Так! Видите ли, если вы ничего не делаете, а только беспрерывно сидите и пишете, от этого не то чтоб ваши легкие сильно портились, но просто часть их совсем не дышит. Экскурсия, как говорим мы, доктора, ваших легких не полна. Сидите согнувшись, всегда в одном положении. Ну и, сами понимаете, часть легких дышит как следует, на все сто, а часть сжата... А время идет... Целый год так просидите -- вот эта часть и отвыкает от работы, сморщивается, всякие там застойные явления... Как плуг, если им не пахать, ржавеет... Расправить, значит, надо... Это у нас здесь можно... Горы... Лучше всего для таких легких -- на гору да с горы... Тогда грудная клетка расширяется, легкие до отказа наполняются воздухом, расправляются до самого дальнего уголочка, кровь начинает правильно окисляться... Человек становится бодрым, веселым, розовым, молодым... Айда в горы! Молодцом станете!
      -- Спасибо, доктор! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      ...Айда в горы!
      -- Куда это вы такой веселый?
      -- В горы: легкие не так дышат. Экскурсия не полна! Застойные явления... Кровь не окисляется. Молодеть надо! Бодреть... Веселеть... Хорошеть... Какого черта сидим! Гулять, расправляться, сил набираться!.. Вот как!
      -- Да ведь высоко...
      -- Высоко? Нам, туристам, высоко? Нам, туристам, ничто не высоко. Нам, туристам, все низко. Высоко?!
      Адью-с! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      А гора... гора. Как гора! "Кошкой" называется!
      Бодро по скалам, крутыми тропками, с песнею вольной:
      Здесь стоит гора,
      Там стоит гора...
      А меж гор крутых -
      Алая заря...
      И голос перекатывается, перекатывается, эхом... Гремит...
      Так... саженей пять гремит...
      Вверх! Вверх!
      -- Фу-у-у! Хи-и... Здесь... стоит... гора...
      А высоко, будь оно неладно!
      -- И там стоит гора-а! Фу-у-у!
      Сел!
      Гляди! Нам, туристам, еще и далеко!
      ...А ну, бодрее! Легкие будут дышать вовсю, кровь окисляться!
      Айда выше! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Ой, высоко там еще?
      Сел!
      ...Фу-у-у! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      А ну вставай, турист!
      О-о-о-х!
      Вв-е-е-е-рх! Ну и далеко же еще вве-е-е-рх!
      Сел! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      А ну-ка, вставай!
      Сел! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      А ну...
      Сел... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Сел... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Сел... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Сел... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Сижу... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Эй, люди добрые! Может, хоть одна христианская душа внизу найдется? Ловите меня, подхватывайте нас, туристов, а то проклятые ноги почему-то не хотят на горе держаться... Ох!
      ...Дррр!
      ...Пошли, господи, на пути пусть не кедр ливанский, так хоть нашу родную бузину, чтоб можно было за что-нибудь уцепиться, а то, ей-богу, и черепков не соберут...
      ...За сосну ухватился!
      Ох! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      И лежал на ложе, как Иисус Христос, потому что ноги, как гвоздями пробитые!
      Легкие расправишь -- ноги сведет... Ноги расправишь -- легкие сведет... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Одним словом -- туристы!
      1924 ______________________________________________________________________
      Под парусом
      Когда синее море отары белых баранов к скалистому берегу гонит, швыряет о берег скалистый, разбивает в белую, влажную пыль...
      Когда синее море гневно, когда оно шумит и злится...
      -- Поехали?
      -- Отчего ж? Я, ей-богу, не боюсь! Только я никогда не ходил по морю под парусом... Не укачало бы!
      -- А бывает, что и переворачиваются?
      -- Что, уже труса празднуешь?
      -- Я?! Чепуха! Едем... Ездят же рыбаки -- и веселы и здоровы! Чего там бояться? Едем! Пошли! А... сильно качает?..
