.. Не подавить бы ненароком ананасные теплицы... Озлившийся на Канаду Джеймс разрисовал карту Западного Побережья Америки так, что владения Царства Аляска должны простираться до Форта Росс и Сан-Франциско включительно, как было установлено некогда великими россиянами, а к югу от залива, в Монтерее, речь должна звучать испанская, а какое государство будет той землей владеть - безразлично: там, где говорят по-испански, должны оглядываться не столько на Москву, сколько на Сан-Сальварсан. За свое-то государство Джеймс был вполне спокоен: привыкши всю жизнь следовать только инструкциям, он и теперь знал, что в любой миг может запросить их в Кремле и они будут если не самыми лучшими, то всегда точными, не подлежащими двум толкованиям. К примеру, Джеймс по просьбе Павла легко и безболезненно перешел в английском письме на кириллицу, теперь вез с собой в Аляску часть тиража первой английской книги, отпечатанной правильным, пушкинским способом: "Тхе Лифе анд Адвентурес оф Робинсон Црусое".
      Аэродром Святого Лазаря он тоже решил переименовать просто, в честь великого прадедушки Павла и в честь величайшего из Россиян Аляски "Александр": именно в царствие государя Александра Благословенного Александр Баранов превратил Ново-Архангельск в столицу Русской Америки, именно в царствие Павла Второго, прямого потомка Александра, Аляска обрела независимость. От президента Сальварсана, прослышавшего о переименовании аэродрома, были завезены в Ново-Архангельск саженцы александрины, прославленной паразитоядной лианы: ими обсадили аэродром по периметру, и чистота воздуха вполне обеспечилась. Спешно строился мост, которым столица соединялась с основным континентальным массивом, оттуда в недалеком будущем планировалось проложить скоростную трассу на город Баранов, бывший Анкоридж, и дальше, к Берингову проливу. А вот что строить через него, мост или плотину, сейчас решали в Санкт-Петербурге, в Институте Северных Территорий имени Государя Павла Первого. Митрополит Фотий был извещен, что вскоре ему предстоит освятить либо плотину, либо мост, потому что постройка много времени не займет. Фотий не спорил.
      Но таймер звонил, и Джеймс понял, что уже пора. Он налил еще раз и себе и императору, не вставая, нагнулся через стол, и тихо проговорил:
      - Выпьем, государь, за то, чтобы все это сошло нам с рук.
      - Что - все? - не понял Павел.
      - А все. Все, все. - Джеймс чокнулся с Павлом и опрокинул бокал.
      Павел подумал над оригинальным тостом, оценил, присвоил авторство и тоже выпил. К парадному подъезду подали ЗИПы. Катя вышла из дальних покоев, цари из-за стола, все наскоро погрузились и поехали в Шереметьево-2. Джеймс, Катя, челядь, подарки, хозяйственные мелочи, декорации для постановки мольеровского "Мнимого больного" в переводе на русский язык героя Российской Америки Александра Ротчева, - так порекомендовал отметить Джеймсу приезд в Ново-Архангельск всезнающий Сбитнев. Ну, а после венчания и коронации, конечно, - "Жизнь за царя", хотя Глинку Павел не переносил, а Джеймс вообще никакой музыки не воспринимал. Но момент обязывал.
      Уже на взлетной полосе Павел поцеловал Кате руку, привстал на цыпочки и обнял Джеймса. Расставаться было горько, однако необходимо.
      - При первой же возможности... - не договорил император.
      - И я к тебе при первой же возможности... - так же глотая слезы, ответил Джеймс. Остальные слова так и не произнеслись.
      Лайнер оторвался от земли, император отбыл в Кремль. Катя, отстегнув ремни, все-таки попросила старшую фрейлину принести жемчужное платье хотелось рассмотреть его поближе. Но заранее проинструктированная фрейлина-креолка отказала властным жестом, какому ее могла научить лишь одна женщина на свете.
      - Нет, ваше величество. Под венец вы пойдете в другом платье.
      - То есть как это? - неприятно удивилась Катя.
