'Божеское' (сборник)

      Разве б мы целых 42 дня ели пустую редьку с квасом, чтобы потом налететь с раззявленным ртом на поросенка, на яйца, на колбасы, на ветчину, на куличи, на курицу и на индюка, на самогон да наливки и настойки Укргосспирта "довоенного качества"?
      Воскрес, безусловно. И это великий праздник.
      Воскресение Христово -- праздник воскресения из мертвых, праздник, как утверждает христианская религия, жизни. Это любимейший и торжественнейший праздник в христианской религии.
      И торжественнейший и любимейший он потому, что является символом жизни, символом претворения мертвого в живое.
      Из-за этого самого претворения мы, христиане, колем на праздник больших свиней, режем маленьких поросят, бьем обухом массу быков и коров с ласковыми, покорными глазами, перерезаем горло маленьким телятам, кладем на колоды головы кур, гусей и индюшек и, размахнувшись большим топором, отрубаем с праздничным восторгом эти головы.
      А потом вытираем горячую кровь с топора или с ножа, крестимся и религиозно провозглашаем, как после каждого "богоугодного" хорошо оконченного дела: "Слава тебе господи, слава тебе!". Богу же это дело угодно потому, что исполняем мы его, почитая воскресение из мертвых святого его сына.
      ...А вот и сам праздник...
      Мы этих поросят, телят, кур, индюшек, ягнят -- в кошелку и под церковь.
      Там через кропило и кадило нисходит на них благодать божья, они "святятся"...
      И как только батюшка пройдут около вашего кошеля и окропят вашего поросенка святой водицей, вы хватаете поросенка, яйца, куличи, жинку, Ваньку, Одарочку, бежите к возу, отвязываете кобыленку, скачете на воз:
      -- Н-н-но!
      И галопом смалите к себе на хутор, приезжаете и, не выпрягая даже кобылы, бросаетесь в хату, швыряете в угол кнут и, восклицая "Христос воскрес!", -- опрометью за стол.
      Жена, разматывая поросенка, отвечает:
      -- Воистину, Степане! Сейчас, сейчас! Запуталось окаянное порося! И яйца потолклись! Говорила тебе, не гони так, а то потолчем! А тебя черти гнали! Воистину воскрес!
      -- Да выбрось, к лихой године, битые! Давай быстрее!
      Потом креститесь:
      -- Послал господь святой праздничек!
      Одну чарку, вторую, третью, четвертую...
      И с каждой чаркой:
      -- Христос воскрес!
      -- Воистину!..
      -- Христос воскрес!
      -- Воистину!..
      Видите... Значит, это не брехня, что Иисус Христос воскрес из мертвых...
      И каждый из вас, кто глубоко верит в воскресение Христово, ежегодно, после пасхи, просыпается на четвертый день и хриплым голосом обращается к жене:
      -- Палазю, дай сыворотки...
      А выдув полбадьи сыворотки, говорит:
      -- Ф-ф-у-у! Будто из мертвых воскрес!
      Так что это не брехня!
      Колите, режьте, бейте, гоните, пейте и ешьте, раз вы личность религиозная.
      1924 ______________________________________________________________________
      Поспешайте, православные!
      Не оставляет-таки нас господь милосердный своей лаской.
      На Киевщине, около славноизвестного Борисполя, новое знамение господь послал... Верба заплакала святыми чистыми слезами...
      Стояла себе зелененькая на болоте вербочка стоеросовая, и в темную ночку, святую и господнюю, треснула вербочка...
      Из трещины той вербовой слезыньки потекли. Господние слезы...
      И текут, и текут, и текут...
      Православные, само собою разумеется, двинули на господние слезы к той вербочке...
      Двинули и "исцеляются" от хвороб разных, потому господь милосердный уж если послал у нас на Украине чудо, то не так, лишь бы послать, а с определенной, сказать бы, производственной, программой... То ли глаза православным подремонтировать, или зубы, или лихорадку, или там какого-нибудь мертвого воскресить, или черта из Ивановой дочки вытурить так, что черт тот бедолашный пылью по дороге, только -мельк, мельк, мельк!.. И так вроде завоняло немного, и в балку. Только дымок закурился...
