Согласно сообщению, полученному 27 мая 1941 г. советским посольством в Берлине, Риббентроп, высказываясь за продолжение курса на развитие сотрудничества с Советским Союзом, якобы даже заявил: "Я не позволю оказывать влияние на мою политику всякому, кто преследует собственные интересы"{173}.
      Что касается позиции самого Гитлера, то сообщения из Берлина, которые в мае-июне 1941 г. получала Москва, были весьма противоречивыми. В одних донесениях указывалось на непоколебимую решимость Гитлера начать войну против СССР{174}, в других говорилось о его намерении предложить Советскому Союзу более тесное сотрудничество{175}, в третьих отмечалось, что в "русском вопросе" он занимает неопределенную, колеблющуюся позицию и даже в беседах со своими ближайшими сотрудниками обходит его "полным молчанием"{176}. Последнее, казалось, подтверждала и программная речь Гитлера перед рейхстагом 4 мая 1941 г., в которой об СССР не было сказано ни слова{177}.
      "Противоборство" в политических верхах рейха двух линий и отсутствие ясного представления о позиции Гитлера побуждало советское правительство действовать предельно осторожно, чтобы не допустить изменения баланса сил в Берлине в пользу сторонников войны против СССР.
      Анализ германских документов позволяет сделать вывод: неверная оценка Кремлем ситуации в нацистском руководстве являлась результатом дезинформационной акции, которую проводили германские спецслужбы с целью маскировки агрессивных планов в отношении СССР. Версии о предстоявшей якобы высадке вермахта в Великобритании, о возможности германского удара на Ближнем Востоке, равно как о противоборстве в германском руководстве, активно распространялись нацистами вплоть до 22 июня 1941 г.
      Гитлер отнюдь не проявлял колебаний в "русском вопросе". Окончательное решение о войне против СССР было им давно принято. В военно-политическом отношении мотивация этого решения шла, однако, вразрез с принципами геополитического мышления того времени, что и ввело в заблуждение политиков многих стран, в том числе Советского Союза. Гитлер решился начать войну на два фронта. При этом его расчет был предельно прост и авантюристичен. Фюрер планировал молниеносным ударом в течение нескольких недель разгромить СССР (за это время англичане, считал он, не успеют предпринять на западе никаких серьезных акций и для их сдерживания будет вполне достаточно незначительных сил) и тем самым реализовать одну из основных внешнеполитических программных установок рейха. Ликвидировав СССР как фактор мировой политики, овладев его ресурсами, Германия получила бы, по расчетам Гитлера, также прямой выход по суше на Ближний и Средний Восток. Разгром СССР, полагали в Берлине, оказал бы, в свою очередь, влияние на Лондон. Последний лишился бы надежд на появление союзника на континенте, а это подорвало бы его волю к сопротивлению. С точки зрения нацистов, успешный поход против СССР сулил несомненные выгоды и позволял им убить сразу двух зайцев - уничтожить советское государство, а заодно "в России победить Англию"{178}.
      Сегодня эти планы и расчеты Гитлера хорошо известны. Но в тревожные месяцы накануне войны ни советское правительство, ни правительства других стран, в том числе даже союзники Германии по Тройственному пакту (Италия и Япония) точной информацией о намерениях фюрера не располагали. Исключение составляли лишь узкие группы лиц в политических и военных кругах Финляндии, Румынии и Венгрии, стран, которые должны были с самого начала принять участие в войне на стороне Германии. Но и для них германские планы в полном объеме, а также точная дата выступления вермахта против СССР оставались тайной за семью печатями.
      "Вторая фаза дезинформации противника"
      С 22 мая 1941 г. начался заключительный этап оперативного развертывания германской армии для нападения на СССР. К советской границе по железной дороге и собственным ходом двинулись 47 дивизий вермахта (из них 28 танковых и моторизованных), которые должны были составить ударную группировку армии вторжения{179}. Чтобы ввести советское правительство и мировое общественное мнение в заблуждение относительно целей перемещения такой массы войск на восток, с этого дня в соответствии с директивой верховного главнокомандования германских вооруженных сил (ОКБ) No 44699/41 от 12 мая 1941 г. началась "вторая фаза дезинформации противника"{180}, а по сути дела специальная дезинформационная акция, которая по своему размаху превзошла все ранее проводившиеся нацистами операции такого рода. Данная акция заслуживает особого внимания, поскольку она, думается, и дает ответ на вопрос, почему советское руководство до последнего момента медлило с приведением войск западных приграничных округов в состоянии полной боевой готовности.
