Современная электронная библиотека ModernLib.Net

В эфире 'Северок'

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Выскубов Степан / В эфире 'Северок' - Чтение (стр. 6)
Автор: Выскубов Степан
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


      - На, возьми, - сказал он, смущенно моргая. - Ты извини меня, друг... Это я виноват в срыве...
      - Брось! Ничего срочного не было, и не надо об этом думать.
      Николай с удивлением посмотрел на меня.
      - Тебя это, что, не трогает?
      - Почему не трогает? Еще как трогает! А что поделать? Наши волны где-то затухают, не доходят до Большой земли. Тут уж, Коля, не наша с тобой вина...
      - А чья же? Небесной канцелярии? - Николай засмеялся. Но глаза у него не смеялись, да и губы только слегка растянулись. Потом он нахмурился, вышел из палатки, снял с деревьев антенну с противовесом, упаковал "Северок" и подсел ко мне.
      - Объясни все-таки, почему нас не слышат.
      - Видимо, у этой горы какие-то особенности. Поэтому и поглощаются излучающие радиоволны, - немного подумав, ответил я. - А ты заметил, что и сигналы Центра слабее, чем с восточной стороны? Так что никакого колдовства и волшебства тут нет.
      Следующий сеанс связи проводили с той стороны горы. Обоюдная слышимость была хорошей. Хочется заметить: шестьсот восемьдесят девять дней и ночей проработали мы в тылу врага, но с таким явлением природы столкнулись лишь однажды!
      И снова мы получили радиограмму, где штаб фронта интересовался Клейстом, просил уточнить цели его визита в Крым, рекомендовал установить за ним наблюдение.
      С тех пор почти каждый день летели от нас на Большую землю радиограммы о фельдмаршале. Передали о его выезде в Феодосию, в Севастополь, на Перекоп, об инспекторских проверках в Керчи, в Феодосии. А разведчики приносили все новые и новые данные о Клейсте...
      * * *
      Через несколько дней мы вернулись в свой старый лагерь на высоту 1025. Связь больше не прерывалась. Наш "Северок" вел себя безупречно.
      26
      В утреннем сеансе связи 18 сентября 1942 года мы получили радиограмму, в которой сообщалось о сброшенных на парашютах боеприпасах, медикаментах, взрывчатке, продовольствии и радиобатареях. Радости нашей не было конца! Наконец-то заменим подсевшие батареи, и тогда увеличится мощность нашей станции.
      Но рано мы радовались. Батарей не было. Обычно накануне предупреждали о выброске, о сигналах, о количестве парашютов, о месте их сбора... А тут вдруг сброшены парашюты, и все. Но сколько?
      В девять утра вышла первая поисковая группа. За весь день было найдено девять парашютов с боеприпасами и продовольствием. Батарей там не было. Вечером Большая земля радировала, что прошлой ночью сброшено тринадцать парашютов. Значит, четыре еще не найдены. Где же они?
      На другой день я ушел с поисковой группой. Рядом со мной все время двигался Алексей Ваднев, ни на шаг не отпускал меня от себя. Когда садились отдыхать, он ворчал:
      - Ну и сковал ты меня, парень... Надо же было привязаться к нам! Что, боишься, не принесем твои батареи? Да разве мы не знаем, что они нужнее, чем сухари?
      - Все правильно говоришь, Леша. Но мне хочется самому походить, поискать. Понимаешь, самому!
      - Самому, - сердился Ваднев. - Ходи тут с тобой и охраняй, как какую важную персону...
      Я засмеялся:
      - А ты не охраняй! Не маленький. Видишь, рации и документации у меня нет. Значит, в данное время я такой же, как все. И охранять меня ни к чему.
      - Знаешь что, парень, - строго посмотрел на меня Ваднев, - расскажи эту басенку своим внукам! Мне приказали.
      Разговор наш прервал какой-то странный звук. Алексей замолчал. Я посмотрел на него, он на меня. Звук повторился снова: громче, ближе. А потом из зарослей вышла огромная черная птица. Она выглядела неуклюже: крылья волочились, почти голая шея с крупной головой была вытянута вперед. Так и казалось: сейчас набросится.