      - Именно так. Жемчуг на свадьбе - слезы. Для вас приготовлен другой наряд. Личный подарок баронессы Шелковниковой. Думаю, он вас не огорчит. Государь Павел не осведомлен о свадебных приметах. А Елена Эдуардовна дарит вам на свадьбу другое платье. Под цвет глаз и согласно рангу.
      Из подсобки вынесли что-то непостижимое. Белое подвенечное платье было расшито столь же богато, как и подаренное Павлом, но не умирающим жемчугом, а дорогими, специально подобранными изумрудами. Елена летала в Страну Великого Адмирала, благо недалеко от Парамарибо, специально была весной с инспекцией своих курилен и борделей. За огранкой, за пошивом платья, за изготовлением гарнитура "серьги-браслет-ожерелье-перстни" Елена проследила лично.
      - Это хороший камень, - наставляла Катю фрейлина, помогая в примерке, укрепляет сердце, устраняет горести, помогает от бессонницы... От несчастной любви тоже помогает. И тот, кто носит изумруд, застрахован от страшных снов.
      Последнее, подумалось Кате, очень не лишнее. Со времен алтайской беды страшные сны у нее бывали. Она поглядывала на дверь кабинета, в котором уединился Джеймс, и надеялась, что никакой страшный сон ей больше не страшен. В таком платье вправду не стыдно будет пойти под венец в храме Святого Германа Аляскинского, в столичном городе Ново-Архангельске в великом Американском Царстве Аляска.
      Джеймс убедился, что дверь кабинета заперта, и открыл бутылку.
      12
      Если вы будете препираться, я вас поженю.
      КЛАЙВ С. ЛЬЮИС. МЕРЗЕЙШАЯ МОЩЬ
      В самолете бывает. В поезде. В подводной лодке. А в лифте? А? Покажите, кто еще додумался. Нет, в лифте - самое удобное. Разве что немного тесновато, если ноги длинные.
      Ноги у Форбса были очень длинные; потомок австралийских каторжников даже теперь, сгорбленный годами, с удовольствием проходил ежегодное медицинское переосвидетельствование и, подслушивая мысли врачей, снова радовался своим "шести с половиной футам". Но ноги - это ничего, подогнуть можно. Зато кабинет, оборудованный в лифте, оказался потрясающе удобен. Нажав комбинацию клавиш, взмывал или опускался Форбс на любой из почти пятисот уровней своего института, перебросив рычаг, перемещался в горизонтальные штольни-коридоры, распахивал засекреченные с пятидесятых годов двери, словом, доставлял сам себя вместе с кабинетом в любую лабораторию, ангар, зал, спальню, куда угодно, кроме недоступных по условиям контракта личных покоев Луиджи Бустаманте. Плавающий сквозь Элберт лифт-кабинет Форбса был теперь благословением для Форбса и проклятием для его сотрудников, даже магов. Хотя не для всех. С трудом вылеченный ирокезами Мозес Цукерман, полностью, согласно требованиям своей религии, отрекшийся от ремесла мага, только и ждал визита Форбса. Ему хотелось поплакаться, а слушать его никто, кроме генерала, в себе сил не находил. Тяжкие он вел разговоры.
