Нет, давайте я сначала про Киев, как на него с Днепра смотрится, а потом уже про Днепр, а то Киев вот-вот уже исчезнет, а Днепр протянулся аж туда, где врангелевские жабы дают вот той самой штуки, что... Как же оно называется?..
      Ну и красивый же с Днепра Киев, "мать городов русских"! Разлегся старый над кручей, слепящими огоньками прикрылся, зелеными ветками окутался, закурчавился и лежит...
      Да такой уж он зеленый, да такой уж он пышный, да такой уж он высокий и приглядный, что глаз от него оторвать невозможно.
      Вот взгляните вы на него.
      Вон Перунов холм. Там золотой бог стоял, громы и молнии в старых людей метал. Сердитый бог был!.. Падали перед ним люди до тех пор, пока он сам не упал головой в седые днепровские волны.
      Владимирская горка, Пролетарский сад. Все это высоко, все это зелено, все это над Днепром...
      Над Днепром, а не над Лопанью.
      Вот плывем и на Днепр заглядываемся.
      Челночок сзади нас плывет, а в челне парочка... Прижались друг к другу плотненько, уцепились один в другого и милуются... На воде милуются.
      Да расцепитесь же, православные, ведь место же какое историческое! На этом самом месте Владимир коллективно всех киевлян перекрестил. Ай, ай, ай! Такое место, а они целоваться! Ну и народ пошел!
      Печерск... Там "Арсенал". Понимаете, что это значит? То-то!
      Это нынешнее.
      А рядом Аскольдова могила... Это побочное.
      А дальше Лавра. Это сплошные мощи.
      А чтобы до Лавры доплыть, под новым цепным мостом плыть нужно. А он в алых флагах весь да в сосновых ветках...
      А над ним Лавра.
      А в Лавре:
      -- Бам!
      А флажки -- красные флаги на новом цепном мосту:
      -- Трип, трип, трип.
      За животы хватаются, хохочут красные флаги.
      Это они над Лаврой.
      А дальше Выдубецкий монастырь (один дядько называл его не иначе, как "Вылупецкий"). Там где-то кто-то выдыбал и не выдыбнул.
      И кручи, кручи, кручи... Да зеленые, зеленые, зеленые! Да кудрявые, кудрявые, кудрявые! Да хорошие, хорошие, хорошие! Да высокие, высокие, высокие! Да пахучие, пахучие, пахучие!
      А вы в Харькове сидите. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Так вот над Днепром кручи, значит, пошли.
      А под ними, под кручами теми, Днепр.
      Ну давайте теперь про Днепр.
      Тут много не скажешь. Николай Васильевич Гоголь (был такой русский корреспондент) опередил.
      Прочитайте Н.В.Гоголя про Днепр, все равно я против него вряд ли врежу.
      Знаете вот это его: "Чуден Днепр при тихой погоде", и т.д.
      Так и теперь еще "чуден Днепр". "Когда вольно и плавно" несет он воды свои до моря до Черного. И вода в нем хороша. Синяя такая вода и мокрая. Вот только воды этой теперь маловато. Зима была поганенькая, паводка не было, и даже Турханов остров и Слободка около Киева в этом году не купались в весенних днепровских волнах. Побаиваются, выдержит ли в этом году Днепр навигацию, так как уже теперь -- а это еще май месяц -- голенькие у него такие места, которые в такое время никогда голыми не бывают.
      А все-таки хорош Днепр!
      Плывет себе и плывет. Мерцают в нем звезды, месяц золотую дорогу по нему вымостил, а от мостов киевских кто-то в него огненные штанги повтыкал, и не гаснут, и не шкварчат, и не парят они. Не боятся эти штанги холодной воды днепровской.
      А по Днепру плоты плывут, а на плотах на тех костры горят, а от тех костров ветерок искры вздымает...
      Это сверху, из Полесья, на низ деревесину трудящийся люд гонит, гонит и песни распевает. А деревья те под зубастую пилу пойдут, пила та поделит их на доски и на горбыли, а досками теми наша республика отстраивается...
      Плывет Днепр...
      А справа над Днепром круча, а слева поля да луга.
      Может быть, про природу хотите?
      Какая природа на Днепре?
      А как вы считаете, какая такая может быть на Днепре природа, если на дворе май месяц?
      Такая, братцы, природа, что петь хочется. Зеленое все. Кудрявое все. И панов нигде не видно. Вот вам и природа.
      Вон поля, вон луга, вон сенокосы, вон лесочки, вон села, и все это наше. Вот вам и природа. Вот там в верболозе соловей техкает, так, как вы думаете, для кого он техкает? Для пана? Черта лысого! Для дядька техкает. Нет панов.