      Мы с Вадневым переглянулись. Ни я, ни он такую птицу в жизни не видели. Птица-великан, с крючкообразным клювом. Видать, хищная...
      В трех-четырех шагах от нас птица остановилась и уставилась своими крупными, немигающими круглыми глазами. Полностью она еще не оперилась: на крыльях и шее рос бурый пух. Явно птенец еще, но раза в два больше гуся или индейки. Летать, наверное, не умеет, иначе не был бы здесь.
      Несколько минут стояли мы и рассматривали эту редкостную птицу. Потом Ваднев порылся в своем вещмешке, отыскал кусочек конского мяса и, надев на палочку, сунул птенцу.
      - Бери! Чего же ты? Голоден, наверное, - сказал он.
      Птенец несмело и осторожно приблизился к протянутому куску и схватил мясо крючковатым клювом. Ни на секунду он не спускал с нас глаз, будто боялся, что отнимем добычу. Захватив когтистыми лапами кусочек мяса, он с жадностью принялся его рвать.
      Оказалось, Вадневу рассказывал однажды работник заповедника о черных грифах, которые гнездятся на горе Черной и Чатыр-Даге. Судя по всему, это и был черный гриф.
      Птенец быстро расправился с мясом и вопрошающе смотрел на нас, будто просил еще. Но ни у меня, ни у Алексея больше ничего не было с собой.
      Ваднев попытался поймать птенца, но тот не дался. Своими огромными, почти двухметрового размаха, крыльями он бил нас по рукам и норовил клюнуть крючковатым носом.
      - Ну драчун! И это в благодарность? - укорил птицу Ваднев. - Ладно, гуляй... Не трону!
      Мы поднялись на вершину горы. Над самым оврагом, как бы отбившись от всех, стояли две старых высоких сосны, их ветки туго переплелись. На самой макушке Алексей увидел огромное гнездо. Подошли ближе, но подобраться к гнезду не решились: высоко в небе парила темным пятном какая-то птица. Возможно, кто-то из родителей птенца...
      Мы с Вадневым нашли один парашют с сухарями. Поисковая группа принесла два - с боеприпасами. А батарей по-прежнему не было. Тринадцатый парашют обнаружил лишь на шестой день. Ну теперь мы живем!
      * * *
      Разведчики принесли очень важные сведения. В районе Перекопа немцы сооружают мощные укрепления по плану фельдмаршала Клейста. Значит, собираются обороняться со стороны Перекопа и Сиваша... Это нас радовало: немцы чувствуют себя неустойчиво.
      Но сводки Совинформбюро были по-прежнему неутешительны. Наши войска на Северном Кавказе снова оставили несколько населенных пунктов... В районе Сталинграда идут ожесточенные бои...
      Штаб фронта просил командование района усилить диверсии на железной дороге. В связи с этим несколько ночей подряд летчики Фадеев и Калмыков доставляли нам на своих "уточках" мины, взрывчатку, медикаменты, продовольствие, а также газеты, письма.
      Было письмо и нам с Николаем от начальника разведотдела Северо-Кавказского фронта, который сообщал, что мы представлены к правительственным наградам, говорил, чтобы крепились, что недалеко то время, когда Крым будет очищен от захватчиков.
      Да, хотя фронт и отодвигался все дальше на восток, мы глубоко верили, что победа все равно будет за нами. Но до того заветного дня оставались еще бесконечные версты голодных, тревожных и кровавых боевых будней.
      27
      Незаметно подкралась осень. Буйно-зеленые кроны дуба и клена окрасились красной медью и упорно выдерживали порывы резкого ветра. Ели и красногрудые сосны по-прежнему стояли в нарядном сарафане.
      Медленно подбирался рассвет. Моросил дождь. Неспокойно шумели деревья. Потом неожиданно дождь перестал, ветер стих, тучи раздвинулись, и выглянуло солнце. На увядающей траве заискрились капельки росы.
      У нас с Николаем существовал порядок: один день, я готовлю пищу, другой - он. В тот день Григорян работал на рации, а я занимался кухней. К нам пришел, по обыкновению жизнерадостный, Алексей Ваднев.
