Попробуй не потревожься. Хотя, когда предиктор говорит: "Не делайте", это чаще всего означает: "За вас другие сделают". Кто же, холера им в бок, уберет эту самую ихнюю власть, каким образом расчистится трон для Павла? Впрочем, все, что говорит предиктор, неукоснительно исполняется. Скажем, он предсказал, что генерал Форбс угробит праздничную ночь на слушание идиотских докладов и мнений о реставрации, будет чуть ли не до утра корпеть над докладом для нового президента. Будто не будет в первые дни президентства у этого бывшего канатоходца иных забот, как выяснять мнение Международного Валютного Фонда о золотом паритете русского имперского рубля. Впрочем, именно для этого президента дело реставрации Дома Старших Романовых - первоочередное. Ван Леннеп предупредил, что если через пять лет она не будет закончена, то быть Штатам финляндизированным придатком к Советам, если не чем похуже.
      - Из всего вышеизложенного следует, что одна четверть квоты, которая будет внесена Российской Империей в Международный Валютный Фонд золотом частично в слитках, частично неполноценной золотой монетой, так называемой бойкотной, иначе говоря, олимпийской чеканки 1980 года...
      - Эриксен, сию же минуту варите кофе заново, этот выкипел!..
      А кроме того, все равно все не прочтешь и не прослушаешь. Так, для порядка, прочесть нужно основные бумаги с наиболее звучными подписями. С остальным пусть О'Хара сам возится. Кстати, вчера предиктор как бы невзначай обмолвился генералу, что этот самый О'Хара натуральный болгарский шпион, работающий на весь восточный блок сразу и еще на кого-то. Ну, вот и пусть работает, тем более что почти все его силы уходят в Элберте на блокировку от телепатов, - даром они уходят, кстати, от телепатов прикрыться можно, а от пророка? Пусть, в конце-то концов, советские боссы и узнают хоть что-то. Авось будут среди них и те, кто препятствовать реставрации Романовых не очень склонен, они, судя по предсказаниям, даже и службу не должны бы потерять, хотя Павел Романов, с которым, увы, уже нужно считаться, настроен против них в высшей степени. Ну, а те, что сопротивляться собираются, - пусть тем более знают, недаром у них у всех дачи - у кого под Ментоной, у кого возле Майами. Шеф полиции, милиции советской то есть, Витольд Безродных, насмешил весь западный мир тем, что выстроил себе дачу с искусственным климатом на Земле Фредерика VIII в Гренландии, причем строительство заложил уже давно, когда Гренландия только-только независимость получила, достроил только теперь, но со спутников вся стройка фотографировалась регулярно, а фотографии, как и полагается в демократическом обществе, регулярно выкрадывались и публиковались во всем мире. Не позавидуешь ему, климат там не хайнаньский, впрочем, у него он все равно искусственный... А что референт шпион, так уж лучше добросовестный шпион-труженик, чем преданный дурак вроде Эриксена, который два раза одинаковый кофе сварить не может.
      - Положительное сальдо платежного баланса...
      - Налейте и себе, О'Хара. Вы совсем засыпаете. К сожалению, спиртного сегодня нельзя, от Джексона тогда не избавимся.
