Михаил Вишняков
      Забайкальские болтомохи
      Михаил Евсеевич Вишняков родился в 1945 году в Читинской области. Автор двенадцати книг стихотворений, изданных в Иркутске и Москве. Известен также как публицист, переводчик "Слова о полку Игореве", поэт-песенник, прозаик. Член союза писателей России.
      Живет в Чите. Работает пресс-секретарем губернатора Читинской области.
      Откуда пошли забайкальские болтомохи
      Жил-был в Чите, в главном городе Забайкалья, поэт Михаил Вишняков. Умный не умник, дурной не дурак, в общем, как все поэты в России - неделю стихи пишут, в субботу в баню ходят, отмываются, в воскресенье деньги за стихи получают. Нагребут тысяч в мешок, домой несут. А в том мешке дырка есть; пока доберутся до квартиры, деньги-то пачка за пачкой порастеряются. За такое растяпство поэты своих жен ругают: почему иголку не купили, дырку не зашили? Жены поэтические встают в оборонительную диспозицию и возмущаются:
      - писаки! А вы на иголку заработали?
      В общем, дожил тот поэт Вишняков до сорока лет. Стихов много написал, семь штук книжек издал, а на иголку так и не заработал. Загорюнился, очкастый, голову повесил. Да нет, не в петлю веревочную, а на плечо жены. Та и сказала:
      - Герой ты мой лирический! Не кручинься, не помирай раньше времени, а купи себе ружье да поезжай в тайгу. Добудь соболя да волка - вот и разбогатеем.
      Недаром же в польском народе говорят: "На красивую жену смотреть хорошо, с доброй - жить хорошо". Послушался наш Михаил Вишняков доброго совета. Купил ружье и поехал на промысел в свою родную деревню Сухайку.
      Только добрался - маленьким сделался. Идет по улице мимо одной неказистой избушки, видит: сидит у раскрытого окна шорник и сапожник дед Миша Заусан, знаменитый болтомошник и балагур.
      - Дед, а дед, - обращается малый.
      - На кол одет, пенькой подвязан, богу обязан, - отвечает старик, глаз щурит, солнце ресницами защемляет и нитку тянет из золотого луча.
      Присел малец на завалинку, рот раскрыл, смотрит как зачарованный. Перестал Миша Заусан нитку тянуть, взял сапог, забивает в подошву гвозди березовые, из чурочки колотые, да поет:
      Эх, Семеновна,
      с горы катилася,
      юбка в клеточку
      заворотилася!
      Тут давай подходить к Мише Заусану деревенские старики: Илья-кузнец да Меркуха-конюх, Миша Палка да Ларион-уставщик, да Корней Большой, самый столетний-престолетний дед в Сухайке. Пришли - расселись. Давай загибать про конскую масть да нонешнюю власть, про четверть вина да зачем мужику жена. Загнут в Сухайке - в Шилке распрямить не могут, а в Чите примутся, только поломают. Пустят завиральню - в Сретенске паром всколыхнется, трос лопнет.
      Чего-чего только не наслушался наш поэт от народных сказителей, от природных златоустов и памятчиков. Выбрался из деревни, зашел в Шилке на вокзал, а там сидят на лавках не то лекторы ученые, не то урки заключенные: языки вытянули и за карманы привязали. Еще в тридцать седьмом году, при культе личности, привязали им, чтоб лишнего не болтали. С той поры мужики молчат, только руками маячат: мол, люди добрые, развяжите.
      Развязал поэт языки этим молчунам - десять дней и ночей рассказывали они оч-чень разные истории.
      Так и пошло: куда ни поедет Вишняков, везде встретится ему смехотворец да шутник, балясник да зубоскал, да свистун, да ошаульник добрый. В охотничьих зимовьях на Чикое и Газимуре, по Нерче и Онону, Хилку и Ингоде стал собирать поэт блестки словесные, болтомохи интересные.
      Собрал - стал печатать в газетах. Народ читает - на ус мотает.
      Слава о забайкальских болтомохах пошла по всей Сибири, а после того как один кооператор продал по несколько тысяч за штуку да другой перепродал в Париж - по всему миру разнеслась. Вот американский президент на днях звонит через спутник японскому императору-микадо.
      - Дорогой, - говорит, - Микадо Микадович, ну хоть убей меня, не могу выступать в сенате, пока ради настроения не прочитаю новую забайкальскую болтомоху. Выручай, - говорит, - паря!
      - Сложное дело, - отвечает император Японии, - ну уж ладно, ради дружбы попробую позвонить на читинское радио, попрошу поменять новую запись болтомох на семнадцать японских компьютеров. Может, согласятся эти гураны...
      Вот какова цена узорчатому да переливчатому слову забайкальцев, истинных авторов вишняковских болтомох.
      А еще говорят, на днях видели в магазине жену поэта - покупала и купила-таки иголку! Слава тебе, Господь наш милостивый, теперь зашьет мешок - и хоть один поэт в России будет жить по-человечески.
      "Ба-абушка-а..."
      Нерчинский браконьер Проня Унтиков отыскал медвежью берлогу. Собрался с духом, навострил уши топориком, стал подбираться. От кустика до кустика, от сосны до березы. Миновал старый пень, перешагнул через валежину. Еще два-три шага - и вот чело берлоги. Закуржавела дыра, вмерзли в край рыжие иглы лиственницы, листочки осины краснеют, трепещут, как маленькие флажки от нутряного дыхания берлоги.
      Прислушался Проня - тихо внутри, прислушался сильнее - уловил сладкое посапывание и храп далекий-далекий. Перекрестился и заглянул в берлогу. Вот те раз! Прямо у входа сидит на горшке медвежонок и еще лапой за ухом чешет. Проня без всякого нахальства, негромко и уважительно спросил:
      - Эй, малый, папка дома?
      - Не-е, - покачал головой медвежонок.
      - А мамка?
      - Нету, - ответил медвежонок.
      - Ах ты, шпана сопливая! - расхрабрился Проня и поддал пинком медвежонка вместе с горшком.
      - Ба-абушка-а! - заплакал малыш. - Меня дядя чужой обижает!
      Проня ты, Проня Унтиков! Нам остается снять шапку, перекреститься: бабушка - это, брат, такая ба-абушка-а, что семь волков на деревья влезли, до сих пор там сидят, вывод делают: нет, не надо обижать маленьких медвежат.
