Домой не возвращайся!

Они с чувством запели, покачивая в такт и не в такт головами. Немного грустные и немного натянутые улыбки почти у всех обнажали зубные проблемы. Девушка иногда солировала, но почему-то обязательно в тех местах песни, где речь шла о нетленности мужской дружбы. Все произведение было пронизано возвышенной грустью неизбежного расставания. По окончании сего душещипательного номера зал аплодировал стоя, то ли действительно покоренный творчеством певцов, то ли мечтая быстрее направиться в туалетные комнаты.
      – Вячеслав, слава Богу, наконец-то я вас нашла! – Неожиданный голос заставил вздрогнуть Бальзамова: – Меня зовут Саша, Александра. – Девушка протянула руку.
      – Как вы узнали, что я буду здесь?
      – Да никак. Я просто захожу сюда каждый вечер и все время о вас спрашиваю вон у того человека, – Саша кивнула на Глухаренко.
      – Такая девушка, как вы, вряд ли может быть свободна. Неужели нет супруга или, как часто бывает в наше время, спонсора? Ну-ну, только не обижайтесь: сказал глупость, готов исправиться.
      – Супруг есть, да не про мою честь. Решила уйти. Мало того, что ревнует ко всем столбам в околотке, так еще вечные истерики по поводу и без.
      – Бизнесмен? Нервы у таких людей ни к черту. У меня они жалость вызывают.
      – Да в том-то и дело, что нет. Так, обычный мелкий чиновник с хорошей зарплатой: работает помощником консула в Африке, а уж гонору, как у павлина, распустившего хвост. Все, с меня хватит. А после того, как вас однажды увидела, на все иначе смотрю.
      – Вам здесь нравится?
      – Издеваетесь. Я и в прошлый раз, когда вас увидела, оказалась здесь чисто случайно: подружка уговорила. Хотя лукавлю немного: о вас-то я уже слышала, точнее ваши песни. Пел как-то один актер, кудрявенький такой, все время приплясывает немного, да знаете вы его.
      – Догадываюсь, кто. У них, у актеров, жизнь такая: не попляшешь – не споешь. Форма должна довлеть над содержанием.
      – Я как услышала, то между песнями решила из зала выйти: дух перевести.
      – Спасибо, Саша, вы добрая. – Бальзамов хоть и сказал шутливо, но почувствовал, что где-то в глубине, под сердцем, нарастает ощущение чего-то очень родного. Захотелось взять ее за руку, подержать, отогреться самому и согреть исчерченную венами руку: – Судя по вашим рукам, вы знаете, что такое тяжелый труд не понаслышке.
      – Почему вы все время говорите как-то не вполне серьезно?
      – Не обижайтесь, это от комплексов, наверно. В данный момент нахожусь в непростой ситуации. Интересно, который час?
      – Абсолютно с вами согласна. Давайте уйдем отсюда.
      – В общежитие за красивой и чистой любовью? Только туда мне сейчас совсем не хочется. Как-нибудь потом объясню, почему.
      – Совсем не обязательно. Просто выйдем на воздух, прокатимся на машине. Я вас подвезу потом. А насчет приглашения, я все понимаю. Творческий беспорядок в комнате и все такое. Нужно подготовиться.
      – Вы тоже шутить умеете. Что ж, идемте. Будем пить пиво на промозглом ноябрьском ветру.
      – Я за рулем, но в другой раз поддержу, хотя пиво не очень понимаю.
      Они вышли на улицу. Ветер, словно поджидая их, с грохотом соскочил с крыши и стал подталкивать в спину. Бальзамову вдруг захотелось дышать этим ветром, бежать вслед за ним от нависшего, обступившего со всех сторон кошмара. Бежать с этой женщиной, которую видит-то первый раз в жизни, далеко в медвежью глушь, и жить тихо, по-людски, лелея маленькие человеческие радости. Бросив вороватый взгляд на нежную раковину ее уха, он вдруг понял, что, оказывается, много лет скучал по теплой, нормальной, обычной семейной жизни с ее хлопотами и заботами. Что вся эта столичная кутерьма с неоновыми вывесками, фуршетами, быстротечными романами не стоит голубиного плевка… Александра. Какое нежное имя. Старик Хемингуэй любил имя Мария, не напрасно в романе «По ком звонит колокол» он вложил в уста девушки с этим именем всю мудрость и любовь опаленной войной Испании. Но если бы он узнал имя Александра…
      – Сюда, – сказала Саша: – Мы пришли. Вот моя машина.
