Когда все встали вокруг люка в полу, настал миг - словно тихий рифейский ангел пролетел. Доня одной рукой обнимала огромную кастрюлю с холодной соболятиной, на тот случай, если никакого подкопа нет и рабы мирно бьют кедровые баклуши, а другой придерживала связки веревок, в основном свежеснятых бельевых - и прочих, какие нашлись. Нинель всем своим видом выражала одну мысль: "Ждите худшего". Видать, нужно было все-таки тащить и кастрюлю, и веревки - вещи как будто взаимоисключающие. Варфоломей гладил пальцами дубинку и невольно облизывался. Гендер прижимал к груди фонарь.
      Федор Кузьмич перекрестился.
      - Господи, благослови!
      Варфоломей рывком поднял квадратную крышку люка; Гендер сделал шаг вниз, светя перед собой мощным киммерийским фонарем из числа тех, что ставили в Киммерионе вместо фар на автомобили; называли эти фонари выразительно - "дракулий глаз". Через две ступеньки остановился.
      - Никого! Сбежали! - бросил Гендер ожидающим сверху и опрометью кинулся вниз по лестнице, за ним поспешил Варфоломей, следом - Доня с ворохами веревок, за ней без спешки, сгорбившись и пребывая в обычном полутрансе, спускалась Нинель, что первоначально не планировалось. Но она знала, что делала, и никто с ней не спорил, никогда. Федор Кузьмич перекрестился еще раз и тоже шагнул вниз.
      "Дракулий глаз" выхватил из темноты то самое, во что непременно вступил бы человек, несущий перед собой кастрюлю с обедом: полную до краев парашу, передвинутую сюда специально для того, кто вечером придет с ненавистной соболятиной, - а также распиленные и в спешке брошенные кандалы: видимо, продолбив дорогу на свободу, рабы дали драпа немедленно А это значит - в любое время с тех пор, как вчера вечером их кормили. А прошло с той поры уже часов пятнадцать. Кошмар, да и только.
      Шагов через двадцать, миновав невыключенный телевизор, с экрана которого невероятно толстый человек что-то уверенно обещал новым народам российской империи, Пол и Варфоломей обнаружили дыру в стене, тесную, один человек с трудом боком протиснется. Гендер нырнул туда сразу; следом полез Варфоломей. Он долго сопел, богатырские мышцы не желали сокращаться - но в конце концов протиснулся. Спустя минуту в проломе опять показалась голова Гендера. Глаза у него были круглые.
      - Там... Там другой подвал! - только и выдохнул он. - Где мы? Где мы?
      - Под переулком! - отозвался Варфоломей, лучше других ориентировавшийся в пространствах Саксонской набережной. - Чей же тут подвал?
      - Соседа. Лодочника. - сказала словно откуда-то издалека Нинель. Астерия Миноича. Того, который на крыльце торчит, бывает. Когда тебя, Фоломейка, битого привезли, он торчал.
      - Так что ж, он им помогал? - зло спросил Варфоломей.
      Доня хихикнула. Нашла, называется, время и место.
      - Так, - сказал из темноты Федор Кузьмич, - мы под переулком. А как у того дома оказался подвал под мостовой?
      - Замурованный он, подвал - сказала Нинель. Гендер покрутил головой до него теперь доходило куда быстрей, чем раньше.
      - Так сбежали они или нет? Если подвал замурованный, то эти сволочи и уйти никуда не могли! Да уберите вы револьвер, меня... намочите! - заорал Гендер на Федора Кузьмича. Пол не помнил нужных слов, вся необходимая лексика вылетела как-то сразу из головы. Федор Кузьмич пожал плечами и нехотя спрятал револьвер.
      - Там - лабиринт... Запечатанный... - прошептала Нинель, неожиданно повернулась и пошла прочь. "Упрежу хозяев, чтоб не звали ментов..." донеслось из темноты. Видимо, ничем больше помочь пророчица пока что не могла.
