С тех пор минуло полвека. Гостеприимные родичи скончались сравнительно недавно, пройдя сквозь лишения и унижения немецкой оккупации Парижа. Но и по сей день мне не забыть, как, вынув из кармана кошелек, великодушный хозяин предложил мне его, прибавив: "купи что надо: башмаки, шляпу" ... Этот жест я вспоминаю не только с признательностью, но и с удивлением, познав за истекшие десятилетия правильнее, как мне кажется, отрицательные стороны людской природы и психологии.
      {36} Оценив благородство дающего, я купил себе башмаки и шляпу. Но этого было недостаточно, чтобы появляться не только в своей среде, а и "в обществе", в котором мы вращались или хотели вращаться. О многом и многих туживший Осип Соломонович Минор уговорил меня воспользоваться займом из общественных сумм, который предназначался находившимся в трудном положении литераторам. Ссуда в 300 франков дала мне возможность приодеться и открыла двери в салоны и на собрания.
      Париж, когда мы туда приехали, ликовал, празднуя счастливое завершение кровопролитной войны. Официальные круги, следуя своей политике бойкота России, не "водились" с русскими - не приглашали их на свои банкеты, чествования, поминки, происходившие почти ежедневно. Но бывали и частные приемы, беседы и даже банкеты. Их устраивали представители вновь образуемых "государств", добивавшиеся международного признания или хотя бы более широкого осведомления общественности о самом факте их существования и жизнедеятельности. Так пышный и парадный прием устроили в залах Мажестик-отель корейцы. И сейчас не представляю себе, почему я им понадобился, зачем они пригласили и меня. Вероятнее всего, кто-нибудь из моих единомышленников или друзей упомянул обо мне, как государствоведе. И этого оказалось достаточным, чтобы я оказался в числе гостей. Обязанность прослушать нескончаемое число утомительно-однообразных речей была неизбежной расплатой за отличный обед и возможность на опыте увидеть и познать, как, отчасти, делалась, так называемая, политика во время Версальской конференции через сто с лишним лет после Венского конгресса.
      Без заработка я оставался свыше полугода. Случайно подвернулась лишь небольшая, но интересная, работа. Старый приятель и земляк моего друга В. В. Руднева, бывший депутат 2-й Государственной Думы эсер д-р Н. С. Долгополов поручил ему составлять систематические обзоры английской прессы, касавшиеся русских дел. Думаю, что по подсказке Руднева обратился ко мне незнакомый со мной раньше Долгополов с предложением собрать меморандумы и Записки, с которыми бесчисленные делегации и миссии различных национальностей и территорий обращались к Конференции мира. Надо было дать и общий обзор собранного материала.
      Предложение это я принял с большой охотой, обошел соответствующие "представительства" и собрал целую серию разных Записок и меморандумов с приложением иногда географических карт, исторических справок и статистических таблиц в защиту исковых претензий.
      Много лет спустя выяснилось, что коллекция эта предназначалась для правительства ген. Деникина, у которого д-р Долгополов одно время ведал здравоохранением. Собирая материал, я просил дать мне меморандумы, карты и прочее в двух экземплярах, - имея в виду вторые экземпляры сохранить для себя. Много позже мой комплект попал в Русский архив в Праге, а, с передачей последнего после второй мировой войны советской власти, - вероятно очутился в одном из советских книгохранилищ, сохраняя {37} историческую ценность объективного свидетельства о территориальных домогательствах чаще всего самозванных сторонников безудержного расчленения России.
      Только в конце 1919 года получил я постоянную работу-службу, которая обеспечивала мое существование. К сожалению, она длилась всего несколько месяцев. Как и многому в моей жизни - как, вероятно, и в жизни каждого - я обязан этим случаю или неожиданному стечению обстоятельств. В поисках заработка я встретился со старым знакомым по Москве, много меня старшим, редкое общение с которым происходило лишь летом на крокетной площадке. Но совместная игра, как совместное пребывание в казарме и тюрьме, если и не связывает людей, то сближает их.