      Бестселлер Освальда Вроблевского, подготовленный, кстати, еще в сентябре, а теперь изданный огромным тиражом и спешно переводящийся на основные мировые языки, - перевод на русский уже в типографии, кстати, - тоже валялся на столе Форбса. Автор, профессор Гарварда и довольно известный беллетрист, исключительно бойко разворачивал повествование о жизни старца Федора Кузьмича, начиная с трагических таганрогских дней, со странного прощания с закрытым гробом. Книга изобиловала таким количеством трогательных подробностей, что, пожалуй, следовало ожидать в ближайшее время увеличения числа прихожан в русских церквях. Пусть. Не Форбсу, то ли конфуцианцу, то ли буддисту, он и сам плохо понимал, кто он на самом деле, было бороться с такими вещами. Автор книги, кстати, проводил интересную мысль, что самая прекрасная и законная форма государственного правления - сантократия, форма государства, при которой во главе правительства стоит святой человек. А если не святой, их вообще-то мало, то пусть правит потомок святого. Воздавалось должное и императору Константину Багрянородному, и королю Людовику Святому, заодно уж и мученику Николаю Второму, хотя тот и происходил из младшей линии узурпатора Николая Первого. Мол, уж если б оставались у него сейчас какие-нибудь прямые и законные потомки, то вполне можно бы ставить вопрос так, чтоб в России было два царя сразу, что уже имело место в прошлом. Но - увы. Вел повествование Вроблевский убедительно и аргументированно, ссылаясь на подлинные документы, частью давно заготовленные институтом Форбса, частью аккуратно фальсифицированные, - время не терпело, важна была цель, а не средства. Когда Павел станет императором, на место фальшивок можно будет вставить подлинные документы, подготовить новое издание. Вроблевскому, кстати, принадлежала также и богатая мысль о том, что истинной целью русской революции 1917 года было лишь свержение младшей линии дома Романовых, безусловно, с целью возведения на престол царя из старшей ветви династии. Октябрьский же переворот пришлось устраивать потому, что революция начала перерождаться, и, дабы закрепить ее завоевания, дабы выполнить подлинные предначертания судьбы, как раз и встал во главе России кремлевский мечтатель. Разве не писал он о прогрессивности войны 1812 года? А ведь именно старец Федор Кузьмич был в конечном счете победителем армий Наполеона! Ясно, в лучших своих грезах кремлевский мечтатель видел, как в России по окончании голода и разрухи престол перейдет к потомкам Федора Кузьмича. Он ведь уже объявил НЭП! Но - явился новый узурпатор, Сталин. Этот хотел короноваться сам. Однако не посмел, знал о том, что где-то цело, где-то сберегается подлинное семя русских царей. Поэтому он и способствовал массовым репрессиям, надеялся на закон больших чисел - мол, чем больше народу погибнет, тем вероятней погибнут и наследники русского престола. И тысяча книксенов русскому народу. Пусть его, так надо. Лишь бы не стали американского подданства всей страной требовать. Со дня на день, кстати, должен был выйти на экраны двухсерийный голливудский боевик "Анастасия Первая" - повесть о любви юной сибирской дворянки и старого императора.
      - И сама перспектива принятия Российской Империи в Международный Валютный Фонд, несомненно, может рассматриваться только как явление глубоко положительное и для самой организации, и для США в частности.
      - Отличная мысль, О'Хара. Полагаю, ее одну только и вставьте в доклад. Интервью Пушечникова постарайтесь сократить раз в десять. Все понятно будет из одного абзаца, почти из любого. Позвоните Эриксену, пусть и нам индейки принесет, что ли...
      Некоторые моменты дела Реставрации возникли совершенно случайно, их никто не планировал. Например, коллекционерский бум: спешно повылезали откуда-то "Рубли Старших Романовых", из которых по крайней мере один, первый, был наверняка подлинным. На рынок филокартистов выскочили тоже ранее неведомые открытки начала века, с золотым обрезом, парижского издания Лапина - портреты старца Федора Кузьмича и даже "царевича Алексия Старшего". Не вызывало сомнений, что и прочие "Старшие Романовы" тоже всплывут очень скоро - на рынках нумизматов, филокартистов, филателистов, коллекционеров автографов и еще неведомо чего. Но всего неожиданней оказалось интервью, данное знаменитым писателем Пушечниковым. Пушечников, лауреат Нобелевской премии, был посажен в СССР за решетку, ибо отказался от этой премии отказаться. Вскоре, впрочем, советское правительство обменяло его на приличную статую с острова Пасхи: руководитель страны, впадая во все более непроглядный маразм, решил такие статуи коллекционировать. Пушечников обосновался в Штатах, купил кусок леса под Сиэтлом, что-то там себе выстроил под жилье и стал регулярно из этого леса выходить с посохом, везя за собой на тележке рукописи новых романов, а чаще переработанные и исправленные в безнадежно худшую сторону варианты старых, тех, за которые шведы ему дали премию. Пушечников давал одно-два интервью, потом произносил пять-шесть пророчеств, обычно свидетельствовавших о его полном незнакомстве с бюллетенем ван Леннепа. А неделю назад вышел он из лесу без всякой рукописи и дал интервью приблудившемуся корреспонденту Эй-Би-Си. Писатель поведал о том, что во время своего краткого пребывания в ДУБРОВлаге, в первый же год после четвертого ареста, он оказался соседом по нарам некоего старого человека, одного из лучших учеников русского историка Ключевского. Что с тем человеком сталось позже, Пушечников не знал и поэтому пока не решался назвать его фамилию - вдруг тот оказался бы жив по сей день, хотя вряд ли, ибо в ДУБРОВлаге в сорок восьмом году ему было уже далеко за восемьдесят. Так вот, вспоминал Пушечников, старик еще тогда рассказывал ему историю Старших Романовых как услышанную лично от Ключевского, и вот именно тогда, как раз тогда - тут Пушечников переходил на пророческую интонацию - особенно буйно возросло в его, пушечниковской, душе чувство боли за Россию, чувство истинно монархистское, чувство стыда за страну, подлинного царя которой предали те самые декабристы, которые Герцена с теплой койки согнали, из-за которых весь растреклятый коммунизм и приключился!
