столыпин погиб из-за самого себя, вследствие того, что он взялся вести такое дело, о котором не имел никакого понятия, и вел его притом с такой смелостью, которая присуща деятелям, не имеющим сознания опасности, и тем взрослым людям, которых Бог обидел, лишив их того аппарата, который служит людям для того, чтобы уметь оценивать и понимать свои поступки.
      Когда умер Столыпин, то почти одновременно вернулся из поездки на Дальний Восток его сателлит Гучков. Хотя, уезжая на Дальний Восток, он говорил, что он отрекается от политики Столыпина, но, возвратившись и после события со Столыпиным, он сообразил, что ему и его партии выгоднее совершать возможно более громкую тризну по поводу смерти Столыпина, для того, чтобы {496} пропагандировать для будущих выборов в Государственную Думу, предстоящих через несколько месяцев, как себя, так и свою партию 17-го октября.
      Поэтому он в собрании адептов партии 17-го октября сказал речь о величии покойника Столыпина и в этой речи без всякого особого повода задел меня. Эта речь появилась в хронике "Нового Времени" 15-го сентября 1911 года. Так как эта речь содержала многие явные несоответствия истине, то после появления этой речи, на следующий день появилась в "Новом Времени" краткая заметка, в которой говорилось, что Гучков просит заявить о том, что в этой хронике многое изложено не совсем верно. Но помещение отчета речи в хронике "Нового Времени" сделало уже надлежащее впечатление, а поэтому эту заметку нельзя было иначе рассматривать, как хитроумную отговорку.
      Речь Гучкова вызвала, с моей стороны, напечатание в "Новом Времени", от 25-го сентября, объяснения. Мое объяснение вызвало письмо Гучкова, напечатанное 27 сентября в "Новом Времени", и это письмо вызвало мой ответ. Ответ этот должен был появиться в "Новом Времени" и "Новое Время" приняло и обещало на следующий день напечатать, но на следующий день заявило моему секретарю, что оно желает, чтобы из моего ответа были выкинуты многие места, на что мой секретарь не согласился, согласно данной ему мною инструкции из Биаррица.
      Письмо это было напечатано одновременно в "Речи", "Русском Слов" и других газетах. Bcе эти документы, как представляющие известный интерес, характеризующие взгляд на управление Столыпина, помещены мною ниже сего. {497}
      ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
      КОКОВЦЕВ - ПРЕМЬЕР-МИНИСТР
      После покушения на Столыпина обязанности председателя совета министров были возложены на Коковцева, а обязанности министра внутренних дел на Крыжановского. Государь, как я говорил, уже в то время, когда Столыпин лежал раненый, но еще не умер, ездил в Чернигов поклониться тамошним мощам. Когда он вернулся, то Столыпин уже умер. На другой день Государь отбыл в Севастополь и, ранее своего отбытия, назначил окончательно Коковцева председателем совета министров.
      Что в это время, со дня покушения на Столыпина до его смерти в течение 4 дней, происходило, можно в некоторой степени судить по следующему. Когда я был в Биаррице, то за несколько недель до поездки Государя в Киев я получил от некоего Сазонова письмо, которое мне было прислано не обыкновенным порядком, а через оказию.
      Сазонов в настоящую минуту издает газету "Голос Земли". Я его знаю очень давно, но он всегда во мне не внушал доверия, а потому я с ним виделся очень редко и старался не допускать его ко мне. Познакомился я с ним, когда я ездил с Вышнеградским в Среднюю Азию. Когда он там появился, вел довольно крайние разговоры, но ведя крайние разговоры в смысле левизны, он тем не менее старался ухаживать за Вышнеградским и за мною, а также старался приблизиться к Великому Князю Николаю Константиновичу, который в то время жил в Средней Азии, находясь в опале.
      Вместе с тем Сазонов, будучи ненормальным, допускал действия, прямо преследуемые уголовным законом. Он написал несколько книг, причем являлся ярым проповедником общинного {498} устройства. Затем он начал издавать в Петербурге газету "Россия"и на издание этой газеты ему дали средства некоторые московские промышленники; добыл эти деньги некий Альберт.
      Альберт этот был еврейского происхождения и был поставлен на Путиловский завод москвичами, главным образом Мамонтовым. В этой газет "Россия" участвовали довольно известные публицисты: как то - Дорошевич, известный фельетонист, который ныне пишет в "Русском Слове", Амфитеатров, находящейся ныне заграницей, куда он бежал, после того, как написал в "Poccии" известный фельетон "Семейство Обмановых", в котором он, в своеобразной окраске, описывает последнее поколение Царствующего Дома Романовых.
      Газета "Россия" была крайне левого направления. За этот фельетон газета была закрыта, автор фельетона, Амфитеатров, бежал заграницу, где живет и по настоящее время, хотя оттуда пишет в некоторые русские газеты; Сазонов был сослан во Псков, но в скором времени он оттуда выбрался; одно время он был вхож к Плеве. Во времена с 1903-1905 годов он участвовал в различных левых газетах и после 17-го октября почел для себя выгодным примкнуть к союзникам, т. е. к Союзу Русского Народа, перезнакомился с Дубровиным, Пуришкевичем и проч. В молодости он, как говорят, был очень близок к Желябову, убийце Императора Александра II.
      Когда в 1906 году я вернулся из заграницы, то он как то был у меня, прося оказать ему содействие, дабы митрополит Антоний разрешил ему жениться на теперешней жене, так как имелись какие-то препятствия к этому браку. Я в этом отношении оказал ему содействие.
      Тогда Сазонов, между прочим, мне сказал, что вот он, из разговоров со мной, убедился, что я предан Государю, а что после того, когда я покинул пост председателя совета министров, то он в этом сомневался и даже был одним из тех, которые хотели меня убить.
