Только Бога ради не отказывайтесь. К вам перейдет канцелярия нашего Особого совещания по закону о выборах в Учредительное Собрание. Я подобрал лучших людей из канцелярий Государственного Совета и Думы. Это первоклассный персонал. Его необходимо сохранить до Учредительного Собрания. Вы это сделаете. Если же секретарем окажется кто-нибудь другой, всякое может случиться...
      Вопрос был решен. Я согласился на избрание в секретари и, тем самым, по должности - в президиум. Точно для доказательства основательности опасений Авинова, как только фракция утвердила мою кандидатуру в секретари, ко мне обратился один из присутствовавших:
      - Товарищ Вишняк, имейте в виду в канцелярии имеется барон Шеппинг. Он контрреволюционер и его необходимо немедленно уволить. Поручите мне...
      Я прервал его со всем пылом молодого администратора, ощутившего власть:
      - Никого я не уволю, пока он профессионально не провинится или окажется непригодным...
      "Подчиненные" мне чины канцелярии - их было несколько десятков - делали свое дело превосходно. За время нашей совместной работы не возникло ни одного недоразумения.
      И свою преданность профессиональному долгу многие из них, во главе с заведующим канцелярией Иваном Ивановичем Батиным, доказали на деле. Не без риска для себя они, по моей просьбе, явились в заседание Учредительного Собрания. И если существует стенографический отчет о нем, хотя и в несовершенном виде, история обязана этим неизвестным мне по имени чинам канцелярии, которых я унаследовал чрез Авинова от Государственного Совета и Думы и которые передали мне свою запись в расшифрованном виде.
      Большевики не повторили ошибки, которую они допустили, по мнению Ленина, участвуя в Демократическом совещании. То, что Ленин рекомендовал сделать в отношении к последнему, они проделали с Предпарламентом. На первом же заседании Троцкий от имени большевиков огласил свою декларацию о том, что "с этим правительством народной измены и с этим Советом контрреволюционного попустительства мы не имеем ничего общего", и удалился со всей своей компанией.
      Предпарламент организовался как настоящий парламент, и технически работа была налажена превосходно. Рядом с президиумом появился совет старейшин - из представителей от всех входивших в Предпарламент фракций, групп и организаций. Рядом с общим собранием возникли комиссии, множество комиссий: по наказу, обороне, внешней политике, по "укреплению республиканского строя и борьбе с анархией" - об "анархии" говорилось, чтобы не говорить о большевизме, - целых четыре экономических комиссии. Голосование часто производилось по древнеримскому образцу: pedibus in sententiam ire - голосование путем выхода в двери.
      Всё это было не так плохо, если бы соответствовало объективным условиям: тому, что творилось за стенами Мариинского дворца. Вопреки первоначальному своему назначению Совет Республики из органа совещательного незаметно превратился в орган контролирующий и как бы направляющий правительственные действия. Это превращение постепенно укрепилось в сознании членов Предпарламента и, что было несравненно пагубнее, в сознании членов правительства. Это ускорило финал Предпарламента, Временного Правительства и Февраля.
      На трибуне продефилировали почти все министры: Керенский, новый военный министр Верховский, новый министр внутренних дел Никитин, Прокопович. Каждый осведомлял по своему ведомству "высокое собрание" о том, что творится на фронте и в тылу. Министр продовольствия С. Н. Прокопович захватил с собой даже карту России, чтобы оживить свою лекцию. За выступлениями министров следовала критика слева, справа, из центра. Опять не было недостатка в бичующих и предостерегающих голосах. И опять собрание разбилось на два блока с подразделениями в каждом из них.
      Церетели в Предпарламенте не было, он уехал на Кавказ, и руководство "революционной демократией" перешло к Дану, политически расходившемуся с Мартовым, но лично связанному с ним очень тесно. В общих собраниях Федор Ильич Дан выступал редко, но влияние его сказывалось во фракции, и не только у меньшевиков. У эс-эров не было признанного лидера, и большинство фракции плелось в кильватере за меньшевиками. В половине октября обозначился и формальный откол так называемых левых эс-эров. Фракция постановила, что несогласные с решением большинства имеют право в предпарламенте воздержаться от голосования, но не имеют права голосовать против принятого решения. Левые с этим не согласились и заявили, что в ближайшем же заседании предпарламента внесут свою резолюцию. Так они и сделали.