      - Окончательный меморандум Международного Валютного Фонда...
      - Да хватит уж, О'Хара. Вы ведь... э... католик, а я вас Рождества лишаю. Вызовите Эриксена, а то он от сожранной индейки скоро кулдыкать начнет.
      О'Хара исчез мгновенно, - сразу видно, что профессионал. На мгновение Форбс расслабился и мысленно вернулся в свой частный кабинет, к китайским свиткам. На сей раз - к висевшему слева от стола "Портрету неизвестного императора эпохи Южная Сун". Хотя... Увы, последнее время Форбс уже ненавидел само слово "император", одна радость, что китайское "ди" - это много больше, чем "император". Да и вообще - куда России до Китая. Древнего. Генерал вздохнул и мысленно вернулся на службу, где ждали своего прочтения сводки монархистских настроений в стройных рядах советского правительства, среди рабочих московских автозаводов, в разных других слоях, экономические прогнозы, прогнозы реакции со стороны КНР, Тайваня, Японии, Англии, Франции, еврокоммунистов, советских диссидентов, израильского кнессета, архаистской фракции гренландского риксдага, князя Лихтенштейнского... Вошел Эриксен, и одновременно загудел селектор. Звонил секретарь мага Бустаманте, Нарроуэй. Звонил по прямой: значит, случилось что-то важное и Бустаманте не может позвонить самостоятельно. Генерал ткнул в клавишу:
      - Что?
      Из селектора донеслась мелкая зубная дробь.
      - Что случилось, говори немедленно!
      Селектор клацнул - на том конце кто-то пил воду. Наконец, донесся голос с почти забытым австралийским акцентом:
      - Генерал, на маэстро напали из воздуха!
      Форбс все-таки не зря угробил рождественскую ночь на скучные бумаги. Все-таки не зря ван Леннеп получает свой необлагаемый налогами миллион по первому требованию. Корявая рука генерала немедленно пробежала по верхнему ряду клавиш пульта, вызывая в офис к Бустаманте всех основных магов и тавматургов института, нужных и ненужных, - впрочем, из них реальная надежда была только на одного, на Мозеса Цукермана, ибо, что поделаешь, маги, равные Бустаманте, рождаются даже не каждое столетие. Зато, как знал генерал, в какой бы амок не вошел накурившийся опиума Цукерман, - а что ему, еврею, делать в гойский праздник? - через несколько секунд он возникнет в приемной Бустаманте, подтянутый и побритый. Цукерман полностью владел древнебирманским искусством размыкания времени. Не зря в прежние годы, когда он еще перебивался, по собственному его выражению, "с цимеса на цурес", преподавая астральное каратэ в городе Кеноша, его боялись даже местные гангстеры. На всякий случай вызвал Форбс еще и радиоактивное чудовище, мексиканца Сервальоса, а также "термического престидижитатора" - как некогда обозначалось на его цирковых афишах - Рубана-Казбеги, якобы кавказского князя, на самом деле валахского нестинарца-огнеходца, доведшего древнее искусство до логического абсурда, ибо в его руках плавилась даже огнеупорная керамика. Вызвал также и робкого волшебника по имени Тофаре Тутуила, только-только завербованного где-то в Тихом океане и вообще неясно пока, что умеющего, однако получившего очень благоприятный прогноз от предиктора. Форбс вышел из-за стола и, насколько позволял возраст, заспешил к Бустаманте.