      В чем заключались цели этой акции?
      По свидетельству генерала К. фон Типпельскирха, курировавшего в генеральном штабе сухопутных сил гитлеровской Германии отдел разведки, с военной точки зрения, задача состояла в том, чтобы "сохранить в тайне дату нападения, т. е. обеспечить тактическую внезапность" при нанесении первого удара{181}. Ставилась также важная военно-экономическая цель. Как отмечал в своих воспоминаниях заместитель начальника оперативного штаба вермахта генерал В. Варлимонт, германское руководство рассчитывало также не допустить прекращения поставок в Германию советского сырья и продовольствия, представлявших "значительную ценность в военно-экономическом отношении". Эти поставки должны были продолжаться "до последней минуты"{182}. Если дать понятию "тактическая внезапность" развернутое определение, то можно сказать, что германское руководство рассчитывало воспрепятствовать мобилизационному и оперативному развертыванию Красной Армии, выведению советских частей прикрытия государственной границы на боевые позиции и приведению их в состояние полной боевой готовности.
      Однако сами по себе эти военные задачи невозможно было решить, не породив у правительства СССР надежд на сохранение мира либо, как минимум, иллюзий относительно образа действий Германии в случае, если отношения между ней и Советским Союзом все же приобретут конфликтный характер. Как можно заключить из дневника статссекретаря министерства иностранных дел Германии Э. фон Вайцзеккера, гитлеровское руководство надеялось создать у советского правительства впечатление, что германскому выступлению против СССР - если до него все-таки дойдет дело - будут предшествовать переговоры, и Москва может рассчитывать на "нормальную дипломатическую процедуру (объявления войны. О.В.): жалоба, реплика, ультиматум, война", а не на внезапное нападение вермахта{183}.
      На создание у советского правительства такого рода надежд и иллюзий и были направлены "политические меры" нацистского руководства, военных инстанций, разведывательных служб, министерства иностранных дел и министерства пропаганды "третьего рейха", которые упоминаются, но не раскрываются в вышеназванной директиве ОКБ от 12 мая 1941 г. Анализ германских документов (военных, дипломатических, агентурных), а также дневниковых записей Геббельса, принимавшего в дезинформационной акции самое непосредственное участие, позволяет составить представление об этих "политических мерах" и реконструировать ход дезинформационной акции (см. документы No 1,2, 3).
      В Берлине понимали, что советское правительство, несмотря на демонстративное усиление им войск приграничных округов, всячески хочет избежать войны и не нанесет удара первым{184}. Более того, оно даже не будет приводить войска в боевую готовность и не объявит мобилизацию (что могло быть использовано Германией как повод для объявления войны) до тех пор, пока имеется хотя бы минимальный шанс на сохранение мира. Поэтому гитлеровцы видели свою задачу в том, чтобы поддерживать у Кремля уверенность, что этот минимальный шанс остается, а пока он будет медлить в ожидании прояснения обстановки и переговоров, завершить сосредоточение вермахта и затем всей мощью ударить по противнику, не развернутому в боевые порядки.
      Но как можно было убедить советское руководство в том, что Германия тоже заинтересована в сохранении мира и настроена на переговоры, хотя и продолжает наращивать силы у границы? Чтобы решить эту задачу, Берлин намеревался подвести Москву к мысли о том, что сосредоточение Германией военных сил у советской границы является лишь средством политического давления на СССР, что Гитлер ожидает от Сталина каких-то далеко идущих уступок и вот-вот выступит с инициативой переговоров, что Германия может объявить войну СССР лишь в том случае, если ее требования не будут приняты, а переговоры закончатся провалом.