      И службу мне нашел И. А. Найдич - состоятельный промышленник со связями в разных кругах общества в России и Франции. Старый сионист, он выделялся из своей среды склонностью к поэзии и литературе, общался с видными представителями русской и еврейской интеллигенции. Когда я спросил его, не знает ли он, где бы я мог найти сколько-нибудь подходящую для меня работу, он не стал меня ни о чем расспрашивать, хотя знал хорошо по Москве не столько меня, сколько моих родных. А несколько дней спустя, попросил зайти к нему, и мы отправились вместе в Комитет так называемых Еврейских Делегаций при Конференции мира.
      Делегации были от разных стран, принадлежали формально к группировкам с различными национальными устремлениями и говорили "от имени двенадцати миллионов евреев". Главенствующую роль играли сионисты и - по "соотношению сил" или влиянию - американские евреи.
      Из несионистов большим влиянием пользовались нью-йоркские судьи Юлиан Мак и Луи Маршал, с которыми позднее мог соперничать лишь красноречивый представитель реформистского американского еврейства раввин-сионист Стивен Уайз. Организационно же всё дело находилось в руках евреев - выходцев из России: первого президента будущего государства Израиль, д-ра Вейцмана; члена президиума Комитета, сменившего его позже на посту председателя сионистской организации, Наума Соколова, и генерального секретаря - Льва Моцкина. На этом последнем лежала вся подготовительная и техническая работа по проведению в жизнь принимаемых Комитетом решений, главным образом относительно международного признания и защиты прав меньшинств вообще, еврейских меньшинств в частности. Фактически Моцкин был главным рычагом и двигателем в жизнедеятельности Комитета. К нему-то Найдич меня привел и оставил с ним наедине.
      Я никогда раньше не видел Моцкина и знал его только по наслышке и имени, как неизменного и очень опытного председателя на сионистских конгрессах. Что ему было известно или сообщено обо мне, не знаю. Во всяком случае то, что я никогда не был сионистом, хотя всегда интересовался и принимал близко к сердцу судьбы русского еврейства и, тем самым, еврейства вообще. Моцкин сразу перешел к делу, спросив: хочу ли я, согласен ли работать в Комитета в качестве советника или эксперта по вопросам {38} публичного права в связи, преимущественно, с защитой прав еврейских меньшинств. Если хочу и согласен, он мог бы предложить мне за работу, которая будет занимать полдня, полторы тысячи франков.
      Я с полной готовностью тотчас же согласился. Это была интересная работа, как раз "по мне", и вознаграждение меня тоже полностью устраивало. Я быстро вошел в суть дела и проблемы и стал писать для изданий Комитета на русском и французском языках ("Еврейская хроника" и "Bulletin") то, что американцы называют "baсkground papers", - более углубленные статьи, стараясь "плюралистически" обосновать права меньшинств: юридически, исторически, морально-политически.
      Служба в Комитете была почти идиллией. И не потому только, что она представляла интерес и отнимала лишь половину дня, но и потому, что надо было общаться с Моцкиным, а он в качестве "начальства" был совершенно исключителен - выше всякой похвалы. Был чужд, по крайней мере извне нельзя было заметить в нем, честолюбия, карьеризма, даже бюрократизма, хотя работа его была сложная, в известном смысле пионерская и ответственная. Как бы то ни было, я сохранил самые хорошие воспоминания и лучшие чувства к этому порою до застенчивости тихому математику, способному, однако, и загораться национально-политической страстью, когда к тому вынуждали обстоятельства. Он был преисполнен уважения к еврейской интеллигенции и культуре, но это не мешало ему чтить и ценить и русскую. Не знаю, как долго пробыл бы я в Комитете, если бы не случай - опять случай - на этот раз неблагоприятный.
      Л. Е. Моцкин отлучился из Парижа по общественным делам, и его место занял временно некий Алейников. Тоже русский интеллигент, юрист, сионист, недурной человек и на свой лад рассудительный. Касса Комитета часто оказывалась в трудном положении. Это повторилось с отъездом Моцкина. И Алейников, которому это, возможно, было внове, решил навести порядок, урегулировать расходы в соответствии с состоянием кассы. Одной из первых жертв его организаторского рвения оказался я. Признав мою работу "роскошью", он "уволил" меня без всякого предупреждения из "поденного" расчета: за 13 "трудодней" 650 франков, которые мне и были вручены.
