- Я поинтересуюсь в ГАИ, что и как - сказал Бугаев. - Но если уж виноват... - он развел руки.
      - Вот и прекрасно! - обрадовался Плотский. Похоже для него был важен не результат, а сам факт согласия Бугаева поинтересоваться обстоятельствами дел. У Павла Лаврентьевича на все были свои понятия. - Вы только поинтересуйтесь - продолжал директор, - а они уж сами поймут, как поступить. Вы, кстати, не автомобилист?
      - Есть такой грех, - сказал Семен и отхлебнул из чашки. Кофе был крепкий и очень ароматный. Олечка, и правда, умела его варить.
      - Когда понадобится ремонт - милости прошу. У нас на заводе есть такой мастер - сделает конфетку.
      - Спасибо, Павел Лаврентьевич. Я сам ремонтирую, соврал Бугаев, умевший только поменять свечи да зачистить клеммы у аккумулятора.
      - Э-э, нет! С нашим мастером никто не сравнится. Ас! Телефон у вас мой домашний есть, запишите рабочий
      Бугаев записывал телефон, а сам думал о том, что если директор каждому встречному дает свои координаты, то он может и не вспомнить, кто записывал телефон на сигаретной коробке.
      - Ас этот, конечно, и подхалтуривает, - продолжал директор, - куда денешься? Приходится смотреть сквозь пальцы. - Он поднес растопыренную ладонь к глазам. - Жизнь так устроена! Вам ведь тоже приходится на какие-то мелочи закрывать глаза.
      - Нет, - покачал головой Бугаев. - В нашем деле глаза прикроешь - без головы останешься.
      Плотский метнул на майора оценивающий взгляд, сердито пожевал губами и, словно потеряв к собеседнику всякий интерес, взглянул в окно.
      - Павел Лаврентьевич, - бугаев пододвинул директору коробку от сигарет, - вы в последние дни свой домашний телефон кому-нибудь давали? Человеку, который курит "Мальборо"?
      Директор взял коробку, повертел ее в руках, надел очки, внимательно посмотрел на запись.
      - Мой телефон, правильно. - И небрежно бросив коробку на стол, сказал. - Да я и писал. Бугаев был готов ко всему, только не к этому.
      - А вы разве курите? - спросил он невпопад.
      - Год уже не курю. - Он вдруг посмотрел на Семена, словно увидел его впервые. - А в чем, собственно, дело? Какая-то коробка, мой телефон...
      Бугаев подумал, что директор сейчас скажет: "У меня в приемной народ ждет, не дождется, дело стоит, а вы с какой-то ерундой'" Но Павел Лаврентьевич только добавил: Какой-то детектив, а? - И улыбнулся.
      - Детектив, - согласился Бугаев. - Я эту коробку в зоне отдыха нашел, на волейбольной поляне...
      - Ну вот! - обрадовался собеседник. - Так бы сразу и сказали. Я теперь вспомнил. В воскресенье ездил туда по мячику постукать, разговорился с интересным человеком, обменялись телефонами. Коробка-то его, он "Мальборо" курил. - Директор вдруг нахмурился. - Он что же, выбросил мой телефон? Вот так номер!
      "Пан директор еще и в волейбол по воскресеньям играет!" Семен смотрел на директора, с трудом скрывая изумление. Он готов был простить ему и провалы в памяти, и бесцеремонность, и ожидающих в приемной посетителей. Ему ведь за шестьдесят...
      - Мне крупно повезло, Павел Лаврентьевич, - оправившись от изумления, сказал Бугаев и улыбнулся почти умиленно. Он иногда умел так улыбаться, чтобы расположить собеседника. Я ведь как раз ищу людей, игравших в воскресенье на поляне в волейбол. Там совершено преступление...
      - Преступление! - насторожился Плотский.
      - Да, тяжело ранили одного мужчину.
      - Который "Мальборо" курил? - спросил директор.
      - Нет. - Семен вынул фотографию Гоги, передал Плотскому. - Вот пострадавший.
      - Не знаком, - коротко ответил директор.
      - И не видели ни разу?
