Затем, когда ушел Горемыкин, и он сделался председателем совета министров, то я этому искренно был рад и в заграничной газете (я в то время был заграницей) высказал, что это прекрасное назначение, но затем каждый месяц я все более и более разочаровывался в нем.
      Что он был человек мало книжно-образованный, без всякого государственного опыта и человек средних умственных качеств и среднего таланта, я это знал и ничего другого и не ожидал, но я никак не ожидал, чтобы он был человек настолько неискренний, лживый. беспринципный и вследствие чего он свои личные удобства и свое личное благополучие и в особенности благополучие своего семейства и своих многочисленных родственников поставил целью своего {308} премьерства. Впрочем, о нем мне придется говорить еще несколько раз и далее.
      До моего выезда заграницу последовало опубликование всех важнейших государственных актов, которые служат ныне основою существующего государственного строя, а именно: основные законы, положение о Г. Совете и Г. Думе со всеми дополнениями, временные правила о печати, о собраниях и сходках, все положения о выборах и т. д. Только более или менее второстепенные государственные акты или законы, которые были выработаны еще в мое министерство до созыва Г. Думы, были опубликованы после моего ухода. Точно также до моего ухода был опубликован указ о функциях комитета финансов, а равно и комитета министров. Хотя все основные и капитальные законы, которые были выработаны в мое министерство, при моем главенствующем участии и почти исключительно по моей мысли, в настоящее время служат основою государственного строя, тем не менее некоторые из частей этих законов, не будучи отмененными, или не исполняются, или толкуются совершенно неправильно. И для того, чтобы лишить Г. Думу, а равно и все русское общество возможности представить неоспоримые доказательства неправильности толкований всех этих законов, все журналы бывших заседаний, в которых участвовал или граф Сольский, или сам Его Величество, а равно и протоколы этих заседаний составляют государственную тайну.
      В свое время, никогда не подозревая, что это может случиться, я на эти журналы и на эти протоколы не обращал должного внимания и не сохранил у себя их копий. Теперь, как мне передавали, все эти журналы и протоколы имеются в нескольких только экземплярах и находятся под особым тайным хранением. Так, в прошлом году по поводу одной неправильной ссылки в Г. Совете на происходившее в одном из заседаний под председательством Государя Императора, когда я, как бывший председатель совета министров, хотел просмотреть журнал или протокол этого заседания и, вследствие моего письма, мне открыли архив Г. Совета, я там ни журнала, ни протокола не нашел. Когда я спросил, имеется ли этот журнал и протокол, мне сказали, что такого журнала и протокола не имеется; а между тем, через несколько месяцев товарищ министра внутренних дел, а ныне государственный секретарь Крыжановский мне передал, что все это имеется и в 3 экземплярах, но держится в тайне, так как если бы публиковали все журналы и протоколы бывших заседаний, когда разрабатывали все основные законы или законы о Г. Думе и Г. Совете, то пришлось бы многие из этих законов {309} толковать в другом смысле, сравнительно с теми толкованиями, какие им были даны лицемерным министерством Столыпина.
      Когда я еще был премьером, был возбужден вопрос об упразднении комитета министров, что и имело известное основание, так как раз был образован совет министров, то комитет министров сам собой как бы упразднялся, потому что дела Верховного управления должны были рассматриваться в совет министров, а дела законодательные - в Г. Думе и Г. Совете. Но я был против упразднения комитета министров до тех пор, пока все дела нового государственного преобразования не настроятся, так как имел в виду, что придется все-таки, может быть, некоторые мероприятия, имеющие наполовину характер административный и наполовину законодательный, проводить через комитет министров, как учреждение полу-административное, полу-законодательное.
      Когда я ушел, последовал указ о полном упразднении комитета министров. С теоретической точки зрения эта мера была правильной, если бы затем совет министров не брал на себя решения многих вопросов, имевших характер законодательный, которое ранее проводилось через комитет министров и, таким образом, вышло, что та маленькая гарантия, которая существовала при рассмотрении подобных дел в комитете министров, так как комитет министров состоял не из одних министров, но из председателей департаментов Г. Совета и других лиц, Его Величеством назначенных, эта маленькая гарантия отпала, и дела, имеющие законодательный характер, начали произвольно вершить в совете министров.