      Служба моя кончилась, но отношения с Моцкиным не оборвались. Он не раз обращался ко мне за литературным содействием. Так по его предложению я написал специальную работу, которая без имени автора вышла по-французски в 1933 году в серии "Cahiers du Comite des Delegation Juives" NoNo 9-10. Paris. Под названием "La Societe des Nations et l'Oppression des Juifs en Allemagne. Etude Juridique". Поручал он мне и теоретические доклады на съездах делегатов от еврейских меньшинств в разных странах Западной Европы. Моцкин финансировал и мою поездку в Бессарабию под румынской властью в 1926 году для обследования положения еврейского меньшинства. Это расследование я восполнил - от себя обследованием положения русского меньшинства в Бессарабии. Наконец, будучи избран председателем Всемирного Конгресса еврейских {39} меньшинств, возникшего после заключения всех международных договоров о меньшинствах, Моцкин ввел меня в состав этого Комитета, в котором я состоял до смерти Моцкина и замещения его Нахумом Гольдманом.
      От работы в Комитете я приобрел большую осведомленность в проблематике меньшинств, стал заниматься этим специально, и результатом явились статьи на русском и французском языках.
      По твердому настоянию президента Вильсона, тексту мирного договора с Германией был предпослан Ковенант, или Устав Лиги Наций. В таком виде 28 июня 1919 года Лига Наций из мира туманных и абстрактных идей перенесена была в мир реальных вещей, или положительного права, которое признали осуществимым, действительность же оказалась далекой от того.
      Начала Лиги Наций и в первую очередь ее основоположный принцип "коллективная безопасность" - взамен традиционной системы соревнования и равновесия международных сил, сыгравших немалую роль и в мировых столкновениях 1914-1918 и 1939- 1945 гг., - не могли не быть близки и дороги свободолюбивым демократам всех стран и народов. Это чувствовалось и сказывалось особенно сильно во время Конференции мира, в романтическую пору преувеличенной веры и надежды, возлагавшихся на Лигу Наций широким общественным мнением и авторитетными политическими и государственными деятелями во главе с президентом Соединенных Штатов Америки Вудро Вильсоном. Русские дипломаты имели к тому же и особые мотивы связывать с образованием Лиги Наций надежды на лучшее понимание Западом положения в России и, соответственно, на более бескорыстную и энергичную помощь ей и признание за Россией равных прав с другими государствами. Одни только большевики относились к Лиге резко отрицательно, изображая ее по собственному образу и подобию, как "группу хищных зверей" (Ленин, Сочинения, 4-е изд., т. 31, стр. 149).
      Сочувствие Лиге Наций и ее задачам сказывалось, в частности, в том, что почти во всех странах возникали неофициальные Общества защиты Лиги Наций, пропагандировавшие ее цели и деятельность и своим мнением и влиянием старавшиеся воздействовать на политику Лиги. Возникло такое общество и в русской эмиграции. В Париже в 1920 году удалось создать Российское Общество в защиту Лиги Наций благодаря согласованным усилиям разнопартийных групп и лиц, признавших Лигу Наций учреждением, стоящим вне политики, не преследующим определенных политических целей. Но так как организаторы Российского Общества политически принадлежали к различным партийным группировкам - эсерам, меньшевикам и кадетам, - и Лига Наций фактически была далеко не чужда политике, то недоброжелатели, наши и Лиги, усмотрели в Российском Обществе неоформленную "коалицию" партий, что, после печального опыта 1917-1918 гг., стало табу не только у крайних левых. Отсюда и неприязнь многих демократов к Обществу.
      Как бы то ни было, но был выработан Устав Общества, в котором цели последнего формулированы были в трех пунктах:
      {40}
      1. Организовать Общественное мнение в России и в других странах для защиты основных идей Лиги Наций;
      2. Подвергнуть подробному изучению политические, юридические, экономические и этнографические вопросы, которое может установить международные отношения на праве и справедливости;
      и 3. Сотрудничать с международными или национальными Обществами, преследующими те же или сходные цели.
      Всё же изредка Российское Общество выходило и за пределы этих пунктов. Так, оно приняло резолюцию по поводу договора, подписанного 28 октября 1920 года в Париже, между Румынией и, с другой стороны, Францией, Великобританией и Италией о признании румынского суверенитета над Бессарабией. В доказательствах неправомерности этого акта указывалось, что договор нарушает не только право России, но и право населения Бессарабии свободно располагать своей судьбой, как то было предоставлено населению Шлезвига, Восточной Пруссии, Эпена и Мельмеди, Верхней Силезии.