      -- А я так совсем не боюсь! Хоть и не ходила, а не боюсь! Только вот волнуется оно здорово?! А нельзя, чтоб под парусами и чтоб море было спокойное? Это бы, по-моему, лучше было!
      -- Да и по-моему лучше... А чтоб бояться, так нет!.. Только ветер не чересчур сильный?
      -- Садитесь, товарищи! Сейчас как рванем!
      -- Товарищ Антон, не слишком качает?
      -- Ничего! Давай назад!
      Отчалили...
      Везут нас старые рыбаки -- дядя Гриша, серогубый, седоусый, меднолицый дядя, который уже больше двадцати пяти лет на Черном море рыбачит, и Антон, его помощник, крепкий, подвижной, с татуировкой на груди, белесый, терпкий и соленый весь, как морская вода.
      С ними двое "зеленых" -- молодые ребята, они еще только приучаются к тяготам рыбачьего труда на море. Один -- красивый, смуглый, стройный, с живыми карими глазами, а другой -- неуклюжий, с сонными рачьими буркалами, вздернутым к голубому небу носом, и мысли у него скрипучие, как немазаная татарская мажара [1].
      -- Эх, и зеленый же! Поворачивайся, зануда!
      Следует тяжкий вздох. Хриплый и соленый и такой многоэтажный, как зубчатый Ай-Петри... Во вздохе этом "печенки", "селезенки", "артерии", "вены", "предсердия", "желудочки" сплелись с морской "матерью" в самой "поднебесной канцелярии".
      И вздох этот сопровождается жалостным и вместе с тем презрительным взглядом в сторону нашей спутницы.
      -- "Дама! Низзя!"
      А его так и распирает, выдержанного в морском рассоле Антона, и волчком вертит на лавке.
      Зачем тут дама?!
      Не было бы дамы -- выскочили бы все эти "печенки" и "селезенки" в сопровождении "матери" из души Антоновой, оттолкнулись бы и поскакали, подхваченные ветром, по морским барашкам, по всему Понтийскому морю...
      И легче стало бы на душе у Антона, и не вертело бы его волчком на лавке. А так остались в распоряжении Антона лишь "зараза" с "занудой" да убийственное:
      -- И-и-и!! Зеленый! И кто тебя сделал такого? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      В руках у Антона руль и парус...
      "Дя" Гриша сидит посреди лодки, сосет цигарку и всматривается в синюю даль, прищурив большие серые глаза...
      Сколько раз дя Гриша видел это море?! Сколько раз оно готово было поглотить его вместе с его яликом "Константином"? Сколько раз, может быть, дя Гриша уже "отходную" себе читал, железной рукой сжимая руль?!
      Об этом знает только дя Гриша... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      -- Какая же это зануда парус развязывала?! Эх!.. (И длинный "вздох".)
      Это Антон.
      Плохо развязали парус... Один конец его затянут узлом... И неладно идет лодка; не всем парусом ветер забирает.
      Дя Гриша цедит:
      -- Моряки! Майнарить надо!
      "Майнарить" -- означает убрать парус. В данном случае убрать, чтоб натянуть как следует. А майнарить в море, при изрядном ветре -- это штука не легкая, да и не безопасная... Но приходится: кто ж выйдет в открытое море с неисправным парусом... Да уж не дя Гриша, конечно. Он не "портач" и не "зеленый" -- ему это не к лицу...
      -- Майнарь, хлопцы!
      Дррр!
      И парус уже в лодке.
      Движения ловкие, быстрые, уверенные!
      Раз! Раз! Раз!
      -- Поправь конец! И-и-и! (Вздох: "Дама!")
      Ррррраз!
      И снова трепещет над головой полотно, надутое сердитым ветром!
      -- Прямо! В море! "Откроем" Аю-Даг -- и назад. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      ...Мчится "Константин", с волны на волну перескакивая...