      Про солдата Гаученова, Брылену Чечилу и
      командира ракетной части
      Не в чеченском царстве, не в якутском государстве, не в Туле в гостях, а в Чите в ракетных частях служил солдат Иван Гаученов. Служба не дружба: что прикажет командир, то и делал - в караул ходил, плац подметал, из ракеты куда надо стрелял, куда надо нацеливался. За дисциплину и исполнительность дали солдату Гаученову увольнение в город. Солдат, известное дело, шилом бреется, самогоном греется, ему собраться недолго: пуговицы почистил, ремень подтянул, улыбку до ушей раскатал и - ш-шагом арш! - за ворота части. А командир вослед:
      - Смотри, - грит, - Гаученов, живет тут Брылена Чечила, не попадись к ней на зубок.
      - Ракетчики - народ стратегический, - бодро ответил Гаученов, - куда нацелены, туда и летят.
      - Ну-ну, смотри: не та беда, что штанина подмочена, а та, что скособочена, - остерег командир.
      Приехал Гаученов в город, там-сям погулял, "Сникерс" съел, на девушек нагляделся. Ко времени в часть поехал. Только сошел с автобуса, а Брылена Чечила тут как тут. Баба злющая, снизу копырялка, сверху ковырялка, своего мужа в гроб свела, за чужих принялась.
      - Служивый, - говорит, - пойдем ко мне, я ничего не ищу, а рюмкой угощу. Гребень гребок, подушку под бок, два-ста бодаста, а триста игристо. - повела плечом Брылена Чечила и рукавом махнула.
      - Командир заругает, - пробовал возразить солдат Гаученов.
      - Ты, матушка, грози, а ты, девушка, гуляй, - продолжала Брылена Чечила. - Эх, рюмка - ком, пошла кувырком! - свистнула, кавалерский знак каблучком начертила, она ж колдовка была.
      Затуманился ум солдатика, пошел, как на веревочке, не в часть, а в чужую усадьбу.
      Брылена Чечила вдова богатая, у ней двор что кащеево царство, оградой обнесен, внутри псы сторожевые по кругу бегают, замки электронные гудят. В зале стол накрыт со всякой всячиной: водка русская, вина заморские, рюмки хрусталем играют.
      Солдат, он хотя и в гимнастерке, а тот же мужик: за чаркой чарка, как в пасть овчарке. За-ради чести еще по двести, а там со свистом мелькнуло триста, за мать-старушку - чекушку с кружкой. А там Иваныч иль пан Иван, коль дело на ночь, буцк на диван!
      Проснулся утром солдат Гаученов, жуть взяла - вся память в забыль ушла, только гул в голове, как от ракетного двигателя. Эхма, наша тьма, все легло на донышке, словно ночь у вдовушки...
      - А ну-ка, служивый, - подступила к нему Брылена Чечила, - скажи-ка мне, что по пьяному делу наворочал?
      - Я? Наворочал?
      - Ты, солдатик, ты! Амбар набекрень сдвинул - раз! Петуха Клёву пытался на кошке женить - два! Меня, вдову честную, хотел раздеть, голышом на ракету водрузить и пульнуть в акваторию Тихого океана - три!
      - Не может быть, - начал оправдываться Гаученов.
      - Да-а, не может? А кто грозился все ракеты СНГ на дрова распилить и в поленницу сложить, а?
      - Уй-ю-юй! - ужаснулся солдат.
      - Это все мелочи житейские, простительные. Но то, что ты кричал: самого министра обороны разжалую в сержанты и отправлю в Борзю склад с портянками охранять, - это уже политика.
      - О-ё-ё, мамочка родная! - схватился за сердце солдат. Уж если до министра добуровился, значит, много чего было. - Чё делать-то теперь? спросил.
      - Отрабатывать будешь, - приговорила Брылена Чечила.
      Превратился солдат Гаученов в дармового работника. Амбар перебрал по бревнышку, крышу на доме починил, теплицу покрыл. Три недели с утра до вечера ломил как угорелый, а бабе все мало, и работе конца не видно.
      В это время командир части, мужик разумный и неторопливый, рассудил: солдат Гаученов не мог исчезнуть по своей воле. Что-то случилось. уж не попал ли к Брылене Чечиле? Сел командир на броневик, подъехал к усадьбе, стучится.
      - Кто стучится и что надо? - грозно отозвалась вдова.
      - Командир части. Отдать солдата Гаученова.
      - Знать не знаю, я вдова бедная, беззащитная, никому ничего не даю.
      - Не отдашь добром - ракетой шарахну, - начал стращать командир. - От тебя и твоей усадьбы только чечилики полетят!
      - "Раке-етой"! - взорвалась Брылена Чечила. - Как выскочу из-за печки, как выпрыгну из окошка, схвачу полено - все твои ракеты переколочу! А ядерные головки скручу, в мясорубке изверчу да Саддаму Хусейну продам! Вон отсюда!
      Командир плюнул на сварливую бабу, уехал ни с чем.
      После этого случая совсем распоясалась Брылена Чечила: заставила, сквернавка, солдата каждый вечер баню топить. Намоется, напарится, сядет телевизор смотреть. А волосы назад кресла откинет и чтоб расчесывал да, как эстрадной артистке, в тридцать три кудели закосмачивал. От проклятая работа! Была бы зажигалка, поджег бы солдат Гаученов эту копну с оческами!
      Не знамо, чем бы дело кончилось, да помог петух, которого Гаученов намеревался женить на кошке. Чем-то понравилась ему пушистая зеленоглазка, давай ухаживать за ней да гонять по двору. Кошка с испугу прыгнула на сруб колодца, Клёва за ней, кошка на бадейку, петух туда же! Качнулась бадейка, загрохотала вниз - ворот-то не был защелкнут, - игривая парочка и утопла.
      Утром пошла Брылена Чечила за водой, а из колодца дух смертный идет изгажен колодец. Рассердилась злая баба, приказала солдату Гаученову новый колодец копать. Взял солдатик лом да лопату, место выбрал под тенистой березкой, сел и задумался. Не зря же в Кадале говорят: не зверь во зверях ежик, не машина в машинах - "Запорожец", не одессит в Одессе, если из Биробиджана, не мужик в мужиках, когда баба помыкает.