      Гендер, убедившись, что моток веревки обеспечивает ему путь едва ли не до южного конца набережной, ринулся в лабиринт - скрипя зубами и чувствуя непонятную ему в самом себе, непривычную, от ног к голове поднимающуюся холодную ярость. В конце концов, почему все и всегда против него? Сперва ему навязали профессию по наследству, потом ее лишили - и притом не кто-нибудь, а родной ополоумевший отец. Он сломал свою гордость и стал членом последней в Киммерии гильдии, ниже которой только рабы. Так и рабы, за которыми он приставлен ходить, их кал-мочу исследовать, посмели от него бежать, посмели отнять у него последнюю работу! В памяти всплыли строки из учебника по сексопатологии, сочиненного его прадедушкой, Мафусаилом Гендером, - там имелись воистину грозные выражения:
      - Руки вверх, курвины выблевоны! - по мнению прадедушки, в его времена от таких слов половострадающие должны были обмирать как кролики под змеиным взглядом. Пол внезапно ощутил, что заклинание помогает по крайней мере ему самому: - Сдавайтесь, гниды! Монтекристы драные, стоять! Лежать! Мордой к стене!
      Ярость не мешала ему видеть стену, в которую упирался ход, а дальше можно было идти хоть налево, хоть направо. Гендер обернулся к спутнику.
      - Умеешь читать следы?
      Варфоломей опустился на четвереньки и долго ползал носом по сплошной плите пола, - весь туннель был выдолблен в монолите острова Караморова Сторона, в сплошном точильном камне. Следов на древней пыли было множество, все явно принадлежали беглым рабам.
      - Дядя Пол, - робко сказал Варфоломей, - все шестеро тут бегали. Куда кто - не пойму. По следам выходит, что направо убежали... потом вернулись, побежали налево, а потом пошли бегать по одному - туда, сюда. И долго бегали. Совсем недавно последний раз.
      - Значит, никуда не убежали. Значит, все тут. Давай, канат разматывай. Ты направо пойдешь, я - налево. Все время старайся касаться боком... ну, рукой - левой стены. А я буду - правой. Авдотья Артемьевна, отпускайте канат, мы пошли гадов м-м-м... рататать!
      От своего "взрослого" имени Доня покраснела в темноте, и быстро стала исполнять приказ. Хорошо, что веревок набрала невпроворот. А вдруг мало будет?
      Гендер тем временем по-врачебному аккуратно крался вдоль левой стены, очень скоро свернувшей еще раз налево, оставляя при этом возможность перейти направо, в другой коридор. Камень лабиринта был истоптан босыми подошвами беглых рабов что там, что сям - поэтому идти было тоже все равно куда. И пока что везде было зловеще тихо. Гендер решил, что это неправильно, что пора опять действовать по учебнику:
      - Сдавайся, выблевон курвин! - рявкнул он, стреляя наугад в новый коридор. Руку страшно дернуло. Пуля, рикошетя, щелкнула несколько раз, но, кажется, никого не поразила. - Ку... сдавайся... кублевон выблин!
      Эхо, кажется, красивое было не только в доме у Подселенцева - оно и тут было ничего себе. Многократно повторенное, неведомое доселе ни русскому, ни киммерийскому языку ругательство пошло блуждать по коридорам лабиринта. Гендер про лабиринты не знал ничего, кроме того, что выйти из них очень трудно. Значит, не ушли! Гендер выстрелил еще раз, опять послушал эхо, ответом на выстрел была страшная матерщина, прилетевшая из другого коридора, однако в ней Гендер сразу распознал свой собственный загиб: эхо совершило круг и вернулось. Кажется, в эту сторону идти не стоило. Гендер представил себе, как Варфоломей отбивается от шести озверевших рабов в одиночку - и рванул назад, к пролому в стене, перехватил веревку, ведущую к Варфоломею, побежал в правый коридор. Собственный канат его, много раз намотанный на туловище, теперь мешал чрезвычайно, из-за него бежать приходилось, вращаясь вокруг собственной оси.
