Андрей Константинов, Александр Новиков
      Умельцы
      Новый цикл: Служба приватного сыска
      Роман и рассказы
      Два бывших сотрудника милиции, оставившие службу по личным мотивам, получают предложение от крупного питерского бизнесмена на частное расследование. В офисе бизнесмена произошло убийство. Бизнесмену грозят серьезные неприятности, официальное следствие "буксует"... Ностальгируя по былой работе, сыщики принимают предложение.
      Содержание
      УМЕЛЬЦЫ
      Глава первая. Петрухин
      Глава вторая. Петрухин
      Глава третья. Трубный глас
      Глава четвертая. Купцов
      Глава пятая. Начало
      Глава шестая. Партнеры
      Глава седьмая. Геморройная работа
      Глава восьмая. Телефоны
      Глава девятая. Пейджер
      Глава десятая. Штормовое предупреждение
      Глава одиннадцатая. Прыжок
      Глава двенадцатая. Строгов
      ИЗ "БАЕК СЛУЖИВЫХ ЛЮДЕЙ"
      О вреде нерешительности при употреблении спиртных напитков
      Бандитские байки
      История про скрипку Амати
      История про 38 аккордеонов
      История про бидон с червонцами
      История про соболиные шкурки
      История о добросовестном Ричарде Доброе Сердце
      История про бобров
      УМЕЛЬЦЫ
      "Вчера, около 12 часов 30 минут, сотрудниками криминальной
      милиции Калининского района, в офисе ЗАО "Магистраль -
      Северо-Запад", обнаружен труп заместителя генерального директора
      фирмы Тищенко А.С. Замдиректора был убит выстрелом в голову из
      охотничьего ружья. По факту убийства прокуратурой Калининского
      района возбуждено уголовное дело".
      _"Биржа новостей". 24.04.2000_
      Глава первая. Петрухин
      _Снилось, кажется, что-то хорошее. Но что именно, вспомнить потом я не смог, Я проснулся от телефонного звонка. Телефон звонил долго и натужно... Я разлепил веки и сел на диване, опустил ноги на пол, Сразу накатила боль. Телефон -- дрянь такая! -- надрывался. А за окном было очень много солнца, и воробьи на ветвях уже зеленой березы сходили с ума от тепла и весны. Я снова рухнул лицом в подушку. Солнечный мир спрятался, исчез, а боль осталась. Да еще этот надсадный телефонный звон...
      В первые дни моей никчемной свободы звонили много. Сначала я, подчиняясь многолетнему условному рефлексу, брал трубку. Два раза звонил Паша. Предлагал бросить дурить и выходить на работу. Раз пять -- ребята из отдела. Я разговоры не поддерживал, быстренько закруглял. По отношению к ребятам это было совершенно несправедливо: они-то чем виноваты? -- но говорить не хотелось... Потом я перестал реагировать на звонки, и они как-то сами собой прекратились. Я даже не заметил, как это произошло.
      Но сейчас чертова пластмассовая коробка надрывалась. Она прозвонила уже раз десять, а может, и больше. А у меня дико болела голова, и этот звон представлялся совершенно невыносимым. Казалось, он никогда не кончится... Я вскочил и схватил с пола пивную бутылку. Телефон вдруг умолк. От резкого движения боль вспыхнула с удвоенной силой. Я собрался опять лечь, поставил бутылку на пол и вдруг сообразил, что она полная, тяжелая, с пробкой...
      ...Тепловатое пиво побежало по сухому горлу. И как-то сразу стало легче. Или, по крайней мере, не так тошно и отвратительно, как было до этого. Я закурил и подумал, что надо тормозить. Обязательно надо тормозить. Иначе можно оказаться в Скворешнике или на Пряжке.
      Второй раз телефон зазвонил, когда я аккурат допил пиво и сидел на диване с пустой бутылкой в руке. Оставалось только прицелиться в центр дырчатого диска, как в мишень, и швырнуть. Я был уверен, что попаду... Я усмехнулся, поставил бутылку на пол, встал и подошел к аппарату. Честно сказать, я сам не знаю, зачем я это сделал.
      -- Але.
      -- Дмитрий Борисыч, -- произнес чей-то голос с интонацией скорее утверждающей, нежели вопросительной. Голос был определенно знакомый, но определить чей я с ходу не мог. -- Дмитрий Борисыч, вы меня слышите?
      -- Да, слышу... кто это?
      -- Виктор Голубков... помните такого?
      -- Здорово, Брюнет. Брюнет рассмеялся и сказал:
      -- Значит, вспомнили.
      -- Вспомнил, конечно, -- ответил я. -- Как тебя. Брюнет, забудешь? Ну, говори, что тебе от меня надо.
      -- Потолковать надо, Борисыч.
      -- Слушаю.
      -- Вообще-то... не телефонный разговор. Как бы нам лично встретиться, Борисыч?
      -- А мне это нужно, Брюнет?
      -- Возможно, что и нужно.
      -- А возможно, и нет. Так?
      -- Борисыч, ты же меня знаешь. Я из-за ерунды звонить бы не стал. Есть серьезный вопрос, желательно встретиться и обсудить.
      Да, подумал я, Брюнет из-за ерунды звонить бы не стал. Хрен бы он стал звонить из-за ерунды... не тот человек. И еще я подумал: почему бы и нет? Теперь мне все можно.
      -- Когда? -- спросил я.
      -- Желательно побыстрей. В идеале -- сегодня.
      -- Ладно. Через час возле "Академической". Устроит?
      Я знал, что встреча на улице Брюнета определенно "не устроит". Голубков давно уже достиг того положения, когда на улицах не общаются. Серьезные люди проводят встречи в офисах или кабаках. Ну разве что встреча какая-то совершенно конспиративная...
      -- Устроит, Брюнет? -- спросил я с подначкой.
      И он ответил:
      -- Да.
      Ого! Видно, Витю крепко прижало.
      * * *
      У "Академической" было полно народа, как же -- майские праздники. Стояла даже небольшая трибунка, на которой куражился какой-то пародист. Он был в огромном парике, в балахоне, и "исполнял" "Мадам Брошкину". Получалось ничего, похоже.
      Я устроился на противоположной стороне проспекта Науки, пил пиво из горлышка и ожидал Брюнета... "Но мой поезд ушел", -- донеслось из динамиков, и я подумал, что это про меня. Противно стало -- край. Я отхлебнул теплого пива и закурил. "Пугачева" под аплодисменты довольной халявным зрелищем публики откланялась и исчезла. Вместо нее вышел клоун-жонглер с красными и зелеными шарами. Пошла музычка из "Шербурских зонтиков", взлетели шары, замелькали.
      Появление Брюнета было эффектным. Черный джип-"мерседес" стремительно промчался по Гражданскому, несколько раз вскрикнул сиреной, пересек сплошную осевую и выехал на площадь перед фасадом метро... Ай да Брюнет! С козырей заходит.
      Я поднялся с ограждения газона, на котором сидел, и пошел к "мерседесу". Из "мерса" тем временем выбрался молодой, здоровый, в расстегнутом двубортном пиджаке, охранник. Спустя секунду -- Брюнет.
      Последний раз я видел его в году девяносто шестом, да и то на экране телевизора. Тогда Брюнет был при "бабочке" и сидел метрах в трех от Собчака. Собчака уже -- тю-тю! -- нету, а Брюнет -- вот он. Слегка располнел, но все равно глядит орлом. Хозяин жизни! Что же, интересно, нужно хозяину жизни от мента? А если точнее: от бывшего мента, пребывающего в состоянии запоя...
      Брюнет посматривал по сторонам, но меня не видел. Вернее, видел, но не узнавал. Я обогнул толпу, окружившую эстраду с жонглером, и направился к Брюнету. Я был уже совсем рядом, когда охранник обратил на меня внимание и понял каким-то шестым, "охранничьим" чувством, что я не просто так иду, а именно к тому драгоценному телу, которое ему -- охраннику -- и доверено охранять. Он вперился в меня внимательным взглядом, и я ему, естественно, подмигнул: здорово, мол, брат. Здорово, кореш. Как, понимаешь, жизнь молодая? Как, блин, службу несешь? Бдишь?
      Но этот бугай моих дружеских к нему чувств не понял. Он -- наоборот -нацелился на меня, на бутылку в правой моей руке, и даже сделал шаг навстречу с неконструктивными и недружественными намерениями. По габаритам он превосходил меня вдвое.
      -- Брюнет, -- позвал я, и Брюнет услышал, повернулся, узнал.
      -- Борисыч, -- сказал он с изрядным удивлением в голосе. Ничего мудреного -- я тоже, когда себя в зеркале увидел... ну, в общем, понятно...
      Брюнет бросил что-то сквозь зубы своему телохранителю, и тот мгновенно исчез. Неплохо его поднатаскали, хотя толку от этих хранителей тел не особо много. Разве что гопников пугать, а если слово берет товарищ маузер (фигурально, блин, говоря), то уж -- извините. Но пугать гопников на улице вполне годится,
      -- Борисыч, -- повторил Брюнет и сделал шаг мне навстречу, протягивая руку.
      Он уже справился с удивлением и улыбался... нет, все-таки хорошо ему зубы сделали. Я-то помню, что у него с зубками стало летом девяностого, когда его брали на канале Грибоедова. Но вот -- руку тянет, зла не помнит.
      -- Здорово, Брюнет, -- ответил я, переложил бутылку в левую руку и подал правую. -- Хорошо выглядишь.
      -- Мерси... А вот ты, Борисыч, не того... не особо.
