Ибо жарко бродят соки! Ибо горячи они...
      И лишь кизил остается твердым и мертвым.
      Кизил -- "шайтанова ягода". . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Когда аллах сотворил мир и кончил свою работу, наступила на земле весна, и почки на деревьях в земном раю стали одна за другой распускаться.
      И потянулось к побегам тем все живое, и увидел аллах, что нужно навести порядок. Созвал всех к себе и повелел каждому выбрать какое-нибудь дерево или цветок, чтоб потом только от него и кормиться.
      Один просит то, другой -- это. Просит и шайтан.
      -- Выбрал, шайтан? -- спрашивает аллах.
      -- Выбрал, -- прищурив хитрый глаз, сказал нечистый
      -- Что же ты выбрал?
      -- Кизил.
      -- Кизил? Почему кизил?
      -- Так, -- не захотел признаться шайтан.
      -- Ладно, бери себе кизил, -- усмехнулся аллах.
      И запрыгал весело шайтан. Всех обдурил. Кизил первым зацвел, значит, и дозреет раньше всех. А первая ягода -- дорогая ягода: повезет кизил свой на базар, хорошо продаст, дороже всех, потому что он первый.
      Наступило лето. Стали поспевать плоды: черешня, вишня, абрикосы, персики, яблоки, груши, -- а кизил все зеленый. Твердый и зеленый. Скребет затылок шайтан, злится.
      -- Да поспевай ты скорей!
      Не зреет кизил.
      Стал шайтан на ягоду дуть: точно пламя, заалел кизил, но по-прежнему твердый и кислый.
      -- Ну, как же твой кизил? -- посмеиваются люди. Плюнул в сердцах шайтан -- почернел кизил.
      -- Ну и дрянь! Не повезу на базар! Собирайте сами!
      Так и сделали. Когда сняли в садах все плоды, пошли люди в лес собирать вкусную, сладкую, черную ягоду и потихоньку смеялись над шайтаном.
      Прогадал, мол, шайтан!
      Шайтан разъярился и решил отомстить. Устроил так, что на следующую осень уродилось кизила вдвое больше, и, для того, чтобы он дозрел, пришлось солнцу послать на землю вдвое больше тепла.
      Обрадовались люди такому урожаю: не разгадали, что тут шайтанов подвох.
      А солнце обессилело за лето, и наступила такая зима, что вымерзли у людей сады и сами они едва живы остались.
      С тех пор примета: если урожай на кизил -- будет холодная зима, потому что до сих пор не успокоился шайтан, не перестал мстить людям за насмешки над ним [1]...
      Берег все живое у солнца огонь его золотой, животворный...
      А оно щедрое... Оно, как сказочный богатырь, швыряет этот огонь пригоршнями... И смеется...
      И людей солнце крымское не чурается...
      Осеняет золотыми своими ресницами их белые, малокровные, истощенные тела, впивается в них золотыми стрелами и оживляет, бодрит, расцвечивает...
      И нежно так щекочет. Осторожных щекочет... Зато над неосторожными подшучивает. И даже иногда жестоко.
      Высмотрит с голубой перины своей, кто зазевался. Подкрадется, ласкает потихоньку, нежит, убаюкивает... А меж тем со смехом золотым сдирает со лба, с носа, с шеи кожу. Лоскутьями сдирает. Сперва нежит, потом красной краской покроет, потом -- пузырями, а тогда освежует.
      Кается разиня, и стонет, и ахает, и охает, и почесывается, и вертится, и ойкает.
      А оно смеется!
      Крымское солнце золотое!
      1924 ------
      [1] Н.Маркс. Легенды Крыма. -- О.В. ______________________________________________________________________
      Пляж
      Если с горы к морю спуститься, из парка симеизского -- на раздорожье столбик, а на столбике дощечка, а на дощечке надпись: ---------------------------------------------------------------------
      "ПЛЯЖ МУЖСКОЙ" "ПЛЯЖ ЖЕНСКИЙ" ---------------------------------------------------------------------
      Под "Пляжем мужским" -- стрелка сюда, а под "Пляжем женским" -стрелка вон туда...
      Это, значит, чтоб человек, чувствуя себя мужчиной ли, женщиной ли, не попал туда, куда ему попадать не след. Чтоб уложил тот человек свое тело на горячей гальке именно там, где надлежит сему телу лежать.
      И спускаются "православные", без различия пола и национальности, тропкою с горы к морю синему, доходят до столбика с надписью и, если "православный" этот мужчина, останавливается он у столбика и смотрит на женскую сторону в нерешимости, сердечный, и думает, что ему бы как раз удобнее, и лучше, и для здоровья полезнее было бы лечь именно там, где грудой лежат тела с широкими тазами (мисками) и не таким, как у него, "благоустройством" на грудной клетке спереди.