      Плотский надел очки, еще раз внимательно посмотрел на фото, отложил в сторону.
      - Там столько народу бывает. А потом, когда на площадке играешь, больше на мяч глядишь, чем на лица. - Он неожиданно засмеялся. - И, знаете, товарищ Бугаев, в трусах люди выглядят иначе, чем в костюмах.
      - Павел Лаврентьевич, когда вы приехали в воскресенье на площадку? И когда уехали? Не помните время!
      - Приехали в десять. Точно помню. А уехал? - Он снял трубку телефонного аппарата, набрал номер, сказал воркующим голосом:
      - Деточка, в воскресенье с волейбола я, когда вернулся? Ты точно помнишь! Ах-да, правильно! - Он повесил трубку. - В три был уже дома. Жена говорит, что в три - она лучше знает. В четыре мы ехали в гости...
      - В три... - в раздумье повторил Бугаев, - а сколько вы оттуда до дома добираетесь?
      - Двадцать минут. Машина у меня двухсменная и по воскресеньям работает. На завод, знаете ли, в любое время дня и ночи приходится заезжать.
      - А кто этот человек, которому вы телефон свой дали?
      Плотский нахмурился.
      - Мне представился доктором наук! Но если он так с моим телефоном поступил - грош ему цена. Несерьезный человек.
      - Да он, может быть, потом в записную книжку переписал, успокоил Бугаев директора. - Вы его телефон сохранили?
      Плотский достал записную книжку, полистал:
      - Вот - Казаков Виктор Николаевич, двести двадцать один восемнадцать - ноль три... Институт металловедения. Я, понимаете ли, докторскую собрался защищать... А он по той же теме работает, мог бы оппонировать.
      Бугаев записал координаты Казакова. Еще раз спросил Плотского:
      - Значит, никаких ссор, шума на поляне не возникало?
      - Шумят там все время. А ссор никаких. Я, во всяком случае, не видел.
      Бугаев поднялся с кресла:
      - Павел Лаврентьевич, большое спасибо. Пойду. Я и так у вас массу времени отнял. - И тут он вспомнил про фоторобот Марины, над которым трудился вчера до поздней ночи. Вытащил карточку, показал Плотскому: - А эта дама вам никогда на глаза не попадалась? Тоже на волейболе.
      Директор встал из-за стола, надел очки, пригляделся к фотографии. Фигура у него еще сохраняла следы былой стройности. Хорошая осанка, никакого намека на живот "Вот что значит волейбол", - подумал Бугаев.
      В какое-то мгновение Бугаеву показалось, что на лицо Плотского словно тучка набежала, брови поползли вверх к переносице, но он тут же весело сказал:
      - Видел, видел эту дамочку. В мастерах ходит. Удар у нее сильнющий. - Он передал фотографию Семену. - Только здесь она у вас какая-то расплывчатая. Но она, точно она, Лена. Женщин все-таки запоминаешь лучше, - хохотнул он. Поневоле глаза к ним тянутся. А вы женаты?
      - Нет еще.
      - Не женитесь на молодой, - заговорщицки, шепотом сказал Плотский, - будете жалеть. Лучше любовницу молодую заведите.
      - Павел Лаврентьевич, а вы фамилию этой Лены не помните? Или отчество? Где работает, живет?
      - Нет. Лена и Лена. Знаете, товарищ Бугаев, тем и привлекает меня эта волейбольная поляна, что никто ни о чем тебя не спросит, если ты этого сам не захочешь. Кто ты, откуда, начальник, подчиненный, молодая у тебя жена или старая, изменяет тебе или нет - никому ни до чего дела нет. Играй, не зевай. Хорошо бьешь - становись на площадку к мастерам, просто, как говорится, "покидать" пришел - к неумехам. Вот и вся недолга! Так вы насчет сына узнаете? - Плотский задержал руку Бугаева в своей. - Зовут его Валентин. ГАИ - Петроградское...
      8
      Институт металловедения находился на полпути от завода на Литейный, и Бугаев решил навестить Казакова без предупреждения. На вопрос Саши Огнева: - Как дела? Семен буркнул: - В ажуре.