      -- Болею я, Брюнет. А так-то я белый и пушистый. Ты же знаешь.
      -- Может, сядем в машину? -- спросил он, оглядываясь по сторонам.
      -- А у тебя салон кожаный? -- спросил я.
      -- Салон? Кожаный салон... а что? -- удивился Брюнет.
      -- Да ничего. Просто у меня на кожу аллергия. Так что лучше давай-ка подышим воздухом.
      Брюнет понял, рассмеялся. Он вообще по жизни был парень с юмором... А на нас уже оглядывались. Совершенно очевидно, что вместе мы составляли довольно странную пару. Брюнет был в дорогущем длинном расстегнутом плаще, из-под плаща "выглядывает" хороший костюм, белоснежная сорочка с галстуком. И прочий антураж -- "мерс", сотовый телефон, охранник -- вполне соответствует. А рядом с ним я в кожаной куртке, джинсах и стоптанных башмаках. Плюс: пиво, щетина, опухшая "морда лица"... Полная, короче, мадам Брошкина!
      -- Давай, Борисыч, подышим, -- с иронией сказал Брюнет.
      Он улыбался, он смеялся даже, но я видел, что внутренне Брюнет напряжен и веселье его напускное. Мы двинулись "дышать воздухом". Сзади шел телохранитель.
      -- Слушай, Борисыч, -- начал разговор Брюнет, -- як тебе с большим уважением отношусь...
      -- "Бендер! Вы знаете, как я вас уважаю!" Брюнет хмыкнул и сказал:
      -- Я серьезно говорю, Борисыч. Мы с тобой не первый год друг друга знаем. Я -- жулик, ты -- мент... но ты порядочный человек. Подлянок никогда и никому не делал, по справедливости поступал. Никогда никого не унижал, пальцы не растопыривал, взяток не брал... Тебя жулики уважают, Борисыч.
      -- Комплимент, Брюнет?
      -- Факт, Борисыч.
      -- Ну, ладно... сейчас-то ты что от меня хочешь?
      Брюнет остановился, обернулся ко мне:
      -- Помощи. Я брал билет в шлафвагон, а попал в общий вагон, да еще для некурящих.
      -- Бывает, -- согласился я. (Если бы ты знал, Витя, в какое говно я влетел!) -- Бывает. А ты хоть знаешь, Брюнет, что я в ментуре больше не работаю?
      -- Знаю.
      -- Ишь ты... откуда?
      -- Слухами земля полнится, Дмитрий Борисыч, -- неопределенно ответил Брюнет. -- Ты в ментовских раскладах фигура заметная.
      Это Витек приврал. Не такая уж я и "фигура". А если и заметная, то в очень узком кругу. Хотя... после январских событий... Я допил пиво, поставил пустую бутылку на асфальт. Тут же на нее спикировал немолодой бомжик. Охранник Брюнета презрительно скривил губы. Напрасно он так. Зря. От молодости это, от непонимания, что сам в любой момент может оказаться на месте этого бомжа. Или на нарах. Или в морге... жизнь -- штука интересная. Жонглирует людьми, как цветными шарами. И иногда не успевает подхватить. Или не хочет. Телохранителю Брюнета -- молодому, уверенному в себе, здоровому -- кажется, что так будет всегда. И большинству людей кажется, что они хозяева своей жизни, что ничего страшного с ними никогда не случится... С другими? С другими -- да. Но не со мной... Я точно знаю, что это не так.
      -- А все же, Витя, откуда узнал?
      -- Да ладно, Борисыч. У меня на Литейном свои люди.
      Ага... вот теперь понятно: Брюнет наводил обо мне справки у "своих людей" на Литейном. Так я и думал.
      -- Ясно -- свои люди на Литейном... а что ж ты к ним за помощью не идешь, Брюнет?
      -- Брось ты, Борисыч. Там, в кабинетах, одни лампасы да погоны. А мне нужен мент по жизни. Сыскарь. У меня дело серьезное... поможешь? Ты же СВОБОДЕН теперь?
      Ах ты, еж твою! Свободен! Как будто под-дых ударил Витя Брюнет бывшего мента... Да, Витя, теперь я СВОБОДЕН. Свободен и легок, как сопля в полете... Свободен и легок...
      -- Ты чего, Борисыч? -- растерянно спросил Брюнет. -- Я что-то не то ляпнул?
      -- Ничего, Витя. Все нормально... Так что у тебя случилось?
      Брюнета я знаю давно. Очень давно. Мы с ним начинали примерно в одно и то же время. Я -- опером, а он -- фарцовщиком. Шел фантастически далекий теперь уже восемьдесят шестой год. Перестройка, борьба с пьянством и нетрудовыми доходами. Большинство советских граждан в ту пору никаких таких нетрудовых доходов не имело. Вкалывали себе потихоньку в своих НИИ и на заводах. Подворовывали, конечно, что могли -- банку краски, рукавицу гвоздей, бутылку спирта. Лепили из уворованного скворешники на участочках в шесть соток. Были по-своему счастливы... В прессе ("...не читайте до обеда советских газет". -- "Гм... да ведь других нет") их окрестили совершенно ублюдочным, но метким словом -- несуны. Несуны фактически не воровали, они просто добирали то, что недоплачивало им государство. Воровали другие -те, кто имел доступ к распределению каких-то товаров, ценностей, услуг. К ДЕФИЦИТУ... А дефицитом было все -- от черной колбасы до жилья.
      Витя Брюнет не был директором завода или универмага. Но тоже имел "доступ" к дефициту. Витя Брюнет был фарцовщиком. Вообще, процентов девяносто нынешних бизнесменов начинали с фарцовки. Многих уже нет. Кто-то уехал за бугор, кого-то убили, многие спились или подсели на наркоту. Студент второго курса "деревяшки" [Лесотехнической академии] Виктор Голубков фарцевал, считал неудачным день, когда зарабатывал меньше двухсот рублей. Я, оперуполномоченный УР, получал столько за месяц.
      Витя приехал в Ленинград из Волгодонска, жил в общаге. Там же познакомился с центровыми. Центровые ходили сплошь "в прикиде", ездили на такси, сорили деньгами. Курили только импортные сигареты и сами в общаге не жили. Снимали кто комнату, а кто и квартиру. Смешливый, энергичный и общительный Витя вошел в их круг. Слово "фарцовщик" неосведомленный человек воспринимает узко и неправильно: фарцовщики -- это, мол, непутевые подростки, которые шустрят вокруг иностранцев. Клянчат жвачку, сигареты, сувениры... мелочь. Э-э, нет! Были, конечно, и такие, были. Но настоящая фарцовка -- это бизнес, в котором крутятся большие деньги. Очень большие деньги. В этом бизнесе налаживались постоянные связи с иностранцами и с нашими морячками. Товар шел партиями. В дело были втянуты тысячи человек: подростки, таксисты, проститутки, работники гостиниц, сотрудники милиции. Фарцевать мог и двенадцатилетний школьник, и доцент вуза. Работающих среди них, впрочем, было немного -- бизнес требует времени. Как правило, деловые ребята оформлялись куда-нибудь фиктивно только для того, чтобы иметь запись в трудовой книжке. Они работали сторожами, стрелками ВОХР, истопниками в котельных по графику: сутки через трое. При официальной зарплате в шестьдесят рублей ребятишки хорошо гуляли в "Европе" и "Астории", в "Метрополе" и "Кавказском", Многие ездили на своих "шестерках" и "семерках", оформленных из осторожности на дядю Васю или тетю Дусю. Они презирали все "совковое". Жили широко и весело. И опасно. Их прихватывали и мы -- менты, и комитетчики. У них изымали товар. Они получали срокА. Случалось, их грабили махновцы [Махновцы -- гастролеры-беспределыцики] или обували каталы... Они нанимали спортсменов для охраны.
      В эту среду Витя Голубков вошел легко и естественно, как будто он родился на Невском. Всего через год с небольшим он стал Брюнетом, снял квартиру на Гражданке. Учился Витя легко -- доставал заморское шмотье преподавателям, их женам, детям, тещам, любовницам. Курсовые за него писали сокурсники. Он только платил. В своем деле Брюнет был, безусловно, талантлив... если уместно говорить о таланте в столь специфическом ремесле. Так или иначе, он был умен, осторожен где нужно, а где нужно -- дерзок. Быстро заработал авторитет. Дважды Брюнет оказывался под следствием, отдыхал в "Крестах", и оба раза за недоказанностью выходил на свободу... Таким был период "начального накопления капитала". Очень, в сущности, типичным.
      -- Так что у тебя случилось, Брюнет?
      -- Очень херовая история, Борисыч. У меня в офисе убийство произошло, -- мрачно сказал Брюнет и посмотрел на меня сбоку, оценивая реакцию.
      -- Нормально, Витя... в офисах разборки проводишь?
      -- Да я, Борисыч, ни сном ни духом... Как снег на голову. У меня из-за этого характерного поступка такая канитель началась -- караул. У меня два серьезных контракта могут накрыться. У меня...
      -- Стоп! -- сказал я. -- Погоди, Брюнет. Давай-ка спокойно. Что ты хочешь от меня?
      -- У меня убийство в офисе. Убит сотрудник. Второй по подозрению задержан по 90-й статье... В "Крестах" сейчас. А у меня из-за этих мудаков куча проблем. Хочу, чтобы ты помог разобраться... Поможешь?
      -- А как обзывается твоя контора?