      Тут-то, под тенистой березой, и прошла солдатская забыль. Вспомнил всё про всё, надумал бежать от Брылены Чечилы через подкоп. Для виду яму колодезную на метр заглубил и вбок пошел. Землю наверх корзиной вытаскивает да в старый колодец высыпает. Пять ли, шесть ли дней копал - просвет увидел. Ну, думает, сейчас вернусь, все Брылене Чечиле выскажу, чтоб ее кондрашка хватила! Вылез назад, подошел к окошку.
      - Эй, ты! Гидра чичелистая! Колдобина волосатая! - кричит. - Ракета прогорелая, прощай!
      - Что?! - вскинулась бабища, злющая, аж зубы сплющила, кинулась из дому, да поздно. Солдат Гаученов нырнул в колодец, а там в подкоп.
      Ползет и за собой землю обрушивает. Добрался до просвета, ткнул лопаткой перед собой, провал образовался. Пробрался туда солдат - от это да! от это не везло да вдруг привалило! - в домашнем подполье оказался. Тут под рукой всякие банки-склянки, варенья-соленья, водочки-коньячки!
      Свинтил одну пробку, несколько глотков сделал. Свернул одну крышку огурчики соленые, другую - помидорчики перченые! Радостно стало солдату Гаученову, даже частушку замурлыкал:
      Эх, огурчики,
      помидорчики,
      Сталин Кирова убил
      в коридорчике!
      В это время наверху сапоги затопали, каблучки зацокали, густой бас раздался:
      - Здравствуй, Оленька! Слава богу, ученья закончились, отстрелялись на отлично, министр благодарность объявил. Собирай на стол, милая, а я в подполье спущусь за огурчиками.
      Открыл крышку подполья командир.
      - Га-га-га... - захлебнулся от нехватки воздуха, - ...ученов?
      - Так точно! - отрапортовал солдат.
      - Откуда и куда? - ошалело выпалил командир.
      - Из увольнения в часть возвращаюсь! - выпучив глаза, брякнул солдат Гаученов.
      - Из увольнения? - осип до кислой хрипоты командир. - А па-ачему дорога в часть через мое подполье проходит, а?
      Ухватил за шкирку солдатика, выволок наверх, кровью налился. Молодец Ольга Николаевна, жена командирская, не в пример Брылене Чечиле женщина красивая и обходительная. Схватила доску-хлеборезку расписную - тресь по макушке Гаученова:
      - Чтоб не лазил в подполье, не воровал огурчики!
      Потом повернулась к мужу и той же хлеборезкой - тюк по лысине благоверного:
      - Чтоб не ревновал честную жену!
      Очнулись командир ракетной части и солдат Гаученов, лежат они рядом на зеленой траве у крылечка, солнце в небе играет, сладкие запахи тайги и цветущего лета плывут над ними, бабочки порхают, божья коровка по травинке ползет. Где-то там ракеты в шахтах стоят, пульты гудят, телефоны звонят, Брылена Чечила ярится, а тут мир, покой, облегчение души... Эх и хороша ты, жизнь мужская, служилая и дружеская! А что шишки на макушках, так у кого их не бывало, да и нас не миновало...
      "Будь здоров, кенгуру!"
      - А и добрый казак ты, Афанасий!
      - Добрый и ты, Грицай!
      Так оценили друг друга два мужика, два свата-родственника, сидевшие в обнимку за свадебным столом в центре просторной горницы.
      - Гарно живешь, - добавил Грицай.
      - Браво живу, паря, - согласился Афанасий Путинцев.
      И действительно: дом-пятистенок Путинцевых срублен из прожаренной в смоле даурской лиственницы, ставни и наличники изукрашены резьбой с петухами и подсолнухами - мало у кого в Акше хватило сил и на домовитость, и на красоту. Афанасий же два года с нанятым плотником каждые субботу-воскресенье резали, выпиливали и выжигали деревянное узорочье, карусель кружевную.
      Сам Афанасий - мужик не гнутый грозой, налитый ядреным хмелем здоровья, наделенный от Бога силушкой и голосом: захохочет - телевизор у соседей глохнет, крякнет на Ононе - таймени от испуга на отмель выбрасываются. В старину про таких в Акше говорили: семерные сани, шкворни кованые, столбчатая плеть.
      Гарная жена и Галя Путинцева. Родом с Украины, брови - как сабли запорожских казаков, плечи - лебеди белые, грудь высокая, истомой не тронутая. Залетела в Сибирь - не померзла яблоневым цветом, еще ярче разгорелись щеки да стать выходилась полная, зрелая.
      Дюжих ребят вырастили Путинцевы - пять плугов чубатых, пять лемехов плечистых! Глядел, бывало, на них Афанасий, думал: эти пойдут пахать обильный урожай приспеет в Акше!
      Так и сбылось: старший сын Николай неожиданно привел в дом невестку. Что тут делать, женить надо парня. На свадьбу всю родню пригласили Путинцевы. С далекой Полтавщины приехал Галин брат, дядя Грицай, хохол здоровенный, как сам Афанасий, только кулак покрупнее, пожалуй, такой, что нельзя властям показывать: хватит еще трясучка кого-нибудь из столоначальников.
      Вот и сидят Афанасий с Грицаем за столом свадебным, новую родню и гостей заправили как следует да и сами по доброй четверти горилки ухайдакали. Пляшет молодежь на веранде и во дворе, женщины, бабы и бабешки шепчутся о своем, блюда-тарелки меняют, ребятня глазастая бегает.
      Хорошая свадьба идет.
      - А скажи-ка, Грицай, почему вас хохлами зовут? - спрашивает Афанасий. - Не в обиду тебе говорю, а ради интереса.
      - У старых козаков оселедец на голове был такой...
      - Селедка, что ли? - удивляется Афанасий.
      - Та ни, оселедец - чупрына на башке, хохол по-вашему, - пытается объяснить Грицай, но слабое знание русского языка мешает ему. - Козаки запорожские носили такой клок волос, хохол по-вашему...
      - А-а, - протягивает Афанасий, как ветер в печной трубе.
      - А як вас клычуть? Як вас обзывают? - в свою очередь спрашивает Грицай. - Та и я не в обиду кажу тебе, а с интересом.