      – А где же отливающий серебром мерс? Никогда внутри не сидел.
      – Нет мерса, испарился вместе с мужем, точнее, я его сама испарила из своей жизни навсегда. Теперь довольствуюсь жигуленком и очень даже рада. Правда, Жужа, мы ведь счастливы? – Саша провела по зеленоватой поверхности капота заботливой рукой.
      – Давно водите машину?
      – Очень, уже, как минимум, лет двадцать. А вы с рулем дружите?
      – Да, – соврал Бальзамов, усаживаясь впереди: – Заядлый гонщик.
      – Нисколько не сомневалась. Глядя на вас, первое, что приходит в голову, это мысль о неудержимой бесшабашности.
      Жигуленок: плавно набирая скорость, покатил, по Никитской. Бальзамов поймал себя на мысли, что очень редко видел вечернюю Москву в центре. Ездить приходилось исключительно на метро, и времени, чтобы просто погулять по улицам, никогда не хватало. Он невольно залюбовался облитыми светом зданиями храмов, магазинов, жилых домов, бегающими огнями ночных клубов, пульсирующими вывесками. Около часа они катались по центру. Саша бегло рассказывала о памятниках, перемежая рассказ историями из своей жизни. И Бальзамов на какое-то время отключился от своих жутких проблем: шутил, смеялся, по-доброму подтрунивал над Сашей. Время скромного человеческого счастья пролетает, как правило, очень быстро, и мы только потом можем оценить, насколько нам было тогда-то и тогда-то хорошо.
      – Все. Приехали. Вот ваше общежитие, дорогой мой Вячеслав Иванович.
      – Сашенька, черт, я совсем забыл, мне же в магазин бы заскочить не мешало. Я так вот запросто сегодня не засну.
      – Давайте, сдам назад. Но честное слово, меня несколько настораживает ваше отношение к спиртному. Поверьте мне, я врач, пусть и гинеколог…
      – Да, полно вам. За меня не волнуйтесь. Самому уже, если честно, надоело употреблять. Вот выберусь из трясины и, даю слово, завяжу.
      – Самое важное – не просить кондуктора жать на тормоза, а самому все-таки постараться выскочить вовремя из несущегося в пропасть вагона.
      – Весьма образно.
      – Послушайте, Вячеслав, покупайте свою бутылку водки и поехали ко мне.
      Бальзамов, как на крыльях, влетел в магазин и, покупая бутылку, даже забыл взять сдачу.
      Никогда ему еще не было так хорошо. Все прошлые романы не шли ни в какое сравнение. Находясь рядом с Александрой, он вдруг ощутил, как снова затеплился в душе давно забытый огонек радости. Радости оттого, что ты просто есть на белом свете, оттого, что ты живешь в этом мире и у тебя есть свое законное место. Похожее состояние было только в глубоком детстве и, может, временами в юности. В тот вечер они не сели к столу, и бутылка осталась непочатой. Войдя в квартиру, едва успев снять верхнюю одежду, сплелись, упали на кровать, душа друг друга в объятьях, проваливаясь, улетая, сливаясь с пространством Вселенной. В короткие минуты отдыха он клал голову на чуть выпуклый женский живот, от которого исходила всепоглощающая энергия материнства, и вдыхал сладковатый и терпкий запах разгоряченного лона.
      – Вячеслав, я… мне кажется, что у тебя большие проблемы. Ты не хочешь со мной поделиться? – Саша перебирала, накручивая на пальцы, локоны длинных, спутанных волос Бальзамова.
      И он рассказал все с самого начала, как выплеснул одним махом, почувствовав, что отныне не один, что эта женщина стала для него неким убежищем.
      – Да, – сказал он, подводя итог: – ситуация зашла в тупик. Остались Подлипкин и Горелый, с которыми у меня нет никакой связи. А ждать нельзя. Да и сами они на волосок от беды.