      По мер того, как на верху кучка союзников приобретала все большую и большую силу, он все более и более к ним примыкал, вследствие этого он постепенно начал устраивать свои дела: так попал в гласные Думы, потому что поступил в услужение {499} стародумской партии и теперешнему городскому голове Глазунову, но, по-видимому, он все никак не мог хватить какой-нибудь денежный куш.
      Для этой цели он сблизился с неким Мигулиным (См. главу XL.), профессором-фельетонистом, профессором финансового права, человеком крайне расплывчатой нравственности и убеждений. Сила этого Мигулина и карьера заключается в том, что он женат на дочери профессора Харьковского Университета Алексеенко, который был одно время попечителем учебного округа, а теперь председателем финансовой комиссии Государственной Думы, коей он состоит членом.
      Когда крайние реакционеры перестали быть новинкой, и союзники, в значительной степени, потеряли свое влияние и силу, то он начал приближаться к тем лицам духовного звания, или занимающимся духовными проповедями - как архиепископ Гермоген, иеромонах Иллиодор и старец Распутин; в особенности он очень подружился с последним. Распутин останавливался у него на квартире и, когда приезжает в Петербург, живет у него на квартире, поэтому некоторые дамы великосветского общества, которые ездят к Распутину, у него бывают на квартире. В конце концов, он создал себе особое отношение к Распутину, нечто вроде аналогичного с содержателем музея, показывающего заморские чудовища.
      Так как эти господа имели значительное влияние, а в особенности последний, то он и упер свое благосостояние на этом влиянии. Всюду он ходил, показывая Распутина; в разговорах уверял, что он имеет особую силу и особое влияние через Распутина, имел случай доказать это влияние и в результате добился следующего: он начал издавать журнал еженедельный "Экономист", журнал чрезвычайно посредственный, в котором участвуют Алексеенко и Мигулин.
      Журнал этот занимался постоянным нападением на министра финансов Коковцева. Коковцев, который очень чувствителен к этим нападкам, принял меры, чтобы нападки эти прекратились и дал "Экономисту" прямые и косвенные субсидии в вид объявлений, которыми этот журнал, очень мало читаемый, держится и в настоящее время. С тех пор, "Экономист" в каждой своей статье прославляет финансовые таланты Коковцева, но, конечно, Коковцев не мог купить влияния Сазонова, а, следовательно, и Распутина, такой малой {500} подачкой; потребовались большие а поэтому Сазонов и Мигулин представили проект хлебного банка, который будто бы имеет целью устранить железнодорожные залежи, происходящие после урожая.
      Министерство финансов, конечно, такого устава другим бы лицам не дало, но ему сейчас же дало. Но устроить хлебный банк не удалось: все банкиры и спекулянты, которые с удовольствием устроили бы банк, говорили, что нам нужен устав обыкновенного банка, а не хлебного, потому что хлебный банк, это есть затея мертворожденная.
      Тогда министерство финансов сейчас же переменило Сазонову устав из хлебного банка в английский банк. Они устав этого банка продали, кажется за 250 тыс. руб. Эту сумму поделили между собой Мигулин и Сазонов и, насколько мне известно, часть этой суммы досталась и Алексеенко. Сазонов решил на часть этой суммы устроить газету, на устройство этой газеты, которая имеет в виду восхвалять Коковцева, потребовал новых подачек от министерства финансов, и директор кредитной канцелярии как то позвал к себе директоров банка и высказал, что министр финансов очень желал бы, чтобы они помогли устроить газету Сазонову. Они сделали между собой подписку и дали кроме того сумму около 100 тыс. руб.
      Всего этого Сазонов добился шантажом. Он вынудил Коковцева сделать все это для того, чтобы он был за него, а не против него, а стращал он, Сазонов, своим громадным влиянием в Царском через Распутина. Таким образом создалась теперешняя газета "Голос Земли", которая держится прогрессивного направления. Там участвуют многие лица в роде профессора Ходского, но эти лица сделаны из такого же нравственного теста, как и Сазонов, т. е. в конце концов шантажируют печатным словом.
      Как это ни удивительно, но несомненно, что Сазонов имел значительное косвенное влияние, держа в руках Распутина, а Распутин в свою очередь имел (имеет ли теперь, не знаю) громадное влияние в Царском.
      Вот этот Сазонов так в конце июля или августа месяца и написал мне письмо, в котором он просит моего содействия: не могу ли я уговорить некоторых банкиров дать ему денег на газету, но главным образом цель его письма, которую он излагает, заключалась в следующем: он мне сообщал, что судьба Столыпина спета, что Государь твердо решил от него избавиться и не позже, {501} как после торжеств в Киеве; что Государь остановился для назначения министром внутренних дел на Хвостове, Нижегородском губернаторе. Затем идет различная похвальба Хвостова и его родичей и говорится, что они, т. е. Сазонов с Распутиным, едут в Нижний окончательно переговорить по этому предмету с Хвостовым, но что у них есть только одно сомнение - это, что Хвостов молод и едва ли он сможет заменить Столыпина, в качестве председателя совета, но что он будет только прекрасный министр внутренних дел, а затем закидывается удочка в виде вопроса, не соглашусь ли я занять место председателя совета министров, дабы дать авторитетность новому министерству.
      Насколько это предложение было искренне, я не знаю. Я на это тоже через оказию ответил Сазонову: что я получил его письмо и остался в недоумении кто из нас сумасшедший. Они, которые мне такую вещь предлагают, или я, которому они считают возможным такую вещь предлагать.
      Нужно сказать, что Хвостов - это один из самых больших безобразников. Между нынешними губернаторами Столыпинской эпохи есть масса больших безобразников, но Хвостов имеет перед ними первенство: для него никаких законов не существует.