      Между тем Варфоломей ушел очень далеко, и слышно его не было; если б не натянутый канат, обвязанный вокруг мощной груди парня, Гендер давно не знал бы, куда идти. Коридоры раздваивались через каждые три-четыре сажени, к тому же вели то вверх, то вниз, выписывали круги и спирали, временами уводя на очень большую глубину, - а пол, как подтверждал луч "дракульего глаза", был истоптан весь - именно босыми стопами рабов. Впрочем, шум откуда-то доносился, но слишком звучное эхо не давало возможности определить - что за шум, откуда. В шуме этом почему-то все время слышалось Гендеру подозрительное чавканье, Гендер надеялся, что это просто шлепанье босых ног по воде, например, а не подлинное чавканье. Он свернул куда-то в стотысячный, по самым скромной прикидке, раз - и нос к носу столкнулся с кем-то.
      Убедившись кратким движением руки, что противник существенно меньше Варфоломея, Пол следующим движением вознамерился дать беглому рабу в морду. Однако противник ускользнул, притом вбок и вверх, из-за проклятого эха Пол не разобрал, куда именно. Неведомо каким по счету чувством Пол знал, что попался ему лисовидный Матвей Сырцов, палач-садист, недомерок и подонок, чье наиболее мерзкое дерьмо без всякого сепаратора выделялось в каждой порции анализа из общей параши, - а выделять его Пол научился после того, как у Сырцова случился пятидневный запор и по приказу Федора Кузьмича пришлось варить для сволоча драгоценное льняное семя.
      - Не уйдешь! Знакомая мне твоя харя... узнаю тебя по анализу, по говну узнаю! - не заботясь о логике, рявкнул Гендер, бросаясь в погоню. Потенциальная жертва улепетывала босыми ногами, наймит-сексопатолог уже изобретал мысленно "запрещенные приемы" (скажем, вцепиться в яйца, или там застрелить прямо в лоб, едва ли его фантазия могла изобрести что-нибудь еще более запрещенное). Веревка, к счастью, пока что не кончалась. И направление, кажется, взял он правильное: кто-то впереди пыхтел. Истощенный страстью к старым и полоумным бабам организм Сырцова рано или поздно должен был капитулировать перед злостью и отчаянием экс-врача. Наконец, Гендер этого кого-то догнал и, презрев непривычное ему по работе огнестрельное оружие, треснул беглеца по башке фонарем, тяжелым, как все киммерийское, изготовляемое на века.
      И услышал хруст. Очень такой нехороший хруст, отвратительный: врачом не надо быть, чтобы представить себе, как трещит раскалываемая черепушка. Но времени на эмоции не было: Гендер на всякий случай врезал по тому же месту еще раз и еще раз. Фонарь меж тем и не думал гаснуть; удара после десятого Гендер догадался посветить им на то, что бьет (после такой атаки это едва ли мог быть кто). Так и есть. Сырцов. Звездец ему. А вот не вожделей к сивиллам.
      Последнюю фразу Гендер, видимо, произнес вслух. Кто-то тем временем подобрал фонарь и пытался посветить ему в лицо. Пол, не выпустивший жертву, напружился - и запустил обмякшей жертвой в нового противника.
      - Хрь-рь-пх-х-х-х - прозвучало в гулком воздухе лабиринта, фонарь метнулся, кажется, взлетел под потолок а потом громко врезался в еще чей-то череп, - на этот раз просто с треском. Делался "дракулий глаз" на совесть, из тяжелого рифейского железа, похожего на метеоритное, разбить его нельзя было не только об человеческую голову, но и об точильный камень.
      - Три! Пол Антиохович, уже три готовенькие! - раздался ликующий вопль Варфоломея. Пол, потирая ушибленный копчик, подобрал ноги и прислонился спиной к стене, потом дотянулся до "дракульего глаза".
      - Ты третьим, часом, не меня ли считаешь? По моему счету так только один, если ты своего пополам не разорвал.
      Варфоломей ничего не сказал, но откуда-то из под него раздалось слабое хрипение. Варфоломей - ногой, кажется - ударил во что-то мягкое. Хрипение перешло в писк. Писк в плач. Плач - в жалкое хныканье.
      - Ну так почему три, Варфоломейка?
      - Вроде я еще кого-то зашиб, дядя Пол...
      - А ты на нем не сидишь?
      - Я... на людях не сижу, дядя Пол...
      - А на чем ты сидишь?