      Чтобы Кремль поверил в реальность перспективы переговоров, ему подбросили и информацию относительно возможных германских требований. Эти "требования" были очень серьезными (иначе, зачем стягивать к границе такие силы?!) и носили территориальный и военно-политический характер. Нацисты постарались сформулировать их так, чтобы у Москвы не осталось и тени сомнения в реальности таковых. Поскольку Кремль знал о давних видах Германии на Украину, Кубань и Кавказ, то был пущен слух, будто бы Берлин намеревается предъявить СССР ультимативное требование сдать ему на длительный срок в аренду Украину и обеспечить германское участие в эксплуатации бакинских нефтяных промыслов.
      Но на этом дезинформация не кончалась. Развивая версию о приоритетном для германских интересов ближневосточном направлении, Берлин начал распространять слухи о том, что потребует от Москвы согласия на проход вермахта через южные районы СССР в Иран и Ирак, т.е. в тыл ближневосточной группировки англичан. У советского правительства должно было создаться впечатление, что стягивание германских войск в Восточную Европу преследует цель добиться от СССР принятия и этого требования Берлина, а германские войска будут затем использованы против Британской империи.
      Акция по дезинформации преследовала и еще одну стратегически важную для Германии цель - исключить сближение Москвы с Лондоном и Вашингтоном, которое могло спутать планы Гитлера. Берлин стремился посеять еще большее недоверие между своими противниками, зная, что те и так подозревают друг друга в готовности к закулисной сделке с Германией. Поэтому дезинформационные сведения о возможности мирного урегулирования германо-советских противоречий и проходе вермахта через территорию СССР на Ближний Восток были рассчитаны на то, чтобы ввести в заблуждение не только Москву, но и Лондон, подогреть там антисоветские настроения и тем самым исключить возможность антигерманской советско-англо-американской политической комбинации. Кремлю же, наоборот, поставляли "сведения" о том, что "пробритански настроенная" часть нацистской верхушки якобы усиленно работает в направлении урегулирования отношений с Англией и США и эти усилия находят положительный отклик в Лондоне.
      Плоды дезинформации. Просчет Сталина
      Основную роль в осуществлении акции Берлин отводил противоречивым слухам, которые его агентура подбрасывала прессе нейтральных стран, политикам в европейских столицах, а также иностранным дипломатам и журналистам в Германии. Нацисты были твердо уверены, что вся эта "информация" по дипломатическим и разведывательным каналам будет доходить до Москвы.
      И она туда действительно доходила. Это подтверждается сообщениями в Форин офис британского посла в СССР С. Криппса{185}, донесениями в "бюро Риббентропа" из германского посольства в Москве{186}, воспоминаниями иностранных дипломатов{187}. Германский военный атташе в СССР генерал Э. Кёстринг докладывал из Москвы в Берлин 18 июня 1941 г.: "Болтовня и слухи, по крайней мере, здесь приобрели немыслимые размеры. Чтобы передать их, потребовались бы целые тома..."{188} Кремль был в курсе того, что обсуждали иностранные дипломаты в Москве{189}, а также политики в столицах других государств. Фельетон по этому поводу, появившийся 25 мая 1941 г. в "Правде", а затем упоминание о слухах в сообщении ТАСС от 13 июня 1941 г. (опубликовано в прессе 14 июня 1941 г.) свидетельствовали о том, что правительство СССР очень внимательно следило за слухами и анализировало их.
      Активно использовался гитлеровцами и такой канал, как дезинформация советского посольства в Берлине. В.М. Бережков, занимавший накануне войны пост первого секретаря посольства, вспоминает: сообщения о том, что в ближайшее время предстоят советско-германские переговоры, что Гитлер готовит далеко идущие предложения о развитии сотрудничества с СССР, регулярно поступали в посольство. Особую роль в распространении этой информации играл О. Майсснер, имперский министр, руководитель канцелярии президента, который считался близким к Гитлеру человеком из "старой школы", ориентировавшейся на бисмарковский подход к отношениям с Россией. Он чуть ли не каждую неделю встречался с послом В.Г. Деканозовым и уверял его, что фюрер вот-вот закончит разработку предложений для переговоров и передаст их правительству СССР. Посол соответственно сообщал об этом в Москву.