      Покуда я устраивал финансы Империи и не упрочил ее кредит до степени, соответствующей Великой Державе, на что я употребил одиннадцать лет упорного труда, хотя часто шел против течения и гладил против шерсти, меня переносили; когда увидели, что финансы Империи упрочены, а между тем я назвал настоящим именем (ребячеством) дальневосточную авантюру и всячески удерживал от последних приступов этого ребяческого беснования, приведшего к войне, меня от дел уволили, посадив на почетный пост председателя комитета министров, по выражению Его Величества, когда Он мне предложил занять этот пост: "высшее место в Империи".
      Когда нужно было выйти из постыдного положения, явившегося последствием позорной войны, и никто не хотел брать на себя тяжелой миссии заключить мир, то Государь должен был в конце {310} концов обратиться ко мне с просьбою поехать в Америку Его первым, чрезвычайным и уполномоченным послом. Отказывались от этой тяжелой миссии (Нелидов, Муравьев, В. С. Оболенский) по очевидной причине. Какой бы мир ни был заключен, затем сказали бы: "а если бы мир не был заключен, то мы разнесли бы японцев, как раз заключили мир, когда мы собирались силами. Виноват, значит, тот, кто заключил мир". И Государь по обыкновенно Сам тем, которые говорили, что напрасно заключили мир, давал впоследствии понять, что мы Его подвели (понимай, как хочешь).
      О том, что Государь это говорил, было напечатано в "Новом Времени" за подписью самого А. С. Суворина. А. С. Суворин (родоначальник направления чего изволите"), конечно, не написал бы такую вещь, если бы он не был уверен, что так желательно. Если же мир не был бы заключен и потом последовали еще большие бедствия, то сказали бы: "да это он виноват всем этим бедствиям, потому что не заключил мира, когда это было своевременно и возможно".
      По моему глубочайшему убежденно, если бы не был заключен Портсмутский мир, то последовали бы такие внешние и внутренние катастрофы, при которых не удержался бы на престоле дом Романовых.
      Далее, когда потребовалось спасти положение в октябре 1905 г. и все отказывались от власти, то конечно, опять Государь обратился ко мне. Вошло как бы в сознание общества, что несмотря на мои самые натянутые отношения к Его Величеству или, вернее говоря, несмотря на мою полную "опалу", как только положение делается критическим, сейчас начинают говорить обо мне... Но забывают, одно - что всему есть конец... *
      {311}
      ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ
      ПЕРВАЯ ДУМА. СТОЛЫПИН
      * Новый выборный закон дал первую Государственную Думу гораздо более левую, чем ожидали. Думу эту, кажется, прозвали Думою "народного возмездия". Мне кажется, было бы правильнее ее прозвать "Думою общественного увлечения и государственной неопытности".
      В сущности в Думе главнейшая партия была кадетов и, если бы кадеты обладали хотя малою долею государственного благоразумия и понимания действительности, и партия эта решилась бы отрезать от себя "революционный хвост", то первая Дума просуществовала бы долго и вероятно имела бы за собою историческую честь введения и воплощения русской конституции так, как она была определена 17-м октябрем и последующими во исполнение манифеста 17-го октября законами, созданными моим министерством. Дума же та увлеклась, зарвалась. Она была распущена, и затем явилось бестактное выборгское воззвание.
      После опубликования 6-го августа совещательной Думы Булыгина, которая, конечно, не могла не обратиться в законодательную, когда было приступлено к выборам, министр внутренних дел Булыгин издал циркуляр всем губернским властям, в котором выражалось повеление Государя, чтобы выборы производились совершенно свободно и администрация никоим образом не вмешивалась в выборы в смысле влияния на выборы тех или других лиц.