      - Гураны! - гордо отвечает Афанасий.
      - Ще це вона таке, гураны? - спрашивает Грицай.
      - Ну... гуран - это самец косули, козел лесной.
      - Козел! - хохочет Грицай. - Забудай тебя козел. Гарно клычуть.
      Тут к Афанасию с Грицаем подсаживается новый родственник, поджарый, но ухватистый на слово Данила Кухтерин. Он уловил конец разговора и удачно прицепился:
      - Не-е, это не от козла пошло, это наши охотники на косулю шапки такие шили, арогды назывались: на макушке уши, как у гурана, для маскировки, чтоб скрадывать легче. А расейские, которые впервые попадали в Сибирь, из-за этих шапок и прозвали нас, старожилых сибиряков, гуранами. Но мы это с гордостью понимаем, да, Афанасий?
      - Гуран - это, брат ты мой, во! - Афанасий показывает кулак, утверждая крепость и силу сибирскую.
      - Давай по чарци за это, - предлагает Грицай.
      - Давай, - соглашается Афанасий, наливает три стопки.
      Они поднимают дружно, чокаются.
      - Будь здоров, хохол, - ввертывает Данила.
      - Хай живе... - Грицай мучительно вспоминает незнакомое прозвище и неожиданно выпаливает: - ...кенгуру!
      - Кто? - потемнел лицом Афанасий. - Как ты нас назвал?
      - Сам же казав - кенгуру, - уточнил Грицай с удовольствием.
      - Мы?! Кенгуру?! Эти пузатые чучела австралийские?! Это, это... задохнулся от обиды Афанасий, вздыбился над столом и ахнул со всей силушки Грицая.
      Добрый казак был Грицай, полетел - восемь стульев сшиб, остановился только у крашеной перегородки. Тряхнул головой, вытрусил из очей красные искры, подошел к Афанасию и звезданул свата в лоб. Добрый казак был и Афанасий, полетел - девять стульев сгрудил в другую сторону.
      - Гур-ран! - ревет Афанасий.
      - Кенгур-ру! - обзывается по незнанию Грицай.
      Ой и хорошо, что Путинцевы нарастили дюжих ребят. Сбежались молодцы, насели на батьку и Грицая впятером, сила силу ломит - остановили побоище. Поник Афанасий, а Грицай, как Тарас Бульба, изронил со слезой на глазах:
      - Ото добрячи хлопцы у тих кенгуранов наросли.
      А тут и Данила спохватился, принес баян, развернул меха и затянул "Распрягайте, хлопци, коней...". тут и гости подтянулись, и могучая песня полилась над Акшой. И не стало ни хохлов, ни гуранов, одна согласная сила, широта, могущество повели свадьбу дальше по широкой реке народной жизни...
      Петух на протезах
      Деду Бронникову при рождении дали имя по святцам, в честь святого мученика Калистрата. Но забайкальский народ, особенно такие забузовщики и заварганщики, которые живут в Борзе, все переделает на свой склад и лад. Вот и потеряли люди-чудаки целый слог "кал", остался только Истрат. Ну и что вы скажете: Истрат да Истрат - не хуже какого-нибудь Пилендея или Феострупа!
      Дед Истрат Бронников проживает в своем частном доме при въезде в Борзю со стороны Александровского Завода. Его старуха, с нежным именем Ангелина, под стать своему старику: такая закудрявистая бабулька, что еще командарм Блюхер, приезжавший в Забайкалье воевать с японцами при Халхин-Голе, на балу для офицерских жен изрек: "Вы, Ангелина, как мина, не один кавалер подорвется!"
      Действительно, Ангелина Бронникова всю жизнь раззадоривала Истрата на какое-нибудь закудрявистое дело. Кто первый в Борзе изготовил самодельный телефон от печной лежанки до бани? Кто вместо собаки установил в будке лающий магнитофон? Как научил экспортную партию попугаев, поставляемых в Китай, вместо того, чтобы кричать: "Да здравствует Мао!" - каркать: "Привет, Линь Бяо!"
      Вот и в этот раз бабушка Ангелина, гостившая у внуков в Оловянной, услышала, что один тамошний житель продает петуха, который не кукарекает. Последние денежки потратила, но купила оригинальную птицу. Пусть Истрат не мается от безделья, а занимается с Петей музыкальным образованием!
      В первый же день проживания у Бронниковых Петя показал, какой он петушатник: двор по кругу обошел, борова клюнул, своих куриц на поленницу загнал и такой осмотр устроил, что и соседские клухи переполошились. Конечно, было отчего: выглядел Петя роскошно - гребень как маков цвет, крылья багряно-иззолоченные с бирюзовым отливом, в каждом хвостовом пере червонная заря играет! А уж побежит за курицей, так даже хмурый мэр Борзи восхитится: "Этот - догонит!"
      И все же одно дело - поющий петух, совсем другое - немой. Чего-чего только не придумывал дед Истрат: водкой и касторкой из пипетки в клюв капал, аспириновым порошком кормил, в бане парил, голодом морил, ястребиным чучелом пугал, в горле курочьим пером щекотал - не поет, забияка!
      Загоревал дед Истрат, хоть самому кукарекай. А что, подумал однажды, личный пример много значит в обучении. Принес Петю в дом, снял со стены портрет еще молодой Ангелины, поставил его перед печкой. Волосы на макушке натопорщил, брови пучком, усы торчком, руками, как крыльями, замахал, заголосил:
      - Ку-ка-реку! Ку-ка-реку!
      Петя от неожиданности навострился, на портрет Ангелины посмотрел. А дед Истрат снова:
      - Ку-ка-реку! Ку-ка-реку! - да плечо Ангелины на портрете погладил.
      И дрогнуло что-то в горле певуна, вырвалось "ку!", хриплое, сдавленное, как стон.
      - Ку-ка-реку! - взгорланил от радости дед Истрат.
      "Ку!" - подтянул Петя.
      - Ку-ка-реку!
      "Ку..."
      Еще немного, и обучился бы Петя, да принес леший не вовремя бабку Ангелину, ходившую в магазин. Посмотрела почтенная Ангелина Алексеевна на концерт перед своим портретом, завихорилась, как Бабулька-Ягулька, и пометелила позорщиков своей молодости - Петю в окно вместе с форточкой, Истрата в дверь вместе с осколками трехлитровой банки из-под молока.