      Огнев, опытный водитель, уже лет двадцать работавший на оперативных машинах, с ехидцей усмехнулся:
      - Грустный почему-то у вас ажур, Семен Иванович. Прокол!
      - Мы, Саша, работаем без проколов. Пора бы тебе привыкнуть к этому, - сказал Бугаев. - А некоторых водителей от проколов в талоне уберегает только то, что они работают в уголовном розыске.
      Огнев засмеялся:
      - Что-нибудь новенькое расскажите!
      Но Семен не стал с ним больше пикироваться. Настроение у него было паршивое. Несмотря на удачу. "И чего это я скис? - думал он. - Директор не понравился? Как будто мне мои уголовники нравятся? А директор - ничего себе мужик, улыбчивый, в волейбол играет на старости лет. При молодой жене иначе нельзя. - Он вспомнил, как Павел Лаврентьевич сладенько сказал в трубку "деточка", и ему стало еще тоскливее. - Да подумаешь! Может быть, я его больше и не увижу, этого директора! - рассердился на себя Бугаев и тут понял, почему у него плохое настроение - дернула же нелегкая пообещать Плотскому разузнать об автомобильных делах его сына. - Вот дурак! Ему улыбнулись приветливо, а он и отказать не смог!"
      ...Виктор Николаевич Казаков оказался в институте и тотчас согласился прогуляться с Бугаевым по маленькому институтскому садику. Доктор наук выглядел не больше чем на тридцать. Он был стройный, если не сказать - тощий, подтянутый. Семен сразу решил, что доктор не только играет в волейбол по субботам и воскресеньям, но и бегает каждый день трусцой. "И курит при этом? - Бугаев засомневался, к тому ли Казакову он пришел, и, вытащив из кармана коробку "Мальборо", спросил: "Ваша?"
      Казаков оглянулся по сторонам, сделал страшные глаза и, выхватив коробку из рук опешившего майора, моментально спрятал ее в карман:
      - Что вы! Что вы! Увидят сотрудники - скандал! Засмеют! Подвергнут остракизму!
      Заметив недоумение на лице Бугаева, сказал: - Я же не курю! Я же спортсмен! Бегун! Пример в отчетном докладе спортивного клуба, а вы тут размахиваете моими сигаретами. Что вы, что вы!
      Семен рассмеялся. Казаков смотрел на него.
      - А там, на волейболе?
      - Там наших нет. Они и не знают, что такое волейбол. И меня там никто не знает. Не знают, что я такой хороший, примерный. Я и курю. Одну-две сигареты. - Он склонился к Бугаеву и шепотом сказал: - Для пижонства! Девушек угощаю.
      - И директоров завода?
      - Знаете? Вот прилепился старый "токарь". Он вам рассказывал про товарища Мелеха?
      Семен кивнул.
      - И откуда он только про меня узнал? - Казаков посмотрел на Бугаева. - Может быть, с помощью уголовного розыска?
      - Это я вас, Виктор Николаевич, с помощью директора нашел, - Он требовательно протянул руку: - Коробочку-то отдайте! Она теперь вещественное доказательство. Давайте, давайте. Я в ДСО ее не понесу.
      Казаков, предварительно оглянувшись, отдал Бугаеву коробку.
      - Павел Лаврентьевич вам телефон собственноручно записал, а вы с ним так пренебрежительно! Он же звонка будет ждать.
      - Ну его! - махнул рукой Казаков. - Я и не собирался записывать. Он взял у меня пачку, сам и написал. И звонить я ему не буду. Да этой рептилии на пенсию пора! - сказал он с жаром. - А не докторскую защищать. И завод передать кому-нибудь помоложе.
      - Виктор Николаевич, в воскресенье вы когда с площадки ушли?
      - Когда ушел? Ушел, ушел... - почти пропел Казаков, задумался. - Ушел на пятичасовую электричку. Что-то случилось?
      - Случилось. - Бугаев рассказал ему о происшествии.