      Он вошел в приемную мага, когда все главные события, кажется, уже закончились. В дверях кабинета исчезла спина Бустаманте - секретарь уводил мага полежать на диван, кажется, маэстро нуждался в стакане чего-нибудь изысканно-итальянского. Посреди обитой штофом приемной стоял Цукерман, сгорбленный старый еврей со всклокоченными вокруг сверкающей лысины седыми волосиками. Руки его были разведены так, словно к впалой груди он прижимал здоровенную дыню; никакой дыни, однако, не было, но как бы в центре этой воображаемой дыни без видимой поддержки висела старинная немецкая пивная кружка, фарфоровая, с герметической крышкой и готической надписью: "Привет из Габлонца". Обычно в этой кружке - только тогда крышка бывала откинута - на столе секретаря в приемной Бустаманте стояла одинокая роза. Сейчас крышечка была накинута, и, видимо, Цукерману стоило немалых усилий поддерживать кружку в воздухе. Он вращал глазными белками. Сервальос, темнокожий, не то мясник, не то бармен, безразлично стоял у стены, он помочь ничем не мог, - между делом Форбс подумал, что уже пятнадцать лет этот маг только переводит средства налогоплательщиков, на кой черт нам искусственная радиация, мало, что ли, той, которая без магии возникает? "Кавказский князь" Рубан-Казбеги, напротив, был занят делом: плавил в ладонях массивную металлическую пепельницу - тоже со стола секретаря - и, похоже, собирался расплавленным сгустком заварить кружечку. Тофаре Тутуила сидел за спиной Цукермана в позе лотоса, видимо, отдавал еврею энергию. Форбс не впервые убеждался, что подвластные маги работают на совесть. Через минуту вернулся секретарь Бустаманте, потрясающе похожий физиономией на О'Хару, Форбс немедленно решил, что это тоже шпион. В воздухе пахло озоном и серой. Секретарь отрапортовал:
      - Господин генерал, двенадцать минут назад маэстро приступил к очередной вентиляции стеклококона пана Аксентовича и внезапно испытал приступ асфиксии: неизвестный противник пытался в газообразном состоянии проникнуть в его дыхательные пути и, вероятно, в мозг. В настоящий момент противник обезврежен и заключен в герметический сосуд. Господин раввин предлагает запаять сосуд и бросить его в Бермудский треугольник.
      Форбс сосредоточился: сейчас должен заговорить сам Цукерман, а понимать его речь было делом тяжелейшим. Выполняя условия контракта, обращаться к нему полагалось только согласно дипломатическому протоколу - "господин раввин", никогда не переспрашивать и, хоть лопни, всегда понимать то, что он излагал на чудовищном еврейско-украинско-русском жаргоне прошлого века, с незначительными английскими вкраплениями.
      - Господин раввин, вы считаете, что в подлинном облике противник материален? - с предельной осторожностью задал Форбс профессиональный вопрос.
      - Герехт, - сипло ответил Цукерман, - алэ тепер ганц гит. Гиб мир, кавказим, а шматок расплавлени платина, будет на него а-пач. О!.. Вейз мир!..
      Кажется, тот, кто сидел в кружечке, всю эту галиматью как-то понял, кружечка дернулась и взорвалась, не осколками, а как бы распалась на атомы. Маг отпрянул - у его ног сидел совсем молодой и хрупкий мальчик очень восточного вида, и вся одежда мальчика состояла из черных сатиновых трусов со сборками, чуть ли не до колен. Форбс сделал шаг назад, ибо понял, что, материализовавшись, противник просто сдался на милость победителя.