      Нервное потрясение во время творческо-музыкального урока дало неожиданный результат: вечером весь околоток услышал из курятника Бронниковых совсем уж неожиданное:
      "Ре-ку-кака! - запел Петя наоборот. - Ре-ку-кака!"
      И пошла перебранка по всей Борзе:
      "Ку-ка-реку!" - утверждают местные топтуны.
      "Ре-ку-кака!" - не соглашается Петя.
      Настоящий переполох учинился: петухи горлопанят, собаки лают, коровы мычат, электричество гаснет, местное радио передает прощальную музыку, милиция с мигалкой носится, а никто ничего понять не может. Даже пограничники из Забайкальска запрос прислали: что за диверсия в Борзе?
      Первой не вытерпела бабка Ангелина. Пошла в курятник с топориком, хотела пригрозить Пете, да куда там - хитрый рекукакашник взлетел на крышу сарая, попробуй достань его оттуда!
      - Да чтоб тебя мотоцикл переехал! - брякнула в сердцах бабка Ангелина.
      И то правда, говорят же в Красном Чикое: "Всем известно, как мы поем, да не все знают, как волком воем". Назавтра пьяный мотоциклист налетел на Петю и передавил колесами обе ноги. Охнул дед Истрат, подхватил бедную птицу, принес в дом. Забегала бабка Ангелина, достала ножницы, остригла перо на местах переломов, перебинтовала петушиные ноженьки. Уж как только не выхаживали, чем только не лечили Петю, но, видимо, не срастаются косточки у петухов, отпали голени до колен, как сухие веточки.
      Кручина нашла на деда Истрата. Сидит на лавочке, глядит на своего любимца, переживает: певун в самом зрелом возрасте, красавец и молодец, и петь научился, а инвалидность все дело портит. Тут проходил мимо районный хирург. Дед Истрат хотел спросить, нельзя ли Пете чем-то помочь? Но тот торопился:
      - В Читу еду, новая партия протезов пришла, - объяснил.
      Протезы! Это слово ввинтилось в мозг деда Истрата. Вскочил с лавочки и на несколько дней залез в хозяйственный сарайчик. Пилил что-то, паял, клепал, сверлил. Наконец торжественно вынес на свет настоящие петушиные протезы - изящные латунные трубочки с когтями-опорами, с винтами крепления, с никелированными ободками. Тут же, в присутствии и при личной консультации бабки Ангелины, Петя был обут. Он некоторое время стоял, недоумевая, что за диво. Покивал головой, пошевелил перьями, шагнул - и плюхнулся в пыль.
      - Ничего, Петя, мужики пьяные тоже падают, но ведь встают, - не огорчился дед Истрат. - Давай снова.
      Целую неделю шли тренировки. Истрат соорудил вокруг Пети проволочную поддержку и добился первых шагов. Постепенно птица приловчилась к равновесию, начались пробные забеги. На восемнадцатый день тренировок, звеня и сверкая латунно-никелированными ногами, Петя догнал первую курицу. А там дело пошло; правда, иногда бежит-бежит, винт на протезе расхлябается, бряк! - и авария. Лежит бегун, глазом на Истрата косит: мол, что ж ты, старый хрыч, слабое крепление сделал?
      Слава о знаменитом петухе на протезах пошла по всей Борзе. Это, конечно, заело кое-кого. Выискался с другого конца Борзи некий любитель бойцовских петухов, дед Лунев. Приехал на своем "Запорожце" с компанией подвыпивших дружков.
      - Тоже мне броненосец объявился! - закричал. - Да мой Бардадым разнесет твоего колченогого по перышку! Давай бой устроим!
      - Вот твоему Бардадыму! - показал кукиш дед Истрат. - Бой так бой. В следующее воскресенье, при людях-свидетелях.
      Объективности ради надо сказать, что луневский Бардадым был страшенным созданием природы: черный как ночь, клюв совсем не петушиный, а коршунячий, ноги мощные, грудь, что панцирь королевской черепахи, буграми бугрится.
      Не знаем, что бы делал дед Истрат без бабки Ангелины. Полпенсии израсходовала, но достала через китайских туристов три коробки с ампулами женьшеня. Петю, чтоб силы не расходовал, от куриного царства освободила и стала поить через три часа настойкой женьшеня с пантокрином.
      В воскресенье сошлись противники на берегу Борзянки. Народу собралось человек сто, может, и больше. Четыре кола в землю забили, веревкой ринг обтянули, судью со свистком назначили. Бардадым был в черном углу, Петя в красном.
      - Давай! - свистнул судья.
      Черный Бардадым, как японский ниндзя, подпрыгнул над рингом и сразу же долбанул Петю клювом в клюв - искры не полетели, но жженой костью пахнуло. Петя привспорхнул, затопотал протезами. Но Бардадым уже второй раз долбанул его по гребню, кровь пустил. И тут Петя, защищаясь левым крылом, размахнулся правой латунной ногой, ка-ак поддал снизу - кубарем полетел Бардадым. Петя, вспомнив мастерство аргентинских футболистов не спускать мяч с ноги, бренча и звеня протезами, догнал и - второго кубаря, и третьего! Дофутболил противника до края ринга и напоследок шандарахнул так, что Бардадым перелетел веревку и закатился под свой "Запорожец".
      - Слава Пете! - дружно грянули болельщики, поздравляя деда Истрата с победой.
      Петя, конечно, тоже приветствовал своего хозяина. Сверкая латунью и никелем, иззолоченной грудью и червонной радугой хвоста, он вышел в центр ринга и гаркнул:
      "Ре-ку-кака! Ре-ку-кака! Ре-ку-кака!"
      Самое интересное в этой истории то, что она не завершилась. Каким образом, об этом никто не говорит, но слава о Пете дошла до Международной лиги бойцовских петухов, штаб-квартира которой находится в голландском городе Утрехте, что неподалеку от Амстердама. Господин Ван дер Гульден, исполнительный директор лиги, прислал в Борзю приглашение участвовать в XXV юбилейных боях:
      "Господин Истрат Бронников, обязательно приезжайте на юбилейные бои с Вашим Пьетей. На юбилее соберутся серьезные специалисты куроводства со всего мира:
      Куру Стибрилл из Швеции,
      Куро Щуп из Украины,
      Яйцек Ладка из Словакии,
      японский режиссер Акира Куро Сава,
      принц Курдистана Путушах Второй,
      Цып-Цып Инку Батор из Монголии
      и вице-президент лиги Сам Врай Харакири.