      - Ну как, парни, дела? - спросил улыбаясь.
      - Дела как сажа бела, - ответил Николай и, кивнув в мою сторону, добавил: - Кашу варить не хочет, вот какие дела.
      - Верно, не хочешь? - повернулся ко мне Ваднев.
      - Не из чего, вот и не варю. На два дня осталось полпачки пшенки. Хоть вари, хоть смотри... Сделаю сейчас, а что потом? Два дня чай хлебать?
      - Готовь, парень, кашу, готовь, я принесу вам брикет, - сказал Алексей.
      - Ну коли так...
      Ваднев всегда был веселый, никогда не впадал в унынье. Никто из партизан не видел его грустным, сумрачным. Алексей не жалел для людей улыбок, зная, что это помогает делу. И действительно, посмотришь на него, послушаешь, и становится радостней на душе.
      А нам с Николаем Ваднев всегда помогал с питанием. Вернется, бывало, с продовольственной операции, обязательно поделится добытым: последним сухарем, последним кусочком конины, последними граммами муки, жира, соли. Ничего не жалел!
      Николай закончил работать, свернул рацию, подал мне полученную радиограмму, стрельнул глазами на котелок, где звонко булькала каша.
      - Какой ты молодец. - Он глубоко вдохнул ароматный запах.
      Радиограмма адресовалась Луговому: теперь он был комиссаром района вместо убывшего на Большую землю Бедина. В радиограмме говорилось, что ночью прилетит секретарь Крымского обкома партии Ямпольский.
      Пока Григорян носил радиограмму в штаб, где-то в стороне, восточнее нашего лагеря, в районе посадочной площадки, вдруг поднялась сильная стрельба. Там усердно выстукивали немецкие пулеметы, безудержно трещали автоматы. Видимо, гитлеровцы напоролись на нашу заставу и пытались сломить ее. Но партизаны оказывали яростное сопротивление.
      Прибежал Григорян, мы быстро собрали свои вещи и стали ждать команды. Котелок с кашей шипел на углях костра. Николай глотал слюну, поглядывал туда.
      - Может, она уже готова? - наконец не вытерпел он.
      Я утвердительно кивнул. Григорян мигом принес котелок с кашей, пахнущей дымком, и мы принялись ее уплетать. А стрельба так до самого вечера и не утихала...
      Как доложила разведка, фашистов было свыше батальона: механизированный отряд, полицейский взвод и жандармерия. Немцы захватили большую посадочную площадку и рвались в глубь леса.
      Но два партизанских отряда преградили карателям путь: в лес они так и не вошли. А нам пришлось радировать на Большую землю, что самолеты принять не можем, так как аэродром занят противником.
      Только через четыре дня, четвертого октября, мы передали, что готовы принять самолеты. И ночью прилетели две "уточки", привезли боеприпасы, продовольствие, медикаменты. Прибыл и секретарь обкома партии Ямпольский.
      Мы не ходили на аэродром - Алексей Ваднев сам принес нам батареи для рации. Теперь у нас было уже два комплекта в запасе...
      На другой день секретарь обкома пожаловал к нам. Его сопровождал Луговой. Ямпольский поздоровался с нами за руку, представился.
      - Как самочувствие? - спросил он. - Есть жалобы?
      Мы повели плечами: вроде бы жаловаться не на что, жили мы как все. Вот только на операции нас не пускают...
      - Правильно делают, что не пускают, - сказал Ямпольский. - Вы должны воевать своим оружием. Да, Капалкин привет вам передавал. Гордится он вами. Смену готовит.
      - Спасибо, - ответил я, а сам все разглядывал секретаря обкома.
      Ямпольский был среднего роста, грузный, с добрым и умным лицом. Фуражка военного покроя. Темно-коричневая косоворотка с плетеным поясом. Походил он больше на крестьянина, чем на секретаря областного комитета партии.
      Ямпольский осмотрел наш шалаш, присел на чурбачок и начал вести простой, непринужденный разговор: спросил, откуда мы, пишем ли домой письма, кто из родственников воюет, как чувствуем себя...
