- Из-за чего же все-таки сердился Павел Лаврентьевич?
      - Я его спросила.
      - Спросили? - удивился Корнилов.
      - Да. Когда узнала от вас, что Мишу ранили. Я позвонила Павлу Лаврентьевичу на работу. Попросила о встрече.
      - Он не удивился?
      - Не знаю. Он так владеет собой. - В голосе Травкиной сквозило восхищение.
      - И что он вам ответил?
      - Пожал плечами и сказал рассеянно: "Миша? Миша... Это какой же Миша, Еленочка? Там столько народу".
      - И все?
      - Все. Видите, он его даже не запомнил. Значит, поспорили из-за какого-то пустяка! И к нападению на Мишу Павел Лаврентьевич никакого отношения не имеет. А мне бог знает что примерещилось. И вас я зря от дела оторвала. Травкина робко посмотрела на полковника. - Но ходить с камнем на душе... Гадко.
      - Елена Сергеевна, не обижайтесь на мой бестактный вопрос. - Корнилов внутренне собрался, ожидая бурной реакции собеседницы. - А Павел Лаврентьевич отвечает вам взаимностью?
      - Он, он?.. - растерялась Травкина. - Он очень добр, внимателен. - И сказала умоляющим шепотом. - Павел Лаврентьевич не знает о моем чувстве.
      17
      - Ну, как вам понравилась эта дамочка? - спросил Бугаев полковника, встретив его в коридоре управления.
      - По-моему, человек хороший Добрый, - ответил Корнилов. - Только неустроенный.
      - Хороший человек не профессия. - Бугаев все еще не мог забыть, как Елена Сергеевна провела его.
      - Конечно, Сеня. - В голосе полковника Бугаев почувствовал иронию. - Хороший человек-это такая малость. Только тому, кто придумывает афоризмы вроде твоего, я бы с людьми запретил работать. - Он круто развернулся и пошагал к своему кабинету Бугаев озадаченно посмотрел ему вслед.
      Корнилову еще и раньше не понравились нотки пренебрежения, промелькнувшие в словах Бугаева о "бутылочном" приработке Елены Сергеевны. Мало ли какие обстоятельства складываются в жизни?! Ему, конечно, было досадно, что Травкина таким образом восполняет прорехи в своем бюджете - с ее образованием можно было бы без труда найти себе другую, более денежную работу, - но он знал, что современная молодежь в таких делах не слишком щепетильна. И он держал в таких случаях свою щепетильность при себе, никак не давая почувствовать свое недоумение собеседнику. Полковника зло разбирало, когда он слышал, как иные люди свысока бросают слово "торгаш" о каждом, кто стоит за прилавком магазина. Не то чтобы Корнилов не любил этого слова, - просто он считал его определяющим уровень нравственности человека, а не принадлежность к конкретной профессии. Для него торгашество было синонимом бессовестности и беспринципности. В его повседневной практике приходилось встречать немало "торгашей" самых разных профессий. Даже торгашей-ученых и торгашей-журналистов.
      Игорю Васильевичу и самому понадобилось немало времени, чтобы составить четкое представление о ценностях подлинных и мнимых. Но однажды придя к какому-то заключению, он старался придерживаться его всю жизнь.
      Глубокой осенью сорок второго года, эвакуированный по Ладоге из осажденного Ленинграда, он попал в пермское село Сива, в детский дом. Директором детского дома была Викторина Ивановна, завучем - Вера Ивановна. И по возрасту, и по характеру они очень отличались друг от друга. Прямо два полюса. Даже в том, как ребята за глаза их называли Викторина и Верушка, - сразу чувствовались характеры. Молодая. - Корнилов сейчас думал, что в сорок втором сорок третьем ей было лет тридцать, не более, - красивая, энергичная Викторина и совсем седая, старенькая, как казалось ребятам, тоже красивая и всегда благожелательная Верушка.
      Женщины эти, о личной жизни которых воспитанники, маленькие эгоисты, знали очень немного, удивительным образом дополняли друг друга. Нервная порывистость первой сглаживалась самообладанием и спокойной добротой второй. Обеих ребята очень любили, хотя часто доставляли им огорчения и даже серьезные неприятности.