      Брюнет вытащил из кармана пиджака визитку, протянул. Я взял в руки четырехугольник плотного, очень высокого качества картона с золотым тиснением. В левом верхнем углу располагался логотип фирмы. Правее и ниже -- название: ЗАО "Магистраль -- Северо-Запад", еще ниже: Голубков Виктор Альбертович. Генеральный директор. Еще ниже -- четыре телефона в столбик. Строго и с достоинством.
      -- Крепко ты поднялся, Брюнет, -- сказал я и протянул визитку обратно.
      -- Ты, Борисыч, визиточку-то оставь. Пригодится... И вот еще что, Борисыч... ты меня при сотрудниках Брюнетом не называй.
      -- При каких сотрудниках, Брюнет?
      -- В фирме.
      -- А на хрен мне твоя фирма, Брю... Виктор Альбертович?
      -- Постой-ка, Борисыч. Как мне тебя понимать: ты берешься или нет? -спросил Брюнет, глядя на меня с прищуром.
      -- Нет.
      -- Почему?
      -- Я из ментуры ушел, Виктор Альбертович. С этим покончено. А в частных детективов пускай детишки играют... Будь здоров, Брюнет._
      * * *
      Черная полоса в жизни старшего оперуполномоченного УР Дмитрия Петрухина началась в конце января. Январь двухтысячного года был слякотный, оттепельный, с частыми снегопадами. Пугали гриппом -- страшным вирусом "А" с австралийским названием "Сидней". В первые январские дни постоянно подпрыгивал курс доллара, в валютниках стояли очереди. В Думе коммунисты, объединившись с "Единством", дербанили портфели. Вокруг них суетился Вольфыч. В Грозном шли бои. НТВ критиковала армейских, заявляла, что Генштаб занижает потери.
      Двадцать восьмого января капитан Петрухин и старший лейтенант Лущенко работали возле Мальцевского рынка. Вообще-то, они оказались там до известной степени случайно. Но уж раз оказались -- грех не пройтись с бредешком: любой рынок для опера представляет интерес. А уж Мальцевский тем более. Расположенный почти в центре города, он издавна был криминальным омутом.
      -- Ну что, Костя, -- сказал Петрухин, когда подошли к рынку, -времени у нас с тобой минут сорок есть... пошоркаем?
      -- Давай, -- без особого энтузиазма согласился Лущенко.
      Густо валил мокрый снег, машины расплескивали грязную воду, смеркалось. Опера остановились напротив рынка... Было ли у Петрухина какое-нибудь предчувствие? Не было. Не было у него никакого предчувствия. Он вышел на охоту. Он любил эту уличную полицейскую охоту, где многое построено на удаче, на воле случая. Где всегда есть реальный шанс задержать преступника... Но есть и шанс получить удар ножом или порцию картечи. Или покататься на капоте автомобиля. Кататься на капоте Петрухину доводилось трижды. Весьма увлекательный и эмоциональный аттракцион, оставляет массу впечатлений...
      -- Пошоркаем, Костя? -- спросил Петрухин, и Лущенко согласился:
      -- Давай.
      Он сказал "давай" и потер лоб над правым глазом. Именно сюда через несколько минут ударит пуля.
      Была пятница, конец недели. Шел мокрый снег, торопливо двигались пешеходы, бледно светили пятна фонарей. Два опера УР стояли на тротуаре, всматриваясь в людей возле рынка, ожидая добычу... Ждать пришлось недолго. Всего через три минуты рядом с ними остановилась изрядно заляпанная желтая "Волга" с плафоном "такси" на крыше. Распахнулась правая передняя дверца, и из машины вылез Толик Родина. Петрухин быстро отвернулся -- Родина знал его в лицо. Петрухин отвернулся, Толик, не узнав его, шустро побежал через улицу к рынку... Толик Родина был вор, и его появление на рынке вряд ли было случайным.
      -- Посмотри-ка, Костя, что там в машине, -- сказал Петрухин.
      Лущенко подошел к "Волге" поближе, слегка согнулся, делая вид, что прикуривает. На заднем сиденье сидел мужчина. Рядом с ним лежала наволочка, из которой торчал рукав шикарной норковой шубы, лежал дорогой кожаный чемодан... все ясно. Родина тем временем перешел улицу и скрылся в дверях рынка.
      Костя прикурил, повернулся к Петрухину и кивнул. Петрухин довольно улыбнулся, переложил пистолет в карман куртки и подошел к "Волге" со стороны водительской дверцы.
      -- Уголовный розыск, мастер... не вздумай дернуться.
      Водитель -- немолодой уже, опытный питерский водила -- все понял, кивнул головой. И мужик на заднем сиденье тоже все понял. Как только Петрухин распахнул дверь, он попытался ломануться из салона, Петрухин резко толкнул дверь ему навстречу -- в лицо:
      -- Сиди, мудила. Ты уже приехал.
      Лущенко нырнул в салон с другой стороны, поймал руку мужика, защелкнул наручник, прикрепил к двери.
      -- Куда пошел Родина? -- спросил Петрухин, наклоняясь к задержанному.
      -- А я Родиной не торгую, -- ответил вор, хлюпая разбитым носом... Это он зря сказал. Лущенко быстро и сноровисто обшарил задержанного, вытащил из кармана куртки нож-выкидуху и ключ, которыми пользуются проводники на железной дороге. Все как и положено, без неожиданностей. Еще раз напомнив водителю, чтобы не сделал глупость, опера двинулись к дверям рынка.
      Навстречу им из двери вышел Родина, увидел Петрухина и сразу просек ситуацию. Воры -- они ребята вообще по жизни быстрые, смекалистые. Им без этого никак. Воры даже ходят особым манером: шустро и вприглядку. И чем-то похожи на сыщиков. Или наоборот -- сыщики на воров... Петрухин подмигнул Толику и поманил его пальцем.
      -- Борисыч, -- радостно произнес Родина и сделал шаг навстречу и даже как бы протянул вперед руки. И -- резко метнулся в сторону, направо. Оттолкнул мужика с рюкзаком, сбежал по ступенькам. Началась обычная ментовская игра -- догонялки. Тут уж -- кто быстрее и кому сегодня фарт.
      Расталкивая прохожих, разбрызгивая жидкое месиво на асфальте, три мужика бежали по улице Некрасова в сторону Литейного проспекта... Толик Родина был наркоман, имел за спиной три отсидки. Петрухин был уверен, что догонит. Еще он знал, что Толик дерзок и всегда оказывает сопротивление. На бегу Петрухин выхватил ПМ. Опустил предохранитель... патрон в нарушение инструкции был уже в патроннике. Уличная практика силовых задержаний диктует оперу свои правила -- и к черту все инструкции.
      Толика он нагнал напротив магазина "Солдат удачи", подсек. Родина еще летел на асфальт, а Петрухин, перескакивая через него, подумал, что сегодня фарт на его, петрухинской, стороне. Что это он сегодня -- солдат удачи... Он перепрыгнул через тело Толика, сделал по инерции еще несколько шагов, развернулся. Уже подоспел Костя и навалился на Родину сверху... И тогда Петрухин увидел нож в руке вора. Он выкрикнул что-то матерное, неуставное. Он обрушился на Толика и впечатал ему в плечо рукоятку "Макарова". Толик выронил нож, и одновременно грохнул выстрел. Пистолет дернулся, как живой. Дернулась голова старшего лейтенанта Константина Лущенко, брызнула кровь.
      Девятимиллиметровый пистолет конструкции Макарова был принят на вооружение в 1951 году, за полвека до выстрела на улице Некрасова. ПМ нельзя назвать оружейным шедевром, однако высочайшую надежность пистолета и безопасность в обращении подчеркивают все специалисты-оружейники. Эти же специалисты не очень весело шутят: "Выходить с "макаркой" на дуэль -- дело бесперспективное, но застрелиться -- надежнее пушки нет". На близких дистанциях действие полусферической девятимиллиметровой пули ужасно...
      Костя остался жив. Пуля ударила по касательной, но все же проломила лобную кость. Нейрохирурги военно-полевой хирургии ВМА провели пятичасовую операцию. Жизнь Константина они спасли, но не спасли зрение. Весь мир для старшего лейтенанта Лущенко превратился в картинку из размытых серых пятен. С уверенностью он мог различить только день от ночи. А вот головная боль этой разницы не признавала, наваливалась в любое время суток, сводила с ума.
      ...В тот день Петрухин вернулся домой поздно, около полуночи. Ничего исключительного в этом не было -- такая работа. Удивительным было то, что Наталья еще не легла, ждала его. Те времена, когда она обязательно его дожидалась, давно прошли... Петрухин вошел в прихожую, не раздеваясь сел на стул. Он приехал прямо из больницы. Четыре часа из пяти, в течение которых шла операция, Петрухин писал бумаги. О случившемся ЧП, а ранение сотрудника -- возможно, смертельное -- это ЧП, мгновенно стало известно на всех уровнях. В РУВД один за другим прибывали начальники. И свои, районные, и городские. Первым приехал Паша -- начальник Петрухина, майор Лишенок Павел Григорьевич. Потом посыпались полковники с Литейного и прокурорские. По отношению к Петрухину все держались корректно, но строго... Только Паша незаметно пожал руку выше локтя и сказал: "Держись, Димка, держись. Прорвемся".
      Ему было все равно, что думают и говорят о нем сейчас полковники и прокурорский следак. Он -- неверующий -- беззвучно молил Бога, чтобы помог Костику. Он вспоминал, как Костя зачем-то потер лоб над глазом... потом в это место попала пуля. Он помнил чей-то крик, и свой собственный мат, и голос: ""Скорую"! "Скорую" вызывайте". Он помнил странный манекен в ярко освещенной витрине "Солдата удачи" через дорогу за пеленой хлопьев летящего снега... Вот так, солдат удачи. "Ну что, Костя, времени минут сорок есть... пошоркаем?" -- "Давай..." Пошоркали.