      – А что если попробовать обратиться за помощью к Вадиму? Ведь он депутат, чувствуется, что человек в своих кругах достаточно влиятельный.
      – Он мне жутко неприятен. Я бы даже сказал по-другому: душу леденит, когда на него смотрю.
      – Это эмоции, Вяч. Надо набраться сил и позвонить. Причем, не откладывая, прямо сейчас. Еще нет двенадцати. Да, и совсем не важно, сколько времени, когда речь идет о жизни и…
      – Пожалуй, ты права. – В руках Бальзамова запищали клавиши мобильника: – Алло, Маришка, доброй ночи. Послушай, ты можешь меня соединить с твоим Вадимом?
      – Бальзамов, ты, как всегда, вовремя. То монголы ночью колобродят, усмиряя гормональные скачки, то великие русские поэты любовников моих требуют. А что, собственно говоря, стряслось?
      – Маришка, я тебе сказать не могу. Скажи, пожалуйста, Вадиму, что дело государственной важности. Очень тебя прошу.
      – Только ради тебя, господин поэт, но недолго. Вадим, возьми трубу!
      – Да, – пробасил голос на другом конце эфира.
      – Вадим, у меня к вам важный разговор, вы кое-что знаете про наше общежитие. Так вот, существует некий Саид Омаров, фигура, скорее всего, виртуальная, занимающийся продажей человеческих органов. Доноры, набранные в отдаленных горных аулах из многодетных семей в возрасте от шестнадцати до двадцати, живут в левом крыле нашего седьмого этажа. Они, конечно, ни о чем не догадываются.
      – Это достоверная информация?
      – В том-то и дело, что нет. То есть, достоверная, но недоказуемая.
      – Как это?
      – Помните Эдика Телятьева? Он что-то разузнал об этом деле, потому оказался на том свете. Мы потянули за ниточку, пытаясь узнать, кому нужна была смерть журналиста.
      – Кто это «мы»?
      – Боевое братство «Честь имею» под руководством Марата Гавриловича Белоцерковского, который тоже погиб, получив пулю в голову.
      – Во-первых, самодеятельность до добра не доводит. Во-вторых, вы можете доказать связь между донорами и смертью этого Белоцерковского?
      – Да тут все ясно, как Божий день.
      – Это вам ясно, а мне ничего не ясно. С чего вы решили, что это доноры, а не студенты платных колледжей, которых поддерживает восточный бизнес? Почему вы считаете, что журналист вообще что-то там нарыл, да, к тому же, журналист, умерший от передозировки спиртного?
      – Мне сказал его отец.
      – Что сказал, что доноры разгуливают по седьмому этажу студенческого общежития?
      – Но ведь Белоцерковского убили. – Бальзамов почувствовал, что захлебывается бессильной злобой.
      – Почему вы вообще решили, что Саид Омаров существует? Есть хоть что-нибудь?
      – Есть. Я сам слышал, как капитан Садыков разговаривал с ним по телефону. Это было на моем допросе.
      – Где этот Садыков? Как найти?
      – Его тоже убили.
      – Кто?
      – Не знаю, кто, – Вячеслав вздрогнул, едва не проговорившись: – Но ведь эти студенты исчезают.
      – А что говорят сами обитатели левого крыла об исчезновении своих соседей?
      – Говорят, что тех, кто плохо учится, отправляют обратно домой или предлагают хорошую работу за границей в качестве чернорабочих.
      – Не вижу в этом ничего дурного и преступного. В Средней Азии сейчас очень плохо с рабочими местами.
      – Вадим, но ведь если пустить по следу сыщиков, то очень скоро обнаружится пропажа людей. Их нет ни дома, ни за границей. Где-то, кто-то, черт возьми, должен их регистрировать. Человек ведь не иголка в стоге сена.
      – В наше время, дорогой Вячеслав, человека травинкой назвать трудно, а уж тем паче иголкой. Никто заниматься поиском этих людей не будет.
      – Ну хорошо. А как же быть со смертью Белоцерковского?
      – Следаки, наверняка, уже ищут убийц. Думаете, у него врагов мало было!