      "Викторина разбушевалась" - как порыв ветра, прошелестит внезапно такое известие по холодным коридорам двухэтажного бревенчатого дома, - и все затихали, старались сделаться незаметнее. Прекращались шумные игры, споры. Самые заядлые лентяи брали учебники и делали вид, что усердно готовят уроки. А вдруг Викторина заглянет в комнату? Но Викторина была отходчива и "бушевала" недолго. Крепко выругав набедокурившего, расплакавшегося воспитанника, она иногда не выдерживала и плакала вместе с ним.
      "Викторина сказала". Эти слова действовали на воспитанников так же неотразимо, как и другие два "Верушка просила" Нравственный авторитет обеих был в разношерстном коллективе очень высок. Это сейчас, когда Корнилов вспоминал свои детдомовские годы, он употреблял слова "нравственный авторитет", - а в те годы ребята просто хорошо знали - ни Викторина, ни Верушка не сделают несправедливости, никогда не обманут, не покривят душой.
      Очень не любила Викторина Ивановна даже малейших проявлений торгашества. А воспитанники были небезгрешны. Играли в перышки "на интерес", меняли остатки вывезенных из Ленинграда вещей на хлеб и шаньги на любимое лакомство круги замороженного молока с толстым желтым слоем сливок поверху. Время-то было суровое. Чувство голода никогда не исчезало.
      "Чертовы спекулянты!" - кричала Викторина, "засыпав" кого-нибудь из воспитанников во время "торговой операции", а на очередном собрании рисовала картины мрачного будущего тех, кто не сможет преодолеть в себе меркантильные наклонности. Не избежал столкновении с Викториной Ивановной и Корнилов. В сохранившемся с тех лет старом дневничке, который он изредка доставал из самого далекого ящика письменного стола есть такая запись: "Вышла маленькая неприятность с директором. Она хотела чтобы я пел в хоре. Я петь не хотел, и она несколько раз посылала за мной. Я не пошел. Она разбушевалась и назвала меня чертовым спекулянтом. Я не могу терпеть, когда меня называют тем, кем я на самом деле не был и не буду. А если и продал что-то, то потому что не хватает еды".
      Урок Викторины запомнился Корнилову на всю жизнь.
      Летом сорок пятого он вернулся из эвакуации в Ленинград. Июль провел в городе, на август мать отправила его в деревню к тетушке. И вот однажды приехал Игорь с ней в поселок Сиверский на рынок, помог довезти мешок картошки-скороспелки. Стоял рядом с тетушкой, разговаривал и вдруг увидел идут по рынку Викторина с Верушкой. Обрадовался он, но чувство радости мгновенно испарилось от испуга а что подумает Викторина?! И вместо того, чтобы броситься им навстречу, Корнилов, к изумлению тетушки спрятался под прилавком.
      Прошло очень много времени, прежде чем он научился, хотя и не всегда успешно отличать суть явления от его формы.
      Через год после случая на рынке он поступил в ремесленное училище и очень захотел предстать перед своими бывшими воспитателями в новенькой форме, показать им, что он при деле, учится. Разыскал адрес Веры Ивановны и в ее квартире на улице Рубинштейна к своей радости встретил Викторину. Верушка приготовила душистый и крепкий чай, поставила вазочку с шоколадными конфетами. Конфеты в то время казались Игорю неслыханной роскошью, и он несмотря на уговоры, съел только одну, соврав, что шоколадные не любит. Викторина Ивановна расспрашивала его про училище, про то, какие науки там изучают. Рассказал Корнилов и о том, как испугался, увидев их на рынке.
      - Испугался? - удивилась Викторина. Игорь подтвердил, и она вдруг погрустнела и долго молчала, слушая его разговор с Верушкой и рассеянно двигая по столу красивую витую вазочку с конфетами. Тогда ему просто в голову не пришло спросить Викторину, почему она загрустила, а теперь спросить уже не у кого.
      Последние год-два Корнилова постоянно мучила мысль кого рекомендовать на свое место, когда он наконец, соберется уйти на пенсию? Белянчикова или Бугаева?