      И таким маленьким кажется этот "Константин" по сравнению с синим морем безбрежным... И все мы такие малютки, малютки. Даже дя Гриша, серогубый, седоусый, меднолицый дя, -- и тот малюсенький...
      ...Плещут белые барашки о лодку...
      Хлюп! Хлюп!
      И все.
      ... Айда! Айда!
      И трепещет белое полотно в жаркой дрожи и рвется, бессильное, из железных рук Антона...
      ...Айда! Айда!
      -- Открыли Алупку! Четыре версты от берега!
      -- Держи на буек [2] ! Во-о-он белым флажком в волнах трепещет! Там "татарские" крючки на камбалу!
      -- Ай!
      Нас окатило соленым дождем. Это Антон нарочно "окрестил" нас, "зеленых", разрезав носом волну.
      -- Не взяли ковша воду выливать, разини! Случается ведь, что зачерпнешь воды!
      Дя Гриша подмигивает Антону: зачерпни, мол! Пускай отведают!
      Но Антон не хочет: не стоит поначалу пугать:
      -- Как-нибудь другим разом! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      А берег как на ладони! Весь тут! Вот он!
      -- Смотрите! Вон за Алупкой гора голубеет! Это Аю-Даг! Медведь-гора у Гурзуфа! Отсюда верст тридцать пять -- сорок. Это его "хвост"! Сейчас всю откроем.
      -- Ничего, не мутит?
      -- Нет.
      -- Иных мутит.
      Через несколько минут "открыли" мы Аю-Даг, гору-великан, что медведем разлеглась за Гурзуфом, уткнув морду в самое море.
      -- Поворачивай! Восемь верст от берега! Майнарить будем?
      -- Нет! Зачем майнарить? И так повернем!
      Это довольно рискованно -- переводить парус при ветре, в открытом море, не спуская его...
      -- Ну, хлопцы! Рррраз!
      Раз-раз-раз!
      И уже с другой стороны бьется в руках у Антона полотнище!
      Мчимся к берегу!
      ...Ай-да! Ай-да! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      -- Майнарь, хлопцы!
      ...Несколько взмахов весла -- и мы у берега!
      -- И совсем не страшно!
      Антон:
      -- Приходите еще, можно страшней исделать!
      1924 ------
      [1] Повозка. -- О.В.
      [2] Знак, где поставлены сети или другая рыбацкая снасть. -- О.В. ______________________________________________________________________
      Бережком!.. Бережком!..
      -- До Ялты?! Да верст, должно, двенадцать! Вот так вдоль пляжа до вон той будки, а потом направо в гору тропка лезет виноградниками... Так по этой тропке выйдете на шоссе и по шоссе, по шоссе... до самой до Ялты... Тут недалеко... По пути Никитский сад... А от сада уже и Ялту видать... Часика за два там будете. Еще до вечера...
      Ну, пошли!
      Бросили прощальный взгляд на парк в Гурзуфе, где отдыхал Пушкин, на дом, где он жил у генерала Раевского, на Аю-Даг.
      Пошли, пошли! Вдоль пляжа, а потом тропинкой через виноградник! Пошли!
      И двинули...
      Если прямо вперед смотреть -- дорога. Это еще ничего...
      А вот если вверх голову задрать, -- солнце, крымское солнце! Это уже "чего"... Ох, знали бы вы, как оно печет! И особенно тогда печет, когда вам надо идти пешком двенадцать верст (крымских верст), а вы уже взбирались на скалы, искали пушкинский платан, ходили в его дом и перемерили все улочки Гурзуфа в поисках хоть какой-нибудь захудалой субтропической клячонки, чтоб отвезла вас в Ялту.
      Ох, как оно печет! Голова пухнет! Язык вываливается...
      А ноги?! Словно они на заржавленных "шалнерах"... Гудят, скрипят и не хотят... Идти не хотят...
      Пошли! Пошли! Оно, знаете, пешком еще и лучше. Все увидишь! Едешь-то быстро -- так многого и не разглядишь, а пешком -- там остановился, тут присел -- и все как на ладони... Да и не так уж это и далеко! Каких-то там двенадцать верст! Ну, два часа... Подумаешь?! Пошли!