      Кажется очевидным, что после 17-го октября этот циркуляр, выражающий повеление Государя уже тем паче был обязателен, так как манифест 17-го октября выражал переход к закономерной {312} свободе и устранению административно-полицейского усмотрения. Поэтому, конечно, мое министерство в выборы не вмешивалось, а только наблюдало, чтобы они совершались в порядке с соблюдением всех законов, для выборов установленных. Министр внутренних дел не выражал никакой тенденции к вмешательству, но если бы он и вздумал проявить такую тенденцию, то, конечно, встретил бы во мне препятствие. Очевидно, Его Величество согласно циркуляра Булыгина и не высказывал ему П. Н. Дурново - какие бы то ни было соображения о желательности вмешательства, но в известной степени Дурново и временные генерал-губернаторы, руководствовавшиеся его направлением, влияли на выборы в том смысле, что многими незаконными, произвольными действиями, о которых я большею частью узнавал post factum, они будоражили общественное мнение и способствовали выбору более левых представителей, которые ставили своим лозунгом: "долой бюрократию, долой ее произвол, долой смертные казни, административные ссылки и тюремные заключения, и да водворится законность, да подчинится Верховная власть законодательной".
      Его Величеству не угодно было признать, что такой образ действий администрации способствовал левизне Думы и в письме ко мне от 15-го апреля Государю угодно было писать:
      "Мне кажется, что Дума получилась такая крайняя не вследствие репрессивных мер правительства, а благодаря... полнейшего воздержания всех властей от выборной кампании, чего не бывает в других государствах".
      Итак циркуляр Булыгина должен был быть для декорации, а правительство исподтишка все таки должно было влиять на выборы. Одним словом, законы это одна вещь, а исполнение их другая. Мало ли что говорится хотя бы в законах и Государевых актах! Это лозунг введенный Столыпиным, которого правительство, хотя и с меньшим нахальством, нежели при Столыпине, держится и поныне и будет впредь держаться, покуда не произойдет чего-либо особого!..
      В чем же заключался существенный недостаток выборного закона, последовавшего после 17-го октября?
      Главнейшее в том же, в чем заключался недостаток закона 6-го августа, ибо выборный закон 17-го октября не мог изменить главную черту закона 6-го августа - его, если можно так выразиться, {313} крестьянский характер. Тогда было признано, что Держава может положиться только на крестьянство, которое по традициям верно Самодержавию.
      Царь и Народ!..
      И действительно тогда все, что говорили Гучковы и гр. Бобринские и Крестовниковы (председатель московского биржевого комитета) и Мещерские ("Гражданин") и Суворины ("Новое Время") - все под тем или другим соусом требовали или домогались ограничения неограниченности Царя, один народ безмолвствовал. Поэтому такие архиконсерваторы, как Победоносцев, Лобко и прочие, все настаивали на преимуществах в выборном законе крестьянству. Когда же крестьянство без всякого другого ценза, кроме ценза "крестьянство", в значительном числе явилось в Государственную Думу по закону 17-го октября, который все, что касалось крестьянства, оставил без изменения с тем, что было определено в законе 6-го августа, то сказалось, что оно или беспрограммно, или имеет одну лишь программу - "дополнительный надел землею, продолжение действия Великого Императора Освободителя". А когда правительство уже Горемыкина явилось в Думу и сказало :
      "Земли ни в каком случае, частная собственность священна", то тогда крестьянство пошло не за Царским правительством, а за теми, которые сказали:
      "Первое дело мы вам дадим землю да в придаток и свободу", т. е. за кадетами (Милюков, Гессен) и трудовиками.
      Крестьянство и крестьянские выборы дали весь тон Думе, а закон 17-го октября в этом отношении очень мало изменил бы положение, если бы после манифеста 17-го октября оставил выборный закон 6-го августа без изменений. При создании этого закона доминировали две, впоследствии друг друга исключавшие мысли, с одной стороны: только крестьянство осталось верно неограниченному Самодержавию, а с другой: мы поэтому соберем преимущественно крестьянскую Думу. Но упустили из виду, что первая мысль находится в соответствии со второй только при условии, что и политика неограниченного Самодержца останется прежняя, по которой народ мог искать высшей справедливости только у Царя Самодержца, а когда политика эта одновременно с созывом Думы изменилась и то, что Самодержец Александр II-ой считал справедливым, Самодержец Николай II-ой признал преступным и поползновением на чужую священную собственность, то все положение вещей перевернулось.