      Он понимал, что его могут и не спросить, а если спросят, совсем необязательно, что с его рекомендацией посчитаются. Назначение начальника отдела в Управлении уголовного розыска такого большого города - дело совсем непростое. На своем веку Игорю Васильевичу не раз приходилось быть свидетелем того, что при выдвижении кадров выбор начальства падал вовсе не на самого способного. Разные были веяния. То вдруг обязательно искали человека "со стороны", даже из другого города. Потом главным критерием стало высшее образование и опытнейшие "зубры" знавшие в лицо чуть ли не всех уголовников, уходили на пенсию, не дослужив даже положенного Срока. Одно время создали "теорию" - в начальство нельзя ставить своего человека прослужившего долгий срок в подразделении. Он-де уже притерпелся к недостаткам сдружился с людьми. Была мода и на молодых и на старых, но только почему-то никак не хотели следовать естественному закону жизни, вечной и постепенной смене поколении.
      И Юра Белянчиков и Семен Бугаев были самыми способными сыщиками отдела. Основательность и некоторую медлительность Белянчикова дополняли острый ум и способность к импровизации Бугаева. Бугаев мог увлечься загореться какой-то одной версией и в этой своей уверенности упустить остальное, а Белянчиков иногда терял в темпе, просчитывая десятки вариантов. Они идеально дополняли друг друга, но руководить-то отделом должен был один. Сейчас таким "одним" был Корнилов, но он собирался на пенсию. И он боялся ошибиться, если у него вдруг спросят о замене. Он знал, что ни тот, ни другой не обидятся, если шеф назовет его товарища в свои преемники. Ни Белянчиков, ни Бугаев не были карьеристами. И это качество Корнилов ценил в них больше всего. Но Корнилова недаром считали в управлении Максималистом. Вот и теперь он хотел, чтобы человек, которому предстояло сесть в его кресло не только не был карьеристом, но и хорошо знал свое дело.
      И все-таки иногда он отдавал предпочтение Бугаеву. Семен был на пять лет моложе Белянчикова, и у него следовательно оставалось больше времени для разбега. Для того чтобы не только набраться мудрости и опыта, но и применить их на практике.
      18
      Проехав Петродворец они свернули с шоссе налево на узкую асфальтовую дорогу петлявшую среди заросших ольхой оврагов. Солнце палило нещадно, и несмотря на опущенные стекла в черной "Волге" было жарко. Только после того как дорога "нырнула" в красивый сосновый бор Корнилов вздохнул с облегчением. Воздух был настоян сосной, можжевельником, разогретой мшарой "На обратном пути пройдусь немного пешочком" - подумал полковник.
      Бор очень скоро закончился. На невысоком холме укрытые до самых крыш зеленью рассыпались дёревянные домики. Чуть поодаль как на параде, красовалось десятка полтора двухэтажных особняков. Каждый обнесен высоким забором. Зелень из-за заборов выглядывала пожиже, чем у крестьянских домиков. И только вокруг одного особняка росли высокие разлапистые яблони. С высокой трубы этого дома следил за порядком бронзовый петушок.
      - Петушка видишь? - спросил Корнилов водителя. - К нему и подруливай. - Плотский объясняя как найти его дачу первым делом сказал про петушка: "В наших краях только один такой. Не ошибетесь".
      - Да... - многозначительно произнес шофер, оглядывая дом Павла Лаврентьевича.
      - Нравится домик? - спросил Корнилов.
      - Домом нас теперь не удивишь, Игорь Васильевич, ответил шофер. - Яблони-то какие! Видать, садовод за ними приглядывает отменный. Сколько ехал - по два три яблочка на яблоне висит. А здесь...
      Корнилов только сейчас заметил что яблони за забором усыпаны плодами.
      - Ладно. - Он открыл дверцу. - Ты тут любуйся природой, а я пойду разговоры разговаривать.
      Его порадовало, что на заборе нет традиционной надписи: "Во дворе злая собака" Только пожелтевшая от времени эмалированная табличка. Витиеватая вязь "ЗВОНИ- ОТКРОЮТЪ" опоясывала кнопку звонка. Полковник позвонил. Где-то в доме раздалась переливчатая трель уже вполне современного звонка. Высокая лет тридцати пяти женщина открыла калитку.