      У Цукермана были серьезные неприятности. Пожелай он уволиться из института Форбса - он тут же получил бы и пенсию, и виллу с кошерным поваром, и что угодно, хоть птицу-тройку, даже можно бы кого-нибудь из второстепенных магов приставить к нему вместо сиделки. Но старый "господин раввин" хотел того единственного, чего в США ему никто обеспечить не мог. А хотел Моисей Янович Цукерман малого: чтобы пустили его в Москву к сестре, хоть ненадолго, хоть на месяц, хоть на неделю, он не имел права умирать, не повидавшись с единственной сестрой. Белла Яновна числилась там, в Москве, придворной дамой, занимала неплохое положение при дворе фаворитки императора Павла Второго - Антонины, а после исчезновения фаворитки, вовремя и где надо поплакав, на пару с подругой-полячкой заведовала теперь секретным кабинетом дегустаций при Кулинарной академии в Кремле. Гостевой вызов брату Белла Яновна давно прислала, и службы США ничего не имели против, ибо Форбс давал гарантию, что сильно залеченный Цукерман уже никаких государственных тайн не разгласит, даже если того захочет. Беда скрывалась на другом конце: император Павел лично отказал брату Беллы Яновны во въездной визе. Новое прошение в русское посольство можно было подавать только через полгода, но ван Леннеп предупредил, что Павел не пустит Цукермана в Россию раньше, чем найдет свою фаворитку, слишком болезненно в его памяти были связаны эти женщины, и вообще-то на самом деле императору о прошениях Цукермана даже не докладывают, запреты налагает канцлер, берегущий покой самодержца. "А когда царь найдет фаворитку?.." - безнадежно спрашивал Форбс предиктора. Ван Леннеп прерывал связь. Он не хотел отвечать "никогда", следуя старому принципу "никогда не говори "никогда". Ван Леннеп знал многое такое, что совершенно не желал никому сообщать: только так ведут себя настоящие ясновидящие, если они, впрочем, не круглые олухи, а таковых со времен Кассандры, увы, известно тоже очень много.
      Необнаруживаемый кабинет Форбса плыл внутри стен сектора транформации, где сейчас возились с новорожденным слоненком, возились те самые врачи-эсэсовцы, которых теперь нечем было занять, - после провала проекта "Гамельнская дудочка". Выманенные их усилиями из России несколько сотен остолопов топтали сейчас канадскую землю, а скоро ожидались в штате Мэн. Хуже того, появились сведения, что на южный берег Австралии вышла группа бывших обитателей Брайтон-бич, протопавших через обе Америки на юг, потом по дну морскому в Антарктиду, они пересекли ее, опять ушли под воду и теперь вот досаждали Канберре. Дудочка давно отзвучала, но брайтонцы все равно рвались на север - в Индонезию, в Индокитай - и дальше. Можно бы на них плюнуть, но ведь эти гады, совершив первое в истории пешее путешествие вокруг света по меридиану, вернутся в Штаты обитателями Книги рекордов Гиннеса!.. А эту книгу генерал очень не любил. Он сам в ней значился как организатор рекордного количества неудачных покушений на жизнь президента Республики Сальварсан Хорхе Романьоса. Удачных пока не было, иначе не открывал бы в воскресенье у себя в столице чертов президент музей антикоммунистически-куриной графики. Одну курицу ехидный Романьос прислал в подарок Форбсу-покусителю, ее согласился повесить в своем кабинете только Кремона. Неизвестно, чего посетители пугались больше яростной курицы или вампира.
      Генерал впустую злился, и даже новосконструированный кабинет-лифт, позволяющий не принимать никого и никогда, кроме тех, кого сам захочешь видеть, утешал мало. Форбс хотел видеть только свой китайский садик, отпраздновать в нем любимый праздник, девятый день девятой луны, - но до тех пор еще ждать и ждать, а Бустаманте не вылезает из плохого настроения, и никак не заставишь его вызвать цветение папоротников, он даже обычную сливу сейчас может с тоски превратить в "кареглазую Сусанну", как уже было, после чего ни единый оборотень - даже мальтийский вампир - не соглашался переступить порог частных покоев генерала, "Сусанна" оказалась самым вредным для работников сектора трансформации видом все той же проклятой рудбекии, которой они боятся пуще пресловутой серебряной пули. Пули этой, кстати, они не боятся вовсе, они сами эту легенду сочинили в допотопные времена, когда серебро дороже золота было - они потом серебро перепродавали. Они же, помнится, в Штатах ввели серебряный стандарт вместо золотого. Но польза от них Штатам есть, безусловно есть. Вон, полный сектор слонят, поросят, медвежат, и все родились на территории США - кроме деток Рампаля - значит, имеют право быть избранными в президенты. А он, Форбс-австралиец, этого права не имеет.