      Вам необходимо сообщить название фирмы, которую Вы представляете".
      - Да-а, - сказал дед Истрат, - с фирмой-то и сложно.
      - А чего сложного? Так и напиши: фирма "Истратпет", г. Борзя, Россия, - подсказала бабка Ангелина.
      Сейчас фирма "Истратпет" собирается принять участие в престижном международном состязании. Одно заботит деда Истрата: все же надо показать Петю во всем блеске перед иностранцами. Может, расплавить золотое обручальное колечко да вызолотить протезы Пете? А то на латунных как-то несолидно, не по-борзински...
      Везучий Балдан
      1. Балдан и "чих-пук" деда Бато
      Живет на Ононе табунщик Балдан Очиров. Порывистый, гибкий, как степной ковыль на ветру, за всё про всё волнуется, везде успевает сверкнуть своей макушкой.
      Живой характер - это хорошо, красивая жена - совсем хорошо, а особенно знаменит Балдан своей фантастической везучестью. Видимо, бурятский бог в день рождения мальчика выиграл у черта в преферанс все печали, неудачи и ошибки, и стал Балдан расти, как священный белый верблюжонок, - всем гроза да ненастье, а ему ласка да счастье.
      Все началось с давнего, теперь уже забытого случая. Школьный учитель Дугар Матханов, угрюмый и грубый диктатор, постоянно бил непоседливых мальчишек узловатой указкой, выточенной из сучкастого стволика караганы. До сих пор пожилые буряты, рассердившись, ругаются: "О, е-караганэ!" - что переводится на русский примерно так: "Карагана ты карагана, чертово дерево, почему ты лупишь по моей голове, а не по толстому заду Матханова?"
      Так вот, решили школьные огольцы насолить Дугару. Идею, как всегда, предложил счастливый верблюжонок Балдан, выдумщик, каких давно не рождалось в роду Очировых. Он подслушал лирические воспоминания своего деда Бато и соседского деда Тумура.
      - Однако помнишь, Тумур, как мы с тобой подсыпали в курительный табак богача Жапхандая горсть солонгой-травы? - мечтательно сказал дед Бато.
      - Однако помню, - весело откликнулся дед Тумур. - Перед свадьбой дело было. Затянулся Жапхандай из своей серебряной трубки, и пробрал его чих и пук. О, е-е-караганэ, что было! Надо за свадебный пир садиться, а Жапхандай бегает вокруг белой юрты: чих-пук, чих-пук!..
      Конечно, остроухий Балдан мгновенно уловил суть. Он знал, где растет солонгой-трава. В расщелинах скал над Ононом. Собрались ребятки, поймали коней и махнули в воскресенье за чудным зельем. Нарвали травы, насушили на крыше сарая, нарезали ножичками - два коробка из-под спичек набралось. Улучили момент и подсыпали в кисет Матханова.
      А тут нагрянула в школу высокая комиссия. Начальники из Агинского, Читы и даже Улан-Удэ. Ну, волновался перед уроком Дугар Матханов и закурил трубочку. Наглотался дедовского "чих-пука", выгнул грудь колесом и шагнул в класс. Обвел ребятню грозным взором, сделал поклон комиссии и приготовился раскрыть уста... Да засвербило в носу, защекотало в горле, запотрескивало внутри, и грянула артподготовка на всю школу: чих-чих-пук, чих-чих-пук! Узкие глаза учителя округлились от страха, лопнули пуговицы на рубашке, а у одного из членов комиссии, женщины - партийной и чуть ли не докторши наук, - даже головокружение сделалось...
      Ласковые нравы, конечно, в Париже или там в семье папы римского, а у нас в забайкальской степи за такие проделки обязательно отдерут. Не ремнем, так волосяными вожжами. Однако так и было: еще не дошел Балдан после сорванного урока до дома, а уже услышал рев - дерут его друга Баира ремнем, Жаргала - ремнем, а второгодника Ниму - уздой, попавшейся под руку, только удила звякают. Хотел было Балдан улепетывать, да дед Бато налетел, как рэкетир, зацапал внука, спустил с него штаны, замахнулся волосяным арканом - о-о! - была бы взмылка на репице верблюжонка, да выскочила из избы бабушка Янжима с испуганным лицом:
      - Беда, Бато! По радио говорят, Сталин умер.
      Онемел старый, про внука забыл, стоит посреди двора - белый ус серебрится, тени по лицу перебегают. Что и говорить, вовремя подоспел исторический момент, уберег от порки маленького Балдана. Так что начало борьбы с местной диктатурой кончилось для Балдана падением большой. Факт, можно сказать, политический!
      2. Балдан и Дарима
      Безбедно дожил Балдан до двадцати двух лет. Армию отслужил, принял табун в пастьбу, настоящим батыром стал.
      А на другом конце села за это время подросла и расцвела, как саранка дивной красоты, Дарима Бальжирова. Ё-моё, Дарима-Даримая, ласточка степная, ковылинка в росе, ранний туман над Ононом! Волосы яркие и до пояса, щеки румяные, талия - поясок серебряный, да в характер камушек вставлен, как в кресало. Чиркнет тот камушек по серебру - искры сыпятся из глаз у друга Баира, и у друга Жаргала, и у уже женатого завскладом Нимы. Не тронь серебряный поясок!
      Один жених сватался - от ворот поворот, другой сватался - только пыль за "Жигулями" колечком завилась, третий - от досады в запой вошел, как бык в болото.
      Молчал-молчал отец Даримы, наконец и он не вытерпел каприза дочери, спросил:
      - Какого кооператора ждешь, доченька? Останешься одна.
      - Не хочу ни-ко-го! - отрезала красавица.
      - Так не бывает. Надо слово твердое дать и держать его.
      - Ах так! - брызнула ресницами красавица саранка. - дам слово! Вот вам: выйду замуж за того, кто проедет мимо дома на сивой кобыле задом наперед.