      Казаков слушал очень внимательно, не перебивал, не переспрашивал. Только молча показал на скамейку предлагая сесть. Усевшись, вытащил из кармана перо и блокнот и стал что-то быстро в нем набрасывать. Когда Семен закончил рассказывать, Виктор Николаевич протянул ему раскрытый блокнот. На небольшом листке уверенными штрихами была начерчена схема. Бугаев понял, что это схема волейбольной площадки.
      - Где нашли раненого? - спросил Казаков. - Отметьте.
      Майор поставил крестик в левом углу схемы.
      - За кустами... - в раздумье произнес Виктор Николаевич. - Туда я в воскресенье не заглядывал. А то, бывало, позволял себе часок позагорать. Играл я на этой площадке... - Он поставил такой же крестик, как и Семен, только в правом нижнем углу схемы. - Играл долго. Команда подобралась крепкая. Никто нас вышибить не мог. - В голосе Казакова прозвучали нотки удовлетворения. - Так что половину времени я был лицом к месту происшествия. Сами понимаете, во время игры больше за мячом следишь да за игроками, но если бы что-то здесь происходило... - он постучал пальцем по нарисованному Бугаевым крестику, - шум, драка, возня какая я бы увидел.
      Разглядывая схему, Семен подумал, что Казаков поставил свой крестик именно там, где они помогали снимать сетку Марине.
      - На этой площадке чья сетка висит? - спросил он.
      - Да кто ж ее знает?! Она там, по-моему, несколько лет висит.
      - Ну а кто ее вешает?
      - Эту - никто. Висит и висит. Однажды, правда, порезали ее. Может быть, ночью какой-нибудь пьяница в нашу сеть попал. - Казаков улыбнулся.
      - Не этой женщине принадлежит сетка? - Бугаев вынул из кармана фоторобот своей "знакомой" и показал Казакову.
      - Интересно, - удивился Виктор Николаевич. - Смахивает на Лену, но ведь это, наверное, фоторобот?
      Бугаев кивнул.
      - Чего ради фоторобот? И почему милиция ею интересуется? Она приличная баба. Приходите в субботу - познакомлю.
      - Уже знаком. - В голосе Бугаева прозвучала легкая нотка неприязни, и Казаков вопросительно поднял брови.
      - Нет, правда, она приличная баба. В чем ее обвиняют!
      - В легкомыслии, - сказал Семен. - Вы ее фамилию знаете?
      - Нет. Мы все по именам, реже - по имени-отчеству.
      - У меня к вам, Виктор Николаевич, просьба: все, что я теперь вам скажу, - строго секретно. Ладно?
      - Конечно.
      - Эту вашу Елену я встретил во вторник около площадки...
      Казаков слушал, время от времени с недоумением пожимая плечами и приговаривая:
      - Ну что за глупость! Абракадабра!
      Наконец, он не выдержал:
      - Дайте-ка мне, Семен Иванович, еще раз на картинку взглянуть. Может быть, я ошибся? - но, повертев в руках фоторобот, сказал: - Она. Никаких сомнений. У меня зрительная память хорошая.
      Бугаев спрятал карточку в карман и достал фотографию Гоги. Протянул Казакову.
      - Если у вас феноменальная память на лица, может быть, и этого человека вспомните?
      - Вы как фокусник с картами, - засмеялся Казаков и тут же воскликнул: - Да, и этого парня я знаю! Даже играл как-то в одной команде.
      - Он тоже приличный парень? Удар сильный? Виктор Николаевич, почувствовав иронию в голосе Бугаева, усмехнулся.
      - С ударом у него все в порядке. Но быстро выдыхается, бывает у нас редко, от случая к случаю. Поэтому что он за человек - сказать не могу. Как я понимаю, он и Лена главные герои трагедии?
      - Он - да! Ножом ударили его... А Елена или Марина, как она мне назвалась, случайно в наши сети попала. Но повела себя странно. Вы, Виктор Николаевич, что о ней знаете?
      - Да ничего, собственно, - развел руками Казаков. Играет прекрасно. Удар у нее, действительно, сильный. Мы ведь там, на площадке, почти никогда не знакомимся по-настоящему. Так, ни к чему не обязывающие разговоры. В этом и прелесть. Поиграли и разошлись. Никаких чинов, званий... Никто ни к кому не навязывается. Кроме Плотского, - он покачал головой. - Но этот не в счет!