      – Следствие может двигаться в разных направлениях, в том числе удобных для Саида Омарова. На примере капитана Садыкова я понял – у него везде свои люди.
      – Уф-ф, как с вами тяжело, с поэтами: вечно вы фантазируете и конструируете схемы самых жутких и невероятных сюжетов.
      – Но я чувствую, смерть ходит за мной по пятам.
      – Если бы вас хотели убить крутые мальчики, то, поверьте – за ними не заржавело бы. Так что идите к себе и спите спокойно. Никому вы не нужны. Зацепиться за ваши доводы ни одно следствие не сможет. Мне искренне жаль, что вы окружены цепью трагических случайностей.
      Бальзамову хотелось закричать в трубку, что Садыков под давлением рассказал, где находится логово Омарова. Но удержался: нельзя выдавать еще живых Подлипкина и Горелого, если живых, конечно. К тому же, Садыков мог соврать, мог просто ничего не знать и дать ложные координаты. Даже если он не врал, и Омаров, действительно, обосновался в частном медицинском центре, то где тому подтверждение? Омаров ведь не ходит с табличкой на груди, мол, я Саид Омаров. Наверняка там какой-нибудь Иванов Петр Сидорович. Нужно знать настоящее имя этого Омарова или хотя бы то, которое в паспорте. Паспортов тоже может быть несколько.
      – Спокойной ночи, товарищ депутат. Спасибо за трогательное участие в моей судьбе.
      – Спокойной ночи, господин поэт. Надеюсь, что развеял ваши черные мысли.
      Бальзамов швырнул телефон на подушку:
      – Ты все слышала? Типичный кондовый дуболом и карьерист: дальше своего сытого носа смотреть никуда не собирается. – Он не заметил, как стал говорить с Александрой так, будто знает ее уже много лет, и ей это понравилось.
      – Успокойся, Вяч, отрицательный результат – тоже результат. По крайней мере, ты знаешь, что к Вадиму обращаться не стоит.
      – Саша, я не знаю, как мне быть. Понимаешь, не знаю. Хуже всего, когда не видишь врага и не ведаешь, какие мысли у него в голове. Если честно, я устал очень, и почти на грани отчаяния.
      Она обняла его за голову и прижала к груди:
      – Давай ложиться. Для меня самое главное – это наша встреча, а с остальным справимся, вот увидишь. В конце концов, просто убежим туда, где нет этих чертовых Вадимов, Омаровых, грязных денег.
      Бальзамов утром не слышал, как Александра собралась и ушла на работу, настолько сон его был крепок. Отрыв глаза, он глубоко вдохнул и, не торопясь, выдохнул, как делают выспавшиеся, хорошо отдохнувшие люди.
      Не спеша, позавтракал, выпил три чашки черного кофе, словно желая оттянуть время, принял душ и, неохотно натянув заношенную одежду, вышел вон.
      Не дойдя до крыльца своей родной общаги несколько метров, споткнулся о лыжную палку бомжа, чуть не выронив из рук недопитую бутылку пива. Бродяга дремал, сидя на бордюре. Секунду подумав, Бальзамов поставил бутылку у его ног.
      – Смотреть под ноги надо, молодой человек, а не идти, задрав очи. Не первый раз уже спотыкаетесь, – проскрипел бомж: – А за бутылочку – спасибо: все в помощь.
      Вячеслав не удостоил ответом речь старика, и, хлопнув дверью, скрылся в вестибюле.