      Все споры сводились к трем основным вопросам: оборона страны, внешняя политика и то, что именовалось, "борьбой с погромами и анархией". Оборона была тесно связана с упадком дисциплины в армии, и активная внешняя политика зависела от боеспособности армии. И тут меньшевик-интернационалист Мартов, настаивая на предании суду ген. Корнилова, одновременно требовал освобождения совершивших нарушение военной дисциплины по идейным мотивам. Как будто ген. Корнилов нарушил дисциплину не по "идейным мотивам".
      Дан доказывал, что война была вызвана не потребностями капиталистического развития страны, а чтобы отвлечь внимание народа от вопросов внутренней политики. И сейчас армию разлагает неудовлетворенное революцией стремление к миру. Мир, мир, мир звучало в речах левых меньшевиков и левых эс-эров. А когда против них выступил Потресов с защитой необходимости обороны, его аргументация сводилась к политическому самоотречению. Если немедленный мир всё же неизбежен и бороться против этого нельзя, пусть власть берут большевики и пусть расплачиваются за это пред лицом истории, - таков был политический рецепт благороднейшего и умного Александра Николаевича.
      В итоге сумбурных прений внесено было целых пять резолюций или, как они на парламентский лад назывались, - переходов к очередным делам: от меньшевиков, меньшевиков-интернационалистов, эс-зров, левых эс-эров и от всех других групп - к. д., кооператоров, группы "Единство", н.-с., казаков, торгово-промышленной группы. Общим для всех этих резолюций было то, что ни одна из них не получила одобрения большинства - каждая имела против себя большинство. После такого афронта решено было ставить на обсуждение только те вопросы, по которым может сложиться мнение большинства. Это делу не помогло.
      С обсуждением внешней политики пошел тот же разнобой - но тут уже не только среди членов предпарламента, а и среди членов правительства. Левые настаивали на том, что надо взять инициативу в свои руки и предложить союзникам заключить немедленно мир. С другой стороны, Струве заявил: "Я ненавижу анархию, но ценою мира, недостойного России, не желаю покупать избавления от нее". Это было уже не так далеко от рецепта Потресова. И Струве не нашел ничего более своевременного, как воскресить старый спор против формулы "без аннексий и контрибуций".
      Я впервые присутствовал при политическом выступлении Петра Бернгардовича. Это было довольно тягостное зрелище. Говорил он очень плохо, спотыкаясь и заикаясь и не всегда ясно, - совсем не так, как писал. Когда я поделился своим разочарованием с одним из почитателей Струве, тот меня утешил:
      - Знаете, в писании говорится, когда Моисею надо было передать фараону волю Бога, он брал с собой своего брата Аарона, краснобая, но не слишком мудрого... Струве не говорун именно потому, что он мыслитель. Он больше озабочен тем, чтобы мысли были стройны, а не тем, чтобы слова бежали быстро...
      И в самом правительстве не всё обстояло благополучно по этому пункту. Новый военный министр ген. Верховский защищал необходимость скорейшего выхода из войны, а министр иностранных дел, сменивший Милюкова, Терещенко, вдруг вернулся на апрельские позиции Милюкова. После сенсационного заявления Верховского, сделанного в комиссионном заседании, и резкого отпора ему со стороны Терещенко, ко мне подошел сменивший Набокова управляющий делами правительства, Гальперн, Александр Яковлевич, и стал зондировать почву, как отнеслись бы эс-эры к замене Терещенко Нольде?
      - Внешняя политика требует гибкости, а Терещенко ее не обнаруживает.
      Я не был подготовлен ни к вопросу, ни к ответу и ограничился указанием, что кандидатура Нольде не вызовет энтузиазма у эс-эров, по моему мнению; сам я "большой политики" не делаю, но, если нужно, могу навести справку. Дальнейшего продолжения разговор не имел.