      Рассказали. А когда секретарь узнал, чем мы питаемся, вопросительно глянул на Лугового:
      - Да, с этим у вас обстоит неважно... Нужно прикрепить их к штабной кухне. Это же радисты, от которых зависит все!
      - Можно, - ответил Луговой.
      - Не можно, а нужно, - поправил его секретарь.
      Петр Романович Ямпольский познакомился со всеми отрядами, поговорил со многими бойцами, командирами, подрывниками, разведчиками. Его интересовало все: и быт партизан, и продовольственная проблема, и снабжение боеприпасами, и работа подпольных организаций.
      12 октября Крымский обком партии вызвал Ямпольского на Большую землю. А в ноябре Петр Романович снова к нам прилетел.
      28
      В эту ночь сон у меня был зыбкий. Спал часа полтора-два, и то снились кошмары. Может, от этого и проснулся среди ночи, а потом до утра не мог сомкнуть глаз! То передо мной стояли ребята нашего батальона - Юлдашев, Коваленко, Михеев, Боголюбов... Тогда они еще были живы. То вспомнилась родная станица Старомышастовская и мама.
      "Как ты там живешь? Изболелось, наверное, твое сердце по мне? А я вот до сих пор ношу твои носки и в стужу надеваю рукавицы. Как тепло в них! Спасибо тебе, дорогая..."
      Станица наша утопает в зелени садов. Почти пополам ее перерезает тихая, словно уснувшая в утреннем тумане речка Кочеты. А точнее, Третья речка Кочеты. Названа она в память ночного суворовского похода, когда было наголову разбито турецкое войско.
      Чужеземцы... Что им от нас все время надо? Вот и теперь лезут!
      Но этот орешек оказался фашистам не по зубам: войска Закавказского фронта остановили противника и перешли в наступление. Командование вермахта стало спешно через Керчь перебрасывать туда подкрепление: технику, вооружение, живую силу. В связи с этим штаб фронта и просил партизанское командование усилить разведку, шире развернуть сеть диверсий.
      * * *
      Уже несколько подрывных групп были посланы на взрыв железной дороги. Ушла на диверсию и группа Саши Иванова. Это второй раз после большого прочеса!
      ...Ребята за полночь достигли железнодорожного полотна в районе Сейтлера. Им сопутствовала и погода: южный ветер низко гнал сплошные облака, моросил густой дождь, висел непроглядной пеленой туман.
      Залегли в бурьяне, осмотрелись, прислушались. Было тихо, спокойно. Иванов разделил ребят на две группы, поставив каждой свою задачу. Минировали быстро, ловко. Метров за сто друг от друга заложили взрывчатку, мины и собрались в условленном месте.
      До рассвета оставалось немногим больше четырех часов. Дождь не переставал. Идти было трудно, особенно по пахоте: на ноги налипало столько грязи, что их едва передвигали.
      Как ни торопились, до рассвета все-таки не успели перейти опасное место - шоссейную дорогу. Забрались в воронку, залегли в ней. По правую сторону, за пригорками, - райцентр Зуя. Слева - город Карасубазар. В километре виднеется деревушка, там - враг.
      Мокрые до нитки, подрывники лежали в воронке, а дождь все лил и лил до самого вечера не переставая. Рядом шоссейная дорога. По ней весь день идут и идут вражеские машины, тягачи, бронетранспортеры, фургоны, кавалерия. Тащатся в сторону Керчи. Ребята с болью смотрят на это и злятся, что не могут открыть огонь.
      Наконец подкрались сумерки, все с облегчением вздохнули. Теперь обогреются ходьбой. Да и в лагере скоро будут! Подождали, когда смолк гул, и друг за дружкой, цепочкой, устремились к шоссе.
      У обочины остановились, прислушались: на дороге никого не было, но со стороны Симферополя приближался рокот мотоциклов. Подрывники быстро перебежали шоссе и притаились в зарослях терновника. Мимо проскочила пара мотоциклов с колясками. Вслед за ними, вынырнув из балки, быстро приближались два желтых огня.