      А если спускается женщина, то бросает испуганный взгляд на мужскую сторону и... Нет, женщина, разумеется, никогда не подумает, что ей и лучше, и удобней, и для здоровья полезнее лечь именно там, где протянули свои "жерди" представители сильного пола, все прекрасные, как Аполлоны Бельведерские, носы кверху, черепа сплюснуты, "исподники" от солнца на государственных головах.
      Это и есть пляж.
      Вверху солнце, внизу горячая галька, впереди море, а на гальке голые тела...
      Здесь жарятся советские граждане.
      Выжаривают совещания, конференции, съезды, "входящие", "исходящие", резолюции, постановления, спецставки, чистку, сокращения штатов, биржу труда, налоги... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Вон черный с волосатой, как у библейского Исава, грудью, лысый, с ассиро-вавилонской бородкой дядя выставил раздутый до барабанных размеров желудочно-кишечный тракт и сопит, и кряхтит, и ерзает...
      Из синдиката, наверно... Что он выжаривает? Может быть, рабоче-крестьянскую инспекцию, может быть, накладные на "казенную" квартиру и на десятисильного "бенца"... Он стоически лежит под горячими стрелами, переворачивая своего Homo sapiens'a с живота на спину и со спины на живот...
      Он бы, верно, с радостью выжарил из себя всю Советскую власть, чтобы опять сидеть в своей банковской или промышленной конторе и работать для восстановления мирового "народного" хозяйства и для всемирной культуры...
      Иногда он вскакивает и идет, осторожно ступая по гальке, к морю... Ступит бережно в воду, остановится, заткнет большими пальцами уши, указательными -- ноздри и:
      -- Уф!
      Окунается в море...
      Окунувшись, вертит ассиро-вавилонской бородкой, как козел, и озирается вокруг...
      А кругом ребята хохочут, даже море смеется. Они кувыркаются, как дельфины, ныряют, подплывут вдруг к ассиро-вавилонской бородке и ляпнут по тресто-синдикатской "барыне".
      -- Ух, мерзавцы! Поймаю, голову оторву! Хулиганы! Тогда уж не поплаваешь, сукин ты сын!
      А ребята катаются со смеху.
      Станут вокруг, заткнут уши и ноздри пальцами...
      -- Заткни, Петька, еще одну дырку, а то рук не хватает! -- И:
      -- Уф!
      Окунаются в море. Дразнят "барина".
      Волосатое чрево с сердцем плюет, ругается и вылезает на берег.
      Петька стремглав кидается к нему с криком:
      -- Кот!
      "Барин" в ужасе подпрыгивает и падает на гальку.
      А ребята уже кувырком в море, с криками поплылии к скале, что торчит среди волн, белой пеной обрызгана.
      -- У-у! Ракальи!
      И лежат вповалку "православные", прогреваются...
      А солнце их кипятком, кипятком...
      И стонут, и охают, и кряхтят "православные", с боку на бок перекатываясь.
      А потом вскакивают, бегут к морю, бросаются в его волны сине-зеленые:
      -- Ух! Ух! Ух!
      И кружатся, хлопают, плещутся... Хорошо! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Проходит иной раз мимо мужской стороны прекрасный пол... И заслоняется платочком, и отворачивает личико и лишь одним глазом из-под платочка: зырк! зырк!
      Анатомией человеческого тела интересуется.
      А иногда кто-нибудь из Аполлонов на женскую забредет "задумавшись". Тогда веерами взлетают полотенца и экстренно прикрывается все, что составляет непреложную принадлежность прекрасной половины рода человеческого...
      Чтоб не сглазил ненароком!
      А вот у камня старичок, усы торчком. Он бесстрастен и невозмутим. Пришел исключительно с лечебной целью. Рядом с ним бинокль. И когда никто не видит, он поскорее за бинокль и... на женскую сторону...
      "Лечится" старичок. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      А на стороне на той, на женской, как раз вытаскивает из моря свои телеса какая-то Венера, пудов этак на девять с половиной.
      Под ее "гибким" станом галька скрипит, а волны о нее разбиваются, как о скалу Деву...
      У нее, очевидно, чахотка "восемнадцатой стадии"...
      Вытащила и расплылась студнем на берегу. Тяжело дышит, две подушки на груди подкидывая...
      Заслонила горизонт...
      Так и хочется сказать словами Саши Черного:
      Мадам! Вы задом
      затмили солнце.
      А солнце прекраснее вас!
      1927