      Как только двери лифта на седьмом этаже со скрежетом отворились, он услышал знакомый, заливистый лай Дейки, которая издалека почувствовала приближающегося хозяина… Бедная малышка, ты страдаешь ни за что и больше всех. Ну иду уже, иду… Вячеслав торопливым шагом устремился к табличке с номером 719, чтобы побыстрее осчастливить заждавшееся четвероногое чучело. В изгибе дверной ручки торчала скрученная в трубку газета… О, да у нас свежая пресса. Скажите, пожалуйста, кто бы мог подумать… Мозг выдавал штампованные обороты из плохих детективных сериалов… Почта, сэр. Горячий номер, сэр. Спасибо, спасибо, вы свободны. Чего вы ждете, простите? Ах да, чаевые, пожалуйста. Хорошая шутка помогает не сломаться в трудную минуту… Он развернул газету, и в глаза ему сразу же бросился некролог, что коллектив такой-то выражает самые глубокие соболезнования по поводу безвременной кончины замечательного хирурга, ветерана ВОВ, ударника социалистического труда Подлипкина Натана Лазаревича. Смерть наступила на восьмидесятом году жизни от сердечной недостаточности… Мысль материальна… Вот оно: не успел вслух сказать, как уже сбылось. Что теперь: снова звонить этому узколобому Вадиму и пытаться хоть что-то объяснить? Бесполезно. Этот мешок с требухой скажет, что два века никто не живет или что-нибудь в этом роде, и пойдет развлекаться со своей аппетитной курицей в ближайший ресторан. Эх, Ковыльская, Ковыльская, жаль, что ты не мужик – с каким бы удовольствием набил тебе мордаху.

ГЛАВА 27

      Глеб Сергеевич Горелый, сделав, как всегда, утреннюю пробежку – никакого артрита у него на самом деле не было, и приняв горячий душ, по обыкновению шел завтракать в кафешку дома напротив: так начинался для подполковника каждый новый день. Пока официант шел выполнять заказ, он просматривал свежий номер «Ведомостей». Известие о кончине Подлипкина хоть и больно укололо под сердце, но не шокировало. Старый сыскарь знал, что после убийства Белоцерковского должна последовать череда смертей. Вопрос был только в том, за кем следующим придет Костлявая в лице омаровских убийц? Поэтому даже на пробежку брал с собой табельный пистолет, а квартиру на ночь запирал на оба замка, безусловно, понимая, что подобные средства самозащиты могут скорее рассмешить, чем обезопасить. А вот плотные гардины на окнах и перемещенное к двери спальное место – куда более эффективный способ оттянуть встречу с лучшим миром. Он даже поменял в кафе привычный столик: отсел от окна подальше в глубь помещения. Покончив с омлетом, не торопясь, выпил черный кофе под пошехонский сыр и, собираясь вернуть чашку на блюдце, вдруг обнаружил на дне обломок бритвы. Первым желанием было позвать официанта, но еще на миг раньше взгляд поймал в стеклянных дверях метнувшегося на улицу человека в сером плаще. Автоматически бросив на столик деньги, Горелый рванулся вслед за человеком, опрокидывая нехитрую, легковесную мебель недорогого заведения. Убегающий был явно разрядником по легкой атлетике, потому что бежал играючи, то и дело оборачиваясь назад, словно боялся, что преследователь не дай Бог отстанет. Полы длинного плаща двойным шлейфом текли по воздуху, принимая на себя брызги, летевшие из-под подошв. Одна рука прижимала к голове такого же цвета шляпу, другая, согнутая в локте, двигалась в такт бегу легко и непринужденно. Старый подполковник понимал, что перед ним явная наживка и поэтому лихорадочно соображал, как быть дальше. С одной стороны не хотелось упустить, с другой – что предпринять, если вдруг на его пути вырастут подельники этого легкоатлета… Неужели они нас вычислили? Или просто тупо убирают всех по одному, как говорится, для острастки? Где был допущен прокол, а самое главное, когда?… Убегавший вильнул между припаркованными машинами и перебежал на противоположную сторону улицы. Горелый свернул следом. Неожиданно на пути у подполковника выросла высокая дверь джипа. Он с размаху налетел лбом на острый край металлической поверхности и опрокинулся на спину. Тут же сильные руки придавили к асфальту, скрутили и, ударив несколько раз по голове, втащили в салон автомобиля. В нос ударил запах эфира, и Горелый провалился в сон.
      – Да что ты, Скорпион, у него даже взять нечего! Старый, как моя седая спина и жизнью изрядно потрепанный, – бухал над изголовьем подполковника голос. Глеб Сергеевич медленно приходил в себя, но глаза не открывал, делая вид, что находится без сознания.
      – Называй меня Евгением Семеновичем, про Скорпиона забудь. Сколько раз уже просил. Когда он очнется?