      Генерал поднялся над уровнем сектора трансформации и уперся в дверь с несколькими иероглифами на ней. Форбс не сразу сообразил, что случайно приехал в гости к своему единственному медиуму. Совместив дверь лифта со входом в кабинет, генерал тяжело поднялся и постучался.
      - Прошу, прошу, - послышалось из-за двери. Даже голос медиума звучал так, что было ясно: этот человек живет с закрытыми глазами.
      Медиум приглашал. Генерал на плохо гнущихся ногах прошел в кабинет Ямагути, восьмигранное помещение, на удивление пустое, - ни свитков на стенах, ни окон в сад, - только сам хозяин за пустым письменным столом, кресло напротив, поблизости - малый журнальный столик, а на нем всего лишь простая ваза с тремя веточками цветущей сакуры. Летом! Похоже, отношения у медиума с магами были попроще, чем у начальства. Кто в последние дни июля мог заставить цвести вишню? Бустаманте? Альфандега? Тутуила? Наверняка не Цукерман, а прочим магам такое вообще не по силам. Надо полагать, работал здесь Тофаре Тутуила. Это у него страсть к цветам. Отмечал, небось, присоединение Самоа к Соединенным Штатам? А почему к начальству не зашел? Тут Форбс вспомнил, каково теперь отыскать начальника в его странствующем кабинете, отпустил самоанцу грех непочитания начальства, и тяжело сел против японца. Японец поменял с прошлой встречи очки, завел еще более толстые стекла - зрение его, видимо, ухудшилось. Но глаза его были закрыты, конечно.
      - Добрый день, Ямагути-сан.
      - Добрый день, Артур-сан.
      - Смею ли предположить, Ямагути-сан, что вы пребываете в добром здравии и продолжаете проводить многозначительные собеседования с высокочтимыми духами?
      - Разумеется, Артур-сан. Признаться, в последнее время я пристрастился к общению именно с такими духами, которые хранят мудрость, ныне утраченную в бренном мире. Например, сегодня я имел собеседование с духом прославленного путешественника Марко Поло.
      - Не тот ли это самый венецианец, - оживился генерал, - который в тринадцатом веке был губернатором провинции Южная Цянь, однако потом почему-то возвратился в Европу?
      - Именно он, именно он. Я взял на себя смелость вопросить его о причинах такого недолжного, на первый взгляд, возвращения. Выяснилось, что прославленный путешественник обладает редким во все времена даром дальней предикции. Завтрашний день или будущий год всегда оставались для него неведомы, однако о грядущих веках он и в прежние времена, и в нынешние имел и имеет самое подробное представление. Именно поэтому он возвратился в Европу. Он предвидел, что, если бы он не возвратился, то жители Европы... Как это он выразился? Я не могу воспроизвести его речь точно, мы ведь беседовали с помощью китайского письменного языка камбун... Приблизительно он сказал, что если бы он не возвратился, то в Европе - простите, Артур-сан - до сих пор вкушали бы буйабес при помощи сабо... Точней, минестроне при помощи сандалий... Ах, генерал, я не могу точно передать его слов. Короче говоря, европейцы без него, быть может, до сих пор не открыли бы Америку.
      "Уж как-нибудь и без него открыли бы", - подумал Форбс, а вслух продолжил:
      - О, сколь интересную беседу вы имели с почтенным путешественником и предиктором! Однако все же оставить пост губернатора провинции Южная Цянь... Но, возможно, предвидя столь далекие времена, путешественник поведал вам что-либо и о нашем ближнем будущем?
      - Отнюдь. Вы неправильно поняли меня, Артур-сан. О нашем времени почтенного покойного путешественника следовало расспрашивать семьсот лет назад. А теперь он может рассказать - и я могу снова с ним связаться, расспросить подробней, если вы проявляете интерес к данному предмету - о том, что будет через семьсот лет...
      "Сам знаю, что ничего хорошего", - мысленно буркнул Форбс. Он потерял всякий интерес к венецианцу, сбежавшему из Китая времен династии Цянь, и попробовал перевести разговор на другую тему.
      - Возможно, Ямагути-сан, вы имели и другие собеседования?