      Он наконец отписался, отоврался и поехал в больницу.
      Он сидел в коридоре, пока не вышел врач в салатного цвета курточке и штанах, с сигаретой. Он посмотрел на Петрухина и сел рядом на кожаный диванчик с выпирающими пружинами. "Что?" -- спросил Петрухин глазами. Он боялся услышать ответ.
      -- Жизнь вне опасности, -- сказал хирург. -- Об остальном сейчас говорить преждевременно.
      -- А... когда?
      -- Вы поезжайте сейчас домой, Дмитрий Борисыч, -- сказал врач. -Поезжайте домой, хлопните сто граммов, поспите... к утру картина станет ясней. Договорились?
      В прихожей он, не раздеваясь, опустился на стул. Почти сразу из комнаты вышла Наталья. Остановилась в дверях, прислонилась к косяку. Из комнаты доносился звук телевизора.
      -- Привет, -- сказала она.
      -- Привет.
      -- Устал?
      В ответ он пожал плечами.
      -- Ужинать будешь?
      -- У нас есть водка, Наташа?
      -- Господи! Водка... Дима, нам нужно серьезно поговорить.
      Он поднял глаза, посмотрел на жену растерянно, непонимающе.
      -- Давай лучше завтра, -- сказал он после паузы.
      -- Господи! Ты даже не хочешь спросить, о чем разговор?
      -- Я сегодня чуть не убил человека, Наташа. Понимаешь?
      Она сделала шаг вперед, округлила глаза:
      -- Как? Кого?
      -- Костыля... Костю Лущенко. Ты его видела однажды.
      -- Господи, Димка! Это такой рыженький, улыбчивый, да?
      Он ничего не ответил, встал со стула и снял куртку... Снял пиджак и увидел в зеркале свое отражение. Ремни оперативной сбруи с кобурой под мышкой слева... с пустой кобурой. Его табельный ПМ перекочевал в сейф прокурорского следака. Петрухин снял сбрую, забросил ее на антресоль.
      Потом они вместе с Натальей пили водку в кухне. Петрухин выпил немного, но опьянел быстро и тяжело. Так, как будто махом выпил бутылку водки из горла. Алкогольное отупение навалилось сразу, минуя фазу приятной расслабленности и подъема. Возможно, это была защитная реакция организма... Он добрел до дивана, кое-как снял джинсы и сорочку. Рухнул и почти мгновенно уснул. Наталья некоторое время сидела за журнальным столиком, подперев щеку ладонью, грустно смотрела на спящего мужа... Хотелось плакать, но слез не было. Видно, горько усмехнулась она, все выплакала за десять лет. За те вечера, которые просидела в этом самом кресле, ожидая мужа. Впрочем, ожидала только в самом начале. Год, может -- два. Потом привыкла... Или -- стала равнодушней? А сначала ждала, ждала любого: усталого, озлобленного, пьяного... А потом и сама устала и в шутку стала называть мужа жильцом. Но в шутке было только доля шутки. Ах, Господи! Как же она устала.
      Наталья поднялась с кресла и вышла, плотно прикрыв дверь. Жилец храпел. В кухне она села у окна, набрала номер:
      -- Привет... Не разбудила?.. Извини, так уж вышло, но я не смогла ему сегодня сказать... Нет, не боюсь... Нет, Юра, нет, я ничего уже не боюсь. Но понимаешь, у него неприятности. Очень большие неприятности. О Господи! Что я говорю? У него БЕДА. И я решила, что сегодня не время. Я не имею права... Подожди, Подожди, Юра. Дай я все тебе объясню... Я понимаю, что тебя не должны волновать его проблемы, но... Нет, я не передумала. Нет. Конечно, нет. Как ты можешь. Юра? Я ведь люблю тебя, и ты сам это знаешь. Давай подождем с этим разговором несколько дней. Зачем добивать его напоследок?.. Ну вот и хорошо. Хорошо. До завтра... я тебя тоже.
      Наталья положила трубку на аппарат; потом прошла в комнату, села в кресло. И долго смотрела на жильца...
      * * *
      Спустя две недели оружие Петрухину вернули. В результате прокурорского и служебного расследования был сделан вывод, что в реально сложившейся обстановке Петрухин действовал правильно, обоснованно, законно. Ранение старшего лейтенанта Лущенко следует квалифицировать как несчастный случай.
      Никто, собственно говоря, в результатах и не сомневался. Да и прецеденты уже были. Аналогичные случаи происходили в Питере дважды: в начале и в середине девяностых. Оба, кстати, имели еще более тяжелые последствия: трупы.
      Петрухин про оба этих трагических случая, естественно, знал. Так же, как и все, легко произносил избитые слова: раз в году и палка стреляет... Или: знать бы, где упадешь -- соломки бы подстелил... Или: ну судьба такая... Реакция, казалось бы, вялая и бездушная. На самом деле это не так: любой опер, работающий на земле, понимает, что сам запросто может оказаться в такой ситуации. Зачастую они возникают неожиданно, развиваются стремительно и времени на принятие решения попросту нет. Работа на земле по-настоящему опасна. Опер не может постоянно таскать за собой взвод ОМОНа, он не может даже носить бронежилет. Он работает в гуще людей и событий: на толкучках, вокзалах, рынках, он входит в притоны... довольно часто -- в одиночку. Довольно часто при рядовой проверке документов из кармана проверяемого вдруг появляется нож, или самодельная малокалиберная пукалка, или граната... или еще что-нибудь подобное. А спроси потом у задержанного: ты чего, дурак, за нож (топор, дубинку, ствол) хватался? -- тот сам объяснить не может толком. Пожимает плечами: так, мол, с испугу.
      А бывает, что не с испугу, а потому, что терять нечего. Встречаются просто ожесточенные люди с изломанной психикой... Их, кстати, гораздо больше, чем можно себе представить. Еще бывают алкоголики и наркоманы, неадекватно воспринимающие реальность. Бывают подростки, насмотревшиеся боевиков и считающие себя крутыми... Да много чего бывает. Опер должен отдавать себе отчет, сколько реально стоит его жизнь.
      Петрухину вернули ПМ. Паша похлопал его по плечу и сказал:
      -- Брось мучиться, Борисыч... Что ты себя изводишь?
      -- Да я, Пал Григорич...
      -- Брось, брось. Ты ж не виноват. Это все работа наша такая сволочная. Никто ни от чего не застрахован. Ведь могло бы быть и наоборот... Верно?
      -- Что наоборот? -- спросил Петрухин.
      -- Ну, наоборот все: ты на месте Костыля мог оказаться, а он на твоем. Так?
      -- Так, -- согласился Петрухин. Легче ему от этого не стало.
      Косте Лущенко, конечно, помогли чем смогли. И МВД, и ГУВД подкинули некие суммы, и два фонда каких-то тоже подкинули некие суммы... Мелочь. Спустя неделю Петрухин со Штирлицем задержали сынка одного питерского олигарха с кокаином на кармане. Сынок, кстати, постоянно проживал в Англии, в захолустном городишке Кембридже, где и получал образование. Сначала сынок предложил ментам деньги. Его выслушали с большим интересом, но денег не взяли, а спросили: что он изучает в славном Кембриджском университете?
      -- Экономику.
      -- Жаль. Если бы вы, Генрих Виленович, изучали право, то вы, вероятно, знали бы, что не только в цивилизованной Англии, но и в дремучей России ваше предложение, подкрепленное демонстрацией фунтов, квалифицируется как попытка дачи взятки должностному лицу. Будем составлять протокольчик?..
      Сынок олигарха сник, потом заявил, что хочет позвонить адвокату. Через час в опорном пункте милиции появился папа-олигарх в сопровождении адвоката. Еще через сорок минут все трое покинули милицию, а на другой день банк, руководимый папой, совершил благородный поступок: установил пожизненную пенсию в размере трехсот долларов США ежемесячно для инвалида МВД Лущенко К.А. Сынок благополучно убыл в Англию...
      ...И все равно Петрухину было очень худо. Тошно. Никак не выходило из памяти, стояло перед глазами залитое кровью лицо Кости... Валил мокрый снег, и скалился манекен в витрине "Солдата удачи"... Пошоркаем?
      * * *
      Однажды Петрухин проснулся посреди ночи. Напротив окна стоял уличный фонарь, поэтому никогда в спальне Петрухиных не бывало абсолютно темно. В ту ночь фонарь не горел. Петрухину захотелось посмотреть, который час. Он нажал выключатель настольной лампы. Лампочка вспыхнула и, почти неслышно стрельнув перегоревшей вольфрамовой нитью, погасла...
      Комната опять погрузилась в темень. В темноте выделялся более светлый квадрат окна, тускло отблескивало зеркало на противоположной стене... Все остальные предметы, знакомые до мельчайших подробностей, выглядели сейчас просто темными пятнами.
      Вот так видит мир Костыль, подумал Дмитрий Петрухин. Я могу сейчас встать, сделать несколько шагов до стены и включить люстру. А у Костыля такой люстры нет. И, скорее всего, никогда не будет.
      * * *
      Во второй половине февраля пришел приказ о командировании сотрудников в Чечню. Из ГУВД дали разнарядку в территориальные управления. Омоновцы, собровцы в Чечню постоянно ездили... А вот что операм там делать? Но приказы не обсуждают,
      Гувэдэшная разнарядка предлагала каждому управлению направить одного оперуполномоченного УР. Желательно, намекнули в ГУВД, добровольца. Петрухин вызвался сразу.