      - На этой... На полу я сижу, дядя Пол.
      Гендера внезапно разобрал истерический смех. Держась за живот, он поднял "дракулий глаз" и высветил на полу лабиринта лежащего в совершенно немыслимой для живого человека позе Сырцова, а выше по коридору экс-капитана Овосина, вроде бы не дохлого. Затем Пол направил луч на Варфоломея, и тут ему стало не то что смешно - скорей жутко. Ибо парень был обмотан не только собственной, но в значительной мере и его, Гендера, более толстой веревкой. Даже если верить на слово Варфоломею насчет третьего раба, еще трое необезвреженных болтались где-то в лабиринте, а стало быть могли спокойно выскочить, напасть на беззащитных женщин, тогда как Пол и Варфоломей были привязаны друг к другу и еще к изрядному куску лабиринта. Пола охватил новый приступ отчаяния.
      - Стой тут и не трожь их, если шевелиться не будут! Дернутся - сразу в темя! А я пойду дальше. - С этими словами Пол решительно скинул с себя канат, схватил "дракулий глаз" и ринулся в первый попавшийся коридор. Там было, как и везде, темно, но, сорвавшись с привязи, Пол почувствовал себя намного свободней. С воплем "Убью!" мчался он версту или две, потом "глаз" выхватил из темноты фигуру.
      - Руки вверх, выблевон курвин...
      - Дядя Пол, это я...
      Пол сел на пол.
      - Я что ж, по кругу? Ну нет, выблевоны... - Пол вскочил, помчался в обратную сторону, минут через десять налетел на Варфоломея снова и опомнился. Выбрав новый коридор он рванул туда - уже без воплей. Коридор поделился надвое: один путь вел вниз, второй - вверх, притом еще и сворачивал сразу вправо, а там Гендер, кажется, уже был.. Пол кинулся налево. Коридор снова разделился. Пол снова метнулся налево. В туннеле было отнюдь не пусто, кроме истоптанного босыми ногами пола попадались куски дерева и камня, крупные кости, едва ли не человеческие, но Гендеру было сейчас не до древних покойников. Для разнообразия он свернул направо, но после того - опять все время налево, налево, налево, и еще раз налево. Так продолжалось довольно долго, покуда туннель не кончился тупиком. Пол сделал поворот на сто восемьдесят и побежал вновь, стараясь не наступать на свои следы. Внезапно туннель расширился, "дракулий глаз" выхватил из тьмы большое помещение, а посредине него - какую-то кривую колонну, с виду напоминавшую "Венеру Киммерийскую" в Роще Марьи, только повыше. У подножия статуи стоял, скрестив руки на груди, человек на два аршина выше Пола и на столько же шире в плечах. Впрочем, он просвечивал, и у ног его на просвет была видна кучка ворочающихся тел.
      "Отдавай мои семь люф!.. Семь люф!.." - колоколом отозвалось в мозгах Пола. Пол тряхнул головой, великан исчез, осталась только слегка обтесанная каменная глыба, да у ее подножия - копошащиеся тела.
      - Бля-а-а-а... - протянул Пол, на миг забыв о недоловленных рабах. Перед ним возвышалась явная пара к палеолитной "Венере Киммерийской", взгляд его живо распознавал в бесформенном камне статую, притом мужскую, с чем-то длинным, сексуально нацеленным вперед и вверх, - часом уж не "Аполлон" ли "Киммерийский"? Высота потолка тут, в центре лабиринта, была неопределима: направлять вверх свой единственный фонарь Пол боялся, а проклятое красивое эхо мешало всем иным способам оценить пространство. Луч фонаря скользнул в ноги статуи, там на чем-то вроде гипертрофированного большого пальца лежал в беспамятстве перекрученный, пузом вверх, головой и ногами вниз, известный Ставр Запятой и тихо выл, а братья Листвяжные, кажется, норовили подвергнуть его средневековой пытке, выламывая Ставровы ноги и голову одновременно, хотя в разные стороны.
      - Ты куда нас завел?
      - Сюда...
      - А теперь мы куда?
      - Да-а-а-а... - впрочем, это было уже эхо.