      – Пора будить нашего мальчика. Эй, дружочек, времечко приспело: просыпаемся, просыпаемся. – Врач узкой ладонью похлопал по щекам Горелого: – Ну, вот и молодца, ай, молодца!
      Подполковник увидел прямо перед собой смуглое, точеное лицо с гусиными лапками морщин, ледяные карие глаза с едким прищуром, заглянув в которые, Горелый оцепенел, светлые, наполовину седые волосы.
      – Если захотите обратиться ко мне, называйте Евгением Семеновичем. Можете молчать – дело ваше, все равно умрете весьма мучительной смертью. Это наш доктор, Борис Михайлович. Уверяет, что из вашего тела взять абсолютно нечего. А мы, все равно, возьмем и, заметьте, без всякого наркоза: сможете собственными глазами лицезреть свои же потроха. Ну, для начала: бритву Бальзамову дали вы?
      – Да.
      – Могли бы не отвечать. Мы поговорили с дежурным, и он рассказал, что в тот день товарищ подполковник попросил его сбегать за лекарствами. Правда, пришлось слегка надавить: сразу не хотел сознаваться. Жаль, что Садыков сам этого не сделал раньше. За такую провинность, Глеб Сергеевич, полагается смертная казнь. Причем, обоим. Дежурный уже там. – Скорпион ткнул пальцем в потолок: – Очередь за вами. Для того, чтобы отправить вас на тот свет, сами понимаете, не обязательно было привозить сюда. Достаточно спускового крючка снайпера. Вы меня очень огорчили тем, что передали бритву: сорвали операцию, не дали мне насладиться страданиями этого писателя, пришлось срочно искать другого лоха.
      – Зачем тебе его страдания?
      – Мы перешли на ты? Отвечаю: мы раньше уже встречались, и я ему сохранил жизнь, чтобы кто-то мог вызвать вертушки. Он меня не видел, операция была стремительной и безупречной. Мы его оглушили, а остальных вырезали: пробовали на практике перерезать яремные вены.
      – Ты самый настоящий маньяк.
      – Я – воин. Так вот, слетал наш герой в отпуск, на психологическую реабилитацию, и вернулся, да не просто вернулся, а начал воевать аки зверь. Казалось бы, что такое срочник? Оказывается, русские очень быстро адаптируются на войне. Американские психологи не зря говорили. А потом начинают заболевать войной: оглоблей не вышибешь. Попортили они нам нервы прилично. И вот, приезжаю я в Москву, и на тебе, тут он голубчик. Засосало у меня в груди, даже сон потерял на какое-то время. Писатель, аспирант, какие люди, подумать только! А гнить на зоне петухом не хочешь, дорогой писатель? А тут случай подвернулся – надо было одну бригаду наркодельцов засадить, убивать не хотелось, к тому же Садыкову для отчетности надо. Все шло, как по маслу: Бальзамов признается во всех тяжких и едет в места не столь отдаленные, где ему уже заранее уготована райская жизнь; бригада полностью ликвидируется. И тут ты, товарищ неполный полкан, вмешиваешься очень некстати. Тебе не случайно кусок бритвы в кофе подбросили, чтобы вспомнил, где и когда обидел честных бизнесменов. Сильно хотел я тебе этот кусок в глотку затолкать, но урезонил эмоции. Прагматизм взял вверх до поры, до времени.
      – Давай ближе к теме, Скорпион. Зачем я здесь?
      – Ну, ближе, так ближе. Хотя люблю на досуге с жертвой, понимаешь, потрепаться, молодею, прилив сил испытываю. У господина Подлипкина, орденоносца краснознаменного тюремного труда, сердечко слишком слабым оказалось: перестарались немного мои ребята – не специалисты. Борис Михайлович куда бы тоньше сработал. Хорошо, ты у нас в запасе имеешься, но тобой рисковать уже не будем: велика может оказаться потеря. Так вот, я хочу знать, кому еще, кроме тебя, Белоцерковского, Подлипкина и Бальзамова известно о моем бизнесе? Надеюсь, ты понимаешь меня? И насколько глубоко вы чего-то нарыли и как? Страшно предположить, что у вас были свои люди в моем деле. Но ведь как-то вы догадались. Я хочу знать все. Что это за организация «Честь имею», список членов, адресов, явок. Хочу понять, скольких мне придется убрать. Слишком серьезные контракты заключены с ведущими западными фирмами на поставку трансплантантов. Срыв поставок означает крах всему тому, что было создано таким невероятным трудом. Не скрою, хотел начать с Белоцерковского. Даже более, мечтал увидеть его на этом столе в адовых корчах. Но по полученной информации – это сущий дъявол, полковник морской пехоты, а терять людей не входит в мои планы. Хорош, говорят, был в рукопашном бою, да и ты в молодости славился. Кстати, сожженный джип с водителем и собакой твоя работа?