      Тогда именно лица, которые имели большой полный карман, а особливо земельную {314} собственность, из будирующих либералов, мечтающих об ограничении своего Монарха, с испугу забыли все прошедшее и многие из них начали кричать:
      - Царь, явилась крамола, требуют уничтожения основ, на которых зиждется современные культурные государства, священного права собственности. Твои ближайшие слуги по малохарактерности или коварству Тебе изменяют, гони их, a тех, которые просят Тебя продолжать политику наделения землею крестьянства, примененную Твоим Великим дедом, казни их, ссылай и сажай в тюрьму.
      Явился и галантный, обмазанный с головы до ног русским либерализмом, оратор школы русских губернских и земских собраний, который и совершил государственный переворот 3-го июня, уничтожив выборный закон 17-го октября и введший новый закон 3-го июня - закон, который очень прост с точки зрения принципов, положенных в его основу, ибо он основан только на таком простом принципе: "получить такую Думу, которая в большинстве своем, а следовательно и в своем целом, была бы послушна правительству. Думцы могут для блезира и говорить громкие либеральные речи, а в конце концов сделают так, как прикажут". *
      В конце апреля месяца последовало открытие нового Государственного Совета и Государственной Думы; ранее открытия Государственной Думы происходило торжественное, предварительное открытие этих учреждений в Зимнем Дворце; там присутствовали с одной стороны все члены Государственного Совета, а с другой стороны, все съехавшиеся члены Государственной Думы.
      Государь явился в зал, в котором присутствовали члены Государственного Совета и Государственной Думы, в порядке большого выхода, со всеми высшими чинами Двора и со всею свитою. В зале дворца присутствовал весь чиновный мир, а, равно и высшее общество.
      Выход этот, имеющий, конечно, историческое значение, так как это был первый и единственный выход Государя Императора к представителям народа, как верхней, так и нижней Палаты - был крайне торжественен.
      Его Величество был довольно бледен, но довольно спокоен и имел весьма торжественный вид.
      {315} Государь Император сказал слово весьма государственное и разумное. Очень жаль, что некоторые из указаний Его Величества были не выполнены по точному их смыслу.
      * Не буду здесь приводить это слово; в нем для меня впоследствии сделалась знаменательной следующая фраза: "Да исполнятся горячие Мои желания видеть народ Мой счастливым и передать Сыну Моему в наследие государство крепкое, благоустроенное и просвещенное".
      Эта тирада находилась в проекте приветственного слова, переданного, как это мне сделалось впоследствии известным, Трепову 25 апреля и составленного В. И. Ковалевским между прочим при участии столпов партии народной свободы, группы тех же деятелей, которые тем же путем представили критику основных законов, составленных советом, о чем я говорил ранее, передавая историю основных законов. *
      Это открытие нового Государственного Совета и Государственной Думы, во всяком случае встреча Монарха с представителями народа - представляла собою исторический акт.
      Кажется, имеется картина, нарисованная каким-то художником, в которой изображен момент, когда Государь, окруженный членами Государственного Совета и членами Государственной Думы, читает свою речь.
      Я пробыл в Петербурге до открытия Государственной Думы и Государственного Совета; присутствовал в новом Государственном Совете еще несколько недель, а затем в мае уехал заграницу.
      Когда я еще был в Америке, я уже говорил, что тогда все наиболее консервативные государственные деятели веровали в то, что оплот консерватизма лежит в крестьянстве и посему и Дума первая вышла, по преимуществу, Думой крестьянской. Если бы, действительно, крестьянство было только консервативно, как это предполагали, то ограниченное число представителей либеральных профессий, a равно рабочих, не могло бы совершенно изменить характер Думы; все-таки первенствующее положение, первенствующее влияние при {316} выборе Думы принадлежало бы крестьянству и, может быть, Дума эта постепенно сделалась бы благоразумной и даже консервативной, если бы к ней иначе отнеслось правительство. В то время крестьянство, а следовательно, и значительная часть Думы, поддерживали идею принудительного отчуждения земли в пользу крестьянства, т. е. в некотором роде хотели провести ту же самую меру, которую провел Император Александр II при освобождении крестьян. Такое стремление естественно вызвало отпор со стороны правительства, и за этот отпор правительство винить нельзя ни в коем случае; но правительство погрешило в том, что оно не дозволило Думе обсуждать вопрос о земельном устройстве крестьян.