      - О да, о да. Мне вновь удалось получить краткое свидание с духом прославленного султана Хакима...
      "Подлость! Кто кого теперь недостоин?" - подумал Форбс, но японец продолжал:
      - Но высокородный султан не ответил на мои вопросы. Впрочем, на последний, касавшийся того, хорошо ли функционирует возглавляемый вами, генерал, институт, султан ответил.
      - Что же он сказал, Ямагути-сан?
      - Он сказал: "Ослиным копытом не сделаешь лошадиного следа". Потом он хлестнул своего загробного осла и ускакал, но мысль его кажется мне очень глубокой. В особенности потому, что нынешние арабы не сохранили ее в своей памяти.
      - А не случалось ли вам почерпнуть что-либо из забытой древнекитайской мудрости? - не утерпел генерал.
      - Разумеется, почтенный Артур-сан. Однажды возле некоего загробного колодца я встретил одного китайца времен династии Тан. Он стоял с загробным ведром, полным загробной воды, и никуда не шел. Я вопросил его: куда же он собирается отнести свое ведро. И он ответил мне словами, исполненными глубокой мудрости: "Туда понесу ведро с водой, где мне заварят чай". На этом наша беседа закончилась, но сколь же мудрой она была, Артур-сан, вы не находите?
      Генерал не находил. Что с него взять - японец. Нужно было заглянуть в ведро, быть может, этот китаец поймал в него луну!.. Однако мысль-то вполне древнекитайская, ее стоит запомнить. Нечего ведра таскать туда, где тебе и чаю-то не предложат.
      - А все же, Ямагути-сан, что-нибудь о нашем времени говорят в загробном мире?
      - Немного, генерал, уверяю вас, совсем немного. Высокочтимые духи рассматривают наше время как уже прошедшее через эпоху перемен и, следовательно, не особенно интересное. Один из древнерусских мудрецов, совершенно не известный в современной России, когда я вопросил его, нравится ли ему, что уже в трех государствах русский язык стал главным официальным, ответил мне такими словами: "Два-то сапога пара, да три-то - не троица!" Мысль эта кажется мне очень глубокой и тем более достойной внимания, что нынешним русским неизвестна.
      - Возможно ли, Ямагути-сан, что вы имели собеседование также и с нашим покойным предиктором, досточтимым мистером Уолласом?
      - Отнюдь. Однако мне удалось встретиться с не менее авторитетным предиктором, прославленным в Древней Греции мистером Тиресием. С ним мне удалось побеседовать свободно: в силу двуполости мистера Тиресия загробные, весьма, как бы это выразиться по-английски, пуритански настроенные обитатели избегают с ним общаться, и господин Тиресий скучает. Глубокоуважаемый господин Тиресий много говорил о таких государствах, как Америка и Россия, но, признаться, смысл его речей остался для меня совершенно непонятен.
      "Пообщаешься с ван Леннепом - научишься понимать", - подумал Форбс, решив закинуть удочку последний раз:
      - Возможно, какие-либо из его непонятных предсказаний все же запомнились вам, почтеннейший Ямагути-сан?
      - Не уверен. Впрочем, вот: "Америка получила в процессе реставрации императорской власти в России в девять раз больше наслаждения, чем Россия, и будет его получать и вновь, и вновь, и вновь". Я этого не ощущаю, генерал. А вы?
      - Речи предикторов темны, Ямагути-сан. Возможно, это что-либо и значит. Может быть, с нами произошло нечто, что почтенный Тиресий именует наслаждением, а мы этого и не заметили? Впрочем, любезнейший Ямагути-сан, не смею вас более отвлекать.