      - Прошу рассматривать меня как официального представителя... - на очень плохом английском произнес мальчик.
      - Пока что вы арестованы, - отрезал Форбс. - Господин раввин, помогите мне во имя Иеговы отконвоировать арестованного.
      Повернулся и пошел, не глядя. Теперь уж и совсем стало ясно, зачем голландец усадил его, генерала, на рождественскую ночь всякую чушь слушать. Допросить мальчика следовало немедленно. Но когда же, о Небо, найдется время на личную жизнь, на медитации?
      Цукерман, шаркая ногами, плелся за восточным мальчиком, а тот, в свою очередь, ковылял за Форбсом. Большей охраны не требовалось: старый и хилый на вид еврей был единственным за пределами Японии каратэком восьмого дана. Был он и недурным магом, особенно же блестяще справлялся с ролью мага негативного, иначе говоря, обладал способностью разрушать чужие чары. При этом он, что весьма странно, не был телепатом и летать тоже не умел, хотя не единожды заявлял, что эти способности обретет, когда отберет их кое у кого. Коридор заметно шел под уклон; Форбс направлялся к барокамерам, как к самому подходящему помещению для диверсанта, обладающего умением переходить в газообразное состояние. Кроме того, Форбс расслышал довольно сильное телепатическое поле мальчика, и лишние футы свинцовой изоляции во время допроса помешать никак не могли; пока что единственным телепатом в мире, для которого свинцовые стены были тоньше бумажных, числился Атон Джексон. Часовой возле барокамеры, не выпуская из левой руки ни бластера, ни индюшачьего крылышка, правой отдал честь и пропустил всех троих в люк: допросы такого рода редкостью не были. Кресло внутри оказалось одно, второе по случаю Рождества кто-то куда-то вытащил, вытащили бы и первое, но оно было наглухо впаяно в пол, - в него опустился Форбс, мальчик пристроился на полу по-турецки, Цукерман присел на ступеньку. Магу было очень важно, чтобы обращались к нему только "господин раввин", просили о чем-либо только "во имя Иеговы", а вот на чем сидеть - это роли не играло. Мальчику, похоже, было холодно, однако раньше времени снабжать шпиона удобствами генерал не собирался.
      - И зачем ты сюда пожаловал? - угрюмо спросил он.
      - А вот не скажу. - Форбс, впрочем, уже знал, что мальчик киргиз, что имя у него почти непроизносимое - Ыдрыс, фамилию же он так и не смог разобрать.
      - Умералиев, - буркнул мальчик.
      Оказывается, мальчик читал мысли по меньшей мере не хуже Форбса, но слишком плохо знал английский, так что большой опасности не представлял. Генерал мысленно завел пластинку с мелодией "Мост через реку Квай", чем лишил шпиона возможности читать его мысли. Или не лишил? Затем, с трудом припоминая полузабытый язык, заговорил по-русски:
      - Так зачем ты здесь?
      - А письмо я вам все равно не отдам.
      Все-таки, значит, не лишил. Мальчик не просто напал на Бустаманте, он еще и письмо какое-то с собой приволок. От кого и кому интересно бы знать. Если мальчик киргиз, как показалось генералу, то письмо из Совдепии, это ясно. Кстати, что-то такое очень смутное в бюллетене ван Леннепа предсказывалось, но, видимо, Форбс прочел это место недостаточно внимательно. Но национальность гостя была написана как-то иначе, греческими буквами, сплошные ипсилоны в ней значились. Но мальчик опередил его мысли.
      - А я не киргиз вовсе. Я кыргыз, так правильней. А прописка у меня московская, а в армию меня не взяли вовсе!
      Мальчик явно лез на рожон. Цукерман тихо напевал что-то хасидское, не лишенное благозвучия. Или японское? Каратэк все-таки.
      - А прислал меня махатма. Вы про него не знаете.
      - Видали мы таких махатм... - Форбс осекся. К ужасу своему он понял, что именно напевает Цукерман: это было "Белое Рождество"... А еще еврей называется. Вот почему не получилось мысленного блока из привычной мелодии "Мост через реку Квай",- победно сжигая все мосты, шествовало Рождество. Но все же генерал взял себя в руки.