      Да идем же! Идем... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Идем... Идем... Идем...
      И все тебе видно... Тут остановился, там присел...
      Двенадцать верст?! Пустяк?!
      -- Здрасьте!
      -- Здрасьте!
      -- Сколько верст до Ялты?
      -- Да верст так пятнадцать, а может, и больше!
      -- А до Гурзуфа?
      -- Да верст пять.
      Вот тебе и на! Хорошая арифметика... От двенадцати верст отнимешь пять, выходит пятнадцать! Ну-ну!
      Пошли дальше.
      А идешь ведь не по нашей дороге, среди ржи там или гречки. Здесь и туда виноградник и сюда виноградник. Экзотика кругом. И впереди экзотика, и позади экзотика. И сверху экзотика... Одно только мешает: степные ноги. Если б вам еще штуки этак четыре горных -- ну, скажем, козьих -- ног и если б за вами сзади бежали штуки три борзых и меткий стрелок, -- вы бы эти "двенадцать верст" за полчаса взяли...
      А так как-то уж очень медленно выходит... И медленно и мокро. Вгоняет вас сперва в пот, потом в мыло... Потом вы обсыхаете. Потом снова взмокаете. И шея у вас вытягивается, и глаза неотрывно смотрят под ноги (чтоб ничего не пропустить), и дышите вы, как Рябко, который в спасов день бежит за дядькой верст сорок до уездного города специально для того, чтоб возле потребиловки гавкнуть на "кооперативного" Лыска...
      -- Девчата! Только по совести: сколько до Ялты?
      -- Да верст двенадцать!
      -- А до Гурзуфа?
      -- До Гурзуфа -- десять.
      -- Слушайте, товарищи, мы не туда идем! Да провались оно на месте: если так дальше пойдет, то часа через четыре до Ялты будет уже сорок!..
      ...Ох, уж эти мне крымские версты! Наша верста и верста крымская! Небо и земля... Ну, что стоит, скажем, добежать из Буд в Вязево на посиделки? Ерунда! Полторы версты. Бежишь и поешь:
      Ой, на поле три дорожки розно, -
      Ходил казак до дивчины поздно!
      Пробежал эти полторы версты, и еще бежать хочется.
      У нас версты везде одинаковые: и на Полтавщине, и на Киевщине, и на Харьковщине...
      А здесь нет. Здесь если в гору, так верста примерно как от Харькова до Люботина...
      А если с горы, так наоборот: она, верста эта, совсем короткая. Вот такусенькая. Зато очень быстрая. А результат один: версту на гору -весь в мыле, и язык на плече; версту с горы -- весь в крови, и язык опять-таки на плече...
      Хоть крути-верти, хоть верти-крути...
      Называется вся эта музыка так:
      "Путешествие по Южному берегу Крыма с целью насладиться прекрасной природой, величественными пейзажами и чарующими горизонтами..."
      Можете назвать это экскурсией. Ни вам, ни мне от этого легче не станет. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Вот и Никитский сад. Знаменитый ботанический сад, прославленный чуть ли не на всю Европу...
      Тут такое растет, такое цветет, такое родит, что если б у вас не разламывались от усталости ноги и если б вы в состоянии были разевать рот, -- вы бы его разинули...
      И "ива вавилонская", та самая, под которой "седохом" когда-то и "плакахом"...
      Кактусы разные... Алоэ в грунте растет... Японский клен... Знаменитый самшит... Бамбук японский...
      Целый лес пробкового дуба... Просто отдери себе кусочек коры и затыкай, что тебе там заткнуть надо...
      Тут и тростник испанский и папирус, из которого египтяне в древности бумагу делали.
      Есть тут и лавровишневое дерево, и шелковая акация, и кедры гималайские, и кедры африканские, и кедры ливанские... Мирты, оливковое дерево, японская хурма...