      Бориспольская верба от глаз очень помогает...
      Придет какая-нибудь бабуся, перекрестится разика три, помочит палец в вербовой слезе и по глазам, по глазам, по глазам...
      И глаза у нее тогда мокрые... То были сухие, а то сделались мокрые...
      Одно слово -- чудо!
      Вот такое диво около Борисполя. А чудо то господь послал за то, что бориспольцы не очень в школу ходят, выдерживают... Хотя и хочется ребенку в школу, а батько и мать (они же старшие, значит, и поумнее) не пускают. Вот господь и наградил их чудом.
      Ну, значит, и возблагодарим творца за ласку его святую...
      Возблагодарим и используем знамение господне на все сто процентов..
      Мазать теми слезами только глаза маловато...
      Нужно все мазать...
      Чтобы от всего помогало.
      Вот, к примеру, чирей у вас на спине... Но спина -- штука большая, может слез не хватить.
      Тогда делайте так. Задирайте юбки, разгоняйтесь, и спиной об ту самую вербу... Чирей ваш как рукой снимет...
      Если голова болит, разгонитесь и головой -- гэх!
      Пройдет голова.
      Только подоприте с другой стороны вербу оглоблей, а то собьете ее, так как, наверняка, у всех, кто к той вербе идет, голова болит.
      Только не тяните время... Чтобы быстрее перестукаться об ту вербу головами, это будет лучше и вам и детям вашим.
      1924 ______________________________________________________________________
      До каких же пор?
      Народится такое синенькое, маленькое и пищит...
      -- Девочку бог послал...
      -- Девочку?
      -- Ага...
      -- Лучше бы хлопец!
      Вот так и пойдет. Только и слышишь: "Лучше бы хлопец!"
      И гусей пасет, и коров пасет, и лошадей в ночном. Да еще рушник или рубашку вышивает. А парень в это время цигарку крутит. И все-таки: "Эх, если бы хлопец!"
      Вырастет, день-деньской по хате толчется, спины не разгибая.
      А отец выйдет на завалинку, трубочкой попыхивает и жалуется соседям:
      -- Тебе, Иван, хорошо: два сына! А мне-то каково? Марина да Ульяна. Бабье войско!
      Годы идут, а она все стирает, шьет, вышивает, прядет, варит... и ждет, ждет, пока какой-нибудь "принц" в картузе набекрень с папироской в зубах сплюнет и небрежно так процедит:
      -- Может, я тебя, Ульяна, посватаю... Еще не совсем надумал... Может, тебя, а может, Ониську... Погляжу еще...
      Потом все же находится какой-нибудь "принц" на ее голову. И ходит по хате важный, как индюк.
      -- Наварила?
      -- Сорочку выстирала?
      -- А свиньям вынесла?
      -- А сапоги мне почистила?
      -- Ты мне не того... А то я тебя того...
      А потом заводится и у нее маленькое, синенькое и пищит.
      Она к "принцу":
      -- Может, ты бы, Степан, ребенка подержал, пока я хоть причешусь.
      -- Ты его выродила, ты и держи. Оно мне без надобности.
      И так всю жизнь!
      Девчата! До каких же пор оно вот так будет?!
      1926 ______________________________________________________________________
      Не подгадьте, православные!
      Веселые времена нынче наступили в селах...
      Храмовые праздники всюду пошли...
      И воздвижение, и раздвижение, и всех пречистых, и покрова, и Семена, Михайлов, и Андрея, и Митрофана, и Кузьмы с Демьяном, и казанской, и астраханской...
      Гуляй -- не хочу!
      Святые знали, когда и "воздвигнуться", и когда "успеть", когда и "омофором покрыть", когда и какой иконе чудотворной объявиться...
      В уборку урожая никто из них не объявлялся... Никогда этого не было... Оно, возможно, и на небе как раз уборка урожая, где там тогда о "покровах" думать, когда нужно снопы вязать..
      Отжался, отмолотился, отсеялся -- вот тогда можно и за чудеса...
      Вот когда народ отдыхает понемногу от трудов праведных, оно тогда самый раз чудо сотворить. Да и закрома полны, вот и перепадает "детишкам на молочишко" тем, кто около чудес ходит...