      4 февраля 1920 года состоялось общее собрание лиц, выразивших желание стать членами Российского Общества. Собравшиеся избрали трех председателей Н. Д. Авксентьева, М. М. Винавера и А. И. Коновалова - и трех генеральных секретарей - А. Н. Мандельштама, Я. Л. Рубинштейна и В. В. Руднева. Избран был и ЦК Общества в составе: Бланк, Брешковская, Вишняк, Зензинов, кн. Львов, проф. Нольде, Ив. Петрункевич, Чайковский. ЦК выпустил извещение - воззвание о задачах Общества. Оно ссылалось на Толстого, боровшегося за ликвидацию войн, и отмечало иронию судьбы: когда мечте лучших русских людей суждено было, наконец, получить реальное выражение и возникла Лига Наций для урегулирования международной жизни не мечом, а по разуму и совести, в этот час Россия бессильна возвысить свой голос для защиты своих прав и оставлена за порогом воздвигнутого храма.
      В своем нынешнем состоянии Лига все же имеет много недостатков и нуждается в беспрестанной поддержке общественного мнения цивилизованных народов. К этому направлены усилия возникающих в каждой стране Обществ в защиту Лиги, продолжало воззвание. Затем следовали подписи русских политических, общественных и литературных деятелей, боровшихся за утверждение принципов свободы и справедливости. К этому присоединены были десять пунктов, которые Общество обещало отстаивать с особой энергией. Эти положения и через пятьдесят лет остаются в сфере чаемого и желаемого, сохраняя прежнее значение.
      С утратой службы и заработка в Комитете еврейских делегаций опять встал передо мной вопрос о хлебе насущном. Положение осложнялось тем, что расходная сторона бюджета значительно увеличилась. Не желая сверх меры злоупотреблять гостеприимством родичей, я поспешил, как только получил заработок в Комитете, снять комнату, за которую надо было ежемесячно платить. Хуже было, что жене предстояла серьезная операция. И хотя оперировал ее бессребреник, врач Дюбуше, женатый на русской и {41} сочувствовавший русским эмигрантам, радикалам, операция чувствительно отразилась на расходной стороне моего бюджета. Пришлось снова обращаться к займу, который быстро вырос до двух с половиной тысяч франков. Я не представлял себе, как и когда освобожусь от этого долга. Положение было безвыходное и казалось безнадежным.
      Выручил опять случай, совершенно непредвиденный. В воскресный день весною 1920 года пришла вдруг телеграмма из Америки, в которой у меня не было знакомых и с которой я никак не был связан. Заведующий информационным бюро при русском посольстве Арк. Иос. Зак уведомлял о высылке ста пятидесяти долларов гонорара за три статьи, которые просил меня прислать в редактируемую им "Struggling Russia" (Борющаяся Россия), выходившую сначала еженедельно, а к концу своего существования два раза в месяц и реже. Позднее выяснилось, что "заказ" был мне дан в результате интервенции из Парижа моего друга Зензинова, осведомленного о моем трудном положении и лично знавшего Зака.
      Статьи я, конечно, изготовил, и полтораста долларов (тогда около двух с половиной тысяч франков) пошли немедленно на покрытие тяготевшего надо мной долга. Две свои статьи я увидел напечатанными, третьей же не пришлось увидеть свет, - вторая появилась уже в последнем номере журнала. Погашение долга дало большое удовлетворение. Но вопрос о дальнейшем существовании этим не решался. Он оставался открытым, и я был доволен, когда руководители Российского Общества в защиту Лиги Наций предложили мне за скромное вознаграждение взять на себя организационно-технические функции фактического секретаря. Я был доволен и скромным заработком и за мало привлекавшую меня работу, как вынужден был быть довольным мой единомышленник и друг Руднев, которому незадолго до того предложили стать секретарем созданной Винавером "Еврейской Трибуны". (о Винавере см. также ldn-knigi.narod.ru
      Н. П. Карабчевский "Что глаза мои видели" -Том II)
      Уроженец Воронежской губернии, верующий православный, врач и городской голова Москвы Руднев никак и никогда не был связан с еврейскими интересами и жизнью. Но такова была ирония послебольшевистского эмигрантского быта, что, отклонив заработок на службе общественного учреждения, с которым был связан, но которому не хотел быть материально обязанным, Руднев с удовлетворением занял должность секретаря "Еврейской Трибуны" и оставался на этой службе много лет - до самого закрытия издания.