      - Мы кое-что знаем. И про некоторых махатм.
      - Не можете вы о них ничего знать про нашего махатму!
      Кажется, и русский у мальчика был какой-то необычный.
      - Пока что ты сделаешь следующее: отдашь мне письмо, - сказал Форбс. Именно мне ты его должен передать. Несмотря на все твои умения.
      Мальчик сделал попытку снять трусы - очевидно, хотел вывернуть их наизнанку и перейти в газообразное состояние. Форбс пожалел, что это не его сотрудник. Умение было редкое, собственно, генерал даже не припоминал, чтобы оно вообще ему встречалось за сорок лет работы.
      Цукерман врезал мальчику под правое ребро, и желание делать лишние движения у того явно отпало. Но он продолжал сопротивление, пусть хоть на словах.
      - Махатма велел отдать письмо толстому человеку с усами, который кино любит! Понятно? Махатма велел только ему отдать.
      О, не зря Форбс корпел всю ночь!..
      - Не зря, товарищ генерал. А вдруг, почем вы знаете, через меня вам продиктуют требование этого человека отдать?
      Все-таки плохо, что мысленная блокировка не получалась. Мальчик был очень сильным телепатом. Но вдруг Уоллас ошибся в сроках, вдруг Советы начнут прямо нынче требовать включения в США? Мальчик молчал. Молчал и генерал. И тогда, перейдя на почти понятный русский язык, неожиданно заговорил Цукерман.
      - Мальчик-мальчик, а мальчик, ты решил с нас иметь?
      Мальчик обернулся с удивлением.
      - Ты думаешь, мы не сделаем с тебя водяной пар еще раз? И не нагреем его как следует быть? Ты, я вижу, первый раз решил крутить бейтцим старому раввину. Это-таки может плохо кончиться. А что, у твоего махатмы большие погоны?
      - У него нет погонов, - угрюмо ответил мальчик, - он махатма.
      - Ты знаешь, ты совсем наивный. Чтоб ты знал, ма-хатма в штатском очень даже часто бывает. Ты думаешь, старый раввин не умеет читать мысли, так он уже не видит тебя насквозь? Тебе дали московскую прописку, так махатме дали две, на каждый погон!
      - У него одна, ему не дали, у него и так есть.
      - Ты знаешь, мальчик, когда я был такой же маленький пацан, как ты, один гауляйтер тоже предлагал мне прописку! Но я не был такой поц, как ты, я отлично понимал, что его прописка будет в Аушвиц! Правда, гауляйтер не крутил мне, что он махатма. А твой махат-ма совсем дурак, он думает, что старый раввин не сумеет забрать у него еще больше, чем уже забрал, что он всегда будет телепат, а старый раввин не будет?
      Форбс, передоверив бразды допроса магу, с интересом слушал. Похоже, что газообразный мальчик собирался перейти к жидким процедурам, иначе говоря, разреветься. Старый еврей нашел какое-то его больное место. Нет, и этого мага, со всеми его придурями, тоже невозможно недооценить, - подумал Форбс и мысленно просвистал первые такты "Моста через реку Квай", что знаменовало переход к победному настроению. Цукерман тем временем встал, оперся руками на перила лесенки, как коршун, навис над мальчиком и продолжил загробным голосом:
      - Ты в барокамере, мальчик! Финская баня, градусов сто двадцать, по этому вашему хваленому Цельсию! Нам будет с господином генералом таки цимес, а что будет с тобой - возьми в голову!
      - Господин раввин, во имя Иеговы, одну минутку, - прервал генерал разоравшегося мага, - может быть, мы все-таки приступим к допросу? Или к переговорам?
      Мальчик обреченно посмотрел на него и внезапно выпалил:
      - Скажите, а в ваших тюрьмах копать заставляют?
      - Это зависит от тяжести преступления и добровольного признания вины, машинально ответил Форбс.
      - Что вы хотите знать?
      - Все: как ты попал сюда, кто твой махатма, кто его начальник. Кто тебя прислал сюда, к кому, с каким поручением. Говори!