      Японец не встал и, уж само собой, не открыл глаз, но сделал какой-то жест, который вполне можно было счесть прощальным. Форбс вернулся в блуждающий кабинет, опустился на полтора этажа - чтобы уж вовсе никто к нему пробиться не мог, и вызвал на дисплей данные о том, кто такой Тиресий. Выяснилось - вправду предиктор, очень древний, был некоторое время женщиной, потом опять стал мужчиной, так что, вероятней всего, происходил из оборотней. По какой-то легенде разрешил спор между Зевсом и Герой о том, кто получает большее наслаждение при соитии - мужчина или женщина. Заявил, что женщина испытывает наслаждение... в девять раз более сильное?.. А? Как был сволочью древнегреческой, так и теперь остался, Порфириос проклятый весь в него, небось, прямой потомок... Все только и знают, что издеваться над старым генералом. О Небо, когда же можно будет возвратиться в Китай, хотя бы в свой, домашний? Форбс открыл русский перевод книги немецкого писателя с непроизносимой фамилией, стал читать. Немецкого он не знал, но эти "Письма в древний Китай" были словно про него, про Форбса, написаны.
      С полчаса генерал наслаждался филигранными, истинно конфуцианскими мыслями героя книги, однако дальше читать не смог. В этом году ему исполнилось семьдесят пять лет. А ведь перешагнув за шестьдесят девять европейских лет, человек проживает те самые десять тысяч, и еще десять тысяч, и еще пять тысяч дней, которые, по обычному китайскому счету, и составляют весь отпущенный человеку век. Он, Форбс, жил сейчас уже двадцать восьмую тысячу дней. Небо оказалось к нему благосклонно. Предикторы в древнем Китае были прямолинейны, так и говорили в лицо человеку, что вот, мол, единственное благо, на которое можете рассчитывать, - это семьдесят или восемьдесят лет жизни, а больше не будет вам ничего хорошего, экзаменов не сдадите, женитесь неудачно, наследство уплывет из рук, и так далее. Ну, если пользоваться такими мерками, то некоторые блага сверх минимума Форбс от Неба уже получил, и даже, быть может, умрет еще не завтра, во всяком случае, ван Леннеп пока не сообщал.
      Если считать давным-давно полученные генеральские погоны сдачей экзамена, то можно предположить, что он сдан, не сюцай он какой-нибудь жалкий, а, скажем, гуань... второго ранга? Третьего? Был ли вообще такой чин? Впрочем, почему это его экзамен - не китайский? Макартур заметил телепат-майора еще в Корее, с тех пор для него началось возвышение, а что есть Корея, как не далекая провинция Китая? Не подумать бы такого при телепатах-корейцах. Форбс перебрал в уме кадры и с облегчением констатировал, что таких в институте, похоже, вообще нет. Есть ценный кореец Юн, безвоздушный левитатор, в отпуске каждый год по две недели на Луне торчит, зелья разные толчет. А варят их уже здесь: другой кореец, очень старый, с дочкой и с внучкой, в основном варят любовные напитки, чтоб не потерять квалификацию, а чтоб не сидеть на шее у американского налогоплательщика - выполняют мелкие частные заказы. Есть еще северокорейский шпион в секретарях у радиоактивного мага, ну, тот не только чужих мыслей не читает, он и своих не понимает.
      А прочие блага? Чин-то все равно большой, как ни мерь. Наследство давно получил и все истратил на китайский антиквариат. Вот разве что женитьба не состоялась? Бывает ли вообще неженатый китаец? Разве что если монах. Генерал с полным правом мог считать себя монахом - при таком-то здоровенном горном монастыре. Значит, оснований жаловаться в принципе нет никаких. Ох... Почему же тогда, ну почему же вся работа больше чем за тридцать лет только и привела к потере Штатами Аляски, утрате контроля над русским правительством, общему упадку масонства, возникновению Гренландской Империи, исчезновению с карты независимой Мальты, независимой Исландии, появлению метастазной Островной Федерации, дикому усилению латиноамериканского влияния во всем мире, и, наконец, превращению собственного лучшего агента в православного царя на бывшей американской земле!