      Секретарская работа не мешала - мне и Рудневу - заниматься литературной работой. Но в первое время печататься было негде или почти негде. Эмигрантская пресса только начинала возникать и пускать корни. И моя "продукция" была объективно ограничена. Начало было положено в выходившем нерегулярно в Лозанне среднего формата издании в 6-8 страниц под названием "Родина". Оно возникло и существовало благодаря инициативе Николая Алексеевича Ульянова, профессора геологии Лозаннского университета, эсера, члена Московской городской управы в 1917 году, с которым мы вместе чудесным образом выбрались из Севастополя, как о том рассказано в предыдущей книге моих воспоминаний.
      {42} За девять месяцев вышло двенадцать номеров "Родины", прекратившейся 23 октября 1920 года за отсутствием средств. Я оказался наиболее усердным и постоянным ее сотрудником. Статьи мои шли часто как передовые, хотя и за подписью. Думаю, что сейчас это издание трудно найти. По сохранившимся у меня выпускам заключаю, что в этой первой по времени публикации моих политических взглядов в эмиграции я защищал те же, по существу, начала, что и за последующие десятилетия. Понимаю, что с широко распространенной точки зрения это далеко не добродетель, а, наоборот, лишнее доказательство отсталости, устарелости, неподвижности и, потому, будто бы и неправильности взглядов.
      Примерно тогда же, с февраля 1920 года, стал я сотрудничать и в "Еврейской Трибуне". Своим возникновением этот еженедельник обязан был социально-психологическому фактору - отталкиванию евреев от отождествления их с большевизмом, как проявлением специфически еврейского духа и характера. Несмотря на особые причины, вызвавшие к жизни "Еврейскую Трибуну", и на цели, которые она первоначально себе ставила, издание это постепенно расширило сферу своих интересов и тем. Соответственно расширялся и увеличивался состав привлекаемых к сотрудничеству. Трудно назвать более или менее известного политического или общественного деятеля из прогрессивного лагеря, еврея и нееврея в эмиграции, чьё имя не фигурировало бы на страницах "Еврейской Трибуны". Достаточно упомянуть имена Ростовцева, Петрункевича, Карабчевского, Родичева, Авксентьева, Милюкова, Бердяева, Алданова, Чарыкова, Нессельроде. Еженедельник начал выходить по-русски, потом и по-французски и по-английски, но позже французское и английское издания отпали.
      Я поместил в "Еврейской Трибуне" ряд статей на разные темы, - по преимуществу о меньшинствах в связи с Лигой Наций и Российским Обществом в защиту Лиги. Статьи обыкновенно были публицистического характера, на текущие темы. Но бывали и общего, теоретического или проблематического.
      В качестве секретаря Российского Общества в защиту Лиги Наций я занимался теми же вопросами. Общество устраивало публичные доклады, со свободным доступом для всех, с целью пропаганды своих идей и задач. Докладчиками выступали специалисты международного права Нольде и Мандельштам, экономист проф. Загорский. Читал и я пространный доклад об "Охране прав меньшинств в международных договорах XIX и XX вв." Доклад подвергся оживленному обсуждению, потребовавшему два собрания. Все двенадцать тезисов доклада были воспроизведены с небольшими сокращениями в "Еврейской Трибуне". А самый доклад, в развитом и дополненном виде, был неожиданно выпущен отдельной книжкой на французском языке в 1920 году в изд. Я. Поволоцкого.
      Вопрос о меньшинствах постепенно сделался едва ли не главным предметом занятий Российского Общества. И не потому только, что ряд активных членов его - Мандельштам, Нольде, Винавер, - специально интересовались этой проблемой. Но и потому, что к этому обязывало Общество, созданное русскими эмигрантами в {43} Париже, положение, в котором очутились их соотечественники в разных государствах в результате войны и революции. При перекройке карты Европы на Версальской и других конференциях, закончивших первую мировую войну, русское население оказалось на положении национального, религиозного и культурного меньшинства в государствах, увеличившихся по размерам и вновь созданных. Вопрос о положении меньшинств и их обеспечении предоставленными по договорам правами не сходил с повестки дня на всех международных конгрессах Общества в защиту Лиги Наций, устраиваемых ежегодно, по возможности, в разных столицах Европы.