      Посреди парка красуется тысячелетнее терпентиновое (скипидарное) дерево...
      Растет здесь и знаменитая пампасская трава... Вот это травка! Одна травинка больше, чем у хорошего хозяина чересседельник...
      Траву эту бизоны едят... Бизон -- вроде нашего теленка, только в сто раз больше...
      Растет эта трава огромными кустами... Можно сесть за куст и зареветь бизоном... Получится полная иллюзия южноамериканских пампасов...
      Хороший садик. И порядок в нем есть. За растениями ухаживают, поливают, окапывают. Садик этак в 90 десятин. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Из Никитского сада вы, не спрашивая уже, сколько верст, шагаете в Ялту...
      Идете -- и все тут... Плюнули на ноги, плюнули на поясницу, на все плюнули... Путешествовать так путешествовать!
      И нечего скулить!
      И вот... Слава те господи, автотранспорт! Машина возвращается в Ялту...
      Сели... Поехали...
      Вы никогда не ездили на машине по крымскому шоссе?
      Рекомендую попробовать.
      Только обязательно садитесь в машину, в которой зававтотранспортной конторой с шофером и помощником ездили из Ялты пить безакцизное вино...
      Очень сильное ощущение!!
      Шоссе вьется над пропастью, петляет и кружит -- голова бы у него так кружилась!..
      Мотор барахлит...
      Шофер:
      -- Да я, елки-палки, еще за десять лет до войны здесь на машинах летал! Доставлю, как на крыльях...
      И вот он вас доставляет...
      Мотор: рам-там-там!
      Стоп!
      -- Эх! (Поминает родительницу!)
      Починили. Мчитесь...
      Обгоняете компанию, которая тоже ездила пить безакцизное вино... "Положение компании неустойчивое"... Даже на линейке.
      -- Садись, Петя, на машине подвезу...
      -- Погоняй! Погоняй!
      Мчитесь дальше...
      Мотор: рам-там-там!..
      Стоп!
      -- Эх! (Поминает родительницу!)
      Компания вас обгоняет.
      -- Садись, Миша, на лошадке подвезу!
      Починили. Мчитесь...
      Шофер с завконторой "шалят"... Зав хочет вести, шофер не дает. Машина ходуном ходит... А рядом пропасть..
      Вы вцепились в машину и потихоньку бормочете:
      -- Прощай, сынок! Отец твой разбил голову о камни, путешествуя по Южному берегу Крыма... Тело твоего отца едят морские крабы под экзотической Массандрой, на берегу прекрасного южного Черного моря. Вырастешь, сын, не садись в машину, а ходи, сын, пешком... Недаром твоя, сынок, покойная бабка говорила: "Пешком пойдешь -- быстрей дойдешь..."
      А машина прямо-таки ревет.
      Шофер отпихивает зава и кричит:
      -- Чтоб я кому-нибудь покорился?!
      А машина подпрыгивает. А машина ревет...
      И прыгают у вас печенки, прыгают губы, зубы и другие части вашего тела.
      -- О аллах! О Магомет!.. О целитель Пантелеймон! И зачем вас в революцию моль поела!.. Вы, только вы и можете спасти... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      ...Стоп! Ялта! Ф-фу!
      -- Ну, как?!
      -- Спасибо! Очень хорошо везли!
      -- Я старый шофер... Еще до революции летал...
      -- Это и видно... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      И лежите вы в южной гостинице, на южной кровати и по-южному стонете.
      ... Бережком. Бережком.
      1924 ______________________________________________________________________
      "Дева" и "Монах"
      (Легенда)
      Аквамариновым очам.
      Автор.
      О прекрасной Деве, наяде морской, о монахе-аскете, суровом горном отшельнике, легенду послушайте...
      Древняя легенда, старая, как белый свет, легенда, горами поднебесными рожденная, солнцем южным согретая, кристально чистой водой морской омытая...