      "Машина", - мелькнуло у Иванова, и в одно мгновение пришло решение уничтожить ее. Саша быстро отстегнул от ремня две гранаты и бросился к шоссе. Вот машина уже против него... И Иванов швырнул одну за другой гранаты.
      Взрывы разбудили степь. К Саше тут же подбежали Мовшев, Катадзе и выпустили по машине короткие очереди.
      - Не стрелять, ребята! Живыми взять! - негромко приказал Иванов.
      От машины полыхнул огонек. Саша качнулся, почувствовав, как ему обожгло руку, но удержался на ногах. Катадзе и Мовшев, подкравшись к машине, обезоружили немецкого офицера и волоком потащили его к Иванову. Машину уже лизали огненные языки...
      Иванов был ранен в левую руку немного ниже плеча. Пуля прошла навылет, не задев кость. Руку наскоро перевязали, наложили жгут и двинулись к лесу.
      Пленного офицера пришлось буквально тащить за собой силком. Он упирался, не желая идти по хлюпкой грязи: на нем был новый мундир, лакированные, с высокими голенищами сапоги. Катадзе подталкивал его и сердито ворчал:
      - Давай пошевеливайся... Живее топай! Нянчиться не буду - некогда...
      Вскоре достигли опушки леса, опасность осталась позади. Присели отдохнуть. А в это время далеко-далеко, в стороне Сейтлера, раздался глухой взрыв. Подрывники весело заулыбались. А Мовшев даже обнял Катадзе и негромко крикнул:
      - Ура! Это наша сработала!
      Пока отдыхали, Катадзе с трудом добился у пленного, куда направлялась машина и с какой целью. Оказалось, в ней был убит штурмбаннфюрер СС, ехавший в Керчь с секретным пакетом командующего 11-й немецкой армией теперь уже генерала Матенклотта.
      - Эх ты, черт подери, - расстроился Иванов. - Как же это мы? Из-за меня, из-за ранения...
      - Машину я осматривал, - сказал Мовшев, - и никакого портфеля не видел. Забрал у убитого бумажник и пистолет. А больше у него ничего не было.
      Пленный был сопровождающим штурмбаннфюрера. Он мог разговаривать по-русски, правда сильно коверкая слова. Зато все понимал, о чем говорили ребята. И когда речь зашла о нем, залебезил:
      - Я буду говориль, все говориль... Не упивайт... Я все говориль...
      - Да не устраивай панихиду! - бросил ему Катадзе. - Так или иначе расскажешь. Куда ты денешься?
      - Да, да, все говориль... Все!
      - Жидковат, стерва. Совсем жидковат наш унтерштурмфюрер...
      - Хитрит, - брезгливо заметил Иванов. - Изворачивается.
      После отдыха долго шли лесом, изредка тихонько переговариваясь. Шли бодро, весело.
      Вот и источник, где партизаны обычно делали привал. Из-за камней выбивался, журчал и струился родничок. Придешь, бывало, к нему, упадешь на колени перед этим крохотным оконцем, огороженным камнями, зачерпнешь горсть-другую хрустальной влаги, и ты свеж и бодр.
      Меня всегда удивляла целебная сила этого маленького волшебника. Сколько партизан к нему приходило, и со всеми он щедро делился своей студеной влагой. Уходили от него все в каком-то приподнятом настроении и будто помолодевшие.
      Подрывники, утолив жажду, сидели у костра, сушили одежду. Пленный достал серебряный портсигар, не спеша помял сигарету, закурил.
      - Нехорошо так, господин унтер, нехорошо. Сам закурил, а мы, думаешь, не хотим? Давай папиросы! - строго сказал Катадзе.
      В глазах фашиста полыхнули страх и плохо скрываемая ненависть. Спрятав в нагрудный карман портсигар, он затравленным волком поглядывал то на одного партизана, то на другого, ища защиты.
      - Давай, давай папиросы! - требовал Катадзе. - Ну и жмот...
      Тогда немец достал одну сигарету и протянул ее Катадзе, а портсигар снова спрятал в карман.
      - Ты что? Всем давай! Мне, ему, ему, - указывал Мовшев рукой на товарищей. - Мы все хотим курить.