      Как ни жгучи были вопросы об обороне и внешней политике, непосредственная угроза в эти дни нависла с другой стороны. Уже 10-го октября большевики вызывающе-открыто создали свой Военно-революционный комитет для овладения властью. Тогда же было избрано первое большевистское Политбюро - из семи человек в составе Ленина, Сталина и пяти других, признанных позднее самими большевиками "врагами народа". Большевики были уже не у ворот, а в воротах, а глава правительства оптимистически заверял членов Предпарламента 13-го октября, что "никаких оснований для паники не должно быть: всякая попытка, если бы она была, противопоставить воле большинства и Временного Правительства насилие меньшинства встретит достаточное противодействие". Можно было предполагать, что эти слова свидетельствуют о хладнокровной решимости осуществить разработанный план. Увы, это было не так.
      К решительным мерам правительство приступило лишь 23-го октября, когда было уже слишком поздно. Однако, и в это время в правительстве не было согласия. Предложение об аресте членов Военно-революционного комитета встретило возражения со стороны министра юстиции Малянтовича, Павла Николаевича, которого поддержали двое его коллег. Компромисс был найден в том, чтобы обратиться за поддержкой к Совету Республики. Такое обращение перекладывало ответственность на плечи Предпарламента, к тому вовсе не призванного. Если нужно было лишнее фатальное решение, оно было налицо.
      Министр внутренних дел Никитин и глава правительства Керенский явились днем 24-го октября в Мариинский дворец и произнесли драматические речи. Никитин потребовал от Предпарламента, чтобы он санкционировал применение вооруженной силы и репрессий для борьбы с "анархией". Его поддержал Керенский, заявивший, что восстание уже происходит и предъявил требование, чтобы "сегодня же в этом дневном заседании Временное Правительство получило ответ (?), может ли оно исполнить свой долг (!) с уверенностью в вашей поддержке".
      Четыре часа фракции совещались. А когда заседание возобновилось, левые эс-эры заявили, что правительству не доверяют. Дан сообщил, что он и его единомышленники одновременно и против поднятого большевиками восстания, и против насильственного его подавления правительством. Большинство Предпарламента 113 голосами эс-эров и меньшевиков - приняло резолюцию о том, что "вооруженное выступление, имеющее целью захват власти, грозит вызвать гражданскую войну" и потому "необходимо немедленное принятие мер" для ликвидации "проявления анархии и разрухи". Вместе с тем в резолюции говорилось, что, помимо объективных условий войны и разрухи, благоприятную почву для агитации создало "промедление проведения неотложных мер, и, потому, прежде всего (!) необходим немедленный декрет о передаче земель в ведение земельных комитетов и решительное выступление по внешней политике с предложением союзникам провозгласить условия мира и начать мирные переговоры".
      Всё это - за две с половиной недели до выборов в Учредительное Собрание и главное, когда большевики заканчивали последние приготовления к захвату власти.
      Против резолюции голосовали 102 лица; воздержались 26, - в их числе был и я.
      Принятую "формулу перехода" Дан с Гоцем повезли к Керенскому. Он расценил ее как выражение недоверия правительству и заявил, что оно выходит в отставку. При помощи экстренно вызванного Авксентьева удалось убедить Керенского, что резолюция неудачно формулирована, но недоверия в ней нет. Отставки правительства удалось избежать. Был уже первый час ночи на 25-ое октября. Гоцу с Даном предстояло еще экстренное собрание Центрального Исполнительного Комитета рабочих и солдатских депутатов совместно с Исполнительным Комитетом Всероссийского Совета крестьянских депутатов и приехавшими на предстоящий Съезд Советов делегатами.
      На этом заседании Дан от имени "революционной демократии" подтвердил, что "ЦИК, верный своей политике,... будет стоять посредине между двух враждующих станов, и только через труп ЦИК-а штыки двух враждующих сторон скрестятся между собой". Его прервали: "Да, это уже давно мертвый труп"...
      Не прошло после этого и двенадцати часов, как вооруженные солдаты и матросы оцепили Мариинский дворец и выставили караулы у входов и выходов. По соседству появился броневик. Командовавший отрядом прапорщик потребовал, чтобы собравшиеся немедленно покинули помещение, не то пустят в ход оружие. Совет старейшин принял наспех резолюцию - последнюю - с выражением "решительного протеста против насилия безответственных элементов, под угрозой штыков препятствующих работе и деятельности Временного Совета Республики".
      Стали направляться к выходу. Я стал у дверей, чтобы убедиться, что никого не задержат, Милюков, пунцовый от волнения, но внешне спокойный, благополучно миновал караул. В полной генеральской форме проследовал и ген. Алексеев. Остановили почему-то Авинова.