      – Моя, Скорпион. Очень сожалею, что не успели мы расширить организацию. Создана в конце восьмидесятых, о численности ничего не знаю: не один ты конспиратор. Не веришь, можешь пытать, наслаждаться муками старого сыскаря, но я говорю правду.
      – Дальше, говори дальше. Бальзамов – с боку припека?
      – Нет. Он должен был стать членом организации. Хороший парень. Побольше бы таких. Глядишь, и повывели бы вас, мразей.
      – Кому еще известно о схеме моего бизнеса? И насколько?
      – К сожалению, мы сами толком ничего не знали, только догадывались. Действовали, где интуитивно, где нахрапом. Если бы Садыков не раскис в бане, вообще нитей никаких бы не было. Профессиональная у тебя бригада, ничего не скажешь. Особенно потряс водитель джипа: вот это самоубийство.
      – Сила убеждения, плюс склонность данного индивида к религиозному самопожертвованию. А ведь ты бы мог соврать мне, товарищ подполковник, мол, да, информация пущена во все инстанции, письма необходимые написаны на тот случай, если со мной что-нибудь произойдет, отряды людей в масках готовы в любой момент оцепить здание и прочую ерунду. Не стал. Вижу, не врешь. Значит, остался только Бальзамов, которого в милиции никто слушать не будет: над его имиджем мои люди работают. Да и среди мусоров неподкупных нет. Есть несоответствующие статусу и запросам суммы. Что касается Бальзамова, он здесь будет очень даже скоро. И я лично прослежу за тем, как ему будут оказаны соответствующие экзекуторские почести. Умирать, поверь, этот новоявленный Бальзак будет чрезвычайно долго, к тому же он молод, здоров, а, значит, пригодится для бизнеса, точнее его внутренности.
      – Я бы очень хотел, чтобы на этом столе оказался ты, Скорпион, и надеюсь, что недолго ты еще будешь отравлять этот воздух парами своей ядовитой плоти. О душе не говорю, для тебя это пустое.
      – Верно ты говоришь, действительно, пустое. Разрешаю тебе побыть напоследок эмоциональным. Расценю, как последнее желание. Вопросы есть? Можешь задавать, сейчас на многое отвечу.
      – Есть. Кто этот Саид Омаров и существует ли он, или вся ваша кодла взяла себе такой псевдоним?
      – Ну, зачем так грубо? Какая еще кодла? Солидная фирма, занимающаяся урогенитальными проблемами. Это официально. А неофициально, ты сам знаешь – продажей трансплантантов. Саид Шухратович Омаров, наш незримый хозяин. Руководит делами из-за границы. Он слишком большой босс, чтобы думать о таких, как ты, Горелый. – Скорпион понес явную чушь. Спас звонок мобильника: – Да.
      – Скорпион, фирмачи приехали. Просят тебя на сделку, – раздалось на другом конце связи.
      – Иду, – щелкнул сложенный аппарат телефона: – Жаль, наступило время прощаться. К сожалению, Глеб Сергеевич, я вам помочь уже ничем не могу. Всецело отдаю вас в заботливые руки Бориса Михайловича. А вы, док, делайте, что считаете нужным. Полная свобода действий. Потом расскажете, как держался наш подопечный.
      – Огромное спасибо, Евгений Семенович, – ответил хирург, потирая руки.
      Уже в дверях Скорпион услышал, как заплечных дел мастер говорил Горелому: – Любезный Глеб Сергеевич, сейчас мы кое-что сделаем вот этими щипчиками. А дальше, поглядим.