      -- Тебе что -- делать не хрен? -- спросил Паша. А потом посмотрел в глаза Петрухину и сказал: -- Ну, ладно... поезжай.
      Двадцать девятого февраля Дмитрий был уже в Грозном. В Чечне шла война, какая-либо оперативная работа была невозможна в принципе. Кажется, это понимали все... Кроме тех чиновников, которые принимали решения о командировках. Но даже если бы войны не было... Опер работает эффективно только тогда, когда у него есть знание местной обстановки и агентура. Ни того, ни другого у командированных на полтора месяца оперов не было да и быть не могло.
      За месяц с лишним Петрухин задержал одного воришку и одного мародера. Воришку отпустил, потому что пожалел: парень был худ до без края, смотрел голодными глазами. Петрухин дал ему подзатыльник, пачку сигарет и сказал: не воруй больше... Отлично знал, что парень снова пойдет воровать. Куда ж ему деваться? Мародера тоже пришлось отпустить: за него вступилось командование N-ского ОМОНа. Парень-то -- геройский! Третий раз в Чечне. Ранен, награжден... Вы что, крысы тыловые, совсем ох...ли? У геройского парня на шее болталась немалой толщины золотая цепь, а на запястье дорогущие швейцарские часы фирмы "Тиссо" в платиновом корпусе. Петрухин был категорически против того, чтобы омоновца освобождать. Более опытные коллеги ему объяснили: не дури, Дима. Они все озлобленные вконец. Подъедут ночью и шарахнут по нашей общаге из гранатометов. -- Наши? -- удивился Петрухин. -- Наши, Дима, наши. Здесь все наши...
      От командировки в Чечню остались самые мрачные воспоминания: холод, постоянное напряжение, враждебность местного населения да хруст битого стекла и кирпича под ногами на улицах разрушенного города. Паленая водка по вечерам, голодные и одновременно наглые глаза чеченских мальчишек. Постоянное чувство опасности. И -- чувство абсурдности происходящего. За несколько дней до конца его командировки на одном из блокпостов задержали полковника Савченко. На своей машине полкан вывозил раненых чеченских и арабских боевиков. С собой у предателя обнаружили двадцать пять тысяч баков. Оказалось, фальшивые.
      В вагон поезда Петрухина грузили мертвецки пьяным. Он уехал, а операция по наведению конституционного порядка в Чечне продолжалась...
      ...Но зачем так мрачно? Зачем мрачно-то так? В те же самые весенние дни, когда сволочь Савченко вывозил за фальшивые баки боевиков, в Брюсселе прошел алкогольный салон "Мондиаль-2000". Первое место заняла наша водка, сибирская. А называлась она -- "Отечество".
      * * *
      В Питере было очень тепло. Температура днем поднималась до двадцати, начинали зеленеть деревья. Петрухин телеграммой предупредил о своем приезде Наталью. Но на вокзале она его не встретила, а дома ждала записка: "Вечером позвоню. Н." Вот так: вечером позвоню.
      Он принял ванну, выпил две бутылки пива, спрятал в простеньком тайнике "трофейный" ПМ и лег ждать. "Вечером позвоню". Незаметно задремал. Разбудил его телефонный звонок.
      -- Але.
      -- Ты вернулся? -- произнес Наташин голос.
      -- Где ты, Наташа? Что случилось?
      Некоторое время в трубке было тихо, и он сам догадался, что случилось... В трубке было очень тихо, но все же угадывалось Натальино дыхание. Как будто совсем рядом.
      -- Ты... ты уходишь? -- спросил он, когда пауза сделалась невыносимой.
      -- Ухожу? Нет, Дима, я уже ушла. Я давно уже ушла. Просто ты этого не замечал... Ты не хотел этого замечать.
      На ощупь он вытащил сигарету из пачки, вставил ее в губы не тем концом, прикурил с фильтра, закашлялся.
      -- ...ты ничего не хотел замечать, опер. Ты жил своей жизнью, в которой я всего лишь присутствовала. Как телевизор, например. Или как твой любимый подстаканник. Впрочем, подстаканник был даже более важен...
      -- Наташа! -- сказал он.
      -- Подожди! -- воскликнула она. -- Подожди, не перебивай. Я должна сказать. Я обязательно должна сказать тебе все сейчас. Я давно должна была это сказать, но все время откладывала. А потом, когда собралась, у тебя случилась... эта история и...
      -- И ты меня пожалела?
      -- Да. Да, если хочешь, я тебя пожалела. В ущерб своим интересам. Потом ты уехал в Чечню, и я ждала твоего возвращения. Я откладывала этот разговор почти три месяца. А у меня, между прочим, есть своя жизнь... Но я все равно откладывала до твоего возвращения, потому что...
      -- Я понял, -- перебил он. -- И кто же он?
      Наталья осеклась. Только шепнула что-то, и Петрухин догадался, что она шепнула: Господи! Он даже представил себе, как она округлила глаза и как при этом четко обозначились морщинки над бровями.
      -- Кто же он, твоя новая жизнь?
      -- Он... он замечательный человек. Он меня любит, мы хотим пожениться.
      -- Поздравляю... И давно этот замечательный человек появился?
      -- Давно, -- сказала она, -- почти год назад. И если бы ты обращал внимание на меня, ты смог бы это понять... ОПЕР.
      -- А кто он? -- спросил Петрухин.
      -- Он бизнесмен.
      -- О-о, круто! С бизнесменом мне, конечно, не тягаться. Теперь тебе не придется ходить в штопаных колготках.
      -- Да, представь себе, мне не придется больше ходить в штопаных колготках, Дима. Но если ты думаешь, что все дело в деньгах...
      -- Нет, -- сказал он, -- я так не думаю.
      -- Господи! Ну до чего же ты сволочь. Ты же эгоист. Для тебя не существует ничего, кроме твоей работы. Десять лет! Десять лет я терпела. Я состарилась, ожидая тебя. Ты знаешь, что мне скоро тридцать? Ты понимаешь, что моя жизнь проходит? А я женщина. Я хочу любить. Я хочу, чтобы меня любили. Ты можешь это понять своими ментовскими мозгами?
      -- Нет. Ментовскими мозгами это понять трудно.
      -- Сволочь.
      -- Я желаю тебе счастья, Наталья Николаевна. Привет бизнесмену.
      Петрухин положил трубку, закурил... На березе за окном сидела ворона и косила на него черным глазом. Если бы вдруг она каркнула: "Господи!" -Петрухин нисколько не удивился бы.
      * * *
      На другой день после этого разговора Петрухин вышел на службу. Все было как всегда: потерпевшие с заявлениями, начальство с замечаниями, сезонное увеличение квартирных краж с первых этажей... Бродили слухи о грядущей вскоре проверке. Слухи, они и есть слухи, но Паша приказал всем навести порядок в бумагах. Для проверяющих -- известное дело -- главное, чтобы в бумагах был порядок. Весь день Петрухин "наводил порядок". На самом деле он только делал вид, что работает, и бесцельно перелистывал страницы уголовных дел.
      В конце дня позвонила агентесса и дала толковую информацию. Петрухин оживился -- информация позволяла взять налетчика. Если, конечно, подтвердится. Он начал прикидывать, что необходимо предпринять, и наметил реальный план. С ходу начал его осуществлять. На бумаги, конечно, плюнул...
      Домой приехал поздно. Послонялся по пустой квартире, "поужинал" банкой сардин в масле и стаканом водки. Лег спать. Снились разрушенные здания Грозного.
      Глава вторая. Петрухин
      _Фамилия у проверяющего оказалась высший класс -- Мудашев. Я как услышал -- рассмеялся невольно. А Паша сказал:
      -- Зря, Дима, смеешься. Он хоть и Мудашев, а до полковника дослужился. А ты пока в капитанах бегаешь. Вот если бы было наоборот... тогда конечно. Тогда -- смешно. А сейчас иди и разбирайся с бумагами. День сиди, ночь сиди, но наведи порядок. Чтоб ни сучка ни сучки... Иди работай.
      А у меня были другие планы. Мне два дня назад позвонила агентесса, сообщила, что как раз сегодня Сеня Волчок встречается с Татарином у Татарина в гараже. Хочет Сеня сдать Татарину иконы, что взял у одного коллекционера еще в январе. Надо брать обоих орлов. Я так Паше и объяснил.
      -- А без тебя, -- говорит мне Паша, -- некому? Валька со Штирлицем сделают. Ты лучше о проверке думай. Что я, не знаю, какой у тебя бардак в делах?
      Ну нормальное дело! Я операцию подготовил, я вычислил этот гараж, договорился с владельцем соседнего гаража, а брать Волчка будут Валька со Штирлицем. Ну, нормально... Я так Паше и сказал. А он:.
      -- Поменьше, Петрухин, рассуждай. Иди готовься к проверке.
      Я спорить не стал -- бесполезно, но в засаду все равно поехал вместе с Валькой и Штирлицем. Просидели мы в соседнем гараже часа четыре, но не зря. Взяли обоих орлов культурно, в момент совершения сделки с заведомо краденым. Культурно взяли, сделали нормальную аудиозапись разговора, изъяли иконы и газовый револьверчик, переделанный для стрельбы боевыми. Татарин, может, и отделается условным, а Волчок пойдет в зону гарантированно и надолго.