      Знаете, что уже восемь лет паны в Днепре не купаются. А если где-нибудь и выкупается, так все равно он без права голоса, -- вода по нем только сверху перекатится, не пристанет, потому что Днепр теперь "трудящий элемент", а не для игрушек каких-то плывет.
      Вот вам и природа.
      Плывем...
      Триполье.
      * * *
      Здесь бандит Зеленый красную кровь пускал, синие волны днепровские краснели от крови рабоче-крестьянской...
      А на той крови союз вольных республик вырос...
      Стайки... Ржишев... Ходоров... Переяслав... Канев...
      На Монашьей горе Тарас Григорьевич стоит, солнцу усмехается, так как:
      Расковались, побратались,
      Царя отдали палачу.
      Учимся. И чужому научаемся и своего не чуждаемся.
      Чтоб поля необозримы,
      Чтобы Днепр и кручи
      Было видно...
      И летают по Днепру селянские челночки, а над Днепром птицы...
      А Днепр плывет да плещется в зеленых берегах.
      Содрогнется только, как "Коммунар" гаркнет звонким паром, и вновь плывет.
      Плывет да грудь "Коммунару" подставляет... И не больно Днепру, что по груди его волнистой "Коммунар" бежит.
      С чего бы ему было больно, если всего год, как увидел он на груди своей такие пароходы, как "Коммунар"?
      Советская власть такой пароход оборудовала -- гордость Днепровского пароходства.
      Так с чего бы ему болеть?
      Наоборот, Днепр гордится, весело плещет в новенькие, беленькие борта "Коммунаровы".
      Не задавайся, мол, Волга, и у меня уже есть такой, как у тебя.
      * * *
      Плывем.
      Плывем и в воду глядимся...
      И сколько же в воде этой гидроэнергии... Вот бы запрячь...
      Ох, и завертела бы она все, что вокруг Днепра разлеглось!
      Ох, и закрутила бы!
      А то только и того, что мельницы водяные под берегами крутит.
      Смотришь в воду, а она, гидроэнергия эта, так и прыщет. Аж пищит, бедняга, -- вот так ей завертеть кого-то хочется.
      * * *
      Плывем...
      Плещется старый Днепр...
      И сквозь плеск тот слышится:
      -- Люди добрые, запрягите меня!.. Ох, и поработаю же я на вас. Только перед тем, как запрягать, возьмите берега мои в "шоры", не давайте мне заиливаться, чистите меня, углубляйте... Ведь уже у меня перекаты случаются. Ведь уже местами пески на грудь мою навалились, давят меня, развернуться мне не дают... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Ну и хватит!
      Вот уже Кременчуг. Вылезать нужно.
      1925 ______________________________________________________________________
      Темная ночка-петровочка
      Эх, и "тюкают" же темной ночкой-петровочкой!
      Вот так:
      -- Тю-ю-у-у!
      Это "тю-у-у" разрывает, как выстрелом, черную запаску полтавской ночи, лентой вьется меж кустов, меж деревьев рощи кудрявой, несется лугами, через Псел перескакивает, бьется о берег и, ударившись о береговые кручи, обессиленное, возвращается в рощу, ложится в траву таким слабым, таким истомленным...
      -- Тю-ю-у-у-у...
      Так бывает темной ночкой-петровочкой. Когда в избе-читальне закрыты ставни, когда в избе-читальне мыши книжки "читают", а на скамье за столом сидит домовой и проводит политпросветработу...
      Страшно тогда в избе-читальне... Боже упаси заглянуть в нее: там сидит "сика-ляля-вова-хо" -- нечто страшное, лохматое, черное, таинственное, которое гонит и девушек и парней из избы-читальни, выгоняет их из дому, берет за шиворот и швыряет на бревна, что за церковью
      А там, у бревен, играет гармошка, там, взявшись за руки, топчут траву молодыми ногами, ибо нельзя же не топтать, нельзя же устоять, когда из двухрядки вылетает такое залихватское;
      Польки-польки
      И кадрили...
      Тогда в избе-читальне и в сельбуде [1] домовой -- полный хозяин. Он сидит, развалившись на скамье, ехидно похихикивает и благословляет темную ночку-петровочку за то, что она сделала его хозяином этого политпросветительного учреждения.
      Он, домовой, никого в эту ночь не боится, ни к чему не прислушивается, ибо он знает, что ни в избу-читальню, ни в сельбуд никто не заглянет ни днем, ни ночью, так как и днем и ночью плотно закрыты ставни.
      А темная ночка-петровочка крепко обнимает село, к гармошке прислушивается, звездами подмигивает и регистрирует в народных судах "дела об алиментах"...