      Пол собрался с силами, мыслями и впечатлениями, подошел к измотанным многочасовой побежкой по лабиринту рабам и быстро вырубил всех троих тычками сапога в темечко.
      - Пять. Или шесть?.. - спросил Гендер у статуи, но та молчала. - Далеко он не мог уйти, у него желтуха. Гепатит у него хронический...Хронический гепатит. Утиный и гусиный. - Отчего-то мысль о том, что необезвреженным в недрах лабиринта бродит наиболее хворый из рабов, доставляла наймиту некоторое спокойствие. Он посветил "глазом" на сомлевшего, оказавшегося Редедей, хотел наступить на откинутую безвольно в сторону кисть руки, и вдруг пожалел: пальцы-то у раба были все-таки киммерийские. А ведь коль об этом побеге, он же подкоп, не докладывать - если только уже не доложили то, глядишь, через одиннадцать с чем-то (или восемь без чего-то? - в наймитах Пол перестал следить за календарем) лет будет этот курвин выблевон опять вольным киммерийцем. Чего ж ему пальцы-то ломать без надобы?
      Да еще имя у него такое киммерийское, коренное - Редедя. Пол за всю жизнь многих Редедей знал, кого-то даже лечил, один даже ему запомнился, потому что фамилия у него была довольно красивая - Гаврилов. Впрочем, тот Редедя Гаврилов давно спит мирным сном на Сверхновом кладбище, будучи зашиблен в Южных Каменоломнях, куда попал десятником по жалобе бобров на умышление против них шкурное... А этот вот Редедя, раб Листвяжный, валялся сейчас в ногах у наймита Гендера.
      Из темноты вылез Варфоломей, он нес на руках Матвея, видимо, конченого, а гепатитника гнал перед собою тычками; весь торс парня был обмотан веревкой, оборванный конец которой парень зажал в зубах. Первой мыслью Пола было: "Поймал-таки гепатитного!" Второй его мыслью было, что веревки, ведущие к выходу из лабиринта, оборвались у них обоих. Но третья мысль успокоила, и ее он высказал вслух:
      - Ничего, револьверы почти полные... В крайнем случае расстрелять можно... лишние патроны. А найдут нас и так. Варфоломейка, тут статуя стоит! И призрак ко мне выходил. Думаю - Конан-варвар лично!
      Варфоломей засиял.
      - Статуя?.. Тяжелая? Крупная?
      - Сам смотри.
      Гендер осмотрел приведенных Варфоломеем пленных, гепатитнику добавил по темечку, свалил всех в общую кучу, потом перевел луч на статую.
      - Ух ты... Вылитый дедушка Роман, только с веслом! Пудов, поди ж ты, с тысячу!..
      - Охренел ты, Варфоломейка, в нем их десяток или два. А вот скажи, куда нам теперь с этой навозной кучей?
      В куче что-то заурчало, потом сказало удушенным голосом:
      - Нету выхода отсюда, нету! И вы с нами сгниете! Кто в лабиринт вошел, тот из него не выходит!
      - А ты, значит, взял да и вошел, чтоб не выйти? - Гендер профессионально призвал на помощь иронию, хотя похолодел - Вот вас мы тут оставим. А сами уйдем. Это вы - как хотите. Сами сюда дорогу продолбили, сами выдалбливайтесь.
      - Ладно, дурни, сейчас выведу... - сказал из темноты голос Нинели Пятеро пусть между вами ползут, а вы за мной идите. Шестого Фоломейка пусть несет, похоронить надо... однако надо. Надо... Пошли назад, из этого места другого выхода нет, сто лет как замурован сюда вход. Двести лет... Не помню. Ты дедушку с веслом не трожь, Фоломейка... Потом его отнесешь. В нем ценность большая. В тебе сила большая. Обе вовсе без пользы...