      В общем, дело мы сделали, потом душевно отметили успех, и никакими бумажными делами я заниматься, конечно, не стал. Если сказать по правде, мне все уже было до фонаря. К тому, что произошло на другой день, я был подготовлен всей цепочкой предыдущих событий.
      А вечером я затеял навестить Костыля. Визит получился что надо. Дверь мне открыла Костылева жена -- маленькая и серенькая, как мышка. И глаза у нее были мышиные -- тревожные. А под глазом наливался синяк.
      -- Костя, -- сказала она, -- спит.
      Я потоптался в прихожей... Неловко как-то. А она спросила: не хочу ли, мол, чая? Я согласился, видел, что она здорово не в себе, и согласился. Зря, наверно... Потом, когда уже чай пили и я пытался как-то поддерживать разговор, который никак не хотел поддерживаться, она вдруг заплакала. Я растерялся. И не знал, что говорить. И говорил какую-то ерунду, что, мол, жизнь не кончилась и надо, мол, набраться мужества... А она вытерла слезы и сказала:
      -- Козел!
      Я опешил. А она смотрела на меня страшными глазами, стирала потекшую косметику, и синяк обнажался все явственней из-под слоя грима.
      -- Ты козел, Дима. Зачем ты пришел? А? Мужеству меня поучить? Объяснить, что жизнь не кончилась? Ах какой ты умный! Ты бы лучше умишко включил, когда с пистолетом вы...бывался. Ты, Дмитрий Борисыч, мужика моего в инвалида превратил... Жизнь, видите ли, не кончилась! Для Кости -кончилась. И для меня кончилась... Видишь синяк? Видишь? Это он ударил, когда я за водкой бежать отказалась. Понял? Ты понял? У него теперь день с водки начинается и водкой же заканчивается. А ему пить нельзя. Вообще ни капли нельзя. Но он не может уже... и меня бьет. Я сына к матери отвезла, чтобы он этого кошмара не видел. А ты: жизнь не кончилась. Ты дурак, Дима?
      Вот так я навестил своего товарища по оружию.
      А утром приехал проверяющий. Аж из самой столицы. Из аппарата МВД. А аппарат МВД -- это вам не хрен собачий.. Хотя мне, признаюсь, после "беседы" с женой Костыля все стало по барабану.
      Проверяющий отобрал несколько дел из моего сейфа и ушел с ними в специально отведенный кабинет -- работать. Работал он до обеда. После обеда проверяющий, полковник МВД Олег Юзбарович Мудашев, снова вошел в мой кабинет. На скуластом лице Мудашева были следы некоего томления духа. Наверно, ему, как и мне, хотелось пива... или, допустим, кумыса от любимой белой кобылицы. Я бы и сам с удовольствием выпил кумыса и посидел в тени юрты вместе с полковником Мудашевым, наблюдая, как ветер гонит волны по степи. Я, конечно, кумыса никогда не пробовал, но вот Штирлиц -- он срочную в братской Монголии служил -- говорит, что нормальная штука. Только привыкнуть надо.
      -- Полковник Мудашев, -- сказал полковник Мудашев.
      -- Старший оперуполномоченный капитан Петрухин, -- сказал я.
      И началась проверка моей работы. За без малого шестнадцать лет моей пахоты в уголовном рыске проверок было немало... Я не знал, что эта окажется последней. Хотя, наверно, обязан был почувствовать что-то. Но ничего я сначала не почувствовал.
      "Кумыс, -- говорил Славка Штирлиц, -- отличная штука. Сначала, конечно, не того... Зато потом! Только привыкнуть надо".
      Привыкнуть, наверно, ко всему можно. Даже к министерским проверкам. Вот только надо ли привыкать?
      -- А почему, -- спросил Мудашев, поднимая голову от бумаг, -- у вас, капитан, не подшит ответ на запрос в Петрозаводское управление?
      -- Потому, что они не дали ответа. Полковник посмотрел на меня поверх очков и сказал:
      -- То есть как?
      -- Этот вопрос нужно задать им, товарищ полковник.
      -- Интересно... как же выработаете, оперуполномоченный?
      -- Сам не пойму, -- ответил я. -- Но дело-то ведь раскрыто, товарищ полковник. Даже без их ответа на запрос. Преступники в СИЗО отдыхают... В чем проблема?
      Мудашев провел рукой по черным как смоль, без единой сединки, волосам, откинулся на спинку стула.
      -- Проблема, -- сказал он значительно, -- в отношении к делу. В СИЗО преступники или не в СИЗО -- это второй вопрос.
      -- Действительно, -- согласился я. -- Подумаешь, ерунда какая: раскрыли банду, у которой как минимум шесть грабежей, разбой и убийство. Это, конечно, вопрос второй. А то, что бумажки в деле нет, -- это первый.
      -- Вы, Петрухин, сколько лет в розыске? -- доброжелательно спросил Мудашев.
      Я ответил.
      -- Странно, -- сказал он. -- Очень странно, что за столько лет работы вы не поняли: в нашем деле мелочей не бывает.
      В нашем деле, сказал он. В НАШЕМ деле. Я вспомнил, как мы работали по этим отморозкам. Сколько было потрачено времени, сил и здоровья. Вспомнил, как гнали их по обледеневшим крышам на Охте, и Валька сорвался, сломал руку и, три ребра... В НАШЕМ ДЕЛЕ, сказал полковник Мудашев. Ну нормально!
      -- ...как только вы, Петрухин, открыли сейф, -- доносился откуда-то издалека голос полковника, -- я сразу обратил внимание что у вас в сейфе клей лежит. А ведь не положено.
      -- Что, простите?
      -- Клей, говорю, в сейфе держать не положено. Не хотел на этом заострять ваше внимание. Зачем буквоедством заниматься? Мелочь в сущности. Но теперь вижу, что это, скорее, ваш стиль. Этакая присущая вам неряшливость. Я буду вынужден зафиксировать это в отчете.
      И вот тут я понял: все! Все, не могу я больше. НЕ МОГУ. Перед глазами встало лицо Тамары -- Костылевой жены. И улица Некрасова в снежной пелене... И разрушенная улица Грозного, в который я уехал "лечиться" от улицы Некрасова. Шестнадцать лет я приземлял преступников всех мастей. При задержаниях часто слышал от них: мент. Мусор. Козел. Сволочь. Легавый... Я на них не обижался. Все нормально: я мент -- он жулик. За что ему меня любить? За последние несколько дней я услышав те же слова от нормальных людей -- от двух жен шин, связавших свою жизнь с сотрудниками милиции.
      -- ...начинается с элементарной неряшливости в делах, а заканчивается выстрелом в своего товарища.
      -- Что? -- спросил я. Видимо, я изменился в лице, когда понял смысл слов Мудашева. -- Что вы сказали?
      -- Да вы успокойтесь, капитан. Я знаю, что по результатам служебного расследования к вам претензий нет. Но,
      -- Товарищ полковник, -- перебил я. -- Позвольте кое-что уточнить.
      -- Да? -- доброжелательно спросил Мудашев. Он вообще очень доброжелательно ко мне отнесся. Без лишнего буквоедства. Просто хотел как старший, более опытный товарищ помочь мне в НАШЕМ деле. -- Да? Слушаю вас, капитан.
      -- Пошел ты на х..., товарищ, Мудашев.
      * * *
      В кабинет к Паше я вошел спустя час после объяснения с Мудашевым. За это время я успел тяпнуть сто граммов в разливухе, потом посидел в сквере на теплом апрельском солнышке, выпил бутылку пива. Потихоньку отошел, успокоился... потом вернулся в управу.
      Паша был, конечно, уже в курсе. На меня он посмотрел шальными глазами: видно, ему уже тоже досталось.
      -- Сядь, -- сказал он мне с плохо скрываемым гневом.
      Я опустился на стул. Паша снял очки и бросил их на бумаги.
      -- Ты что себе позволяешь?
      -- Да, в общем-то, ничего особенного.
      -- Ни х... себе! Ничего особенного? Мудашев сейчас сидит в кабинете у Петровича. Там знаешь что?
      -- Догадываюсь, -- пожал я плечами.
      -- Догадываюсь... Да хер ты догадываешься! Петрович валидол сосет.
      -- Может, ему лучше задницу у Мудашева полизать?
      -- Молчать! -- закричал Паша и хватил кулаком по столу. Очки подпрыгнули. Сильно он кулаком врезал, и это его немножко отрезвило. Он посмотрел на меня изменившимися глазами и сказал: -- Вылетишь, к черту, со службы, Борисыч. Ты что?
      -- А я, собственно, с этим к тебе и пришел, -- ответил я тогда и положил на стол удостоверение, потом -- пистолет и печать. Следовало сдать и "сбрую", но было лень снимать куртку и пиджак... Паша враз успокоился, закурил и протянул мне пачку. Я тоже закурил.
      -- Ну... ты чего это, Дима? -- спросил он.
      -- Надоело, Пал Григории. Надоело... ты понимаешь? Выслушивать нравоучения от мудашевских надоело.
      -- Всем надоело, -- сказал Паша. Он вообще-то нормальный мужик и толковый опер. Своих всегда как мог перед начальством прикрывал. -- Всем надоело. Думаешь, мне это нравится?
      -- Нет, -- ответил я, -- я так не думаю.
      -- Ну вот... а я их не посылаю, терплю.
      -- А я не хочу, Паша. Дай-ка лист бумаги.
      -- Зачем? -- спросил Паша.
      -- Заявление написать, -- сказал я и потянулся через стол к стопочке чистых листов, но он положил на стопку ладонь и строго произнес:
      -- Не дури.