      Как жила Дева прекрасная, очи голубые, на дне морском, в море Понтийском... Дева прекрасная, волосы шелковые, голос флейтою, шея лебедем... В море купалась, и кувыркалась, и так далее... Смех -колокольцем, всплеск -- что весельце... То вдруг ныряла, то выплывала... Чайками любовалась, на солнце красовалась... Словом, жила...
      Хорошо жила, весело жила, вроде как "нетрудовой элемент"...
      А в горах каменных, в суровых горах, под вершиной снежной, в пещере глубокой, в пещере темной чернец жил... Черный чернец, аскетичный чернец, худой чернец, отшельник-чернец... Чернец духа крепкого, благочестия нерушимого, воли стальной...
      Одним словом, жил чернец, что дал зарок навек остаться на все сто процентов... "девою"... Насчет, значит, того-этого -- и не заикайтесь...
      "Помилуй мя, боже, помилуй мя... "
      А в море синем, в море Понтийском Дева купалась и кувыркалась... Волосы шелковы, голос -- флейтою, шея -- лебедем и так далее... Смех -- колокольцем, всплеск -- что весельце...
      Дева в море. Чернец в горах.
      Дева -- жизнь. Чернец -- смерть.
      И вышел однажды чернец суровый к морю... Вышел чернец оком святым на море взглянуть, господа бога и творца восславить...
      А в море синем, в море Понтийском Дева купалась и кувыркалась...
      ...Ну, вы же понимаете! Не выдержал чернец суровый. Чернец духа крепкого, духа, как скала, неколебимого, благочестия нерушимого, воли стальной.
      И заржал першероном чернец суровый, и припустил чернец суровый, задравши мантию, прямо к Деве...
      А Дева в море, а чернец за нею...
      А бог с неба:
      -- Ата-та-та! -- говорит. -- Ты куда ж это подался, старче божий?!
      И наступил чернец с перепугу Деве на волосы шелковы и... окаменел.
      И вскинулась Дева прекрасная станом гибким, и выпрямилась, дивную голову закинув, и... окаменела...
      И стоят теперь возле Симеиза крымского две скалы в море -- "Дева" и "Монах".
      И омывают их волны изумрудные, ласкает их ветер, окутывают туманы.
      А по шелковым Девиным волосам подымаются на прекрасную "Деву" люди грешные и любуются морем, горами, пейзажами.
      И на белом Девы челе пишут:
      "Мура и Шура издесь были и целовались"...
      Или:
      "Коля Рябошапка из Харькова".
      И не слышит того Дева, белой грудью к широкому морю обернувшись...
      А "Монах" позади "Девы" стоит, стыдливо голову опустивши, святые руки на грешном чреве скрестивши...
      А море плещет, море шепчет, море рокочет, море грохочет... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Мораль?
      Девы! Не искушайте монахов... Не искушайте, а то непременно погонится... И наступит, растяпа, на ваши волосы... Хорошо, если они накладные (чужие) -- можно вырваться... А не то будете стоять, белую грудь в море купая.
      И на челе у вас оставят надпись:
      "Издесь свистел Ванька из Панасовки".
      Чернецы! Не кидайтесь на Дев прекрасных... Умерщвляйте плоть! А то камнем стыдливо за Девами стоять придется... Бог все видит!..
      В писании о вас ясно сказано:
      "Аще ты мних -- мнишествуй..."
      Не скачи, значит, першероном за девчатами.
      1924 ______________________________________________________________________
      Крымская ночь
      (Лирика с экзотикой)
      Только уйдет солнце за "Кошку" [1], спрячется, подмигнув, за ее мохнатой спиной -- в Крыму вечер наступает... Голубой вечер.
      Знаете, какой вечер?
      А вот какой: было ясно, было светло, а потом перестало быть ясно и светло. Это и есть вечер... Он голубой... Он с яйлы голубой чадрой Южный Крымский берег -- бац! -- и накрыл... И голубая чадра эта -- в море, в море, в море, туда, где море с небом слились, обняло небо море, а море небо... Вон куда голубой вечер...