      Дорога в Подселенцевский подвал оказалась на диво короткой - меньше, чем занял бы путь по набережной от крыльца дома камнереза до Рощи Марьи, Нинель в темноте знала прямую дорогу. У Пола отваливались ноги - он-то набeгал много верст. Варфоломей то и дело наступал то на руку, то на ногу кому-нибудь из рабов, в мыслях у него была одна лишь "тяжелая и крупная" статуя. Что думали рабы - неизвестно, однако по одному пролезли в продолбленное ими же отверстие. К удивлению Пола, никто никакой полиции не вызвал. В подполе, освещенном всеми переносными светильниками, какие нашлись в доме, стоял Федор Кузьмич, разложивший перед собою на каменном столе хирургический инструментарий. Доня была уже в белом халате, - ее, видать, назначили ассистировать.
      - Вижу, пациентов поубавилось... - сказал Федор Кузьмич, выворачивая веко Сырцову. - Штраф хозяину платить придется. Шесть раз тысячу восьмушек обола. Это двадцать восемь целковых с мелочью, если на царские считать. Два империала. Если не хотят почтенные... господа рабы ехать в Римедиум, то, скажем... придется баклушами?
      - Придется... - угрюмо промычал Овосин, и сразу после этого взвыл: в его разорванную щеку хирург чего-то плеснул.
      - Самообслуживание, однако - пробормотал Федор Кузьмич, - так что ты там, Нинель, про нового царя говорила?..
      - Ничего я не говорила, - сказала Нинель, уходя по лестнице вверх, в подвале ее помощь больше не требовалась. - Я пошла, пошла. Пеленок шелковых купить надо Павлику, вот я что говорила. Офени, бывает, приносят. То есть джинсы, я сказать хотела. Тьфу, каких пеленок... Четыре уж года, как не нужны, вырос-то Павлик как быстро... А штраф завтра заплатим, квитанцию в городской банк на архонтсовет. "Раб, одна штука, истреблен полностью за неуважение к архонту, к царю и прочая". Заодно пеленки куплю. Ох, да какие пеленки, что они все в голову лезут, Павлик давно на горшок просится. Велосипед двухколесный, лодку там... Бедный лодочник, полы ему все поломают...
      Бормотания Нинели, как обычно, никто не слушал. Гендер и Варфоломей, привалившись друг к другу спинами, тяжело отдыхали: ответственный это труд, нелегкий - отлавливать беглых рабов. Варфоломей подремывал, мечтая о новой тяжелой статуе. Пол Гендер чистил оружие - на всякий случай. Оперируемые без наркоза, битые, ломаные и рваные рабы вопили. Но никто их не слушал за пределами дома Подселенцева. Орут рабы - ну и пусть орут. С жиру, значит, бесятся.
      12
      Великого дня Христова не знаю и по приметам гадаю: Великий пост христианский бывает раньше мусульманского байрама га 9 или 10 дней Месяц март пошел, и я заговел в неделю с мусульманами, говел месяц Нет Бога, кроме Аллаха.
      Афанасий Никитин. Хожение за три моря
      Пресловутое шило в мешке, которое традиционно считается трудным для утаивания, занимает в смысле трудности засекречивания лишь второе место: куда трудней скрыть новость в Киммерионе, где все спокон веков знают всех. Не по злому умыслу обмолвилась Гликерия с соседями о том, что в подселенцевском подвале теперь статуя есть. Древняя и вся красивая такая, "Дедушка Аполлон с веслом Киммерийский". Не сообразила старая дева, что соседи у нее, живущие следом за Астерием-лодочником Вера и Басилей Коварди, отнюдь не просто мужик да баба, а два художника, члены Гильдии Художников, небольшой по меркам Киммерии, меньше ста человек, но зверски влиятельной (попробуй без утверждения Худсоветом Гильдии вырезать новую молясину, даже если делаешь копию придуманной во Внешней Руси - живо лицензию аннулирует Архонтсовет). Словом, попросились художники посмотреть на "Дедушку".