      - Тогда я должен говорить с вами... с глазу на глаз.
      - Ой, гвулт! Вейз мир! Ничего, мальчик, говори смело, раввин закроет глаза и ты с генералом будешь с одного глаза на другой! - Цукерман картинно зажал глаза руками. Мальчик помолчал.
      - Я должен был передать... - мальчик сильно помедлил, прежде, чем продолжить, собрался с силами и выпалил: - товарищу Хрященко должен был передать письмо от другого товарища генерала, я его фамилии не знаю!
      - Сюда! Быстро! - рявкнул Форбс.
      Мальчик вытащил из-за резинки трусов помятый серый конверт. Форбс взял его и бесцеремонно открыл. Углубился в чтение. Он не все понимал сразу, но с первого взгляда осознал, что отправитель письма не то поленился письмо зашифровать, не то за этим был какой-то провокационный ход. Письмо было адресовано фальшивому поляку, а вот от кого - пока что неясно.
      "Дорогой Тема, - гласило письмо, - ты, значит, жив-здоров. Уже двадцать лет как мы без связи с тобой и думали, ты пошел на мыло. Но теперь узнали, что не пошел, спасибо товарищу Живкову. Ты уже давно генерал-майор и представлен к очередному званию. Через этого мальчика черкни хоть строчку-другую, но только по-болгарски и только левой рукой. Расскажи, что там творится. Думаю, ты знаешь, что у нас скоро будет царь, но кто он, откуда возьмется, мы не знаем, наш предсказатель не видит "левый нижний угол", а царь, он говорит, как раз там. Нам про царя все знать необходимо, потому что свое место терять никому не хочется и при царе, и тебе, думаю, тоже, так что ты скорее давай сообщай, кто царем будет..."
      Форбс дочитал письмо до конца, письмо недвусмысленное, написанное на машинке, без какой бы то ни было подписи. Допрашивать мальчика дальше не имело никакого смысла, он не знал почти ничего из того, что генерала интересовало. Форбс встал.
      - Жить будешь здесь, - сухо сказал он, обращаясь к скрюченному на полу посланцу махатмы, - а все, что нужно, тебе принесут. Если поклянешься... Аллахом, кажется? - и... комсомольским билетом, что прекратишь фокусы с выворачиванием трусов, тебе их оставят, нет - отберут. По всем вопросам обращаться к часовому, он вызовет меня, или, - Форбс посмотрел на мага, тот кивнул, и генерал продолжил, - к господину раввину. Кстати, обращаться к нему "господин раввин", а ко мне - "господин генерал", никаких "товарищей"!
      - Я лучше к вам буду, господин генерал, - ответил мальчик. Ненависть к человеку, который, кажется, обхапал его махатму по всем чакрам, сочилась в нем изо всех пор, заглушая даже страх перед копанием земли.
      Форбс медленно доплелся до своего кабинета и плюхнулся в кресло. Поглядел на часы: четверть второго. Подчиненные, видать, уже отпраздновали, хотя сквозь пол - это сквозь треть фута свинца, выходит! - все так же доносилось "Белое Рождество". Господи, бедный Лавери. Бедный я. Интересно, хуже романовское дело, чем аборт, или все-таки нет? Жить бы в лесу... как Пушечников. Землю бы пахать, тоже, кстати, типично древнекитайское занятие. Или чтоб за меня пахали, а я это, луну бы в колодце... Лотосы, драконов хребет горного кряжа, одинокий гусь, летящий со стороны северной границы, следы лебединых лап на снегу, глядение с башни на запад, никаких чтоб ни русских, ни американцев, лучше бы вообще никого!
      Перед ним возник О'Хара.
      - Генерал, простите: вот это обнаружил Нарроуэй через десять минут после вашего ухода, - он протянул на ладони расписное рождественское, тьфу, не рождественское, а пасхальное! - яйцо, - оно лежало у Нарроуэя под столом. Присмотритесь к обоим концам.
      - С Рождеством вас, О'Хара. Вы ведь католик?
      Референт выпрямился.
      - Воспитывался в обители Св. Брандана в Уолсингеме, генерал!