      Вот нынче в селах во все колокола бьют, храмовые праздники справляют...
      Так вы ж, православные, не подгадьте!..
      Храмовать так храмовать...
      "До положения":
      Чтобы знал бог, чтобы знали все святые, какие мы верные...
      Поддержите веру православную на все сто процентов, а то хиреет она, сердешная.
      Пейте так, чтобы сразу видно было, что вы веры святой не забыли...
      Вот только то плохо, что долго в церквах в такие дни службу справляют.. Если бы побыстрее. А то трудно выдержать.
      Оно, положим, можно и до службы клюкнуть -- так боязно: может неприятность произойти... Захочется, к примеру, подтянуть "Иже херувимы", а оно как начнет запевать:
      И-и-и...
      И-и-и...
      И-и-и...
      Пока до того "же" дойдет, можно забыть, о чем речь, и такое понести:
      И хлеб печи,
      И телят пасти,
      Когда же мне, господи,
      Василя найти.
      Неудобно...
      Вот одно только это и неудобство храмовых праздников...
      А так -- время подходящее, чтобы и икалось, и пелось, и чтобы из носа кровь капала...
      Подходящая, одним словом, пора -- "пострадать за веру православную"...
      Валяйте!
      1926 ______________________________________________________________________
      Как меня печать подвела
      (Факт)
      Сегодня наш день. Хоть один день в году, а все же наш. Целиком наш, со всем гамузом, со всеми потрохами. Сегодня можно о себе... О своих делах, о печати; что бы вы там ни говорили, а мы все-таки печать!..
      Так, значит, о себе...
      Сегодня, как на духу, расскажу вам, как меня подвела печать, то есть, печатное слово, как оно, это слово, положило меня на обе лопатки, как я вытаращил глаза, долго хлопал ресницами, а потом плюнул и выругался...
      Так вот, слушайте. Имейте в виду, что это только сегодня и больше никогда никому я этого не расскажу. Ни за что на свете.
      То, что когда-то случилось со мной в поезде, когда я в купе разговорился о литературе с каким-то незнакомым мне инженером, и тот инженер, перебирая украинских литераторов, меня персонально (не зная, что это я перед ним) так крыл, так крыл, что я и ерзал, и вертелся, и окно открывал (да еще поддакивал, так как считал неудобным самого себя защищать), -- все это по сравнению с тем, как меня подвела моя книжка совсем недавненько, -- мелочь...
      Есть у меня одна юмореска: "Охрана здоровья народного". Вошла она в сборник моих "Сельских усмешек". Высмеиваю я там сельских "наркомздравов", баб-шептух, а высмеивая, даю образцы их "лекарств", их молитв разных от сглаза, от бешенства и от всего такого прочего...
      Написал я ту усмешку когда-то и подумал:
      "О! Добью я все же эти предрассудки! Пропали теперь бабки Палажки, потому как высмеял я их круто..."
      И что бы вы думали?..
      Недавно получил я письмо от одного библиотекаря из одного небольшого украинского города.
      И пишет он мне о таком происшествии.
      Приходит к нему в библиотеку старенькая бабуся и говорит:
      -- Дайте мне книжечку Остапа Вишни, ту, что там про баб-шептух написано.
      "Удивился я, -- пишет мне библиотекарь, -- что такая древняя старушка и интересуется новой литературой...
      -- Зачем вам книжечка, бабуся?
      -- Перечитать хочу.
      -- Откуда вы знаете, что есть такой писатель и что у него есть такая книжка?
      -- Знаю, Дочка моя работает на кирпичном заводе, так она брала у вас ту книжечку и читала дома вслух...
      -- Так что, вам так понравилось, что еще раз перечитать хотите?
      -- Э, нет! Не то, чтобы она мне понравилась, а там такие хорошие молитвы понаписаны от болезней разных. Как брала дочка книжку, так у меня как раз бешиха была... А там молитва от бешихи такая хорошая! Как помолилась я тогда по той книжечке, сразу отпустило меня! А теперь меня колики донимают, да такие, что ни чихнуть, ни дыхнуть. Так там, говорят, и от коликов есть молитва, дайте, пожалуйста!" . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Ну?!
      Как вам это нравится?!