      Разрешения полагалось просить у Романа, как пожизненного владельца дома над подполом, к которому примыкал подвал-лабиринт, где нашли "Дедушку", поскольку из того подвала, даром что находился он уже чуть ли не под домом самих Коварди, выхода никуда не имелось. Роман поначалу сделал великую глупость и согласия на экскурсию не дал: не хотел демонстрировать пятерых битых рабов, хотя штраф за шестого, убитого, покорно уплатил и квитанцию за убийство к семейным документам спрятал. Любопытствующие супруги разложили перед собою на огромном столе, с двух сторон которого свои "обманки" рисовали, масштабный план острова Караморова сторона, и подсчитали, что если вход в тот, другой, древний подвал где и есть - то только в подполе размещенного между "живописным" особняком Коварди и "камнерезным" Подселенцева, в "лодочном" особняке, где нынче скучно жил Астерий Миноевич Коровин. Поскольку Астерий чиниться не стал и убедительно продемонстрировал, что подвал в его доме, наверное, есть, но замурован в незапамятные годы, ибо запечатан печатью такого древнего архонта, что и сами Коварди с маху назвать его не смогли. Пришлось супругам обращаться в Киммерийскую Академию, где по изготовленному ими слепку Гаспар Шерош определил, что замурован вход в подземелье повелением архонта Икария Абоминариста, жившего в середине российского пятнадцатого века и известного тем, что все свое архонтство он только и делал, что налагал заклятия, проклятия, запреты, епитимьи и отлучения (за что однажды был кем-то утоплен, но Коварди дальше слушать не стали, - впрочем, Гаспар не обиделся, его почти никто до конца не дослушивал). Коварди рванули на Архонтову Софию, в Совет Гильдий - и предъявили свои вычисления. Получалось, что под всем кварталом, от Скрытопереломного переулка до самой Рощи Марьи, имеется историческое подземелье, в которое вход закрыт более пятисот лет тому назад. Так не пора ли дверь туда открыть?
      Гильдия лодочников, владевшая - так получилось - эксклюзивным правом на доступ в оное подземелье, навострила уши и тут же сочинила историю о том, что прекрасно знает она про таковое помещение, но это ее гильдийная собственность. Гильдии художников и камнерезов немедля встали на дыбы и потребовали раздела подвала на части, согласно размещению под принадлежащими ей особняками. Лодочники были сильной гильдией, любой другой отдельно взятой они бы попротиводействовали, но тут были как минимум две объединившихся против нее гильдии, - а подвал мог простираться еще южней, а там, за узенькой улочкой Четыре Ступеньки, находился особняк "Хилиогон", то бишь "тысячеугольный", где жил ни много, ни мало - сам Назар Эрекци, глава совета гильдии Сборщиков. С некоторых пор гильдия эта, управлявшая сборщиками молясин, стала почти столь же сильна в Киммерионе, как, к примеру, евреи: одни решали вопрос об обмене русских денег на киммерийские, другие - о сборке множества частей молясины у двух десятков гильдий в одну, которую только и согласен был унести из Киммериона офеня. Словом, скорей стоило гильдии лодочников выплыть на Рифейский на простор и всей дружно утопиться, чем ссориться со Сборщиками, к которым, ясное дело, бросятся на помощь Художники и Камнерезы, если они, Лодочники, будут дальше артачиться. В тот же день, поздно вечером, оформив Астерию специальный наряд, повелевавший проплыть вокруг Киммериона в темноте, на предмет дальнейшего выявления опасных мест, где могут быть задеты по башке досточтимые Бобры, - а там поэтому плавать нельзя и предстоит установить специальные буи, - в присутствии руководства всех заинтересованных гильдий, печать Абоминариста-Проклинальщика была взломана, вход в лабиринт - открыт. После чего вся комиссия торжественно в подвал спустилась, разбрелась в разные стороны и, понятное дело, в полном составе заблудилась.