      - Товарищ Корнилов?
      Полковник кивнул.
      - Прошу вас прошу. - Она сделала гостеприимный жест. Павлуша ждет вас. - Волосы у нее были гладко зачесаны. И два васильковых бантика как у девочки.
      Она пошла впереди Корнилова, все время оборачиваясь, показывая то на один куст, то на другой.
      - Это жимолость. Правда редкость в наших краях? Это стелющаяся сосна. И смотрите - прижилась!
      У самого дома она спохватилась и протянула Корнилову руку. Протянула высоко так как протягивают для поцелуя.
      - Ой, я и не представилась Валентина Олеговна Орешникова жена Павла Лаврентьевича.
      - Очень приятно. - Полковник улыбнулся ей дружелюбно и пожал руку. - Игорь Васильевич.
      - У мужа такая фамилия, что я решила оставить свою, продолжала она поднимаясь по ступенькам на большую с разноцветными стеклами веранду. Корнилов обратил внимание на табличку, прибитую над дверью "Адолии Роде Сад "Аркадия". Табличка была самая настоящая "всамделишная" сохранившаяся невесть каким образом с незапамятных времен.
      - Мило, не правда ли? - Валентина Олеговна уловила интерес во взгляде Корнилова. - У нас есть один знакомый который словно маг раздобывает такие потешные вещи из прошлого. Представьте себе плакат. - Она не закончила фразы. Дверь веранды открылась на пороге стоял сухой подтянутый улыбающийся, именно такой, каким обрисовал его Семен Бугаев, Павел Лаврентьевич. Только глаза были не безразличные, а тревожные.
      - Валентина требует сменить "Аркадию" на "Виллу Валентина", - сказал он, энергично пожимая руку полковника. Наверное, слышал их разговор в открытые окна веранды. - Я бы и рад, но где найдешь такую табличку? Не просить же мастеров у себя на заводе? Неэтично. Разговор с милицией, наверное, требует уединения? - Он посмотрел на Корнилова с хитрой улыбкой. - Валентина мы пойдем в кабинет, а ты готовь чай.
      - Что ты командуешь? - кокетливо возразила жена. Может быть, Игорь Васильевич не возражает против моего присутствия?
      Корнилов промолчал.
      - Вас позовут, мадам, - так же шутливо ответил Плотский и, взяв полковника под локоть, повел по коридору.
      Открытые окна кабинета выходили прямо на запад, и лучи вечернего солнца, пробившись сквозь густые заросли сирени, причудливо трепетали на стекле. Корнилов сразу обратил внимание на большой мраморный камин. В топке лежали ольховые поленья и даже несколько завитков бересты - поднеси спичку, и побежит теплое, живое пламя.
      - У меня уже побывал ваш сотрудник, - сказал Павел Лаврентьевич, показывая полковнику на большое удобное кресло. Сам он сел в кресло-качалку напротив Корнилова и привычно оттолкнулся. - Очень симпатичный молодой человек. По фамилии... - Директор наморщил лоб, но, так и не вспомнив фамилии, махнул рукой... - Впрочем, это не так важно! Значит, происшествие на волейболе не разъяснилось?
      - Возникли новые вопросы, - сказал Корнилов.
      Павел Лаврентьевич улыбнулся.
      - Осторожничаете. Интересная у вас профессия, Игорь Васильевич! Я в детстве мечтал стать сыщиком, а судьба по-иному распорядилась - стал директором завода.
      - Судьба прекрасно распорядилась...
      - Эх, Игорь Васильевич! - вздохнул Плотский и опять качнул кресло. - Это так кажется - директор, руководитель большого коллектива, почет, уважение, оклад, машина. - А что стоят для директорского здоровья такие понятия, как план, вал, номенклатура, соцобязательства?!
      - У нас тоже есть свои трудности, - сказал Корнилов. Иначе я не тревожил бы вас в неурочное время.
      - Да, понимаю. Готов помочь, если это в моих силах. Вас интересует мой шофер?