      - В чем дело?
      - Так что приказано задерживать всех министров.
      - Но H. H. Авинов бывший товарищ министра.
      Отпустили и его. Прошли все. Закрылись и за мной двери Мариинского дворца, в котором я провел ровно пять месяцев, день в день.
      Февраль приказал долго жить.
      VII. ОКТЯБРЬ
      Между 25 октября и 5 января. - Бессилие демократии и неустойчивость большевистской власти. - Гражданская война или только угроза? - Разнобой в рядах большевиков и в лагере демократии. - Двуличие Ленина в отношении к Учредительному Собранию. - Арест Всероссийской Комиссии по выборам. Пребывание в Смольном. - Урицкий и Красиков. - Избрание членом Учредительного Собрания. - Как мы готовились к Учредительному Собранию: фракция, бюро, "Комиссия первого дня", государственно-правовая. - Тезисы Ленина об Учредительном Собрании. - Эс-эры "парламентарии" и "авантюристы". - Без вины виноватые.
      1
      Февраль потерпел поражение по многим основаниям. Обобщая, их можно свести к упадку воли и бессилию демократии. Сохранился документ, точно и неопровержимо устанавливающий пределы этого бессилия. Это лента разговора по прямому проводу между Ставкой Верховного Главнокомандующего и военным министерством в час ночи на 26-ое октября.
      Мой близкий друг подпоручик Шер, в должности начальника Политического управления министерства, докладывал: "Сутки тому назад штаб округа должен был констатировать, что он опирается лишь на женский батальон, две три роты юнкеров, роту ударников и группу офицеров, пришедших из госпиталей. Броневые машины заявили, что не желают активно бороться за Временное Правительство и к утру ушли. Три казачьих полка, находящихся в Петрограде, в течение всей ночи вели переговоры относительно своего прихода к Зимнему Дворцу и к утру прислали 2-3 сотни, рассеявшиеся к сегодняшнему вечеру...
      В общем, в начале восставшие не проявили большой решимости... Большевики растерянно ищут поддержки в других слоях, говоря о совместной работе. Ленин, выступая сегодня в Петроградском совете, заявил, что немедленного мира ждать невозможно и решительная политика мира не означает немедленного прекращения войны. Как сложится власть, сказать трудно" ("Архив Русской Революции", 1922. Т. VII, стр. 304).
      Победа Октября выразились в аресте и в заключении в Петропавловскую крепость большинства министров Временного Правительства; в овладении правительственным аппаратом: захвате телефона, телеграфа и других государственных служб и помещений; в умерщвлении Главковерха Духонина и назначении на его должность прапорщика Крыленко - бывшего "товарища Абрама" и будущего комиссара юстиции; в возглавлении большевиками нового правительства и конкурировавших с Временным Правительством Советов; в объявлении врагами народа и в переходе на нелегальное положение ряда виднейших деятелей Февраля.
      Несмотря на бесспорные успехи, победители в первое время чувствовали себя неуверенно, не ощущали себя господами положения. Образованное 26-ого октября 2-ым Съездом Советов "для управления страной Временное (!) Рабочее и Крестьянское Правительство, которое будет именоваться Советом Народных Комиссаров", было создано на короткий срок - "впредь до созыва Учредительного Собрания". К тому же Ленин первоначально пытался вообще уклониться от ответственности и прятался за чужую спину.
      "Это не политика большевиков, вообще не политика "партийная", - говорил он полковым представителям петроградского гарнизона 29-го октября, - а политика рабочих, солдат и крестьян, т. е. большинства народа". С предельным цинизмом утверждал он и десятью днями позже на заседании представителей профсоюзов: "Неправда, что мы не хотим соглашения для избежания (!) гражданской войны. С такими силами, как Каледин, Родзянко, Рябушинский, мы готовы заключить соглашение, так как они опираются на реальную силу и имеют значительный общественный вес. Но "соглашательские" партии добиваются соглашения, не имея за собой силы. И не политики, а политиканы - Черновы, Даны, Либеры - полагают, что соглашение с ними даст стране гражданский мир и удовлетворит Каледина и другие контрреволюционные элементы" (И. Н. Любимов, Революция 1917 года, "Хроника событий", том VI. Москва. 1930. Стр. 108).