      Бугаев вспомнил, что директор рассказал, как Казаков представился ему доктором наук. "Соврал, конечно, Плотский. Знал о Казакове заранее и сам познакомился с нужным человеком".
      - Ну хоть что-нибудь вы о Лене знаете? - спросил он собеседника.
      - Если вас заинтересуют мои ощущения, увы, не основанные на фактах...
      - Заинтересуют, заинтересуют! - Бугаев был готов зацепиться за любую возможность.
      - С паршивой овцы - хоть шерсти клок? - весело сказал Казаков. - Я с Леной раза три в метро ехал...
      - Где она выходила? - перебил Бугаев.
      - Она живет на Петроградской, а где точно - не знаю. Так вот, у меня создалось впечатление, что женщина она одинокая, неустроенная. Зарплата маленькая. Она мне про зарплату ничего не говорила, но догадаться нетрудно. В театр она часто ходит, на концерты - всегда на галерке, по входным билетам. Ездит на юг - по "горящим" путевкам, почти бесплатно. Ну и еще кой-какие детали. Только о чужой жизни рассказывать как-то неудобно. Вы уж сами ее порасспрашивайте.
      - Ее сначала найти нужно, - хмуро бросил Бугаев.
      - А куда она денется? В субботу наверняка придет играть.
      - Зачем же ей тогда от меня бегать? Называться чужим именем? А потом, как ни в чем не бывало, приходить туда, где ее сразу найдут.
      - Немотивированный поступок.
      - Мне уже не первый человек об этом говорит, - покачал головой майор.
      - А кто первый? Плотский?
      - Нет, мой начальник. Только ему простительно. Он вашу Марину-Елену в глаза не видел, но вы?! Нет, не похожа она на истеричку.
      - Не похожа, - согласился Казаков Бугаев посмотрел на него с недоумением.
      - Не похожа, - повторил Казаков. - Но она женщина, а женщины способны на алогичные поступки.
      "Тоже мне, знаток женщин!" - недовольно подумал Бугаев. Он уже начал раздражаться оттого, что разговор принял затяжной характер. Все вокруг да около и ничего конкретного. Казалось, что волейболисты, приезжавшие на поляну, гордились тем, что ничего друг о друге не знают.
      - А кто мог бы знать Елену... поближе? - спросил он.
      - Представления не имею. К ней все очень хорошо относятся, считают старожилкой поляны. Лена очень контактная, всегда готова оказать какую-нибудь помощь, мелкую услугу...
      - Например?
      - Да всякие мелочи! Поделиться едой, сходить за водой к реке. Сам видел, как она помогала шоферу Плотского мыть машину. - Казаков вдруг задумался, потом окинул Бугаева оценивающим взглядом: - И вообще, мне кажется, что Лена в него влюблена.
      - В шофера?
      - Нет, в самого директора.
      Бугаев встал со скамеечки.
      - Спасибо. На всякий случай запишите мой телефон. Вдруг вспомните фамилию, место работы кого-то из своих партнеров позвоните. - И глядя, как Виктор Николаевич записывает телефон, добавил. - А план, который вы нарисовали, я реквизирую. С вашего разрешения.
      Казаков вырвал листок, протянул Бугаеву. Когда майор подходил к проходной, Казаков его окликнул. Он бежал следом, легко и пружинисто.
      - Семен Иванович! Вспомнил. - Виктор Николаевич, довольный, улыбался. - Такая простая фамилия - Травкина. Я пошел в другой корпус, а там на газоне траву косят. Вот и вспомнил.
      - Спасибо, - улыбнулся в ответ Бугаев. - Это уже что-то!
      - Только вы про сигареты... - Казаков прижал палец к губам. - Ни-ко-му.
      9
      К концу рабочего дня в кабинет полковника заглянул Белянчиков, молча положил на стол старенькую, выцветшую папку, на которой было написано: "Дело № 880". И еще: "Военный трибунал г. Ленинграда. Хранить постоянно. Начало 12/VII 43 г.".
      - Всю надо читать или ты изложишь самую суть?