      - Да, Антон Лазуткин.
      - После вашего звонка я стал вспоминать: что же я знаю про Антона? - задумчиво сказал директор. - И ужаснулся! Почти ничего. Работает человек с тобой рядом, кажется, что знаешь о нем все - улицы, по которым он предпочитает ездить, любимые присказки и словечки, а когда вопрос встает серьезно - оказывается, этот человек для тебя совсем чужой. Да, я ничего не знаю о нем! По-настоящему. Чем живет, о чем думает...
      - Он давно вас возит?
      - Пять лет. Водитель прекрасный. Характер, правда...
      Корнилов посмотрел на Плотского вопросительно.
      - Антон - человек скрытный, себе на уме. - Он поморщился. - По-моему, умеет устраивать свои дела - всюду у него знакомые, друзья. Я имею в виду магазины, мастерские... - Директор широко развел руки. - И вообще. Я о нем ничего не знаю! Это плохо, но не станешь же насильно лезть к человеку в душу!
      - Вам его кто-нибудь рекомендовал?
      - Да. Мой помощник Сеславин. Он, знаете ли, всю мелочевку берет на себя. Предшественник Лазуткина ушел на пенсию. Сеславин нашел Антона. Если не ошибаюсь, в "Скорой помощи". Там ведь классные водители.
      - Он знал Лазуткина раньше?
      Плотский снова развел руками.
      - Понятия не имею. Водит он хорошо, не ворчит, когда надо задержаться, остальное - вопросы отдела кадров, моего помощника. А почему вас так заинтересовал Антон? Если не секрет. - Он поднял ладонь с растопыренными пальцами. Ради бога, я секретами не интересуюсь.
      - Какие у меня от вас секреты? - успокоил Корнилов Павла Лаврентьевича. - Ваш Лазуткин...
      - Не мой, - покачал головой директор. - Не мой личный, заводской, принятый на работу отделом кадров.
      - Лазуткин, - продолжал Корнилов, - возил вас иногда на волейбол. И многие видели его в обществе потерпевшего Терехова. Даже видели их ссорящимися.
      Плотский удивленно смотрел на полковника.
      - А кто такой Терехов?
      - Один из игроков. Бугаев показывал вам его фото, вы сказали, что не знаете этого человека.
      - Да, да. Показывал. Я действительно его не знаю.
      - И никогда с ним не разговаривали? Не ссорились?
      - Помилуй бог? Я ссорюсь только со своей женой. И то очень редко.
      - Ну если не ссорились, то громко разговаривали?! Кто-то из игроков мог слышать ваш разговор.
      - Нет! - Плотский говорил без всякого смущения. - Я не знаю этого человека. Может быть, и видел когда-то, но разве всех упомнишь?
      Корнилов понял, что настаивать бесполезно. Даже если устроить очную ставку с Травкиной, директор разведет руками и скажет "Вы ошибаетесь, Еленочка. Я никогда не разговаривал с этим человеком!" Да если и ссорился, мало ли что бывает!
      - Вы предполагаете, что ссора этого человека с Лазуткиным зашла так далеко? - спросил Плотский с любопытством.
      - Сейчас трудно сказать.
      - Постойте, постойте. - Павел Лаврентьевич поднял руку. - Когда убили Терехова?
      - Тяжело ранили, - поправил Корнилов. - В прошлое воскресенье двадцатого.
      - Двадцатого я ездил на волейбол с другим водителем.
      - Лазуткин отпросился?
      - Да. Какие-то домашние дела. Но время от времени мы ездим на волейбол с Сеславиным. Он хороший волейболист. И хороший водитель. И Антон получает выходной. А двадцатого и Сеславин был занят.
      - И в то воскресенье Лазуткина на волейбольной поляне не было?
      - Я же говорю, он отпросился!
      - Лазуткина видели в тот день на поляне, - сказал Корнилов и внимательно посмотрел на Павла Лаврентьевича.
      - Не может быть! Зачем? - Плотский недоумевал. - Он ко мне не подходил.
      - Павел Лаврентьевич в последние дни вы никаких перемен в вашем Антоне не заметили?