      История с Джеймсом была для генерала самой болезненной. Он заставил себя посмотреть на экране прямую трансляцию коронации Иоакима и Екатерины в Ново-Архенгельске, выслушать все возгласы митрополита Барановского и Коцебуйского Мартиниана, обозреть подарки России, которые вручал бывшему Джеймсу чрезвычайный и полномочный посол, светлейший князь Братеев-Тайнинский, а потом с еще большей болью смотреть на подарки, которые подносил временный поверенный в делах республики Сальварсан Доместико Долметчер, чья аккредитация, похоже, распространялась во все концы международной кулинарной книги. О потере Аляски ван Леннеп предупреждал давным-давно, но говорил и о том, что Штаты не должны трепыхаться по этому поводу, иначе дружественной Канаде предстоит превращение в две-три гренладских провинции; потом та же ледовая держава аннексирует и Аляску тоже, построит мост через Берингов пролив... Ой, ой, лучше не продолжать.
      Машинально генерал привел лифт в медленное движение, направил его куда-то вниз, не имея в виду никакой цели, и вернулся к насущным делам. По бюллетеню ван Леннепа в пятнадцать тридцать по коло- радскому времени - генерал сверил часы - Форбс должен был затребовать исчерпывающее досье на южноафриканского предиктора Класа дю Тойта. Генерал набрал код - и таковое затребовал. Досье оказалось наивысшей степени секретности, поэтому даже не существовало в памяти компьютера. О'Харе придется сходить в архив самому, генерал отдал приказ. Оставалось ждать не меньше получаса. О'Хара аккуратный, но нерасторопный.
      Секретарь всунул в пневматическое окошко ветхую, в каких-то советских тесемках папку. Генерал нехотя развернул ее и стал читать.
      "ДЮ ТОЙТ, КЛАС. Родился 1 июня 1956 г. в Москве. Подлинное имя - Дуликов Фадей Ивисталович. Отец - Ивистал Максимович Дуликов, приемный сын мещанина г. Почепа Максима Евпатиевича Дуликова; подлинный отец - Романов Никита Алексеевич, р. 1902..."
      Генерал был не робкого десятка, но сейчас ему показалось, что кабинет-лифт спускается прямо в преисподнюю. Пусть незаконным образом, пусть через загулявшую в Нижнеблагодатском мамашу покойного маршала Ивистала, но южноафриканский предиктор доводился сношарю великому князю Никите Алексеевичу внуком, а императору Павлу Второму - троюродным братом! Куда смотрел сектор генеалогии? Тут Форбс осознал, что сектор генеалогии смотрел куда угодно, только не в эту папку: для всех, кроме президента, самого генерала и наплевательствующего Кремоны, по совместительству - еще по одному - в соответствующем облике числящегося хранителем этих немногих папок с грифом "не выдавать никому, никогда и ни при каких обстоятельствах", - эти папки были совершенно недоступны. С теми же, кто досье заполнял, мог бы нынче побеседовать, пожалуй, один Ямагути. Ладно, что там еще?
      "...через Малави и Замбию бежал в Южно-Африканскую Республику, где получил пожизненную должность предиктора при правительстве, которое возглавлял в то время..."
      Вот уж бурское правительство интересовало Форбса меньше всего. Почему же никто и никогда не вывел генерала на этого лишнего Романова? Ответ явился сам собой: у великого князя таких Романовых полная деревня, да и в соседних уездах... м-м... тоже есть. Это да, но как-никак предиктор! Вообще-то в США знали, что, кроме покойного вермонтского лесоруба и ныне здравствующего голландца, на белом свете вправду есть еще предиктор-другой, но кто ж принимал в расчет олуха Абрикосова и эту татарскую бабу, про которую известно было вполне достоверно, что она никогда и нигде не даст себя поймать? А предиктор в Южном полушарии - он-то кому нужен? У ЮАР всегда было столько своих проблем, что сования в дела Северного от них никто не ждал. Да ведь он - Форбс констатировал с немалым удивлением - и не суется, кажется? И никогда не совался?
      "Бюллетеней предиктор Клас дю Тойт, он же Фадей Дуликов, он же Фадей Романов, не издает, отвечает лишь на вопросы определенного круга лиц, чей список утвержден лично президентом Хертцогом. Изредка дает также частные консультации по малозначительным вопросам. Холост, не пьет, но изредка курит южноафриканский наркотик - даггу. Раньше занимался спортом - отливным серфингом, при котором волна относит спортсмена в море, но это запрещено ему лично Президентом. Любимое занятие: отдых в солярии. Любимая пища: пшенная каша с молоком. Любимый цвет..."