      И до захвата власти большевистскую среду раздирали разногласия: не все соглашались на немедленный захват. Когда же его всё-таки произвели под прямым давлением Ленина, началось немедленно бегство от переворота. Каменев, Зиновьев, Рыков, Ногин, Милютин, Теодорович, Рязанов, Ларин заявили о выходе из ЦК и Совнаркома, а некоторые из обоих учреждений, так как находили политику ЦК "гибельной, проводимой вопреки воле громадной части пролетариата и солдат, жаждущих скорейшего прекращения кровопролития между отдельными частями демократии". (Там же, стр. 72).
      Таково было настроение победителей. Не всё считалось безвозвратно потерянным и в лагере побежденных. Как общее правило можно установить: чем левее была антибольшевистская группа или организация, тем менее безнадежным представлялось ей будущее. По их толкованию, Октябрь был эпизодом, случайным и непрочным, "авантюрой", "безумной авантюрой". Немного потребуется времени, и, столкнувшись с действительностью, зарвавшиеся политические игроки сами убедятся в неосуществимости своих утопических мечтаний и вынуждены будут капитулировать. Оптимистический передовик "Дела народа" писал 3-го ноября: "ПСР не должна быть партией гражданской войны с правительством большевиков, так как она не борется с теми рабочими и солдатами, которые временно идут за большевиками. Она должна победить большевизм, вскрывая перед демократией всю внутреннюю ложь его".
      Это было бы правильно, если бы и большевики с своей стороны "не боролись" с теми рабочими и солдатами, которые не шли за большевиками. Между тем дело обстояло иначе: Октябрь одержал победу именно потому, что ни в какой мере не считался с мнением тех, кто за большевиками не хотел идти. Большевики подняли гражданскую войну, но поставили ее на счет своим противникам. В антибольшевистском лагере усилия большинства меньшевиков и эс-эров сосредоточились не столько на оказании активного сопротивления зачинщикам войны, сколько на ее ликвидации. Большевистская затея казалась столь антиисторичной и объективно обреченной на провал не сегодня, так завтра, что, задумываясь о завтрашнем, мысль парализовала волю сегодняшнего дня. Создавалась в психике некая "линия Мажино", предоставлявшая событиям идти своим чередом в предрешенном историей направлении.
      В целях скорейшей и безболезненной ликвидации большевистской авантюры выдвинут был план образовать однородное социалистическое правительство без большевиков. Пресловутому ВИКЖЕЛ-е (Всероссийскому Исполнительному Комитету железнодорожников) удалось в течение первых, наиболее критических для большевистской власти дней, ввести многих в заблуждение планом предотвращения гражданской войны путем образования правительства "от большевиков до народных социалистов". Совещание при ВИКЖЕЛ-е с участием большевиков спроектировало даже "Временный Народный Совет" из 420 членов, обсудило и личный состав нового правительства "на расширенной базе". Но дальше дело, конечно, не пошло. Когда минула острая надобность в затяжке, Ленин не постеснялся признать, что переговоры должны были служить "прикрытием военных действий". (Там же, стр. 47).
      Более решительно были настроены Комитет спасения родины и революции и Совещание представителей городских самоуправлений, созванное по почину Петроградской городской думы. Оба учреждения исходили из факта гражданской войны, поднятой большевиками, которой может положить конец лишь низвержение власти узурпаторов. Но взаимным информированием, заслушиванием докладов, прениями по ним и даже бичующими захват власти резолюциями низвергнуть узурпаторов было невозможно. Реальную же силу составлял Петроградский гарнизон и рабочие, из которых большевики формировали свои красногвардейские отряды. За души этих солдат и рабочих и шла ожесточенная борьба на бесчисленных собраниях и митингах, в газетах и листовках с переменным успехом - в пользу большевиков или антибольшевистских социалистических партий.