      Корнилов опять назвал Лазуткина "вашим Антоном", но на этот раз Плотский никак не среагировал.
      - Нет. Не заметил, - рассеянно ответил директор и тут же спросил. - Что он делал на поляне в воскресенье? Может быть это ошибка? Кто-то обознался? Да и откуда его знают? В волейбол он не играет, лежит себе загорает.
      - Зато вас знают. И знают что он - ваш шофер. Павел Лаврентьевич он никогда не предлагал вам купить старинный камин? - Полковник показал на камин, красующийся в кабинете. - Старинные бронзовые ручки панели красного дерева?
      - Ну что вы! Во-первых, откуда у него могут быть такие вещи? А потом - покупать у своего шофера?!
      - А этот камин у вас давно?
      - Год. Нам купил его в комиссионном Сеславин. Мой помощник.
      - Вы его об этом просили?
      - Он знал, что жена мечтает о камине для дачи...
      - Дорогой?
      - Охо-хо! - вздохнул Плотский. - Зато какой то редкий мрамор. Посмотрите на рисунок! А вся эта бронза? Решетки украшения. Девятьсот рублей! И для директора, справляющегося с планом, деньги немалые.
      - А ваш помощник давно работает с вами?
      - Давно. Лет десять. Или двенадцать. Прекрасный помощник, эрудит...
      Корнилов встал.
      - Спасибо, Павел Лаврентьевич.
      - А чаи? Жена обидится. - Директор тоже поднялся со своей качалки.
      - С удовольствием бы выпил, но мне еще надо успеть на службу. - Они опять пошли узким коридорчиком к веранде. А у Лазуткина есть свой автомобиль? - спросил Корнилов.
      - "Москвич". По-моему, он собрался его продавать. Подошла очередь на "Жигули"...
      - Как вы уходите? - искренне огорчилась Валентина Олеговна, сидевшая с книгой на веранде. - У меня жасминовый чай.
      Корнилов развел руками.
      - Игорю Васильевичу на службу, - сказал Плотский. - Нам остается только по дороге показать ему свой сад. И пригласить на воскресенье.
      В это время зазвонил телефон.
      - Послушай, Павлуша...
      - Может быть, ты? - Плотский посмотрел на жену, но она взяла полковника под руку.
      - Валентина Олеговна, вы за последнее время не заметили каких-нибудь перемен в Лазуткине?
      - Конечно заметила. Сделал челку какой-то дурацкий зачес на уши. Ведь не мальчишка! Говорит - жене так нравится.
      - Вам часто приходится с ним ездить?
      Орешникова улыбнулась.
      - Часто. Мне же надо кормить своего директора! Два раза в неделю на рынок. И на дачу. Но уже с мужем. Уж не расследуете ли вы как муж использует служебную машину?
      - Нет. Это не моя компетенция. Вам Лазуткин никогда не предлагал купить старинное кольцо с крупным рубином?
      - Старинное кольцо с крупным рубином? - Она секунду колебалась. - Предлагал. Но слишком дорого. И это было так давно...
      Она открыла калитку, вышла с полковников к машине.
      - Этот звонок, - Корнилов кивнул на калитку, - "Сад "Аркадия", старинные таблички - все Сеславин?
      - Да, он известный коллекционер древностей. - Валентина Олеговна улыбнулась. - Дайте слово, что приедете к нам отдохнуть?
      - Постараюсь. - Корнилов сел в машину Валентина Олеговна помахала рукой. В своем модном, цвета хаки, платье она почти сливалась с высоким зеленым забором.
      19
      Ночью Семена поднял с постели телефонный звонок. Дежурный врач сообщил, что состояние Терехова неожиданно ухудшилось, ему нужна срочная операция, а он требует встречи с Бугаевым.
      - Недалеко от вашего дома "Скорая", - сказал врач. Если поторопитесь, они вас прихватят.
      Когда Семен вышел из подъезда, "Скорая", тревожно мигая синим огоньком, вывернула со стороны Большого проспекта. Бугаева посадили рядом с носилками, на которых тихо стонал пожилой мужчина.