      Согласно основным законам, Г. Дума - это есть первая законодательная инстанция. То, что Дума представляет Г. Совету, не составляет для Г. Совета обязанности принять мнение Г. Думы. Г. Совет мог устранить всё те крайности, которые Дума, по крестьянскому вопросу, могла бы ему, Г. Совету, представить.
      Не подлежит никакому сомнению, что правительство не сомневается и не сомневалось, что Г. Совет, - половина членов которого назначена Его Величеством, - никоим образом не согласился бы с Г. Думой во всех ее крайних мнениях относительно земельного устройства крестьян. Если бы даже, что совершенно ожидать было невозможно, Г. Совет согласился, или принял бы некоторые из крайностей Г. Думы, то и тогда от Его Императорского Величества зависело закон не утвердить. Между тем, по предложению Горемыкина, было решено ни в коем случае не допустить Г. Думу до обсуждения вопроса о крестьянском земельном устройстве, в который бы вошло принудительное отчуждение частновладельческих земель. И как только Дума начала обсуждать вопрос о земельном устройстве с точки зрения принудительного отчуждения частновладельческих земель, конечно, за плату, правительство решило заранее Думу такую разогнать.
      Предложение о такого рода действиях правительства было сделано Горемыкиным в одном из заседаний, под председательством Государя Императора, когда я еще был председателем совета, и это было одною из причин, которая вынудила меня оставить пост председателя совета министров, так как я с подобного рода образом действий согласиться не мог. Из моего письма, в котором я просил Государя меня уволить от обязанностей председателя {317} совета министров, видно, что это обстоятельство было одной из причин, почему я просил Государя уволить меня от места главы правительства. Я держался того убеждения, что пусть этот вопрос перегорит в горниле Г. Думы: чем больше Дума его будет обсуждать, тем более она, Дума, будет встречать затруднений к осуществлению идеи принудительного отчуждения, которое легко проводится на бумаге, но гораздо труднее могло быть осуществлено в жизни.
      Несомненно, что по мере обсуждения этого вопроса в Думе, в самой стране, во многих классах населения, явились бы протесты против такой меры. Только вследствие одного слуха о том, что такая мера может быть проводима в Г. Думе, явилось объединение как дворян, так и вообще частных собственников.
      Несомненно, что опасность или признак опасности отчуждения частновладельческой собственности послужила к поправению наших земств, но так как правительство Горемыкина категорически противилось самому обсуждению такой меры в Г. Думе, то вследствие этого Дума, и без того левого направления, совершенно бросилась в левую сторону. Между правительством и Думою явились такие обостренные отношения, что никаких дел вести в Думе было невозможно.
      Нужно сказать, что самое назначение министерства Горемыкина перед самым созывом Г. Думы, министерства, которое заключало членов, известных всей России, как крайние реакционеры и поклонники полицейского режима, конечно, не могло служить к успокоению первой Г. Думы, Думы левого направления, да еще такого тревожного направления, какое было в то время, когда, можно сказать, громадное большинство россиян как бы сошло с ума.
      Таким образом, уже в июне месяце правительство решило разогнать первую Думу, но если этого не сделало в июне, то только потому, что оно опасалось последствий таковой меры. Оно опасалось, как бы такая мера не произвела еще большей смуты в России, сравнительно с той, которая была перед 17-м октября 1905 года.
      Министр внутренних дел Столыпин входил в сношение с местными начальниками о том, как они считают: можно ли решиться разогнать Думу, не произойдет ли от этого общего смятения, или нельзя? Московский градоначальник генерал Рейнбот мне рассказывал, что Столыпин особливо боялся возмущения в Москве, {318} и поэтому он узнавал по телефону, - может ли он положиться, что в Москве не произойдет революция, в случае, если Дума будет разогнана.
      О том, что закрытие Думы будет иметь последствием возмущение в России и возмущение не психологическое, но физическое, сама Г. Дума и в особенности представители конституционно-демократической партии (кадеты) усиленно проповедывали и распространяли по этому предмету различные слухи. Слухи эти, видимо, действовали на правительство и смущали правительство.