      Через недолгое время - хотя уже сильно за полночь - из-под пола в доме засидевшихся за своей живописью Коварди стали доноситься чьи-то приглушенные вопли. Дверь в Дом Астерия оказалась заперта изнутри, но вопли слышались и со стороны набережной. Коварди, не щадя кулаков, заколошматили в дверь дома Романа, не без основания полагая, что коварный лабиринт заглотал кого-то, кто теперь выбраться не может, а вход в тот подвал, проломный вход, имеется лишь из подпола Романа (снятие печатей от Коварди, понятно, засекретили). Дверь со стороны набережной по зимнему времен была закрыта наглухо, сонная Доня высунулась из черного хода, позвала соседей на кухню. Тут тоже были слышны крики, но, наученная заранее Нинелью, Доня сообщила художникам, что "рабы с жиру бесятся". Коварди заподозрили, что дело не так уж просто, пусть бы бесились рабы в подполе Романа, но что делают они в лабиринте, под домом, расположенным за добрых сто саженей к югу? Доня - опять-таки по заранее данному Нинелью указанию - лезть в подпол ночью отказалась, будить тоже никого не захотела, терпит дело до утра. Так и слушали вопли из подпола супруги Коварди до самого рассвета. Слушали их также Пол и Варфоломей, сидя за фанерным щитом, выкрашенным под цвет точильного камня; этим щитом с вечера Нинель приказала закрыть вход в лабиринт со стороны рабского подвала на тот случай, чтоб никакое начальство, набредя на пробитую рабами дыру к свободе, таковою не воспользовалось в обратном направлении.
      К утру вернулся Астерий - злой, как хорошо прогретый аллигатор. Он утратил счет затылкам бобров, которых задел веслом в эту сложную ночь. Получалось, что охранные отбобривательные буи придется выставить по всему периметру. Хотя бобров предупредили о нынешним плавании Астерия, что каждый пострадавший решением архонтсовета заранее считается виновным в своей беде и лишен возможности пожаловаться - Астерий не сомневался, что не резцом, так клыком бобры подкопаться под него найдут возможность. Обнаружив свой дом запертым, но подвал - взломанным, Астерий немедленно позвонил в отделение на улицу Сорок первого комиссара. Оттуда приехал срочный наряд, осмотрел место взлома, в полном составе спустился по новооткрытой лестнице в лабиринт, где немедленно и заблудился. Просидев у входа час, другой и никого назад не дождавшись, Астерий вызвал новый наряд, а сам со страху выпил полштофа бокряниковой. В результате приехавший на Саксонскую новый наряд полиции, вместо того, чтобы пуститься на поиски первого, арестовал пьяного Астерия за вызов в нетрезвом виде городской стражи, и отвез его в КПЗ. Лишь ближе к полудню, когда Астерий тихо спал на нарах, забили тревогу и на Архонтовой Софии, и в отделении. Перед домом Астерия стояла небольшая толпа, и дверь в дом, похоже, скоро взломали бы, но - потом свидетели подтверждали - появился перед дверью этой человек росту в пять аршин, красоты неписаной, и приказал толпе разойтись к родителям женского пола. Громко приказал, а потом исчез. Толпа временно разошлась, но даже явление Конана-варвара на этот раз воздействия не возымело. Группа личных архонтовых гвардейцев проникла в дом Астерия, нашла дорогу в подвал, единым порывом рванула туда спасать пропавших киммерийских граждан, и через самое короткое время заблудилась точно так же, как и все ее предшественники.
      Наверное, сбежавшиеся со всех сторон на Архонтову Софию бобры с жалобами подвигли бы Иакова Логофора и на дальнейшее бесполезное расходование человеческих ресурсов Киммериона (а вот не суйся один архонт туда, куда другой входить запретил! - говорили потом в народе), но сжалилась над заблудшим народом всезнающая Нинель. Она велела Полу и Варфоломею маскировочный щит убрать, взяла "дракулий глаз" и отправилась в лабиринт, спасать по одному воющих от ужаса жертв любопытства, служебного рвения и жадности. К вечеру все без малого пятьдесят ополоумевших от страха пострадавших оказались на свободе. Кроме Астерия, который все еще спал на нарах и, как всегда, оставался последним пострадавшим.
      Ближе к вечеру центр событий переместился на остров Архонтова София, непосредственно в архонтсовет: там, на паркете необъятного фойе, был разложен столь же необъятный план Саксонской набережной, по которому осторожно ползали супруги Коварди, медленно нанося на него возможные границы подвала под домом Астерия Коровина. По краешку плана мягко прогуливался лично Назар Эрекци, всем своим видом являя оскорбленную невинность и демонстрируя решительное намерение доказать, что никто не имеет никаких прав на подвал его собственного дома.