      - Потерпите, потерпите, - уговаривала больного медсестра. - Сейчас наш коктейль подействует, и боль пройдет.
      Оказалось, что у мужчины почечная колика и ему только что сделали обезболивающий укол.
      Дежурный врач курил в ожидании Бугаева на лестничной площадке.
      - Поздно вечером у Терехова подскочила температура, рассказывал он, помогая Семену надеть халат. - Хирург считает - перитонит. Нужно оперировать. Минуты на счету, а ваш подопечный - ни в какую!
      В широком коридоре было темно, горела лишь настольная лампа на столике дежурной сестры, но сама сестра отсутствовала. Она оказалась в палате, где лежал Терехов, мерила температуру.
      - Сорок, - шепнула она дежурному врачу. - В операционной бригада готова.
      - Семен Иванович, - громко, срывающимся голосом сказал Терехов, узнав Бугаева. - Недолго музыка играла...
      - Миша, без паники. - Семен старался говорить спокойно, но от взгляда на Гогу сердце сжалось - так обострились, истончились черты его красивого лица, такие густые тени залегли у глаз. - Мы еще наговоримся, а сейчас тобой займутся врачи.
      Терехов поморщился.
      - Не нужны мне там чужие грехи... Вертушку свою взяли? - Он оглядел Бугаева колючим взглядом, остановился на небольшом портфельчике, в котором у Семена был магнитофон.
      - Ладно, - согласился майор. - Поговорим. По дороге в операционную. - Гога хотел возразить, но Бугаев сказал твердо: - Миша, прения закончены. - Он обернулся к врачу: - Вызывайте санитаров! Как это у вас делается? Давайте, давайте!
      Врач исчез. Семен вынул магнитофон, включил. Протянул Терехову крошечный микрофон. Гога попытался взять его в руку, но пальцы бессильно разжались, и микрофон упал.
      - Ничего, Миша! - прошептал Бугаев, подбирая микрофон. - Ничего! - Он взял микрофон, положил руку на одеяло. Даже через одеяло чувствовалось, какое горячее тело у Гоги.
      - Его, падаль, трудно будет взять, - сказал Терехов. - У него еще и пушка есть.
      - У кого, Миша?
      - Лазуткин. Шоферит у одного босса... - Терехов помолчал немного, потом собрался с силами. - Это он меня... Исподтишка...
      Раскрылась дверь, двое санитаров вкатили в палату носилки. Осторожно переложили на них Терехова. Бугаев пошел рядом, повесив магнитофон на плечо, а микрофон придерживал на груди у Михаила. Гога то и дело дотрагивался до него рукой, словно хотел убедиться, что микрофон никуда не исчез.
      - Ну вот, - сказал он недовольно. - Теперь не успеем.
      - Успеем, - успокоил Бугаев. - Ты сейчас о главном. Подробности потом.
      - Работенку левую я нашел... Камины в старых домах снимать... Рухлядь всякую. Жильцы уедут и бросят. Сундук бабкин, стол, ручки бронзовые, рамы от картин... А любители скупают, реставрируют...
      - Кто?
      - Многие. У меня - дядя Женя. Пузанчик один. Знакомый Лазуткина. Да вы плохо не думайте - вещи-то брошенные, ничейные.
      Санитары, катившие каталку по слабо освещенному коридору, внимательно прислушивались к разговору.
      - Невелик приварок, - продолжал Терехов. - Вот только камины! А их мало. Да и знать надо - где. Дядя Женя знает. Даст адрес, даже фото. Платит прилично...
      Санитары остановили каталку перед лифтом. Лифт был вместительный, и Бугаев по- прежнему смог остаться рядом с Тереховым.
      - Он мужик безобидный. Свой приварок имеет, конечно, да и я не внакладе. Эта падаль... - Гога задохнулся от злости, и Бугаеву показалось, что он больше не сможет продолжать, но Миша справился. - Злой, сволочь! Псих! Он со своей "пушкой" наделает дел. Антон Лазуткин. Запомнили, Семен Иванович?
      - Запомнил.
      - Пузан этот нас и свел. Все смеялся - фирма подержанных вещей "Антон, Мишель и К°"!