      Сходная информация поступала в советское посольство из агентурных источников со ссылкой на мнение представителей министерства иностранных дел Германии. Сведения такого рода передавал в посольство агент-двойник, бывший берлинский корреспондент латвийской газеты "Briva Zeme" О. Берлингс. Он был завербован руководителями советской резидентуры в Германии советником посольства А.З. Кобуловым и представителем ТАСС И.Ф. Филипповым в августе 1940 г., но тут же сообщил об этом немцам и предложил им свои услуги{190}. В списке агентов НКГБ СССР Берлингс проходил под кличкой "Лицеист", у немцев - под кличкой "Петер". Хотя ни советская, ни немецкая сторона полностью не доверяли Берлингсу, тем не менее информация, поступавшая от него, шла на самый верх: в Москве она представлялась Сталину и Молотову{191}, в Берлине - Риббентропу и Гитлеру{192}. Последний, правда, заподозрил Берлингса в двойной игре и 18 июня 1941 г. распорядился установить за ним "строгое наблюдение", а с началом войны "обязательно взять под арест"{193}. Сообщения "Петера"-"Лицеиста" были для обеих сторон важным источником информации, а для Берлина одновременно и каналом дезинформации противника.
      Сохранившееся в фондах Политического архива Министерства иностранных дел ФРГ дело "Петера" с его донесениями в "бюро Риббентропа" позволяет сделать однозначный вывод о позиции, которую занимала накануне войны Москва. Донесения свидетельствуют, что советская сторона в конечном счете поддалась на дезинформацию относительно намерения Германии достичь мирного урегулирования отношений с СССР. В Москве приняли версию о том, что концентрация германских войск у советской границы - средство политического давления, с помощью которого Берлин якобы хочет заставить Кремль пойти на серьезные уступки в ходе предстоящих переговоров. Если военному столкновению между Германией и СССР все же суждено случиться, полагали в Москве, то это произойдет позднее. Конфликту будут предшествовать переговоры, и поэтому у СССР еще достаточно времени, чтобы привести войска в боевую готовность{194}.
      Такая позиция Кремля подтверждалась и сообщениями, поступавшими в Берлин от других агентов и по дипломатическим каналам. Так, 8 июня 1941 г. в министерство иностранных дел Германии сообщалось из Бухареста, что советский посол в Румынии А.И. Лаврентьев, ссылаясь на мнение Москвы, высказывал мысль, что войны, скорее всего, не будет, а будут переговоры, которые, однако, могут сорваться, если немцы выдвинут неприемлемые требования{195}. 12 июня 1941 г. агент информировал "бюро Риббентропа": несколько дней назад Молотов, принимая японского посла, обмолвился, что "не верит в принципиальное изменение германо-русских отношений"{196}. 17 июня 1941 г. из Хельсинки со ссылкой на дипломатический источник в Москве министерство иностранных дел Германии получило сообщение о том, что в советской столице "нет абсолютно никакой ясности" относительно того, как будет дальше развиваться ситуация, но "в общем там не верят в изменение германской "восточной политики""{197}.
      Информация о том, что войны с Германией не будет, поступала в Москву не только из посольства СССР в Берлине, но и от советских дипломатических представителей в других странах. Можно с уверенностью сказать, что сведения такого рода передавались из Виши{198} и Лондона. Располагая широкой агентурной информацией из столицы Великобритании, советское руководство не сбрасывало со счетов и мнение британских политиков и военных относительно перспектив развития международной обстановки. О том же, как оценивали ситуацию в те тревожные дни правящие верхи Англии, У. Черчилль в своих воспоминаниях сообщает следующее: "Сведения, которыми мы располагали относительно отправки из России в Германию больших и ценных грузов, очевидная заинтересованность обеих стран в завоевании и разделе Британской империи на Востоке - все это делало более вероятным, что Гитлер и Сталин скорее заключат сделку, чем будут воевать друг с другом. Наше объединенное разведывательное управление разделяло это мнение... 23 мая это управление сообщило, что слухи о предстоящем нападении на Россию утихли и имеются сведения, что эти страны намерены заключить новое соглашение. Управление считало это вероятным, поскольку нужды затяжной войны требовали укрепления германской экономики. Германия могла получить от России необходимую помощь либо силой, либо в результате соглашения. Управление считало, что Германия предпочтет последнее, хотя, чтобы облегчить достижение этого, будет пущена в ход угроза применения силы. Сейчас эта сила накапливалась".