      Убил, называется, бабку Палажку! Высмеял! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Я люблю печать!
      Но на этот раз я плюнул и выругался!
      Ну разве можно вот так подводить?
      1927 ______________________________________________________________________
      Обновляются ли?
      Часто спрашивают:
      -- Правда ли, что иконы обновляются и чудеса разные творят?
      А как же! Конечно, правда! Обновляются. И очень даже часто обновляются. Целые церкви обновляются, не то что иконы...
      Так вот -- стоит-стоит себе церквушечка -- и ничего, а потом вдруг как сверкнет-блеснет! -- и прямо так и ослепит.
      А как же это получается?
      Ангел обновляет.
      Чаще всего ночью это бывает.
      Вот так -- висит себе икона, ангел потихонечку подходит, берет тряпочку, немножечко мела или тертого кирпича и обновляет...
      К утру икона -- как новенькая.
      Только ангелы-то сами теперь уж не такие, как раньше были. Раньше бывали они молодые, белые, а нынче постарели, бороды у них повыросли. Ангелы теперь либо ктиторами церковными служат, либо попами.
      Так что все правда.
      И чудеса такие бывают. Бывают, бывают, и не какие-нибудь, а настоящие!
      Сам видел одно такое чудо, великое чудо!
      Обновилась у одного человека икона.
      Не было раньше в его закромах ни крошки.
      А вот после "обновления" так и начало зерно в его амбар ломиться, так и полетели к нему паляницы и деньги, что уж и не вмещаются нигде, пришлось батюшке половину отдать!
      Разбогатели оба: и батюшка и тот человек...
      Разве ж это не чудо? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Так что все это -- истинная правда.
      1923 ______________________________________________________________________
      Джунгли
      Расскажу я вам, товарищи, сон.
      А может, и не сон это, да только очень мне хочется, чтобы сон это был. Ну, в общем, пускай будет: снилось мне...
      Снилось мне, будто на Харьковщине, верстах в семи от сельского центра, в двадцати -- от районного, верст за сто от окружного центра, среди степи, в ложбинке хуторок притулился -- дворов этак на тридцать.
      В степи вьюжно, в степи буран, а в хуторе заметы, в хуторе тоскливо воют собаки и гудит в дымоходе-болдыре нечистая сила.
      Проехав верст тридцать, весь в снегу, вымерзлый, с сосульками в носу, с задубелыми от холода пальцами, я как бы всовываюсь в хату к постояльцу того хутора, пятидесятилетнему гражданину УССР, что вместе с вами и со мною переживает тринадцатый год нашей революции социалистической.
      Хата. Потом хатка деревянной перегородкой разгорожена на две хатенки.
      -- Здравствуйте!
      -- Здравствуйте!
      -- Ну и метет!
      -- Да уж метет!
      Разматываюсь и вижу: из второй хатенки в дверном проеме выглядывают десять детских головенок. Я даже разматываться перестал.
      -- Что это такое? -- спрашиваю.
      -- Это наши дети.
      -- Сколько же вам, -- спрашиваю хозяина, -- лет?
      -- Пятьдесят восемь.
      -- А вам, тетка?
      -- Не знаю: то ли сорок, то ли пятьдесят.
      У тетки под грудью гражданин месяцев так с пять или шесть.
      Сосет что полагается и причмокивает...
      Пятидесятивосьмилетний гражданин говорит:
      -- Это Алешка, меньшой наш... Шестой ему месяц пошел. А двух дочек уже замуж отдал.
      -- Не двух, а трех, -- поправляет тетка.
      -- Разве три их?
      -- Знамо, три.
      -- Скажи на милость, а мне все сдается, что две.
      -- Трех выдали, две остались, да такие, что аж плачут -- замуж!
      А это все малышня. Вон Ульяна, то Дунька, а там Петро, Роман, Михайло, Митрофан, а это вот Ванька, за ним -- Наталка, а то Галя... А это Алешка.
      У Алешки выскользнуло изо рта это самое, и он громко заплакал.
      -- Цыть, Алешка, цыть! Да цыть же, говорю! Помер бы ты, что ли!
      В болдыре гудит и высвистывает нечистая сила. Десятеро детей кашляют. Кашляют надрывно, взахлеб. Кашляют без передышки.