      И если в такую ночь ляжешь под косматым кустом на влажную траву и вслушаешься, то услышишь и смех счастливый, и гармошку, и "тю-у-у", и песню, и вздохи, и обещания, и клятвы...
      -- А дальше что? -- спрашиваешь ночку...
      -- А дальше овин... -- говорит ночка.
      -- А дальше что?
      -- А дальше ребенок...
      -- А дальше что?
      -- А дальше суд...
      -- А дальше что?
      -- А дальше поди и послушай!..
      -- Ну, и пойду... Ну, и послушаю...
      Когда темная ночка-петровочка уже за Пслом, за береговыми кручами, когда она убежала уже за моря, за леса, за горы, за долы, подстегиваемая солнцем, тогда пробегает селом народный судья 10-го района, Кременчугского округа...
      Он такой маленький, низенький, черненький, спокойный; бежит и улыбается.
      А за ним с огромной папкой бежит секретарь судьи 10-го района, Кременчугского округа.
      Возле дома, где происходит суд, стоят подводы, и люди сидят, и дети плачут.
      Плачут детки:
      -- Уа-уа-уа-уа...
      Молодые матери укачивают маленьких детей и напевают.
      Поют не о том, как
      Летел жук
      Через Маринину хату
      Пу-у-у-к,
      А у Марины живот
      Пу-у-у-х
      Тю-у-у-!
      Так поют на бревнах будущие матери.
      А на крыльце возле суда они вот что напевают:
      Ой, ну, котку, котку,
      Не лезь на колодку.
      Разобьешь головку,
      Головка буде болеть,
      Нечем буде полечить,
      А-а-а-а. А-а-а-а.
      * * *
      Выходят судья и народные заседатели и садятся за красный стол...
      Ветер слушает рассказ отца и матери и выскакивает в окно, летит за леса, за горы, за моря, за долы и рассказывает темной ночке-петровочке, а она хохочет, и приплясывают на Чумацкой дороге [2] звезды и, приплясывая, приговаривают:
      -- А не закрывайте в избе-читальне ставней! Не закрывайте! Не закрывайте!
      А ветер передает это темной ночке-петровочке.
      И сказал судья:
      -- Марина Половенкова и Григорий Гниденко, идите сюда, к столу... Идите и свидетели... Расскажите, Марина, как было дело... Когда познакомились, как, что и к чему. Суду нужно говорить только правду. За ложь будете отвечать по закону. Так все и знайте: и свидетели и истцы. Говорить нужно только правду... В этом у вас и расписка отбирается... Ну, Марина, рассказывайте!
      А Марина -- платок на самые глаза и фартук мнет в руках...
      -- Что ж рассказывать? Гуляли. На бревнах, на улице гуляли. Ухаживал. Ходил спать в овин.,. Сначала "по-хорошему" спали... А потом стал уговаривать. Говорил: "Замуж возьму"... А как "вошла в положение", перестал ходить... И в глаза не смотрит... А потом родился ребенок. Отец и мать из дому гонят... С ребенком работать нельзя... Прошу присудить с него на ребенка!..
      -- Правду говорите?
      -- Правду...
      -- А теперь вы, Григорий, расскажите!
      -- Ложь все... Ходить ходил -- это правда. А чтоб такое что было -- так нет... Это она наговаривает на меня. К ней много парней ходило. Она со многими спала, а потом все на меня свалила... Не виноват я... Гулял, как вообще все парни гуляют с девушками... Она где-то нагуляла, а теперь меня по судам таскает.
      Ветер рассказывает темной ночке-петровочке, а ночка хохочет, а звезды подпрыгивают:
      -- Не закрывайте наглухо ставней избы-читальни! Не закрывайте!
      А ветер рассказывает...
      Потом показывают свидетели. Одни выливают помои на голову Марины, а другие на голову Григория. Одни надрываются, настаивая, что Марина -- "цаца", а Григорий -- "кака", а другие, что Григорий -- ангел, а Марина -- дьявол... И смотрит Марина в землю, глазами моргая, а Григорий смотрит в сторону, носом потягивая... Марине -- восемнадцать, Григорию -- двадцать... А родители сидят на скамье, прислушиваются...
      И глядит пристально на всех судья, и вглядываются народные заседатели.
      -- Кто из вас лжет а кто правду говорит?
      -- Ходил?
      -- Ходил.
      -- Спал в овине?
      -- Спал. Только ничего ж не было. Разве только я ходил? Многие ходили.
      -- Кто ходил?
      -- Разве я помню, кто ходил? Многие.
      -- Когда родился ребенок?..
      -- Перед пасхой.
      -- Когда ты ходил...
      -- Ну, летом ходил...
      -- До каких пор он к тебе ходил?
      -- Да еще после покрова ходил... А потом, как узнал, так и оставил... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      ...Семь рублей в месяц до восемнадцатилетнего возраста.