      На эти съезды Российское Общество почти всегда делегировало своих представителей - сначала двух-трех, а потом, в силу недостатка средств, одного. Чаще других на съезды делегировали Авксентьева, Мандельштама и меня, причем каждый из нас страдал тем или другим дефектом. Авксентьев мог отлично говорить на общие темы или защищать принципиально ту или иную точку зрения, что на этих съездах считалось излишним. Юридически же или экономически Авксентьев и не пытался аргументировать.
      Другое дело Мандельштам. Как бывший драгоман российского посольства в Константинополе, он был хорошо известен многим дипломатам и юристам, он был также известен как автор специальных работ по международному праву, свободно владел несколькими иностранными языками, и слушали его внимательно. При всех этих данных выступления Мандельштама не производили впечатления, которого можно было ожидать, может быть только потому, что он был недостаточно активен, почти робок, точно страдал от "комплекса неполноценности". Он выступал редко и быстро умолкал. Наконец, у меня был природный недостаток, причинявший мне осложнения и даже прямой вред во Франции и Америке, - неспособность свободно владеть иностранной речью. Зная свой изъян, я решался поднимать голос на съездах или в комиссиях лишь в самых крайних случаях, - когда не было другого выхода. Когда это случалось, я бывал очень немногословен.
      Но положение русских меньшинств в пограничных с Россией странах Центральной Европы, связанных договорами об охране меньшинств, определялось не столько выступлениями членов Российского Общества на международном съезде обществ, сколько общим режимом, установленным в отдельных странах для меньшинств. Нарушение режима вызывало реакцию и со стороны других национальных Обществ в защиту Лиги, имевших своих представителей на съездах и стремившихся всячески оберечь права и интересы своих соплеменников или близких по религии, языку, культуре, которые оказались на положении меньшинств во вновь возникших государствах и на отошедших к соседу территориях.
      Наше Общество в защиту Лиги отстаивало интересы не только русских меньшинств, но и других - еврейских, армянских, немецких. Но особенность и слабость положения русских меньшинств заключалась в том, что у них не было влиятельных покровителей и заступников, их права не оберегало ни родственное им по духу государство, ни даже соответствующее Общество в другом {44} государстве. Права румынского меньшинства в Венгрии могло защищать Общество, существовавшее для защиты Лиги Наций в Румынии, как на защиту сербов, хорватов, словенцев в Греции или болгарской Македонии выступало Общество в защиту Лиги, существовавшее в государстве сербов-хорватов-словенцев. Русским же меньшинствам приходилось довольствоваться Обществом, возникшим и действовавшим в тяжелых условиях эмигрантского быта. Положение русских меньшинств было сходно во многом с положением еврейских: "евреями Европы" называл Леонид Андреев русских беженцев, это характеризовало в известном смысле и русские меньшинства.
      На международных съездах Обществ шла постоянная борьба между двумя блоками - представителями Обществ в странах победившего в войне лагеря, в которых по преимуществу и оказались иноплеменные, разноязычные и иноисповедные меньшинства, и представителями Обществ тех стран, которые территориально были урезаны и утратили часть своего населения. Противниками признанных за меньшинствами прав, как правило, выступали делегаты Обществ чехословацкого, сербо-хорвато-словенского и румынского. Обычно то были знающие юристы и дипломаты, привычные к публичному обсуждению международных вопросов. Они выступали дружно и импонировали авторитетом и красноречием. Лидером ограничительного толкования международного статута меньшинств обыкновенно бывал представитель польского Общества проф. Оскар Халецкий, во вторую мировую войну эмигрировавший, как и мы, в Соединенные Штаты, где в течение многих лет занимал кафедру истории в католическом университете Фордэм в Нью-Йорке.