      А за вечером ночь тихо подкрадывается... Подкрадется, столкнет голубой вечер в море изумрудное, а сама -- на сосны, на кедры, на магнолии, на лавры... И сидит... Сидит ночь... Крымская ночь...
      Из-за моря луна выглянула... Поднялась, рассыпала щедрой рукой по синему морю червонцы, а червонцы те из-за моря покатились-покатились к берегу Южному Крымскому, ударились о скалы и откатились туда, где море с небом обнимаются... И лежат и поблескивают золотыми блестками, без звона, без шума на легких волнах перекатываясь...
      Крымская ночь...
      Сидит ночь, крымская ночь, легенды рассказывает... А кипарисы слушают... И поят ночь ароматами, и ласкают ночь ветвями своими, и шелестят тихо-тихо хвоей со старыми легендами в лад...
      И старый лавр задумался, плотно ствол пахучий листвой окутав... Ему ночь его крымское детство напомнила...
      ...В далекие-предалекие времена темной ночью выходили на берег страшные женщины-чудища и душили детей...
      И решил крымский царь убедиться в том собственными глазами. И отплыл царь на маленькой лодке далеко от берега и стал ждать... В полночь лодку его окружили чудища морские. Испугался царь. Но чудища превратились в прекрасных наяд и сказали царю, что отведут его к своей царице, давно уже желавшей видеть земного владыку...
      И опустилась вдруг лодка на дно морское, и оказался царь в подводном царстве... В прекрасной лавровой роще он увидел два трона из чистого жемчуга. На один посадили его, на другой села царица подводного царства...
      -- Мудрый владыка крымский, -- сказала царица, -- отгадай загадку, которая давно меня мучает, но никто, кроме тебя, не может ее разгадать.
      -- Говори, царица!
      -- Скажи ты мне, мудрый владыка, вернется ли в Крым Врангель?
      Усмехнулся царь и ответил:
      -- Дуля с маком!
      И спустилась царица с трона, сорвала лавровую ветвь, протянула мудрому и сказала:
      -- Посади эту ветку у себя на земле, мудрейший из царей. Пока будут расти и зеленеть в твоем царстве лавры, никто из моих подданных не осмелится ступить в твой благословенный край...
      И только кончила царица свою речь -- очутился царь с лавровой ветвью на берегу...
      С тех пэр в Крыму растут лавры и ни одно морское чудовище не выходит из глубин...
      И никто не душит крымских детей...
      И растут крымские дети комсомольцами...
      Слушает старый лавр о себе легенду...
      ...Крымская ночь...
      Ах, ночь! Ах, крымская ночь! И кто тебя выдумал?! И зачем ты такая синяя? И зачем ты такая прозрачная?! И отчего так пьянишь ароматами?!
      Ах, ночь! Ах, крымская ночь!
      Ты погляди только, крымская ночь, что ты с людьми творишь?! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      -- Барышни, вам, кажется, скучно?
      -- Уйдите! Вы нахалы!
      ...Но пять минут, всего лишь пять минут крымской ночи -- и голова "уйдите" уже на плече у "нахалов"...
      И голос нежен... И дрожат поджилки... И бьется сердце... И кипит кровь...
      Ах, ночь! Ах, крымская ночь! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Какие у тебя, крымская ночь, звуки! Какие запахи! Какие шорохи! Какие шумы! А песни у тебя какие, чарующая крымская ночь! Южные песни!
      Эх, красное яблочко,
      Розовый цвет!
      Он ее любит,
      Она его -- нет!
      Она его не любит! Но это ничего! Она его полюбит, ведь из-под другого куста или с другой скалы уже несется, прорезая ночную тишину:
      Ах, зачем эта ночь
      Так была хороша...
      Какие песни?! Какие южные песни?! Кипарисовые песни!