      - Начни, - многообещающе сказал Белянчиков. - Тебе это будет интересно вдвойне. А если о сути - так это папочка про хозяина комнаты с камином. Он же, если я не ошибаюсь, хозяин шкатулки с драгоценностями...
      Полковник заинтересованно раскрыл папку. Маленький желтый листок выпал оттуда. Корнилов взял его в руки. Это была полуистлевшая записочка, торопливо написанная карандашом: "Сходи к Вере в Гостиный двор вход с Невского ф-ка медучнаглядных пособий внутри двора. Пусть она срочно сходит к Максу пусть тот все бросит и поможет меня спасти надо нанять защитника нет ли кого знакомого у Сережи милицейской шишки, словом спасайте иначе я погибну умоляю во имя всего святого все надо сделать быстро примите все возможные меры нет ли у Миши связи в судебном мире. Целую вас".
      Крик о помощи.
      "Наверное, записку перехватила охрана при попытке передать из тюрьмы", - подумал Игорь Васильевич.
      А дело в синенькой папке на первый взгляд заключалось банальное. Но в своей банальности страшное. Один мужчина директор продовольственного магазина и две женщины продавщицы "путем обвешивания и обмана потребителей экономили и расхищали продукты" в блокадном Ленинграде. Воровали у людей, умиравших с голода. Протоколы допросов, очных ставок, показания, описи имущества. И новые показания: "На первом допросе я дал следствию ложные показания, но сейчас я прочувствовал, что, скрывая основных виновников преступления, я делаю вред государству. Хочу рассказать всю правду." А через несколько страниц еще более полное, более "искреннее" признание...
      Корнилову стало не по себе. Он почувствовал смутное раздражение на Белянчикова, подсунувшего ему эту папку, на себя - за то, что принялся ее листать! Ему не раз приходилось листать похожие синие папочки. И за обесцвеченными, выгоревшими от времени строчками всегда вставали такие яркие, такие горькие воспоминания, что он надолго терял душевное равновесие Белянчикову было интересно читать синие папки. Он узнавал из них о том, как много лет назад в его родном городе рядом с героизмом уживались стяжательство и подлость. А Корнилов узнавал среди обманутых и обвешенных себя и никак не мог отделаться от привычки подсчитывать украденные килограммы хлеба и масла, обозначенные в протоколах, и прикидывать, сколько ребят из его класса можно было бы кормить этим хлебом и маслом. И как долго. Вдобавок к жидкому соевому супу, который стали давать весной 1942-го. Для него события, описанные сухим языком судопроизводства, были частью его жизни. Со стяжателями и ворами у него были старые счеты.
      ...В мае ему принесли повестку, приглашали прийти в 30-ю школу на Среднем проспекте. Игорь пришел. Оказалось, что собрали всех учеников школы, оставшихся в городе и переживших самое тяжелое блокадное время. Собрали не для учебы, а немножко подкормить.
      Ребята с трудом узнавали друг друга. Подходили, спрашивали "Ты такой-то?" Похожий на тень человек улыбался и кивал. И происходило словно бы новое знакомство со старыми друзьями. Только осталось-то их совсем немного...
      Незнакомая учительница, сверившись с классным журналом их третьего "Б", выдала талоны на обед. Обед состоял из тарелки соевого супа. Но не столько этот суп, сколько возможность опять быть вместе, в коллективе, преобразила ребят. Очень быстро они оттаяли, у большинства исчезла засевшая, казалось, навечно печаль в глазах. И уже слышался смех, и хоть и робко, но они пытались играть.
      Очень недолго кормили ребят супами в какой-то столовой на Среднем проспекте. Потом, явившись в один прекрасный день к этой столовой, они нашли ее закрытой. Пришла учительница, объявила, что сегодня обеда не будет, а завтра чтобы все приходили на 10-ю линию, в дом 4. Кормить теперь будут там. И никаких объяснений. В новой столовой тот же суп оказался и гуще, и вкуснее. Мальчики радостно удивились - почему бы это? Соя-то везде одинаковая. А потом узнали - повара и официантки в той столовой воровали. "Гады! - говорили ребята между собой. - Взгрели бы их хорошенько!"