      - О, е-караганэ! - только и вымолвил бедный отец. Ибо какой же настоящий мужчина поедет по селу на сивой кобыле, да еще задом наперед!
      А везучий Балдан в этот день играл в карты с друзьями. Сначала проиграл десять рублей, потом сто, потом и вовсе продулся вчистую. Заело самолюбие, закусила удила гордость: как же, величают везучим Балданом, а тут заклинило. И решился он на отчаянный шаг. Привстал над компанией и рубанул с маху:
      - Ва-банк!
      - А если проиграешь? - припугнули товарищи.
      - Проиграю - на сивой кобыле поеду задом наперед!
      - Метай банк, - приказал Нима.
      Не успел Балдан и глазом моргнуть, как выпал ему туз, а потом дама-тройка, а наверх опять туз. Классический перебор! При таком случае не один русский офицер застрелился, а бурятский скототорговец Рыгзенов от позора даже в Канаду эмигрировал и все страшится назад вернуться...
      Потрясенного Балдана друзья взгромоздили на сивую кобылу, которую Нима где только и нашел: эта скакунья, наверное, помнила еще проезд по Забайкалью цесаревича Николая, будущего монарха России. Запылила та животина по улице, ноги волочатся, клочья шерсти летят по сторонам, а еще идут рядом друзья-картежники да горланят величальную, сивокобыльную:
      Бабушка конского табуна,
      сивая грива, седая спина.
      Едет Балдан, повелитель судьбы.
      Бабушка, ты уж не встань на дыбы!
      О-хо-хо, позорище великое, не дай Бог ни мне, ни горбатой старухе, ни президенту страны ездить на сивой кобыле. Вот ты, читатель, так, наверное, думаешь. И все так думают? А, правильно сообразил, не все, вспомни-ка отца Даримы!
      - Старуха! - закричал он. - Молись далай-ламе, божье знамение на улице. Спаситель приехал!
      Глянула в окно старая, цап-царап белое полотенце из переднего угла, хадак по-бурятски называется, положила на него хлеб да соль и вприпрыжку на улицу. Поклонилась честной компании, во двор зазвала. В общем, охомутали Балдана, заарканили Дариму, впрягли в супружескую повозку.
      - Наездник ты мой, - говорит теперь в лирическую минуту красавица Дарима, ведя за подолом пятерых ребятишек...
      3. Балдан-пчеловод
      Уж на что ушлый да пройдошистый Нима, но и его обманул русский кооператор из Одессы - всучил улей с пчелами, вымирающими от какой-то болезни. Понял это Нима только при проезде через курорт Дарасун. Тихо-тихо в улье стало, а раньше гудело. Попросил знакомого пчеловода деда Матвея осмотреть улей. Тот и раскрыл обман, а поскольку дуги гнуть умел, то и присоветовал столкнуть улей какому-нибудь простачку.
      Как раз в это время в Дарасун приехал Балдан на своей степной бричке, привез бабушку Янжиму лечиться минеральной водой, аршан по-бурятски называется. Ни за что не хотела старушка садиться в "Жигули". Все болезни, сказала, от железа да бензина, поеду только на лошади.
      Устроил Балдан бабушку к знакомым, кой-какие покупки сделал, собрался ехать домой. А тут Нима навстречу, такой важный стал, работает завбазой в Дульдурге, располнел, как юрта многодетного человека, с боков до середки оглоблей не достанешь.
      - Ах, Балдан, дорогой Балдан! Что я слышал, что я слышал!.. - говорит медовым голосом, язык так и прилипает к губам.
      - Что ты слышал, второгодник Нима?
      - Красивые женщины с курорта говорят, что женская красота требует поддержки и особого ухода. Чтоб не портилась, не старилась, надо мед пить. Каждый день по ложечке.
      - Мед? - удивился Балдан.
      - Ага, - уверяет Нима. - Я вот тут по случаю купил богатейший улей с пчелами, да потом подумал: мою Хорло хоть медом, хоть дегтем, хоть дустом угощай, все равно не расцветет. Однако порода такая, караганистая...
      Посочувствовал Балдан школьному товарищу да и свою Дариму вспомнил что не сделаешь для такой сладкой женщины! Пусть будет еще слаще, кому ж охота в сорок лет на горечь горькую переходить? Купил Балдан улей, погрузил на бричку, поехал. Да вспомнил, что надо завернуть еще к одному знакомцу. Тот жил напротив старого здания, купеческого особняка, теперь брошенного местной конторой.
      Стал Балдан подворачивать к дому знакомца, тряхнуло бричку в канаве, конь прянул, и, шайтан его задери, улей выбросило и хряпнуло о землю. Уж на что были пчелы дохлые, но от эдакой встряски загудели, поднялись роем и давай кружиться над разбитым ульем. Покружились роем и прилепились на карниз старого особняка, повисли на нем, как курчавая баранья шкура, шевелясь живыми завитками.
      Почесал Балдан макушку, вытащил из брички топорик, собрал дощечки от улья, тут подправил, там подколотил, заново смастерил пчелиный домик. Подтащил его под карниз, думает: залезу наверх и метелкой обрушу пчелиный рой прямо в улей, захлопну крышку - и конец происшествию.
      Во дворе своего знакомца взял лестницу, подставил к стене купеческого жилища, полез наверх. Проклятые купцы, старорежимники окаянные! Зачем такие высокие дома строили? Никак не дотянется Балдан до пчелиного роя. Пришлось переставлять лестницу, потом цепляться за карниз одной рукой, перебираться чуть ли не по воздуху. Корячился-корячился Балдан, как новичок-акробат, соскользнула нога с упора, повис на руках и услышал: хрястнула доска. Шандарахнулся Балдан с обломком карниза на землю, а тут сверху - пучк! пучк! - на голову какие-то кругляшки. Е-караганэ, даже Дарима в прошлый раз за проигранного в карты бычка лупила его граблями не так больно...
      Пришел в себя Балдан-пчеловод, видит: насыпано вокруг желтых кругляшек - как осенних листьев. Взял в руки - ого, золотые монеты царской чеканки! Клад купеческий! Смекнул Балдан, чем это пахнет, насыпал вместо пчел в улей чеканного золота, еле-еле погрузил на бричку и айда в милицию. Объявил о находке клада. Бумагу составил по всем правилам. Пересчитали золото, оценили, и отвалилось Балдану ни много ни мало, а свыше ста семидесяти тысяч рубликов! Ну кто теперь скажет, что Балдан Очиров - неудачник? Разве только Нима, продавший улей за двести рублей.