      И шелестят кусты! И шепчут кусты! И прислоняются в кустах головки с бантами к головам без бантов:
      -- Что будет?! Что может быть?!
      А на горе, на Чатыр-Даге, демон машет мохнатым крылом...
      А в кустах упоенно:
      Сладки песни эти!..
      A демон хохочет:
      Сладки песни эти?!
      Может, ничего не будет...
      А может... Может, будут дети..
      Ах, ночь! Ах, крымская ночь! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      И затихает крымская ночь. Темнеет и затихает...
      И легко дышит крымская ночь...
      Крымским воздухом дышит ночь...
      И море тихо плещет...
      Молчат лавры... Молчат кипарисы.
      Ночь спит...
      А за окном черные тени... За окном тишина...
      Тишина... Тишина...
      Ах, ночь! Ах, крымская ночь!
      1924 ------
      [1] Это гора так называется -- "Кошка". -- О.В. ______________________________________________________________________
      Крымское солнце
      После ночи, после крымской (Ах, ночь! Ах, крымская ночь!) -солнце!
      Солнце, солнце крымское, из-за Ай-Петри зубчатого...
      Когда черно-синяя ночь молоком голубым подернется, когда чадру свою ночь сбросит, синюю чадру, темную, как вороново крыло, а море, чадру эту подхватив, в кристально чистых волнах своих отмоет, отполощет, и станет она что молозиво у первородящей, и море на себя ее накинет, вот тогда -- солнце!
      Оно к Ай-Петри подкрадывается тихо-тихо, а там, подпрыгнув, вдруг хлоп его золотой метлой по зубастой, неуклюжей голове! -- и сразу вверх, вверх, вверх по голубому небосводу... Удирает...
      Как тряхнет тут Ай-Петри седой косматой головищей, как замотает бородищей -- а борода-то клочьями, а волосья-то лохмами, да ветерок только -- ф-фу! -- и облысел старый Ай-Петри... Ни клочка не осталось на нем руна бело-туманного!
      А солнце хохочет! А солнце хохочет!.. Вверху!
      И хохочут тогда волны на море, и кипарисы смеются, и лавры со смеха помирают, и веселые улыбки -- на абрикосах, на винограде, на веллингтониях...
      Хохочет Крым! Над Ай-Петри потешается.
      Но Ай-Петри гордый, ведь он всех выше, всех старше... Он молчит.
      Пускай, думает, мелюзга порезвится...
      И поют тогда птицы, и гудит радостно мошкара, и ржут кони, и быстрее мотают хвостами коровы, и, захлебываясь, ревет, пуская "петуха" на не столь уж высокой, но очень громкой и препаскудной ноте, крымский осел...
      И тогда море -- серебристо-голубая степь, с белыми и синими на нем степными дорогами, а над дорогами -- чайки, а по дорогам тем "морские ласточки" резвятся-кувыркаются, разрезая их острыми хвостами своими...
      Тогда поет Крым... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      А солнце выше... А солнце еще выше...
      Оно играет... Оно горит жемчужно-золотым сиянием и брызги горячего золота щедрой рукой бросает и вперед, и назад, и направо, и налево...
      И согревается море, и теплеют горы, и в горячей истоме шелестит хвоей черный кипарис.
      А солнце выше!.. А солнце все выше!
      И все живое тянется за ним... Простирает к нему сочную лозу виноград, и поднимается кедр, и пышная веллингтония вершиной своей устремляется к нему, догнать его хочет...
      Горячо дышит море и дыхание свое шлет навстречу его золотым лучам...
      А оно выше! А оно еще выше!
      С высоты недосягаемой льет солнце на все живое силу свою горячую, и нежит все, и наливает соками, и бродят соки, бурлят и бунтуют...
      И в соках тех, как во чреве материнском, взращивает природа плоды свои...
      Горячи эти соки...
      И от тепла родит природа быстрее. На глазах наливаются черешни, и желтеют персики, и зреют сливы...