      В новую столовую Корнилов ходил до самой осени, до отъезда в эвакуацию. И только один раз остался без супа официантки едва успели расставить тарелки, как рядом со столовой разорвался снаряд. Осколками повыбивало окна, в суп полетели стекла, известка. Кое-кого из ребят поцарапало. Хорошо, что столовая была в полуподвальном помещении. Перепуганная учительница металась от стола к столу, проверяя, не ранен ли кто всерьез. Потом, обессиленная, села на стул и, улыбнувшись, сказала.
      - Ну вот, ребятки, без супа, но зато живые.
      Уж сколько воронок от снарядов и бомб видели ребята за это время, сколько разрушенных домов, погибших людей, а не утерпели - побежали собирать осколки. Игорь нашел осколок, похожий на всадника с лошадью. Он был еще теплый, с острыми, словно бритва, краями. Корнилов даже увез его в эвакуацию, в пермское село Сива. И там сменялся с одним местным мальчиком на две шаньги.
      Белянчиков заметил, что полковник перестал листать папку и задумчиво смотрит в окно. Сказал:
      - Ну, не сволочи ли?!
      Корнилов ничего не ответил, стал ожесточенно листать страницу за страницей. Задержался на листке с просьбой о помиловании- "30 декабря я приговорен военным трибуналом города Ленинграда к расстрелу. Я виноват в использовании поддельных талонов на хлеб, отоваренных в находящемся в моем ведении магазине, и признаю свою вину. Это первое и единственное преступление за всю мою трудовую жизнь. Во имя двух моих братьев, находящихся в РККА, и моей больной жены прошу пощадить меня и даровать мне жизнь, которую я готов отдать на борьбу с жестоким врагом Родины на фронте, и прошу дать мне возможность доказать глубокое мое раскаяние. Грачев".
      Дальше шли документы из Верховного суда с сообщением о помиловании и замене высшей меры пятнадцатью годами. В 1947 году - новая просьба о помиловании. И снова удовлетворение. А дальше... Корнилов вторично перечитал документ, отказываясь верить своим глазам. Но документ был подлинный 19 сентября 1953 года Коллегия по уголовным делам городского суда, рассмотрев уголовное дело № 880... по вопросу о перерасчете размера хищения, произведенного Грачевым, постановила исчислить размер хищения не по рыночным, а по государственным ценам, действовавшим в 1942-1943 гг.
      - Ну и ну! - не выдержал Корнилов Белянчиков только и ждал, когда полковник закончит чтение.
      - Дикая несправедливость! - Он вскочил со стула. Продавал ворованный хлеб на черном рынке, выменивал на червонное золото, на драгоценные камни, а как расплачиваться - только по государственным ценам!
      - Да разве в этом дело!
      - И в этом! - сердито бросил майор. - Подлецу жизнь сохранили! Другой бы век благодарил - а этот судиться со своими благодетелями стал! А судьи!? Тоже хороши! По-моему, дикая несправедливость.
      - Суду было виднее, - сухо сказал Корнилов. - Побереги свои нервы. Мы же не знаем всех обстоятельств.
      Белянчиков посмотрел на шефа с удивлением. Лицо у полковника стало замкнутым, неприветливым. На скулах играли желваки.
      - Ну, что ты так смотришь? - сказал Корнилов. - Есть вещи посерьезнее.
      - Понимаю! - с иронией сказал майор. - Сейчас ты скажешь о том, что преступник всю жизнь прожил в страхе, что он даже пить перестал, боясь проговориться, а перед смертью его заела совесть.
      - А что? - согласился Корнилов. - Ты все правильно излагаешь. Только почему он всю жизнь в страхе прожил? Почему проговориться боялся? И почему так и не попользовался награбленным!
      - А может, и попользовался? - возразил Белянчиков, но полковник не обратил внимания на его слова.
      - Причина одна, - продолжал он, - наш образ мыслей, стяжателей ненавидят у нас больше всего.
      - Ты, Игорь Васильевич, идеалист. Да ведь дня не проходит, чтобы газеты не сообщили про какого-нибудь хапугу.