      Они снова двигались по коридору, но теперь более светлому. Семен поднял голову, у раскрытых дверей стоял в ожидании дежурный врач.
      - За что же он тебя? - спросил майор, понимая, что разговор подходит к концу.
      - Дядя Женя сказал, что знает один царский камин. На пару косых. Я решил посмотреть.
      Носилки остановились у открытых дверей операционной.
      - Дальше нельзя, - сказал Бугаеву врач.
      - Стоять! - прошипел Гога, и в его слабом голосе сохранилось еще столько властной силы, что санитары подчинились. А может быть, им было интересно узнать, о чем еще расскажет распластанный на каталке пациент.
      - А на камин уже Лазуткин глаз положил. Мы с ним там и встретились. Он как с цепи сорвался. Чуть не пристрелил меня на месте.
      - И что же?
      - В доме кто-то был. Пришлось смываться. А больше я туда не ходил. Пусть подавится этим камином! Я так и дяде Жене сказал.
      - А из-за чего ты с Плотским ссорился? - спросил майор. - На поляне?
      - Все, все! - строго сказал дежурный врач, санитары вкатили носилки в операционную. В последний момент перед тем, как дверь закрылась. Бугаев увидел на лице у Гоги недоуменную гримасу.
      - Теперь остается только ждать, - сказал дежурный врач и протянул Семену раскрытую пачку сигарет. - Покурим на лестнице?
      - Спасибо, не курю, - отказался майор. - Мне бы позвонить по телефону.
      Терехов скончался под утро во время операции.
      20
      Когда полковник пришел в управление, по своему обыкновению за полчаса до начала работы, майор Бугаев уже дожидался его с данными дактилоскопической экспертизы.
      - Игорь Васильевич! Все совпало, - начал Семен, вслед за Корниловым входя в кабинет.
      - Трудно не догадаться об этом, - спокойно сказал полковник, бросая взгляд на ежедневную сводку происшествий, лежавшую на столе. - Ты же весь светишься, Сеня, несмотря на бессонную ночь...
      - Пару часиков я прихватил, - отозвался майор. - На вашем диванчике.
      Полковник бросил подозрительный взгляд на большой кожаный диван, стоявший в кабинете, но, не заметив никаких следов "пребывания" на нем Бугаева, промолчал. Сказал, усаживаясь в кресло:
      - Значит, Антон Лазуткин?
      - Все сходится. И показания Миши Терехова! И "пальчики" мы проверили! Я уже говорил с прокуратурой. Есть разрешение на арест...
      - Чего же ты сидишь в управлении? - удивился полковник.
      - Мы хотели брать его в гараже. Вряд ли он носит пистолет с собой на работу...
      - После того, как стрелял в Белянчикова? - недоверчиво сказал Корнилов. - Вряд ли не носит! Я удивляюсь, как он до сих пор не сбежал из города...
      - И я тоже, - спокойно сказал Семен. - Удивлялся. Но вчера вечером он позвонил диспетчеру в гараж и попросил отгул на неделю. Сказал, что директор не возражает.
      - Вечером? - машинально переспросил Корнилов и подумал о том, что вчера вечером он расспрашивал о Лазуткине Плотского. Неужели Павел Лаврентьевич проговорился? "Нет, ведь я предупредил его, - отмел Корнилов свои подозрения. Не мальчик же он на самом деле! Сказал жене, а та шоферу?"
      - Вечером, - подтвердил майор. - С шести утра мы установили за его квартирой наблюдение...
      - Молодцы.
      - ...Лазуткин не вышел, а семья у него на даче. В Поддубье, под Гатчиной. Я позвонил в гараж...
      - А его "Москвич"?
      - Стоит у дома.
      - Надо перекрыть все вокзалы, аэропорт, - сказал Корнилов. И добавил: - Если не поздно.
      - Сделано. Фото размножили. Я тут спозаранку всех на ноги поднял.
      - Своему начальнику позвонить времени не хватило? Корнилов сказал эту фразу ворчливо, а сам с удовлетворением подумал о том, что Бугаев сделал все так, как сделал бы он сам.