      Столыпин был особенно озабочен Москвой, вероятно потому, что перед этим в московского генерал-губернатора адмирала Дубасова была брошена бомба. В это время вообще происходили отдельные анархические выступления.
      Замечательно, что после 17-го октября, в мое министерство, в течение полугода, даже в то поистине революционное время, которое мы переживали, не было таких резких анархических выступов и смут, какие явились после того, как вступило министерство Горемыкина и начало проявлять явно реакционные меры.
      Правительство в то время явно растерялось, так что генерал Трепов вел переговоры даже с кадетской партией, с Милюковым во главе, о сформировании кадетского министерства и эту мысль о кадетском министерстве Трепов поддерживал. Столыпин не сочувствовал этому министерству. Но не сочувствовал ли он ему потому, что направления этого министерства он, Столыпин, опасался, или потому, что он боялся, что он должен будет уступить свое место кому-либо другому, этого я не знаю; но мне известно, что Столыпин отговаривал Государя согласиться с мыслью Трепова - поставить министерство из кадетов, но с другой стороны Столыпин не решился распустить Г. Думу, боясь крайних революционных эксцессов.
      Первая Г. Дума была распущена по инициативе и настоянию Горемыкина. Как я слышал от самого Горемыкина, вот как это случилось; Горемыкин был у Государя и настаивал на необходимости роспуска Г. Думы, так как Горемыкин уверял, что с этой Думой правительство ничего сделать не в состоянии, что Дума эта только будет революционизировать страну. После доклада Горемыкина Его Величеству на это угодно было соизволить и подписать указ о роспуске Г. Думы. Это было 7-го июля.
      {319} Горемыкин вернулся в Петербург, послал указ в Сенат для опубликования, а сам лег спать и приказал себя не будить. Ночью он уже получил распоряжение указ не опубликовывать, но так как он спал и приказал себя не будить, то распоряжение это ему и не было передано, а потому на другое утро указ этот появился. Таким образом, злые языки говорили, что Дума была распущена, вследствие известного, составляющего характерную черту Горемыкина, постоянного стремления к полному спокойствию.
      Одновременно с роспуском Г. Думы последовало и увольнение Горемыкина и назначение на его место Столыпина. Увольнение Горемыкина было для него неожиданно. Государь Император, согласившись распустить Г. Думу и подписав указ, затем объявил Горемыкину, что он его освобождает от поста председателя совета, что для него, Горемыкина, было совершенно неожиданно. Он не без основания приписывает такое решение Его Величества, с одной стороны интриге Столыпина, а с другой стороны - воздействию Трепова.
      Трепов, который сам выдвинул Горемыкина, как председателя совета, с ним не уживался. Трепов полагал, что, если будет назначен Горемыкин, то Горемыкин будет во всем его слушаться, а поэтому он и рекомендовал Горемыкина. Вероятно, Горемыкин во многом и слушался Трепова, но постольку, поскольку это послушание должно было переменить натуру Горемыкина, это было невозможно. Горемыкин любил покой и отдохновение, поэтому он мало являлся в Г. Думу, выступал в Г. Думе только несколько раз и то с декларациями, заранее написанными и такими, которые могли только раздражать Г. Думу. Трепов находил это недостаточным, он указывал Горемыкину, что Горемыкин должен принимать деятельное участие в дебатах Думы, не спускать Г. Думе и против каждого ее решения представлять возражения. Это было совсем не в характере Горемыкина. Горемыкин по натуре - манфишист.
      Вследствие этого, как мне рассказывал Горемыкин, Трепов составил вроде инструкции Горемыкину, как он должен поступать в отношении Думы, в каких случаях он должен являться и как должен воздействовать на Думу. Эта инструкция, с резолюцией Государя, что он находить ее правильной, была передана Его Величеством Горемыкину как бы для руководства. Это окончательно охладило Горемыкина к Трепову, а с другой стороны, и Трепова к Горемыкину. Поэтому, надо думать, уходу Горемыкина, для него совершенно неожиданному, содействовал также и Трепов. Вероятно, Трепов докладывал, что {320} для того, чтобы собрать новую Думу, более спокойную, необходимо, чтобы министерство было составлено из людей марки более либеральной, а потому такие лица, как Горемыкин, Стишинский - главноуправляющий земледелия, князь Ширинский-Шахматов - обер-прокурор Святейшего Синода, должны уйти и быть заменены лицами более либеральной марки. В то время Столыпин крайне либеральничал: он говорил в Думе весьма либеральные речи, давал всевозможные обещания. Он проповедывал и полную веротерпимость и обещал уничтожение всяких исключительных положений, существовавших и поныне существующих для крестьян, и расширение образования, и различные блага инородцам и т. д.