      - Сирота, значит?
      - Сирота, генерал.
      - Тогда тем более... э... с католическим Рождеством, друг мой. Можете идти. Сегодня ваши услуги больше не понадобятся. Впрочем, скажите Эриксену, чтобы последний раз сварил кофе.
      Якобы-ирландец вышел. Генерал устало покатал на ладони расписную скорлупу; содержимое было аккуратно выпущено через два отверстия, на тупом конце и на остром. Ясно же как белый день: кто-то из засланных болгарами или кем там еще шпионов принес это яйцо, воском запаянное, со стороны. А в нем, газообразный, сидел этот восточный дурачок. Какое счастье, что Бустаманте не дали в свое время покончить с собой! Ведь он собирался отравиться из-за того, что эта самая сука Луиза, кто ее фамилию теперь вспомнит, чего-то там ему не то не дала, не то недодала!
      Бинг Кроссби за стеной завел что-то другое - слава Богу, Рождество уже встретили. Скоро и спать пойдут. Неужели!.. Быть может, выпадет возможность сегодня же уйти в древний Китай, ну, хоть на полчаса?
      В дверь тихо поскреблись, на пороге возник робкий Эриксен.
      - К вам Ямагути-сан, - нерешительно произнес он, понятия не имея, как отреагирует генерал в такой час на визит главного медиума Соединенных Штатов.
      - Прошу, - отозвался генерал с оттенком ненависти, но тут же взял себя в руки.
      В кабинет вошел совсем маленький, едва пяти футов ростом, в европейском костюме с бабочкой вместо галстука, японец. На носу его сверкали толстенные очки, в коих медиум, видимо, почти не нуждался - он шел к столу Форбса, закрыв глаза. Форбс не удивился, он знал, что Ямагути глаза открывает два-три раза в месяц. Японец учтиво поклонился и так же, не открывая глаз, присел в кресло у стола.
      - Добрая ночь, генерал, - сказал японец, - простите, другого времени не будет. С вами желает говорить предиктор Джонатан Уоллас.
      Форбс подался вперед: Уоллас умер уже десять лет тому назад и никогда не позволял тревожить себя в царстве теней. А теперь вот появился по доброй воле.
      - Я слушаю.
      - Предиктор Джонатан Уоллас, господин генерал, от всей души поздравляет вас с наступившим Рождеством и желает вам большого здоровья, счастья, успехов в работе и личной жизни.
      Японец замолк.
      - Я слушаю, Ямагути-сан.
      - Это все, господин генерал. Предиктор Уоллас удалился из пределов слышимости. Я не могу тревожить его насильно, он один из посвященных. Надеюсь, что не слишком вас обеспокоил.
      Генерал посмотрел на закрывающуюся за японцем дверь и вздохнул. Дверь выходила на запад, туда, где лежал рай будды Амитабы. Ох, как далеко было до него нынче! Генерал залпом выпил холодный кофе.
      16
      Он получил то, чего так страстно желал и к чему так долго стремился, и, может быть, нет на свете большего счастья.
      Х.Л. БОРХЕС. ДРУГАЯ СМЕРТЬ
      Роковые одиннадцать часов снова нанесли партии почти непоправимый урон: братья Ткачевы исчезли в направлении магазина, а поскольку дни шли предпраздничные, скоро ждать их назад не приходилось. Так что, даже считая пришлого Петра Герасимовича, да еще Борис Борисович, гадина с трубкой, да еще сам Степан, партия не составлялась, а играть в домино втроем серьезный человек не станет. Пришлось звать к столу дворника, рожу китайскую. Вообще-то в обычных дворах конец декабря, когда чуть не минус двадцать на дворе, холодрыга дай Бог, домино не бывает. Но во дворе Степана был особый, возле котельной, закут, который доминошникам в холодное время служил верой и правдой. Любой другой дворник, конечно, занял бы его под жилье, не ютился бы в неотапливаемой конуре. Но этой китайской роже холод, видать, был в самый цвет: тренируются они, что ли, на тот случай, если мы, забздев, им Сибирь отдадим по самый Урал?