      4. Балдан и серый волк
      А-а, золотом в Забайкалье никого не удивишь, у каждого в запечном тайнике пара-другая самородков на память положена. Лучше расскажу вам о волке и волчьей шкуре.
      Весна в Забайкалье может неожиданно дохнуть ледяным ветром со снежной крупой. Врасплох застает пурга, а точнее, путерга, людей и зверей, даже река Онон, нагревшись в Монголии, у нас заново начинает дрожать, как школьник, которого дерут волосяными вожжами или добрым коромыслом.
      Вот в такую пургу-путергу попал весной крупный волк. Отправился из своего логовища на поиски добычи, но прихватила невезуха серого: в одной пади чуть не угодил под сцепку борон, которые тащил напрямик через кусты не то пьяный, не то сошедший с ума К-700. В другой пади два брата-чабана давай стрелять из дробовиков - еле ноги унес.
      Третья падь была пустой и длинной и заканчивалась у самой деревни. Ветер со снегом гнал и гнал серого до околицы, где силы оставили хищника, он свалился в кювет и околел.
      Позже солнце согнало снег, проходящие машины забрызгали бок зверя грязью, запорошили пылью. Кому какое дело до околевшей серой собаки? Вот уж ворона прилетела, клюв навострила.
      А тут ехал Балдан к себе на стоянку. Увидел мертвую собаку, подумал: чья это? У Арсалана - черная, у Гончика - меньше ростом, у Цырена - голова более круглая. Уже проехал мимо, а все думал. Степной человек, он же не депутат народный, ему голова дана для долгой умственной работы.
      Не поленился Балдан, поворотил коня назад. Спрыгнул на землю, перевернул собаку на другой бок. Какая же это собака? Вы видели собаку с клыками толщиной с указку учителя Матханова? Волк это, самый что ни на есть материк! Зацепил Балдан хищника арканом, поволок в село.
      - Как жить, председатель? - спросил в конторе Балдан, сделав усталое и свирепое лицо.
      - В чем дело Очиров? - испугался тот.
      - Волки заели, е-караганэ. Нет ни прохода, ни проезда. Еле-еле отбился, хорошо, что конь добрый, помог затоптать...
      Высыпали конторские на улицу, дивятся на зверюгу, ахают от испуга за своих баранов. Шавки деревенские лай подняли, коровы мычать принялись, петухи боевой клич испустили. А Дарима Очирова, как жена и зоотехник по овцеводству, так прямо влюбленно-превлюбленными глазами смотрит на героя, думает: "Э-э, дура я дура, не знаю гнева мужа своего. Вон какого волка зашиб, а что будет, если на меня за грабли рассердится да хватит разок?.. Однако надо угодить мужу, снарядить ему в сумку пяток бутылочек, все помягчеет сердце у волчьего душегуба".
      Расщедрился и председатель колхоза, выписал премию Балдану за предугаданное спасение общественного поголовья от волчьего аппетита. Да потом еще из заготконторы заплатили за шкуру и уничтожение опасного хищника.
      Вот что значит умение думать неторопливо. Куда люди спешат, не зная, что за собака лежит у околицы их жизни?
      5. Балдан и писатели
      Забылась весенняя пурга. Река Онон согрелась и вольно раскинула свои плесы и протоки, новые и старые русла. Заиграли в знаемых местах таймень и ленок, щука и сом. Черемуха и боярка охолонули берега белоснежной кипенью цвета; сладко дохнули саранками и медом, пряной горечью чабреца горы и пригорки. По такой теплыни и благодати потянулись на Онон забайкальские писатели. Вначале Кузаков, за ним Вишняков, еще кое-кто.
      Кузаков с Вишняковым надули резиновую лодку, уложили под себя спальники, бросили к ногам рюкзаки, поплыли вниз и вниз. Кузаков сидит на веслах, выглядывает мели, перекаты, коряги. А Вишняков стихи сочиняет да своим охотничьим ножом хвастается.
      - Будь осторожнее, - наставляет Кузаков, - а то пырнешь в лодку, и конец, в гости к тайменям пойдем.
      - Не-е, - разглагольствует Вишняков, - я, паря, муху на лету ножом рассекал в детстве. Не боись, греби да греби.
      Не успел договорить, вылетел нож у него из руки, трух! - насквозь просадил днище. Пузыри пошли по лодке, потоп под зад нахлынул. Беда, паря, с такими путешественниками!
      - Каргана ты лирическая! - только и успел проворчать Кузаков, а это переводится на русский язык так: "эх, некогда отлупить тебя березовым веслом!"
      Еле-еле добрались наши водоплаватели до спасительного берега. Выползли на отмель, слышат голос:
      - Однако здравствуйте. Хорошо приплыли, браво причалили.
      Конечно же, это был Балдан Очиров. Как раз напротив его стоянки случилась непредвиденная остановка писателей.
      Возле домика, на летней печурке, у хозяина весело бурлил котел с горячим мясом, был заварен чай со свежими сливками. Тут и дрогнуло кремневое сердце Кузакова. Вытащил из рюкзака бутылку водки, купленную на последний талон в Чите.
      А скажите мне - какой настоящий табунщик-бурят потерпит, чтоб его угощали утопающие писатели? Пошел Балдан в закуток, принес сумку с подарком красавицы Даримы. Во, паря, браво было!
      Кузаков, естественно, после третьей рюмки давай клевать носом, сморило человека степное гостеприимство. пришлось уложить его на мягкую кошму пусть отдохнет сочинитель романов.
      А Вишнякова так просто не повалишь, ему не меньше четверти старинной надо. Сидит припивает по чайной чашке, расспрашивает да в блокнот чиркает. Везучий Балдан разоткровенничался, разошелся и про все, про все как на духу рассказал. Интересная беседа получилась. И вот ведь штука - мало ли в Забайкалье везучих людей, может, и похлеще Балдана есть, но не про всех же рассказы написаны. На всех просто писателей не хватает.
      И тут повезло Балдану!