      Потом втянул носом воздух, неодобрительно хмыкнул и повторил:
      -- Не дури, Димка. Иди проспись, а завтра сутра -- как штык! Будем этого... Мудашева коньяком поить и извиняться.
      -- Я извиняться не буду. Дай, Пал Григорич, бумагу, и я напишу заявление по собственному.
      -- Не дам!
      -- Ну, как знаешь, -- пожал я течами, встал и пошел к двери.
      -- Димка! По статье уволим... вернись.
      Но возвращаться я не стал. Я вышел из Пашиного кабинета и пошел по коридору. На лестнице стояли и разговаривали Батя и Мудашев. На меня они посмотрели как... не знаю уж как... но, в общем, не очень дружественно. Посмотрели и ничего не сказали. Насвистывая, я спустился вниз и вышел на улицу. Ярко светило солнце.
      Вот так я расстался с уголовным розыском.
      * * *
      Вот так я расстался в розыском. И запил. Впрочем, сначала встретился со своей агентессой. С той, которая навела меня на Волчка с Татарином. Агентессу звали Марина, и она была наркоманкой. Марину я официально не оформлял, работал с ней "накоротке". Стимул у нее был один -- наркотики. Два года назад, когда мы с ней "законтачили", она путанила, уже вовсю сидела на игле. За два года потребная ей доза выросла в десять раз! Теперь ежедневно ей требовалось около грамма героина! Путанить, конечно, уже не могла... да и "товарный вид" безвозвратно потеряла.
      Я позвонил ей из уличного таксофона, договорился о встрече. Она первым делом спросила: есть? Когда-то у нас были нормальные человеческие отношения. Но это совсем другая история.
      Мы встретились в скверике, в квартале от ее хаты, давно превратившейся в притон. Я передал ей два чека и двести рублей. Для нее -- ничто, но больше я ничего не мог сделать.
      Объяснил ей ситуацию, предложил поработать с Валькой.
      -- Не, -- сказала Марина, -- не буду. Да и осталось мне недолго, Митя. Ты же видишь.
      -- Может, полечишься? -- спросил я. Сам знал, что ерунду говорю.
      -- Не, не вставляет. Да и смысла нет, СПИД у меня нашли.
      -- Понятно, -- сказал я. -- Жаль.
      -- Мне -- нет. Я уже устала, Мить. Хочу, чтобы поскорее... Сколько уже народа зажмурилось, а меня все никак Бог не приберет. Но теперь уж скоро. Чувствую. Ну... бывай, что ли?
      Мы разошлись. Когда я отошел метров на десять, Марина вдруг окликнула меня:
      -- Митя.
      Я обернулся, посмотрел на ее иссохшую фигуру в грязном плаще, на истощенное лицо. Марина подошла, взялась за пуговицу на моей куртке. Я уже знал, что она хочет сказать. Про наркомана всегда все знаешь... у них один интерес.
      -- Дай еще на дозу, -- попросила она. Я сунул пятьдесят рублей из своих денег. Не прощаясь, она повернулась и ушла. Против солнца силуэт Марины был совсем черным._
      * * *
      После разговора с Брюнетом Петрухин зашел в кафе напротив метро.
      В кафе Дмитрий принял сто граммов и пивка, потом еще сто граммов... потом продолжил дома. Короче, получилось как вчера.
      Утром было отвращение к себе, к человечеству и к водке. А первой мыслью: надо тормозить! Кровь из носа, а надо тормозить, пока не отвезли в Скворешник или на Пряжку... С этими мыслями он просыпался уже неделю. Была в советские времена песня со словами: "Утро! Утро начинается с рассвета..." У бывшего старшего оперуполномоченного Дмитрия Петрухина утро начиналось с похмелья. Уже неделю. Чуть больше или чуть меньше. Точнее он сказать не мог. Приблизительно это можно было прикинуть по количеству пустых бутылок.
      Нужно тормозить, подумал Петрухин и осмотрелся: не осталось ли чего? Чуда не произошло -- ничего не осталось. Надо, обязательно надо тормозить, думал он, одеваясь, чтобы идти за опохмелкой. В зеркало старался не глядеть -- стыдно. Когда совсем уже собрался выйти из квартиры, вдруг возникла еще одна проблема: деньги. В бумажнике сиротливо лежала десятка. Мятая и рваная, склеенная скотчем... В карманах куртки обнаружилась горстка мелочи -- еще рублей десять.
      Он побренчал мелочью и вышел из дому. Утро было солнечным, ясным, спешили на работу люди. Петрухину спешить было некуда. В ближайшем ларьке он купил бутылку пива, сел на борт чудовищной бетонной клумбы. Ни цветов, ни земли в ней не было. Была вода, в ней плавали разбухшие трупы окурков. Из-за окурков вода приобрела цвет чифиря. А может быть, торфяного болота.
      Дмитрий Петрухин сидел на краю болота и пил пиво из горлышка. На него косились, но ему было наплевать. По пыльному асфальту гуляли жирные голуби, ворковали громко, утробно.
      После пива в голове несколько прояснилось, он закурил и сплюнул в болото. Нужно тормозить, сказал он себе. Нужно тормозить и подвести какие-то промежуточные итоги. Итоги оказались таковы: за три последних месяца он едва не убил своего товарища (а если говорить прямо, не лукавя, то хуже чем убил) и проклят его женой. Он нахлебался кровавого абсурда чеченской войны. Женщина, которая его любила, ушла к другому. И в конце концов он потерял работу... Потерял то последнее, за что мог бы зацепиться и выплыть.
      Именно теперь, когда он потерял работу, он осознал вдруг, насколько она важна для него. Нет, разумеется, он и раньше никогда не отделял себя от розыска... Но вот сейчас это ОТДЕЛЕНИЕ произошло. И все стало ясно. Все стало предельно ясно и от этой ясности -- тошно... А ведь он жил розыском. Теперь их пути разошлись. Уголовный розыск без Петрухина обойдется... А как Петрухин будет жить без розыска?
      Он сидел на краю болота, и ему хотелось выть. Тормозить больше не хотелось. Он снова обшарил карманы в надежде найти случайно затерявшуюся купюру... не нашел. А из нагрудного кармашка пиджака вытащил плотный четырехугольник картона с золотым тиснением: "ЗАО "Магистраль -Северо-Запад". Голубков Виктор Альбертович. Генеральный директор".
      Брюнет!
      * * *
      -- Виктор Альбертович, -- сказала секретарша, -- вам звонит человек, который представился странно: Борисыч... соединять?
      -- Соединяй, -- ответил генеральный директор, крутанулся в кресле и встал. Во время серьезного разговора он любил ходить по кабинету или, по крайней мере, быть на ногах. Возможно, думал Брюнет, это рецидив тех времен, когда фарцевал. Стоящий человек более собран и быстрее сумеет "сделать ноги"...
      -- Але, Брюнет!
      -- Привет, Борисыч... Хорошо, что позвонил. Никак, передумал?
      -- Еще не знаю. Может, и возьмусь. Мне нужно ознакомиться с обстоятельствами.
      -- Все, что знаю... Ты подъехать сможешь?
      -- А ты где?
      -- Записывай: Свердловская набережная, дом...
      -- Место, Брюнет, ты толково выбрал -- Арсенальная, 7, [Арсенальная, 7 -- адрес СИЗО "Кресты"] совсем рядом. При надобности недалеко переезжать.
      -- Типун тебе на язык! Когда приедешь?
      * * *
      В офис "Магистрали" Петрухин приехал спустя три часа. Время требовалось, чтобы элементарно прийти в себя: побриться, отмокнуть в ванной, попить чая. Меры примитивные, снять последствия недельного запоя они не могут, но Петрухин уже принял решение и откладывать его осуществление "на потом" не хотел.
      Офис "Магистрали" производил впечатление уже с улицы. Даже самый невнимательный прохожий, который и по сторонам-то не глядит, а только себе под ноги, не смог бы его не заметить. Перед фасадом "Магистрали" неровный, в выбоинах, асфальт сменялся на двухцветную импортную брусчатку. Горели большие матовые шары и стояли синтетические деревья в больших кадках... Этакий маленький европейский оазис среди расейского убожества, отчего убожество это становилось еще более наглядным. На стоянке, обнесенной легкой ажурной оградой, стояло десятка два автомобилей. По большей части -иномарки. Над входом со сверкающими мраморными ступеньками нависал голубоватый стеклянный купол. Сверкала полированной бронзой литая плита: "Магистраль -- Северо-Запад".
      Все, как у людей, подумал Петрухин, входя в шикарную стеклянную дверь... Интересно, думал ли Брюнет десять лет назад, что сумеет так подняться?
      Из застекленной будочки на Петрухина внимательно смотрел не очень молодой охранник.
      -- К Брю... к генеральному директору, -- сказал Петрухин.
      -- Простите, ваша фамилия? -- спросил охранник, и Дмитрий, подумал, что охранник из отставных офицеров. Он ошибся, из действующих.
      -- Петрухин.
      -- Вас ждут, Дмитрий Борисыч. По коридору прямо и налево. Там приемная генерального.
      Внутри, как и снаружи, все было "на уровне": от сверкающего паркета до длинноногих девах, снующих по коридору: евростандарт. Приемная... секретарша и знакомый уже телохранитель... компьютеры... "Виктор Альбертыч вас ждет..." Дверь... Брюнет.
      -- Я рад, что ты передумал, Борисыч... кофейку? Или коньячку?
      -- Минералки. Холодной...