      Наши противники исходили из того, что принятые их государствами в международно-договорном порядке обязательства по отношению к меньшинствам на их территориях - несправедливы, представляя собой двоякого рода привилегию: привилегию для всех великих и иных государств, не связанных обязательствами по отношению к своим меньшинствам, и особую привилегию для меньшинств, наделенных таким образом специальной охраной своих религиозных, языковых и культурных прав и, тем самым, как бы выделенных из общего положения, в котором находятся прочие граждане страны. Эта "привилегия" несправедлива, но она будто бы и не нужна в конституционном государстве, покоющемся на равноправии всех граждан, утверждали противники прав меньшинств и тем самым наши противники на международных съездах.
      Решения Обществ в защиту Лиги могли иметь лишь отдаленный моральный результат - оказать влияние на общественное мнение и, в конечном счете, косвенно, может быть, и на самую Лигу. Двадцатилетняя жизнедеятельность Лиги неопровержимо свидетельствовала о том, что Лига оказалась бессильной действовать, осуществлять собственные свои решения, а часто даже принимать то или иное решение. Тем менее обязательны были для нее чужие мнения и решения, не исключая и резолюций, принятых на международных съездах Обществ в защиту Лиги. Но в двадцатых годах это не было так ясно, отсюда и тот живой интерес, порою даже {45} страстность, и активность Российского общества, которые задним числом представляются, конечно, неоправданными и никчемными.
      Мы не подозревали, что на съезде Обществ, как и в самой Лиге, голоса вотирующих не только подсчитывались, но и взвешивались. В Лиге Наций голоса четырех великих держав имели больший вес, чем другие голоса. А на съездах Обществ голос и предложение председательствующего или докладчика перевешивал голос рядового участника съезда. И склонить на свою сторону председателя комиссии о меньшинствах на съезде, англичанина Дикенсона, практически было важнее, нежели пытаться воздействовать на членов комиссии или съезда. Надо отметить также, что нам приходилось сталкиваться не только с бесчувственным отношением к обездоленным и ограниченным в правах меньшинствам, но и с непониманием существа меньшинственной проблемы, с отталкиванием от идейного новшества. Иллюстрацией может служить редакция резолюции, принятой на пятом съезде в Женеве в июне 1922 года по инициативе Российского и Швейцарского Обществ. Докладчиком комиссии был известный французский социолог проф. Бугле, преемник знаменитого Дюркгейма. И он сумел наложить на резолюцию свою типично французскую, унаследованную от конца XVIII века печать: права меньшинств, коллектива, как и самое Лигу Наций, учреждение XX века, он свел к индивидуальным правам человека и гражданина.
      Я стараюсь не преувеличивать достижений не только противников, но и единомышленников, товарищей и друзей. Надеюсь, поэтому, что не прозвучит запоздалой саморекламой указание, что при второстепенной роли, которую в силу разных обстоятельств играло Российское Общество в защиту Лиги Наций, ему всё же иногда удавалось добиться включения в резолюцию съезда нужного и желательного, по нашему убеждению. Так, по предложению нашего Общества и швейцарского, съезд принял требование о всеобщем признании международной охраны меньшинств, большими и малыми государствами, не только побежденными, вновь созданными и увеличившимися в объеме, а и победившими. Российскому Обществу принадлежит также инициатива принятого съездом предложения о расширении права обращать внимание на случаи нарушения договоров о меньшинствах, путем предоставления этого права не только восьми членам Совета Лиги, а всем ее членам.
      Третье предложение нашего Общества - наиболее важное, на мой взгляд, которое я безуспешно пытался провести, заключалось в предоставлении меньшинствам права самостоятельного обращения к внутригосударственным органам власти, а также к органам Лиги Наций: Суду, Совету, Общему собранию. Мои доводы в пользу признания меньшинств дееспособными юридическими лицами публичного права не произвели впечатления.
      Коренное расхождение во взглядах на международную охрану меньшинств среди различных Обществ, одинаково преследовавших защиту Лиги Наций, привело вскоре к внутреннему расколу. Послевоенная карта Европы сложилась так, что былые противники государственного унитаризма и угнетения национальностей, бывших {46} в меньшинстве, оказались на влиятельных международных позициях, а у себя дома крайними ревнителями и охранителями государственного верховодства, энтузиастами лояльности в первую очередь. И обратно. Фанатиков сверх-этатизма в прошлом история переместила на положение апологетов тех самых автономных прав национальных, религиозных, языковых и иных меньшинств, в ущерблении коих проявлялась значительная доля их прежней политической активности.