      - Правильно! - сказал полковник. - Сообщают. Про пойманных хапуг. Потому что не держатся они у нас на плаву. С нашей помощью или без нашей - тонут. - Он стукнул ладонью по столу, словно давая понять, что с теоретической частью покончено. - Выкладывай остальное, - поторопил он майора. И отодвинул от себя папку.
      - Остальное - как и следовало ожидать. Работал этот гад опять в торговле, воровал, небось, потом ушел на пенсию, а год назад умер... Своей смертью. В комнате с камином.
      - А родственники?
      - Братья с войны не вернулись. Жена умерла в пятьдесят третьем.
      "Пока Грачев сутяжничал", - подумал Корнилов.
      - А других родственников бог ему не дал. И правильно сделал.
      - Значит, драгоценности принадлежали Грачеву?
      - Если ты считаешь слово "принадлежали" в данном случае уместным. Ведь он их на ворованное масло выменивал. На водку. И брал только старинные. И не скупал, как его сообщницы, ни картин, ни фарфора... Знал, что рано или поздно попадется.
      - А после войны, наверное, жил как крот, раз шкатулка не тронута, - сказал Корнилов.
      - Это никому не известно, как он жил! Судя по тому, что кольцо Фетисовой оказалось в его шкатулке, старых своих занятий Грачев не бросил!
      - А перед капремонтом кто жил в комнате?
      - Старушка одна, - ответил Белянчиков и, вспомнив об устойчивом запахе псины в комнате с камином, добавил: - С собачкой.
      - С собачкой, - повторил Корнилов. - Чего-то в этой картине все же не хватает.
      - Не хватает того, кто продал Грачеву кольцо Фетисовой, сказал Белянчиков.
      10
      Разыскать Елену Сергеевну Травкину теперь не составляло для Бугаева никакого труда. Тем более, что жила она, по словам Казакова, где-то на Петроградской стороне.
      "Ну, держись, Марина-Елена! - думал он, записывая адрес Травкиной, полученный в адресном бюро. - Теперь мы с вами поговорим серьезно. О том, кто из нас грибы в рабочее время собирает. И внимательно посмотрим в ваши голубенькие глазки!"
      Жила Травкина на Лахтенской улице, рядом с Большим проспектом. "И еще, оказывается, соседка!" Бугаев жил на Бармалеевой.
      Возбужденный удачей, майор зашел к Корнилову.
      - Попалась птичка, товарищ полковник, - сказал он, едва переступив порог кабинета. Игорь Васильевич показал на стул.
      - Рассказывай.
      Бугаев обладал не так уж часто встречающимся в наше время даром рассказывать предельно лаконично, не упуская в то же время ни одной важной детали. Корнилов слушал его с удовольствием, время от времени делая заметки на листке бумаги. Один раз он только прервал Семена. Спросил:
      - Значит, Травкину директор по фотороботу опознал, а Гогу не узнал на фотографии?
      - Да. Посмеялся: "Женщины запоминаются лучше!" Он еще крепыш, этот директор.
      Когда Бугаев рассказал, как доктор наук выхватил у него из рук коробку из-под сигарет, полковник долго смеялся.
      - Так прямо и выхватил? И в карман? А ты не сгреб его в охапку?
      - Вижу, мужик симпатичный. Не убежит, как та коза...
      - Корнилов некоторое время молчал, постукивая карандашом по листу бумаги, на котором делал свои заметки. Потом сказал:
      - Знаешь, Семен, тебе с Травкиной встречаться не надо.
      - Почему?
      Игорь Васильевич внимательно посмотрел на Бугаева.
      - Неужели не понимаешь?
      - Не понимаю, - упрямо ответил Бугаев, хотя прекрасно понимал, что женщина будет чувствовать себя при разговоре с ним неловко. Ему казалось, что он сумеет преодолеть эту неловкость. Он умел находить с людьми общий язык. А кроме того, он считал, что если человек сказал неправду, то его не следует лишать возможности хотя бы покраснеть за свой проступок. Корнилов тоже так считал. Но, очевидно, в его взгляде на проблему были свои оттенки.