ГЛАВА 28

      Капитан милиции Алексей Мохов проснулся в ту субботу от настойчивого телефонного сигнала. Звонил начальник:
      – Все еще спишь?
      – Так ведь суббота, Владимир Лексаныч.
      – У тебя нет выходных. Два трупа за одну неделю в одной общаге. Живо на планерку.
      Алексей, приподняв одеяло, невольно залюбовался обнаженной фигурой спящей жены. Наклонился, чмокнул в ягодицу и соскользнул с кровати.
      – Алеша, ты снова на работу? – сонно протянула Настя.
      – Спи, сказка моя. Наша служба и опасна и трудна.
      Алексей Мохов был абсолютно счастлив в браке. Как сказали бы люди искушенные жизнью: большая редкость в наше время. Настя по возрасту чуть опережала своего мужа. Но это обстоятельство его только еще больше распаляло и заводило. Со школьной скамьи Мохову нравились девчонки из старших классов. Нередко из-за этого приходилось получать по физиономии от их одноклассников. Но Алексей был по-петушиному настойчив, а в драках неуступчив и смел. Учась на последнем курсе юридического, влюбился в молоденькую преподавательницу, за которой ухлестывал первый проректор, и блестяще выиграл затяжную войну за обладание Анастасией, тогда еще Лапиной.
      – Спи, малыш. Ох, что будет, когда вернусь: съем до последней косточки.
      Отжавшись пятьдесят раз от пола, капитан принял ледяной душ, проглотил завтрак и вышел из дому.
      Через час, выслушав от багрового начальника все, что тот думает, сыскарь Мохов отправился на объект.
      После убийства Белоцерковского были опрошены все жители дома напротив и самого общежития. Никто ничего не видел. Мохов укрепился в выводе, что стрелял с крыши противоположного дома профессионал экстра-класса, наверняка на излете «часа быка», когда сон у «жаворонков» наиболее крепок, а у «сов» еще не открылось «второе дыхание». В Москве начался очередной сезон охоты, иначе не назовешь. На соседнем участке обнаружен джип «Лексус» с двумя обгоревшими трупами: собаки и человека. Капитан закурил, прислонившись спиной к старому тополю… Интересно, этот сгоревший джип как-то связан с убийством Белоцерковского? И еще, действительно очень странная смерть этого журналиста. Любит, конечно, их брат злоупотреблять спиртным, но не до такой же степени. Зря, я думаю, уголовное дело закрыли, что-то тут не чисто. А несколько дней назад еще два трупа нашли в бане – какой-то закон парных случаев. Очень интересно: кто же откопал томогавк войны? Кому наступил на мозоль Белоцерковский? Начальник намекнул, дескать, не против, если дело будет переведено в разряд нераскрываемых, то есть – висяк. Но при этом настойчиво заставляет пошерстить торговцев наркотиками в студенческой и общежитской среде. А я нюхом чую, не там искать треба, здесь рыбы куда крупнее плавают… Мохов увидел странную пару, бредущую по парку – два бомжа: старик и молодой. Старик передвигался размашисто, широкими шагами, молодой семенил следом. Через каждые восемь-десять метров они останавливались, и старик выдергивал из ствола нож. Алексея заинтересовали необычные бродяги, решил подойти:
      – Эй, уважаемые, почему это мы деревья портим? Документов, понятное дело, при себе не имеем?
      – А ви имэй дакумэт. Сначала ти должэн паказать. Сказать званые и фамилий, если ти мэнт. Бэз форма как понять тэбя?
      – Капитан милиции Мохов. Всё, дальше вопросы задаю только я. Понятно?
      – Тэк точна, понятна. Зачэм ми тэбэ нужэн?
      – Вы, молодой человек, пока помолчите. Первые вопросы – старшему.
      Филипп Васильевич скосил взгляд на капитана и, размахнувшись из-за плеча, метнул снаряд в кривой ствол липы. Нож с глухим чмоком впился в дерево, мелко задрожав рукояткой: – Ну, чего, отберешь что ли? Этим, брат ты мой, деревья не попортишь. Говорю, как человек, лес знающий.