      Сходное мнение, по свидетельству Черчилля, высказывали и начальники штабов британских вооруженных сил. "У нас имеются ясные указания, - предупреждали они 31 мая командование на Среднем Востоке, -что немцы сосредоточивают сейчас против России огромные сухопутные и военно-воздушные силы. Используя их в качестве угрозы, они, вероятно, потребуют уступок, могущих оказаться весьма опасными для нас. Если русские откажут, немцы выступят". 5 июня 1941 г. объединенное разведывательное управление, сообщая о масштабах германских военных приготовлений в Восточной Европе, высказывало мысль, что "на карту поставлен, видимо, более важный вопрос, чем экономическое соглашение", что немцы могут потребовать от Москвы серьезных военно-политических уступок. "Управление не считало пока возможным сказать, - отмечает Черчилль, - будет ли результатом этого война или соглашение". Столь же неопределенную оценку ситуации британская разведка дала и 10 июня 1941 г. И лишь 12 июня она сообщила правительству: "Сейчас имеются новые данные, свидетельствующие о том, что Гитлер решил покончить с помехами, чинимыми Советами, и напасть"{199}.
      Советский посол в Лондоне И.М. Майский, как свидетельствуют исследования, опирающиеся на британские документы, также придерживался мнения, что Германия не решится на военное выступление против СССР, и убеждал в этом советское руководство{200. Даже в своем сообщении из Лондона 21 июня 1941 г. он отметил: "Я по-прежнему считаю германскую атаку на СССР маловероятной"{201}.
      Думается, нельзя согласиться с точкой зрения, высказываемой иногда в литературе, о том, что советские дипломаты оценивали перспективы развития советско-германских отношений, руководствуясь якобы директивой из Москвы, которая предписывала относиться к слухам о близящейся войне как к проискам Лондона. Собственная информация, которой располагали советские представители за рубежом, видимо, позволяла им также делать вывод, что войны может не быть. Они докладывали свои оценки в Москву, а та, в свою очередь, опираясь на них, давала обратные директивы соответствующего содержания.
      Дезинформационная акция, предпринятая нацистами, принесла результаты. Слухи, которыми они наполнили столицы европейских государств и США, дезориентировали мировую общественность{202}. Под их влиянием многие политики и дипломаты в самых разных странах стали открыто высказывать мысль: подготовка Германией нападения на СССР - это блеф. Мирное урегулирование германо-советских противоречий неизбежно. Оно является само собой разумеющимся. Со дня на день немцы пригласят Сталина или Молотова с визитом в Берлин и подпишут с ними в обмен на определенные уступки новое соглашение о мире и сотрудничестве (см. документ No 2).
      Как сами слухи, так и мнение западных политиков доводились советскими дипломатами и органами разведки до сведения руководства СССР. Последнее оказалось в весьма сложном положении. С одной стороны, в Москву непрерывным потоком шла информация, что Германия вот-вот начнет войну против Советского Союза , с другой - сообщалось, что войны, скорее всего, не будет, что Германия осуществляет лишь "психологический нажим" и готовит себе "позицию силы" к предстоящим переговорам.
      Сталин очень боялся допустить ошибку и поэтому не сбрасывал со счетов ни ту, ни другую информацию. Надеясь, что шанс предотвратить войну еще остается, он опасался, что этот шанс может быть упущен в результате нелепой случайности или провокации, которую могли организовать "оппозиционные" Гитлеру и Риббентропу армейские круги Германии. Этими опасениями, видимо, и объясняется категорическое требование Сталина "не поддаваться на провокации" и его недоверчивое отношение к сообщениям о возможных сроках начала войны.