      И я занят был этим. Писал в "Деле народа" о "диктатуре против пролетариата", о "самодержцах в Смольном", о том, что "большевики обманули народ, когда обещали ему немедленный мир так же, как обманывают народ, обещая ему немедленно землю и хлеб". Я отмечал, что в "Известиях" большевики уверяют, что их "правительство не ставит себе непосредственной задачей совершение социалистической революции... Сейчас социалистической революции еще никто не совершает". А пятью днями раньше они утверждали как раз обратное. "Так было и так будет и с другими обещаниями большевиков". История, к сожалению, оправдала эти мои слова. Но я ошибся в другом. В той же статье от 2-го ноября я риторически вопрошал: "Кто заграницей согласится договариваться с большевиками? Предатели по отношению к своей родине, своей революции и демократии, большевики, конечно, не остановятся перед предательством чужой страны и народа". Последнее оправдалось, но относительно иностранцев я оказался совершенно не прав: с 1921-го года Германия, а затем Англия с Италией на перегонки бросились договариваться с большевистскими "каннибалами" сначала экономически, а потом и политически.
      Занят я был и изготовлением статьи для сборника, который редакция "Права" предполагала издать ко дню созыва Учредительного Собрания. В. Д. Набоков просил меня дать вступительную статью с общей характеристикой начал, на которых было задумано Учредительное Собрание и построен закон о выборах. Я ее составил и даже просмотрел гранки набора. Написал и Нольде порученную ему статью об организации выборов на фронте. Другие авторы не успели закончить своих статей, когда выяснилось, что издание не может быть осуществлено по причинам техническим и политическим.
      Гораздо реже, чем в печати или в закрытых заседаниях общественных и политических организаций, выступал я на массовых митингах. Повезли меня как-то в Петергоф на такой митинг. Огромный зал был заполнен до отказа людской массой - преимущественно в расхлястанных солдатских шинелях. Когда, говоря без особого почтения о захватчиках власти, я снова упомянул имя Ленина, вскочил со своего места христообразный солдат с всклокоченной светлой бородёнкой и глубоко запавшими горящими глазами и крикнул по моему адресу:
      - Ты не трожь нашего Лёнина (он так и произнес: Лёнина). Он святой!
      Я продолжал и закончил речь благополучно. Мне много и шумно аплодировали, - без того, однако, чтобы моя речь имела практически осязаемый результат. Но образ уверовавшего в святость Ленина солдата навсегда сохранился в памяти, как неопровержимое свидетельство того, что в большевистских рядах, особенно вначале, имелись не только преступные элементы, карьеристы-честолюбцы, "жрецы минутного успеха" и авантюристы, но и фанатики - идеалисты и изуверы.
      2
      Создалось положение, при котором и те, кто подняли гражданскую войну, и те, против кого она была поднята, как бы одинаково признали, что сложившаяся обстановка временна - является переходной к тому, что придет с Учредительным Собранием. Вот приедет "барин" - хозяин земли русской, - он нас и рассудит... Учредительное Собрание оказалось в центре общего внимания, пропаганды, надежд и опасений. Это длилось два с половиной месяца, отделявших октябрьский переворот от созыва - и ликвидации - Учредительного Собрания.
      Яркой иллюстрацией распространенных тогда настроений может служить речь, которую произнес на митинге союза писателей чуткий и восприимчивый к окружающим его "флюидам" Д. С. Мережковский. Со свойственными ему экстазом и преувеличениями мистик и духовидец публично исповедовал свою веру в то, что "огни потушить можно, но как потушить солнце? Учредительное Собрание - солнце русской земли. Когда оно взойдет, исчезнут все призраки. Или, может быть, упырь захочет потушить солнце? Ну, что ж, пусть попробует!
      Не надо быть пророком, чтобы предсказать, что в Учредительном Собрании Ленин сломает себе голову!" ("Новая речь", от 28 октября).
      Самый захват власти формально оправдывался необходимостью "обеспечить немедленный созыв Учредительного Собрания". На следующий день после переворота "Правда" жирным шрифтом подчеркивала: "Товарищи! Вы своею кровью обеспечили созыв в срок хозяина земли русской - Всероссийского Учредительного Собрания". В тот же день происходило заседание Съезда Советов, который должен был санкционировать переворот, и здесь Ленин так защищал свой декрет о земле: "Как демократическое правительство, мы не можем обойти постановление народных низов, хотя бы мы с ними были несогласны... И если даже крестьяне пойдут и дальше за с.-р. и если они даже этой партии дадут в Учредительное Собрание большинство, то и тут мы скажем, пусть так!" Принятый тут же декрет о земле начинался со слов: "Вопрос о земле во всем его объеме может быть разрешен только всенародным Учредительным Собранием".