      Да ну его к дьяволу, любимый цвет, если, сволочь, не пьет! Давно бы поймался, если б налил себе виски хоть на два пальца!
      Тут генерал взял себя в руки. Если это досье - сверхсекретное, а очередной Романов валяется и загорает на другой стороне земного шара, притом не рыпается, в отличие от своего строптивого сводного дяди, если любимое его занятие - жрать эту непонятную кашу - чего тогда волноваться? Генерал все же не выдержал и вызвал ван Леннепа. Экран не загорался, чертов голландец опять надел колпачки на все камеры.
      - Да, мистер Форбс, вы совершенно правы, когда не тревожитесь по поводу предиктора Класа дю Тойта. Он не имеет ни малейшего намерения вмешиваться в судьбу Соединенных Штатов и ни в чью судьбу вообще. Возникшее у вас желание ознакомиться с его личным делом продиктовано разумным беспокойством о судьбах нашей с вами великой приемной родины. А сейчас попрошу оставить меня в покое, если вы, генерал, полагаете, что я стою на голове, то вы в корне заблуждаетесь...
      Форбс в сердцах ударил по рычагу связи. Лучше, понятно, знать, чем не знать, но какого черта знать, если от этого одни волнения? Хотя, хотя, хотя... Чертов голландец ничего не делает так просто. Иди знай, что он там пропишет в бюллетене на август, июль уже на исходе, а зеленой тетрадки от предиктора все нет и нет! Дрожащей рукой вытащил Форбс из ящика стола плоскую флягу и отхлебнул.
      "ЧТО ПЬЕТЕ?" - привычно вломился в оба мозговых полушария бесценный голос.
      "ВСЕ ТО ЖЕ..." - мысленно вздохнул генерал.
      Генеральская фляжка неизменно содержала один и тот же скучный для Джексона бурбон, и пьяный телепат не особенно досаждал начальству. Но Форбс приметил, что стал пить куда больше прежнего, хотя ничего китайского в кукурузном виски нет. Бурбон успокаивал нервы, и только. Объективная реальность, окружавшая генерала, столь же была ему неприятна, как вкус напитка с псевдомонархистским названием. Все, что тонуло в напитке, из него же плыло вновь в генеральскую голову и плавало в ней по кругу, будто одинокая Несси в озере Лох-Несс. Генерал знал, что его дело - стоять на страже атлантической демократии. Западной! Никакой другой в мире просто нет, ни социалистической, ни тоталитарной, ни криминальной. А тут объявляется учителишка из русской провинции, которого сам же генерал и посадил на престол, и заявляет, что есть только одна демократия, абсолютная, та, что нынче на Руси. Как это он сказал в речи на прошлой неделе? "В России демократ каждый, с кем я разговариваю, и ровно на то время, покуда я разговариваю с ним". Где-то он эту мысль, конечно, украл, на то он и историк, но кому это интересно? Для всего мира теперь эта фраза - символ равенства и демократии в России. Еще хорошо, что у нынешнего президента крепкие нервы. Ну, масон все-таки. Знать бы еще, кто надоумил его послать Джеймсу поздравительную телеграмму раньше, чем это сделала Россия? Генерал поворочал тяжкими плавниками мыслей и вспомнил, что такое предсказание было у ван Леннепа еще в майском бюллетене. Вот, значит, отчего президент такой умный. И все мы такие умные. И сам я такой умный. Один ван Леннеп знает, отчего это мы все - и сразу! - такие умные. Генерал попробовал вызвать предиктора, но тот не отвечал.
      Имелась еще и дополнительная головная боль, и от нее спасения не было вовсе. ОНЗОН вообще-то мало интересовала генерала, но сокращение числа членов в этой неприятной организации приобрело масштабы просто угрожающие. Хрен с ними, с Мальтой, с Исландией, да и с Аляской, которая в ОНЗОН никогда и не состояла.