      Последние тоже могли иметь провокационный характер. Что значило принять в расчет определенную дату начала войны? Это значило, что к этому дню надо было осуществить мероприятия в соответствии с планами мобилизационного и оперативного развертывания. А если бы информация оказалась ложной? Тем самым к радости германской военщины (да и Лондона, не оставлявшего попыток втянуть СССР в войну против немцев) советское правительство собственными руками уничтожило бы шанс на сохранение мира, а Германия получила бы повод не только для объявления войны, но и для того, чтобы представить ее в качестве меры защиты от готовившейся якобы советской агрессии. Да и была ли стопроцентная гарантия, что германское нападение произойдет именно 22 июня? Информация о возможных сроках начала войны поступала в Москву самая разная. Сначала назывался март, затем 14-15 мая, 20 мая, конец мая, начало июня, середина июня, июль-август, 21 или 22 июня, 24 июня, 29 июня, наконец, 22 июня. Многие сроки прошли, предсказания не сбылись, и это несколько успокаивало советское руководство. Дата 22 июня 1941 г. тоже могла оказаться очередным ложным прогнозом.
      Советско-германские отношения (начало июня 1941). Сообщение ТАСС от 13 июня 1941 года
      Ожидая переговоров с Германией, советское руководство, тем не менее, принимало меры по подготовке к отражению возможного нападения. Однако на дипломатическом уровне в отношениях между СССР и Германией царило, казалось, полное затишье. Обе стороны упорно делали вид, что ничего существенного не происходит. Германская пресса корректно высказывалась о СССР, а советская пресса не менее корректно о Германии. Лидеры обоих государств не делали никаких заявлений, которые позволяли бы судить об изменении их курса и атмосферы советско-германских отношений. Показательным было и то, что вплоть до 21 июня 1941 г. визиты посла СССР в Берлине Деканозова в министерство иностранных дел Германии и германского посла в СССР Шуленбурга в НКИД СССР носили по преимуществу чисто протокольный характер. Ни тот, ни другой в беседах с чиновниками внешнеполитических ведомств не затрагивали принципиальные проблемы двусторонних отношений. Обсуждались лишь мелкие текущие вопросы: маркировка отдельных участков советско-германской границы, компенсация за суда Прибалтийских государств, удерживаемые рейхом, выполнение Германией договорных поставок угля в СССР, строительство бомбоубежища на территории советского посольства в Берлине и т.п.{203}
      Обе стороны явно занимали выжидательную позицию, что было, в общем-то, объяснимо. Поведение германского руководства определялось целями его политики в отношении СССР. Москва же ожидала, что с инициативой проведения переговоров выступят немцы. Они первыми начали стягивать войска к границе, и потому советское правительство вправе было надеяться, что они дадут объяснение своим действиям. Брать инициативу проведения переговоров на себя, полагали в Кремле, не только неуместно (СССР не являлся виновником осложнения отношений), но и нежелательно. Такой шаг СССР мог быть истолкован как свидетельство его военной слабости.
      Но время шло, а Берлин молчал и, казалось, даже не замечал подававшихся ему Москвой сигналов о готовности к диалогу. Это молчание тревожило советское руководство. Ситуация, при которой армии двух стран стояли друг против друга, разделенные границей, была чревата любыми неожиданностями. "Война нервов" легко могла перерасти в настоящую войну. Далее откладывать переговоры было опасно, и советское руководство решило "поторопить" немцев. Зная, что Берлин опасается сближения СССР с Англией и США, Кремль начал подбрасывать ему "свидетельства" такого сближения. Расчет делался на то, что это встревожит Гитлера и побудит его выступить с инициативой переговоров.
      С начала июня 1941 г. в Берлин начали поступать сообщения о том, что Кремль налаживает политические контакты с Лондоном и Вашингтоном. В частности, докладывалось, что 1 июня 1941 г. Сталин принял для беседы британского и американского послов, что к активной деятельности в НКИД СССР вернулся бывший нарком иностранных дел М.М. Литвинов, являвшийся сторонником союза СССР с демократическими державами, направленного против Германии{204}. Вслед за этим германское министерство иностранных дел получило информацию о том, что советское посольство в Румынии в срочном и секретном порядке предпринимает шаги, целью которых является достижение военно-политического соглашения с США{205}. Одновременно по агентурным каналам в Берлин начали поступать сообщения о том, что советская общественность очень обеспокоена военными приготовлениями Германии и что Сталин испытывает мощное давление со стороны командования Красной Армии, которое требует от него занять более жесткую позицию в отношении рейха и ориентироваться не на переговоры, а на военное противоборство{206}.