      Но гитлеровец, видимо, и не думал угощать остальных. Тогда Мовшев не выдержал и забрал у него портсигар.
      - Жадоба ты, фриц, - сказал он и дал каждому по сигарете. - О, братцы, а вещица-то у него именная! С гравировочкой!
      Когда все закурили, Мовшев вернул портсигар пленному. Тот схватил его, повертел, словно, убеждаясь, что это - то самое, и быстро сунул в карман. Все засмеялись.
      Просушив одежду, подкрепившись последним запасом конины, подрывники двинулись дальше. Саша шел впереди твердой, уверенной походкой. За ним Мовшев, потом - остальные. Омытые дождем деревья раскачивал ветер. Разлитый между гор туман рассеивался. На востоке занималась заря.
      С восходом солнца группа добралась до партизанского лагеря. Пленного офицера передали начальнику особого отдела, а сами завалились спать. Врач Митлер перевязал Иванову рану и отвел его в партизанский госпиталь. Ночью самолетом пленный офицер был отправлен на Большую землю.
      В два часа ночи я принимал сводку Совинформбюро. Николай спал. Вдруг приоткрылся полог, и вошел Алексей Ваднев. Улыбаясь, он кивнул мне и, присев к тлевшему костру, закурил. Когда я закончил принимать сводку, Алексей достал из своей полевой сумки засургученный пакет.
      - Вот, парень, Яша тебе привез. А ребята несут батареи.
      - На батареи просто везет, - откликнулся я.
      Пакет был из штаба фронта. Писал заместитель начальника разведотдела Северо-Кавказского фронта подполковник Кочегаров. Копия у меня сохранилась, и я позволю привести письмо полностью:
      "Здравствуйте, дорогие товарищи: Выскубов, Григорян, Шишкин, Фокин, Воробьев... Шлю вам свой большевистский привет. Желаю сил и здоровья для уничтожения всей нечисти, которая оскверняет нашу Родину.
      О ваших делах я кое-что знаю. Вы сделали много для Родины, и я надеюсь, что вы еще сделаете больше. Вместе с вами будем уничтожать врага до последнего солдата.
      Я верю вам, что хочется драться, хочется делать еще больше, чтобы скорей освободить наш народ из когтей проклятого фашизма. Но не забывайте, что, находясь в Крыму, вы тоже делаете большое дело. И если вы пока не можете активно истреблять врага, то не забывайте, что наша работа отнюдь не меньше, а в несколько раз больше. Своей работой .радистов вы даете возможность бить врага не единицами, а десятками и сотнями: уничтожать его запасы продовольствия и боеприпасов. Ваша профессия почетная и необходимая в Отечественной войне. Больше того, радиосвязь необходима нам сейчас, как воздух.
      Мы готовим вам смену, и вы ее получите...
      До скорой встречи! Больше терпения! Не думайте, что Родина вас забыла. Помним и всегда с вами.
      Жму вам всем крепко руки и обнимаю всех вас.
      С командирским приветом подполковник
      Кочегаров.
      27 сентября 1942 года".
      На следующее утро это письмо читали всем оставшимся в живых парашютистам. Десантников уже было всего ничего! Смотрел я на ребят, на их худые задубелые лица, и мне казалось, что людей этих не устрашат ни голод, ни холод, ни кровопролитные бои.
      Письмо читал Саша Иванов, и все слушали его затаив дыхание. Несмотря на то, что адресовалось оно радистам, причастными к нему были все парашютисты: все ведь работали от разведотдела.
      Саша читал, а кругом было тихо. Пахло сосной, грибами, какими-то неизвестными для меня травами... От речушки приятно тянуло студеностью... Все было так мирно!
      * * *
      29 октября 1942 года на партизанском аэродроме впервые приземлился тяжелый самолет ТБ-3. Правда, при посадке он наскочил на камень, и на правом колесе сорвало покрышку. Поэтому машина стояла накренившись, и партизаны, приготовившиеся к отправке на Большую землю, не решались садиться в самолет.
      Но размышлять было некогда - могли нагрянуть каратели, и командир корабля Георгий Васильевич Помазков стал торопить с посадкой.