      Даже видные большевики, не входившие в ЦК, не знали тогда того, что стало общеизвестным лишь в 1929 г., после опубликования Госиздатом "Протоколов Центрального Комитета РСДРП". Оказывается, еще 10-го октября, когда большинство ЦК одобрило предложение Ленина о немедленном захвате власти, Ленин доказывал, что "ждать до Учредительного Собрания, которое явно будет не с нами, бессмысленно, ибо это значит усложнять нашу задачу". Когда же переворот неожиданно легко удался, возникла иллюзия, - ее одно время не был чужд и Ленин, - что Учредительное Собрание может пойти за большевиками. Слабость оказанного большевикам сопротивления они склонны были принять за собственную силу. И чтобы сломить недоверие скептиков и связаться с народной толщей, большевики выдвинули тот же самый лозунг - Учредительное Собрание, - который служил знаменем сопротивления Октябрю и борьбы с ним.
      "Мы всеми силами стремимся к созыву Учредительного Собрания, ибо только оно может успокоить разорённую империалистической войной страну", - доказывал большевистский главковерх Крыленко на Юго-Западном фронтовом съезде в Бердичеве. "Да, мы свергли Временное Правительство. Но свергли потому, что оно не хотело созывать именно это Учредительное Собрание... Мы хотим, чтобы Советы правили бы страной до того дня, когда раздастся властный голос последнего. И мы хотим, мы требуем от вас, товарищи солдаты, чтобы вы поддержали нас, чтобы вы утвердили лозунг "Вся власть Советам до дня созыва Учредительного Собрания".
      Для многих это звучало убедительно - тем более, что ряд актов Совнаркома как будто соответствовал подобным утверждениям. 28-го октября за подписью Ленина были в срочном порядке разосланы телеграммы Избирательным Комиссиям на местах с приказом продолжать работу по организации выборов в Учредительное Собрание и обязательно произвести их в установленный - еще Временным Правительством - срок. Такое же предложение было сделано и нашей Всероссийской Комиссии с добавлением: лица, арестованные в связи с переворотом 25-го октября, должны быть допущены к выборам. Это совпадало и с нашими планами.
      Как только минули драматические дни смены власти с беспорядочной уличной стрельбой и беспрестанными визитами красноармейцев, с разгромами ренсковых погребов и пьяным озорством, - Всероссийская комиссия возобновила свои занятия.
      Наружная охрана с Мариинского дворца была снята, и мы, как прежде, собрались там и опубликовали заявление, что Комиссия продолжает считать себя органом Временного Правительства, ответственным только перед ним. Работа наша была чрезвычайно затруднена тем, что в ряде случаев необходимо было отступить от общих правил выборов, - например, при соблюдении сроков, образовании местных комиссий и т. п., - а разрешить такое отступление могло лишь правительство, которого не было: Временное Правительство исчезло, а Совнаркома мы не признавали. Тем не менее 11-го ноября, то есть накануне дня выборов, Комиссия циркулярно оповестила, что, по ее данным, "ход подготовительных работ оказался более благополучным, чем то можно было ожидать при составлении избирательного закона... Только в 13 округах (с общим числом членов Учредительного Собрания 85) возник вопрос о допущении отсрочки выборов... Предвиделась возможность произвести 12-14 ноября избрание 626 членов Учредительного Собрания. Что касается пяти фронтовых и двух флотских округов, то в них до 20-х чисел октября подготовительные работы по выборам протекали нормально" (Циркуляр No 1149).
      Самые выборы произведены были вполне благополучно по большинству избирательных округов 12-го, 19-го и 26-го ноября. Во глубине России они прошли как в странах с прочно установленной демократией, т. е. как национальный и гражданский праздник. В деревнях слышен был церковный благовест, и крестьяне опускали конверт с избирательной запиской в ящик, крестясь и с твердой верой, что Всероссийское Учредительное Собрание, всемогущее и праведное, удовлетворит их нужды и невзгоды.
      Пока исход выборов не обозначился, большевики вовне или официально соревновались с антибольшевиками в выражении преданности и верности Учредительному Собранию. Но как только определилось, что население в своем подавляющем большинстве пошло не за победителями, как естественно было предполагать и как надеялись победители, так отношение со стороны последних к Учредительному Собранию радикально и бесповоротно изменилось.