      -- Вы свободны! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      И смеется темная ночь-петровочка... И подпрыгивают золотые звезды... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      А в избе-читальне мыши книжки "читают" и домовой сам зажаривает лекцию на тему:
      "Половая жизнь".
      "Половая" не по масти [3], а по существу.
      1925 ------
      [1] _Сельбуд_ -- сельский клуб.
      [2] _Чумацкая дорога_ -- Млечный Путь.
      [3] _Половая_ -- светло-рыжая. ______________________________________________________________________
      Так ни черта и не вышло
      Такое прекрасное дело, а лопнуло из-за пустяка.
      И не простое дело, а дело культурно-просветительное... Хорошее дело.
      Было это давненько...
      Было это тогда, когда мои однолетки были еще молодыми и буйными и когда я сам был, так сказать, не совсем чернявый, а так: нестарый и радостный.
      А на сцене тогда играть хотелось еще сильнее, чем остаться с дьяковой дочкой в саду под теми тремя дубами, что из одного корня растут!
      Ах, как тогда на сцене хотелось играть!..
      И что бы вы думали: сорганизовались...
      Вот так собрались, поговорили, обсудили и решили:
      -- Будем играть!
      И пьесу выбрали, и в волости подходящую комнату дают, а артистов хоть пруд пруди!
      -- Будем играть!
      И вдруг тогда как гвоздем в спину:
      -- А режиссер где? Все же мы, что называется, ни папы, ни мамы в этом деле. Кроме талантов -- ничегошеньки!
      -- Стойте, хлопцы! -- Семен говорит. -- В городе есть такой делопроизводитель, что на сценах играл! Он выучит...
      -- Катай, хлопцы, к делопроизводителю.
      Поехали...
      -- Пять рублей, -- делопроизводитель говорит, -- и после спектакля ужин... Сюда и туда подвода... И чтобы слушались, матери вашей черт!
      -- Ладно.
      -- Пишите там афишу и укажите, кто режиссер...
      -- Хорошо, укажем!
      * * *
      Началось. Выписали роли... Выучили их, как "царю небесному, утешителю".
      Три афиши разрисовали, фамилии на афишах всех участников (а как же вы думали?!), а внизу:
      "Режиссер Иван Степанович Леваденко".
      Все как бог приказал...
      * * *
      В воскресенье спектакль, а в четверг Иван Степанович приехал... Встретили его, как архиерея...
      -- Ну начнем, -- говорит Иван Степанович. -- Афиши готовы?
      -- Вот!
      Посмотрел Иван Степанович на афишу, из глаз у него искры. А потом как гаркнет:
      -- Как?! Это меня такими буквами напечатали? Меня? Который уже одиннадцатый год на сценах?!
      И сразу аж две фиги:
      -- Вот! Чтобы я с вами здесь канителился?! Подводу!
      -- Да Иван Степанович! -- мы к нему. -- Да что вы?! Да мы вас, какими хотите, напечатаем!
      -- Чтобы вот такими, иначе -- подводу!
      -- Бегите, -- говорю, -- хлопцы, за бумагой... Склейте сколько там листов и пишите большими...
      Побежал Кондрат за бумагой... Клеит...
      Как вдруг артисты один за другим к Кондрату:
      -- И меня тоже большими!
      -- И меня!
      -- И меня!
      Суфлером волостной писарь был... Пришел с квадратиком, отмерил на нем вершков так с пять:
      -- А меня если вот не такими, и в будку не полезу, и из волости выгоню...
      -- Клей, -- говорю, -- Кондрат, чтобы на всех хватило...
      Склеил Кондрат афишу сажени на три, если не больше. Написал всех такими, как хотели. А режиссера в конце вывел таким, что аж до Кузьмина (семь верст!) было видно...
      Готова афиша.
      А куда же ее прицепить?
      На колокольню батюшка не позволяет, а так нигде не помещается.
      Решили нацепить на бакалейной лавке. Достали лестницу, приставили.
      -- Цепляй!
      Собралось все село на ту процедуру смотреть.
      Полез Кондрат на лестницу, потянул афишу...
      А тут кто-то дядьку Пилипа толкнул... Дядька Пилип наступил на афишу и оторвал режиссера вместе с "начало в 8 час. вечера"...
      Как увидел это Иван Степанович, да как закричит:
      -- Подводу, матери вашей черт! Я вам покажу, как режиссера отрывать!.. Режиссер -- все!
      На подводу -- и в город... И ужинать не захотел...
      Спектакль не состоялся...
      Теперь не то... Теперь режиссеры не такие, чтобы на буквы обращали внимание...
      А раньше!..
      А чтоб ему: дело все лопнуло.
      1923