      Наконец двадцать два тяжело раненных и больных партизана погрузили в машину. Среди них были Саша Иванов, Анатолий Шишкин, Василий Федотов, Рая Диденко. Провожали их все парашютисты.
      Нагрузка в самолете была выровнена, и в 23 часа 30 минут, взревев моторами, ТБ-3 пробежал по ухабистой площадке и оторвался от земли.
      На другой день мы получили радиограмму, где сообщалось, что самолет благополучно совершил посадку В Адлерском аэропорту и все пассажиры уже доставлены в Сочинений госпиталь No 2120.
      29
      Стремительно летят дни. Они проходят как кадры в кинофильме. Уже сбросили с себя зеленый наряд дуб, клен, осина, кизил, орешник. Небо заволокли лохматые снежные тучи. Выпадало время, когда даже кружились хороводы пушистых снежинок и вьюжила метель. Начиналась зима - губительное для партизан время...
      В середине декабря 1942 года разведотдел Северокавказского фронта радировал о заброске нам большого количества боеприпасов и продовольствия. И в том и в другом мы испытывали крайнюю нужду.
      А на другой день сообщили, что из-за непогоды самолеты не прилетят. Нас погода тоже не радовала - то висел непроглядный туман, то вьюжила метель.
      Самолетов не было на второй, третий, четвертый день. Небо уже очистилось от туч, туман парил только по утрам. Потом слабый морозец .сменился оттепелью. А самолетов все не было.
      * * *
      Как-то рано утром на заставах поднялась стрельба, и партизанские отряды, тотчас заняв командные высоты, залегли в ожидании противника. Но карателям все-таки удалось сломить наше сопротивление и углубиться в лес.
      Командир второго партизанского района Кураков собрал руководителей отрядов и поставил перед ними задачу - уничтожить прорвавшихся фашистов.
      - Без команды не стрелять, - предупредил он. - Подпустить карателей поближе!
      Притаились за деревьями, за камнями... Густая цепь врагов все придвигалась...
      - Огонь! - наконец скомандовал Кураков и первый дал очередь из автомата.
      На гитлеровцев обрушился внезапный шквал, ошеломил их. Партизаны поднялись и с криком "ура" устремились вперед.
      Фашисты не выдержали, отступили и заняли оборону за плато Караби-Яйле, именно там, где находилась площадка для приема большегрузных самолетов. Партизаны несколько раз переходили в атаку, пытаясь выбить противника с занимаемых рубежей, но безуспешно: гитлеровцы прочно удерживали наш аэродром.
      К вечеру немцы подтянули еще до полка пехоты, несколько бронетранспортеров и танкеток. От пленных стало известно, что аэродром они захватили потому, что боятся высадки десанта. В очередном сеансе связи мы сообщили об этом штабу фронта.
      В связи с тем что противник блокировал большую посадочную площадку и накапливал силы, видимо, готовился к прочесу Зуйского леса, командование отрядов решило перебазироваться в третий район.
      Перед заходом солнца мы покинули лагерь. Шли бесшумно, цепочкой, отряд за отрядом. Где-то около часа ночи пересекли Алуштинское шоссе, и перед нами предстал грозный, скалистый, обрывистый Чатыр-Даг.
      Перед самым рассветом поднялись на его вершину. Там насквозь продувало, ветры начисто смели с плато снег.
      С Чатыр-Дага в предрассветной дымке просматривалось Алуштинское шоссе, петлявшее среди нагих деревьев. С южной стороны Чатыр-Дага, внизу, перед нами открывались леса заповедника. Вдали возвышались горы Ай-Петри и Черная. А за ними плескалось Черное море. Из-за гор его не было видно, но мне казалось, будто оно рядом, огромное, синее!
      На плато все партизанские отряды остановились на дневку. Люди укрывались от пронизывающего до костей ветра под валунами-несворотнями и скалами. Истощенные, изморенные боями и переходами, они тут же засыпали. Их покой зорко охраняли часовые.
      А нам с Николаем не пришлось отдыхать. Устроившись под скалой, мы трижды выходили на связь. Слышимость была удивительно хорошей, словно оператор штаба фронта работал где-то совсем близко.