      И в пароксизме кашля надрывного срывается с лежанки босой Ванька (а может, то Михайло, Митрофан, Наталка или Галя) и бежит во двор "до ветра".
      -- Да вы что? Так же погибнут дети! Босиком в такую лютую завирюху во двор?!
      Мать:
      -- Да разве ж то во двор? Оно же только за порог, и назад.
      Отец:
      -- Да леший их не возьмет! Перекашляются! Соседи и то диву даются: да что за дети, говорят, у Митрофана: и не умирают тебе и не болеют тебе...
      -- А в школу ходят?
      -- Не! Нема у нас школы.
      -- И все неграмотны?
      -- Все!
      Меня начинает душить кашель.
      И тогда под аккомпанемент раздирающего десять глоток кашля мы начинаем разговаривать.
      Про все говорили. И про село и про город...
      -- Газеты читаете? (Отец умеет читать, когда-то отбывал службу в войске.)
      -- Не.
      -- А я привез.
      Мать:
      -- Петр! Смотри, газетка! Вот накуришься!
      Отец:
      -- Курят уже, сукины сыны!
      Рассказываю о городе. Рассказываю обо всем, что в городе.
      Мать:
      -- А скажите: и фасоля у вас на фунты? И горох?
      -- И горох у нас, -- говорю, -- на фунты и фасоль на фунты.
      -- О господи! Да разве ж фунтами насытишься?
      Тогда мне рассказывают о самом наболевшем: о хлебе.
      -- Ежели бы не отбирали!
      -- А зачем он вам, коль излишек имеется?
      -- А так...
      -- Да и не отбирают же, а покупают.
      -- Так-то так, да вот...
      Укладываемся спать.
      Мать:
      -- Я б это вас и молочком попотчевала, да высосал клятый теленок. Как на грех и сегодня чисто все высосал и давеча...
      Отец:
      -- Так смотрят, сукины сыны!
      Петро:
      -- Привязывал же, да коротко, чтоб ему сдохнуть!
      Митрофан:
      -- Теленка коротко привязал, а корову -- длинно, вот он и высосал.
      Ложимся.
      На сон грядущий длинно рассказывает мне хозяин, как украли у него давешним годом десять мешков ("да новых же, новехоньких"), и как все ходили к ворожее, и как она на карты бросала да на зеркале ворожила и сказала: -- И не ходите далече и не шукайте, а смотрите через две хаты.
      И как в воду глядела.
      После заснули.
      Я не спал. Я слушал, как мучились в пароксизмах кашля десятеро неграмотных детей на тринадцатом году революции, и думал о культурной работе. О национально-культурной и интернационально-культурной. И по всем извилинам мозга моего плыла прекрасная фраза прекрасного поэта:
      Темная моя отчизна!
      И я высчитывал, во сколько раз толще оковы культурного порабощения оков социального порабощения. И когда упадут первые, если вторые упали тринадцать лет назад?
      А наутро, еще не рассвело, приветствовал меня хозяин с добрым утром:
      -- Доброе утро вам! Пошел это я ночью до ветра, сходил, лег да подумал: нелегко вам там, в городе, жить, ежели все купленное! О!
      А в степи буря, в степи вьюга, на хуторе тоскливо воют собаки, а в волдырях гудит нечистая сила.
      1930 ______________________________________________________________________
      Чудо
      -- "Вербные слезы господни". Что такое "вербные слезы"... Вон в Лентратевке чудо свершилось. Вот это чудо! Такое чудо, что все эти "слезы вербные", все "обновления икон", "кровь господня" с креста калининского -- так все это детские игрушки против лентратевского чуда. О!
      -- Расскажите, голубчик!..
      -- Слушайте... Как раз на Полупетра, после полудня, солнышко уже на вечернюю полосу наклонилось, выгнала Килина корову свою Лыску со двора. Поить выгнала. Гонит себе, покрикивает, хворостиной помахивает...