      Параллельно с этими акциями советское посольство в Берлине в расчете на политический эффект - по крайней мере так это было расценено в германском внешнеполитическом ведомстве - начало вывозить на родину детей советских граждан, работавших в Германии{207}, а представительство ТАСС демонстративно обратилось с запросом в швейцарскую миссию о возможности своего перебазирования в Берн, Цюрих или Женеву{208}. Всеми этими действиями Москва рассчитывала подвести Берлин к мысли о том, что советско-германские отношения подошли к опасной черте, за которой могут оказаться невозможными ни возврат к добрососедству и партнерству, ни достижение мирного компромисса, что пора сесть за стол переговоров и урегулировать отношения.
      Однако политические акции советского руководства впечатления на Берлин не произвели. Германское правительство прекрасно понимало, чего добивался Кремль, и уверенно продолжало свой прежний курс. Что же касается возможности сближения СССР с Великобританией и США, то эту информацию "бюро Риббентропа" перепроверило через Берлингса в посольстве СССР, и она не подтвердилась{209}.
      И все же в Берлине с некоторой тревогой восприняли отъезд из Москвы в первых числах июня 1941 г. британского посла Криппса. На Виль-гельмштрассе гадали, не отправился ли тот в Лондон для согласования вопроса о советско-британском сотрудничестве. Опасения германского руководства относительно возможности англо-советского сближения рассеялись очень быстро. Еще до прибытия Криппса в Англию в британской прессе, а также в печати нейтральных стран как из рога изобилия посыпались статьи антисоветского содержания, в которых высказывалось предположение, что Берлин и Москва ведут тайные переговоры, и обсуждался вопрос, пойдет или не пойдет СССР ради предотвращения войны на далеко идущие уступки немцам. В Берлине поняли, что Москва, Лондон и Вашингтон ни о чем пока не договорились, что разговоры о военном союзе СССР и США - маневры советской дипломатии, рассчитанные на запугивание Германии, а русские и "демократии" по-прежнему испытывают друг к другу неприязнь и недоверие. Это подтвердил и Шуленбург, которому было поручено выяснить обстоятельства отъезда Криппса из СССР.
      12 июня 1941 г. он сообщил в министерство иностранных дел Германии: "По сведениям, полученным из американского источника, отъезду английского посла Криппса не предшествовали его встречи и достижение договоренностей с советским правительством. Отношение советской стороны к английскому и американскому посольствам по-прежнему характеризуется как предупредительное в частных вопросах, но как негативное в том, что касается попыток завязать политический диалог"{210.
      Если в Берлине публикации в западной прессе были восприняты с удовлетворением, то в Москве они вызвали большую тревогу. Проводившаяся в них мысль о том, что Германия может попытаться принудить СССР принять ее требования военными методами, была расценена как сознательная попытка Англии обострить советско-германские отношения и спровоцировать конфликт между Берлином и Москвой{211}. Кремль в общем-то не был далек от истины, оценивая британские газетные публикации как провокационные. В Лондоне, как и в Москве, не имели ясного представления о намерениях Германии (о чем свидетельствуют процитированные выше высказывания Черчилля) и опасались, что Гитлер может пойти по пути эскалации военных действий против Великобритании. Возможность такой эскалации англичане связывали с "новым сговором" Гитлера со Сталиным и всеми средствами пытались сорвать этот сговор, столкнуть Германию и СССР.
      Публикации в британской и нейтральной прессе в начале июня 1941 г. окончательно запутали мировую общественность и осложнили и без того непростые советско-английские отношения. Гитлер и его окружение не замедлили воспользоваться ситуацией.
      В ночь с 12 на 13 июня 1941 г. нацистское руководство провело акцию, которой придавало исключительное значение. По согласованию с Гитлером Геббельс подготовил статью, содержавшую намек на возможность активизации в ближайшее время военных действий против Великобритании. Она называлась "Крит как пример"{212}. Статья была помещена в органе НСДАП газете "Фёлькишер беобахтер". Номер газеты со статьей Геббельса "по личному распоряжению Гитлера" в срочном и "совершенно секретном порядке" был конфискован сразу же после поступления в розничную продажу (иностранные посольства его, тем не менее, получили), а по Берлину пущен слух, что Геббельс попал в большую немилость к фюреру и дни его политической карьеры сочтены{213}.