      Перед вечером двинулись дальше, преодолевая перевал за перевалом. А утром другого дня были уже, в лагере третьего района. Не успели мы снять вещевые мешки, как нас бросились обнимать радисты Квашнин и Кочетков.
      Роман Квашнин, казалось, стал еще меньше ростом, чем был. Очень худой. Серые, обведенные синевой глаза провалились, губы почернели. Он был похож на изможденного мальчишку. Движения, правда, прежние - быстрые, ловкие.
      А Лешка Кочетков, наоборот, медлителен. Он плотный, коренастый. И все та же на губах знакомая открытая улыбка. Вот только на прежде круглом лице - впалые щеки. Да у глаз обозначились ранние морщины.
      Встреча была радостной. Ведь почти год не виделись! Вспоминали, как учились в школе радистов, рассказывали о том, что испытывал каждый, совершая боевые прыжки с парашютом в тыл врага и, чего греха таить, мечтая о подвигах, о боевых орденах. Прочитали, конечно, вслух письмо подполковника Кочегарова.
      Узнали мы от ребят, что и у них затруднение с продовольствием, что почти нет боеприпасов. Картина не из радостных...
      Зимние месяцы - самый трудный период в жизни партизан: чуть ли не каждый день бои. А тут еще мучили холод и голод, выводили из строя болезни.
      В нашем дневном рационе нередко была одна кружка муки на двоих. Хочешь - готовь лепешку и съедай ее за один раз, хочешь - вари похлебку и растягивай на весь день.
      Приходилось даже делать студень из древесного мха. Да какой там студень! Просто застывшая горькая слизь. Отыскивали мы в лесу шиповник, всевозможные полусгнившие дички, ягоды. Ели желуди. Чего нам только не приходилось есть в зимние месяцы! Вспоминать не хочется...
      На четвертый день пребывания в новом районе пошел снег. Нам не сбрасывали ни боеприпасов, ни продовольствия. Раненые и тяжело больные не эвакуировались. Положение становилось катастрофическим.
      За день до нового, 1943 года группа Алексея Ваднева отбила у румын лошадь. О, какая это была радость! Но никто, конечно, не знал, какой ценой досталась эта лошадь: из-за нее группа чуть в ловушку не попала, а один партизан получил ранение.
      Хорошо, Ваднев перехитрил немцев и умело вывел из западни и бойцов и лошадь. А она так была нужна партизанам! Теперь они получат хоть по куску конины.
      Принесли и нам с Николаем "и-го-го", как мы называли конское мясо. А вечером заглянул Ваднев. Он совсем исхудал, но на губах не угасала веселая улыбка.
      - Ну, как вы тут, парни? - спросил он. - Чего приуныли, зажурились? А может, вам жалко расставаться с уходящим годом?
      Уходящий год... Как много дорогих жизней он унес! Безвозвратно. Навсегда.
      Я мельком взглянул в тоскливые глаза Николая, хотел спросить, о чем он грустит. Но передумал: все равно не скажет. В этом я был твердо уверен.
      - Молчите? Не говорите, почему пригорюнились? А ведь горе да море не выпьешь до дна. Давайте лучше встречать Новый год! - сказал Ваднев.
      Встречать Новый год. Но как? С чем? А Алексей стоит и, подмигивая, улыбается...
      И вот мы уже сидим вокруг праздничного стола. На нем три лепешки, бутылка трофейного рома, что добыл в бою Ваднев, и полведра похлебки с кониной. Для мирного времени негусто. Но для нас...
      Включил "Северок", поймал в эфире Москву. Кремлевские куранты уже отбивали двенадцать ночи. Алексей открыл бутылку, налил в кружки. Мы встали, поздравили друг друга, пожелали всем скорейшей победы и, конечно, остаться в живых. Выпили, закусили лепешками и принялись уплетать бульон с мясом.
      - Вот и встретили Новый год, - сказал Григорян, когда новогодняя трапеза закончилась. - Даже не думали так здорово посидеть! Это благодаря тебе, Леша. Спасибо, дорогой...

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8