      Ветерок небольшой повевает... И вдруг на дороге как завоет, как загудит, засвистит... Два черта за чубы схватились -- такой вихрь. Как закрутило, закрутило, закрутило. Царица моя небесная... Как подскочит к Килине -- да так ее юбку кадкой и поставит. И как крутанет ее на месте мельничкой и... подхватит вверх. Зажмурила несчастная женщина глаза, перепугалась и шепчет:
      -- Да воскреснет бог и расточатся врази его.
      А оно ей в рожу как захохочет да как закричит:
      -- Хо-хо-хо! Не расточатся, Килина!
      Она глаза мельк -- и видит: Лыска, корова ее, так же вверх вихрем летит рядом с ней. Ревет и хвостом крутит...
      -- Прощайте, деточки, мои голубоньки! Ухватили черти вашу маму... За грехи, должно быть, за тяжкие...
      И слезы у Килины из глаз -- горохом.
      И Лыска мычит, словно выговаривает:
      -- Прощай, телушка моя черная с пробелом. (Она в Юрьев день как раз телку рябенькую привела.)
      И слезы у Лыски из глаз -- фасолью.
      Летят Килина с Лыской куда-то в неизвестность и горько плачут...
      Вдруг Лыска как замычит яростно, как заревет... Глядит Килина, а что-то как ухватит Лыску за рога, как дернет -- так и сорвало у нее рога. Сорвало, плюнуло на них и Килине на лоб приставило... Они так ко лбу и прилипли. А потом как ухватит Лыску за хвост и как потянет. Глядит Килина, а у коровы только кончик болтается. Крутит она так кончиком, как малярной кисточкой. Подлетает тогда что-то к Килине, разматывает каемку, стягивает юбку и хвост ей лепит. Прилепило хвост и как ухватит за чепец, сорвало чепец -- и к Лыске. Натянуло на нее чепец и юбку и как загогочет, аж внутри у Килины похолодело. Хочет бедная женщина что-то крикнуть, а изо рта вместо слов вылетает:
      -- Мму-м-у!
      А Лыска, слышит, по-человечески богу молится.
      -- Да воскреснет, -- говорит, -- бог и расточатся врази его.
      Превратилась Килина в корову, а корова -- в Килину.
      Загоготало, завеяло еще сильнее и потянуло во двор... Килину в хлев заперло, а Лыска пошла в хату...
      Стоит Килина в хлеву... Лечь бы -- так навозу, навозу, навозу... Помету, помету, помету. Пройтись бы -- тесно, и ноги вязнут. В яслях сечка и объедки из лебеды...
      "Холера бы взяла, -- думает она, -- такую хозяйку, что вот так за коровой следит. Сама, должно быть, там на подушках разлеглась, а тут по колено в навозе топчешься. Не коров вам держать, хозяева неряшливые... Козу, а не коров, да и козы не стоите. Хозяйками называются. С чего я тут молока им дам..."
      Только она так подумала, как вдруг двери скрип -- и Лыска входит с подойником.
      -- Подвинься, чертовка. Ребра выставила.
      И подойником по коленям.
      А затем:
      -- Мыня-мыня-мыня.
      "Господи, -- думает Килина, -- и когда уж она додумается без теленка меня доить? Ведь теленок только молоко портит"
      Глядит Килина на Лыску, головой качает.
      А та:
      -- Чего окрысилась?
      И носком в подбородок.
      Ишь какая!
      "За что же, -- думает, -- бьешь? Что я тебе такого сделала?"
      И даже заплакала.
      Садится Лыска доить Килину... Сосков не помыла, не смазала.
      Они грязные, потресканные, болят... Танцует Килина как на горячих угольях...
      А Лыска ей кулаком под потроха:
      -- Стой! Глаза чтоб у тебя играли, а зубы танцевали! Стой!
      Стоит Килина и плачет:
      -- Что, если бы я была хозяйкой? Никогда бы так с коровой не обращалась.
      Вдруг как зашумит, как засверкает, как заревет, как крикнет:
      -- Ага?! Ага?!
      И к Килине... Сорвало с нее рога, оторвало хвост. Не успела она и опомниться, как уже сидит под Лыской к доит ее, а Лыска по колено в помете... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Вот что было...
      -- Ну и что же?
      Да ничего. Продала Килина Лыску, купила Рябую. Рябую теперь бьет...
      -- Не научило, значит?
      -- Не научило.
      1924