      Вот Трепов и думал, и не без основания, втереть очки российским избирателям и при помощи такого либерала, как Столыпин, получить более консервативную Думу, сравнительно с первой Г. Думой.
      Вместо Стишинского был назначен главноуправляющим земледелия князь Васильчиков, прекрасный человек во всех отношениях, джентльмен, человек с большим состоянием, либеральный больше на словах, чем на деле, и человек мало деловой. (Князь Васильчиков, как я об этом говорил ранее, - человек в высшей степени порядочный, но не деловой. Я помню, что когда Святополк-Мирский был назначен министром внутренних дел, то он хотел взять себе в товарищи князя Васильчикова.
      Когда князь Васильчиков был у меня, и я в первый раз вел с ним деловой разговор, то он, вероятно, нашел, что я чересчур консервативен, так как князь Васильчиков высказывал гораздо более либеральные воззрения, нежели я.
      Затем назначение князя Васильчикова не состоялось и, как мне передавал князь Мирский, не состоялось, потому, что князь Васильчиков написал род программы, только при условии принятия которой он мог занять место товарища министра внутренних дел, причем в числе прочих пунктов его программы был пункт о закономерном отношении к Финляндии, в смысле точного исполнения финляндской конституции.
      Князь Мирский докладывал эту программу Его Величеству, и Его Величеству не совсем понравилось такое отношение князя Васильчикова к Финляндии.
      Знаменательно, что когда прошло несколько лет и князь Васильчиков, оставя уже пост министра, сделался членом Государственного Совета, то при образовании клуба националистов в Петербурге - князь был выбран и пошел в председатели этого клуба, клуба вполне политического, крайне узкого, который, главным образом, имеет в виду преследование всех инородцев Российской империи. Точно также, когда, в 1911 году через Государственный Совет проходил финляндский закон, вполне нарушивший вей конституционные гарантии Финляндии, - князь Васильчиков был из числа тех, которые подали голос за этот закон.
      Все-таки я должен сказать, что князь Васильчиков делал это малосознательно, так как по его натуре, как мне кажется, он глубоких убеждений иметь не может.
      В течение последних 5-6 лет не только общественные деятели, но и государственные деятели, так резко меняли свои убеждения, держа нос по ветру, что указанный мной случай с князем Васильчиковым не представляет ничего особенного. Можно по пальцам перечислить тех государственных деятелей, которые не изменили ни свои убеждения, ни свой фланг, начиная с 1905 года, и этот разврат в государственных мыслях, убеждениях и действиях произошел, главным образом, от режима, установленного Столыпиным.).
      А вместо обер-прокурора князя Ширинского-Шахматова был назначен попечитель петербургского учебного округа Извольский, вероятно, только потому, что он брат Извольского, министра иностранных дел.
      {321} Как мне говорили, Столыпин хотел назначить, обер-прокурором князя Оболенского, который был обер-прокурором Святейшего Синода при мне и который состоит в близком родстве со Столыпиным, но Государь на это назначение не согласился, а потому Столыпин решительно не знал, кого назначить, и вот в одно из заседаний совета министров, когда Столыпин сказал, что не знает решительно кого назначить - Извольский сказал: "назначьте моего брата", тот и назначил. Этот Извольский, обер-прокурор, человек очень порядочный, имеет некоторые достоинства, но, конечно, не представляет собою человека, который мог бы с успехом занимать какой бы то ни было государственный пост, а особливо пост обер-прокурора Святейшего Синода, так как Извольский никогда никакого отношения к церковному управлению не имел и по натуре недостаточно широк для поста министра.