      Брюнет продублировал слова Петрухина в переговорное устройство, и появилась секретарша с минералкой, ногами и улыбкой.
      -- Трубы горят? -- с пониманием поинтересовался Брюнет. Петрухин, не отрываясь от стакана, кивнул. -- Ничего, Борисыч, трубы -- наш профиль, поможем.
      -- Что значит: трубы -- ваш профиль?
      -- ЗАО "Магистраль -- С-З" входит в тройку крупнейших поставщиков труб по Северо-Западу.
      -- Нормально... трубы -- довольно далеко от фарцовки шмотками, а, Витя?
      -- На первый взгляд -- да. Но на самом-то деле нет никакой разницы, чем торговать. В основе все равно лежат бабки.
      -- Мудро, -- сказал Петрухин. -- Глыбко. Афористично. Ладно, давай-ка перейдем к делу.
      -- Охотно, Борисыч... Для начала, видимо, нам следует обсудить условия нашего... э-э... сотрудничества.
      -- Стоп! -- поднял руку Петрухин. -- Стоп, Витя. Ни о каком сотрудничестве нет и речи... пока, во всяком случае. У тебя, как я понял, сложилась не очень хорошая ситуевина с криминальной подкладкой. И тебе нужно, чтобы кто-то, кто рубит в деле, разобрался, что произошло... так?
      -- Так. У меня, Борисыч, из-за этой ситуации такие заморочки...
      -- Погоди, Брюнет. Погоди. О заморочках ты мне еще расскажешь. Сейчас я хочу, чтобы ты понял: за дело я возьмусь только в том случае, если оно действительно представляет интерес. Это -- во-первых. А во-вторых, мне на хер не нужны никакие руководящие указания. Я должен обладать полной свободой. И если я вдруг открою, что эту мокруху организовал ты, например, то именно так я шепну в убойный отдел. Понял?
      -- Понял, -- кивнул Брюнет. -- Ни хера ты, Борисыч, не меняешься.
      -- Нет, Витя, я сильно изменился... Ну да ладно, это все лирика. Если тебя устраивают МОИ УСЛОВИЯ, то давай-ка перейдем к делу. Рассказывай, что у тебя приключилось.
      Глава третья. Трубный глас
      _Брюнет:
      Ты, Борисыч, мою биографию знаешь. До известных пределов, разумеется. Но все-таки многое знаешь... Мне перед тобой ломаться понту нет... Я фарцевал, я кидал, я бабки делал. Но я на ножи никогда никого не ставил. Ты знаешь. Меня махновцы грабили -- это было. Меня беспредельщики из ОМОНа грабили -- тоже было. А я честно жил... ну, ты ухмылку-то спрячь, знаю, что думаешь.
      Короче, сколотил я капиталец. Как раз ко времени -- Горбатый разрешил лавэ делать. Что началось, сам помнишь. Какие хари на Божий свет вылезли -какой там НЭП! В кабаках одни стриженые затылки в тренировочных штанах. Я совков не люблю, но у меня, поверишь ли, ностальгия по совку в ту пору сделалась... мы же молодые были. Как в "Брате-2" говорит таксист: ведь были же люди как люди. Куда все подевались?
      В общем, я тоже закрутился, ларьки открыл. Торговля -- ой! -варенкой, в подвале смастряченной. Но ведь брали! И бабки текли. Ни ума, ни куражу, а зелень шелестит. Скучно было -- беда... Но тут я услышал трубный глас! Не в религиозном смысле или каком мистическом, а в сугубо материальном... Не торопи, сейчас объясню. Ты сам сказал: давай с самого начала. Вот я и начинаю с са-а-мого начала. Я, как тебе, может быть, известно, не питерский. Я из славного города Волгодонска. Ничего славного в нем, конечно, нет. Как был дырой, так и остался. Но я-то в нем родился и вырос. Родина! Хрен ей между... Однако без Волгодонска нам никак не обойтись -- все сегодняшние завязки оттуда. В общем, так: в конце девяносто первого, когда Ельцин с холуями Союз раздербанили, вышел на меня землячок один мой, Игорь Строгов. Он к криминалу никаким краем не шьется, офицер морской. Вышел он ко мне с хорошим предложением: есть у нас в Волгодонске завод "Атоммаш". Он в ту пору никому был на хрен не нужен, лежал полумертвый... перестройка. Чернобыль. Конверсия! Хрен ей между. Лежит "Атоммаш", и разворовывают его со страшной силой. А у Игорька Строгова там кое-какие кореша оказались из заводских бугров. Все -- бля! -- коммунисты с девятьсот пятого года... в смысле скоммуниститъ чего с родного завода со всей душой. И вот пришел ко мне Игорек: есть дело на лимон. Толстенький, зелененький, с поросячьим хвостиком... да, Борисыч, верно угадал! Трубы. Трубы из нержавейки в неограниченных почти что количествах из заводских запасов. Я весь расклад не сразу просек. Потом уж понял: Клондайк. Ты вот думаешь: трубы! Что такое? Какие трубы?.. И я так думал. А без них ничего не делается, между прочим. Трубы -- везде! Под землей, на земле, в космосе. Ни один станок или машина без них не обходится. Миллионы километров труб!
      В общем, тебе -- как на духу: воровали. Вагонами. Начальству атоммашевскому бабки возили сперва в трусах пачками, потом -- чемоданами. Для этого дела привлекли нашего волгодонского мальчишечку. Погоняло -Нокаут. Он такой был -- приблатненный по жизни. Я его с детства знал, покойничка-то... Отсидел он по молодости за хулиганку. Без царя в голове. Но для каких-то терок-разборок в самый раз. Резкий парень был Леша Тищенко. Нокаут. Так втроем и работали. Нокаут на подхвате.
      Но надо ж и расти. Да и времена переменились. В общем, организовал я "Магистраль". Игорек -- хрен ему между! -- тоже в учредителях. А Нокаут -нет. Он и пришел в наше дело позже, да и, сказать по правде, толку-то с него немного. Уже пошел большой бизнес, пэтэушнику в нем делать нечего. Это не грузовик левака через эстонскую границу впендюритъ, а настоящий бизнес. Контракты пошли с заводами-производителями, поставки, договора. Все как у взрослых, Борисыч. А у Лешеньки Нокаута -- восемь классов средней школы, ПТУ, три года зоны и два кулака. Но мы его все равно не обижали. Оклад он имел как президент нормального банка.
      Он, однако, считал по-другому. И пошли у них с Игорем заморочки -обиды какие-то, выяснения отношений. Я, сказать по правде, не придавал значения... если бы знал, чем кончится! А кончилось, Борисыч, стрельбой и трупом в помещении офиса._
      * * *
      -- А кончилось стрельбой и трупом в помещении офиса, -- довольно мрачно произнес Брюнет и замолчал.
      -- Давай-ка подробней, -- сказал Петрухин.
      -- Подробней? Подробней так: я в тот день был на даче. Вернулся около восьми вечера. Я еще только подъезжал к дому -- звонок на трубу. А звонит мне. представь себе, обычный охранник.
      У нас в офисе вся охрана -- офицеры флотские. Это по связям Игоря мы берем. Люди с высшим образованием, могут нормально пообщаться с посетителями. Без хамства, без понтов... Так вот, звонит мне охранник. Это вообще-то случай из ряда вон: охранник звонит генеральному директору! Что, спрашиваю, случилось? А случилось вот что: выходной, в офисе никого. Один охранник. Примерно в одиннадцать часов вдруг приехал Нокаут. Спросил: кто в конторе? Никого. После этого Леша прошел к себе в кабинет. Спустя несколько минут приехал Игорь Строгов в сопровождении какого-то молодого мужика. Тоже прошли внутрь. Через минуту охранник услышал выстрел. Еще через минуту -второй. Почти сразу из коридора вышли Игорь и этот незнакомый мужик. У мужика в руках короткое помповое ружье... Охранник, конечно, ни жив ни мертв. Поедешь с нами, сказали ему. И в джипе Игоря его отвезли на Петроградскую, к "Горьковской". Там проинструктировали: дуй обратно на службу. На Финляндском вокзале выпей литр пива. Из офиса позвонишь в ментуру. Объяснишь, что выходной. Что никого в офисе нет, скучно. И ты пошел пить пиво. А когда вернулся, обнаружил тело Нокаута. Больше ничего не знаешь... Ну, охранник рад-радешенек, что не убили. Все сделал, как ему сказали. Менты ему, конечно, не поверили.
      Петрухин ухмыльнулся, сказал:
      -- Да уж, конечно... Что дальше?
      -- Потом он позвонил мне. Я говорю: быстро бери такси, приезжай. Он приехал -- дрожит. И сперва мне несет ту же самую ахинею, что и ментам. Ну я-то -- хрен ему между! -- взял его в оборот, он раскололся, рассказал, как дело было. У меня, Борисыч, волосы -- дыбом. Ты же понимаешь: два сотрудника устраивают разборку в офисе. Со стрельбой! С трупом!
      Я сначала вообще поверить в это не мог...
      -- Да, Витя, история, прямо скажем, с душком-с, -- согласился Петрухин, наливая себе минералки.
      -- Какое с душком! От нее за километр воняет... Ну, возьмешься, Сергеич?
      -- А что твой друг Игорек... э-э... Строгов? -- игнорируя вопрос, спросил Петрухин.
      -- Сволочь он! Приехал в ментуру сам на другой день. С адвокатом... Наплел с три короба. Задержали его по девяностой. Сейчас сидит в "Крестах".
      -- Ничего, скоро выйдет, -- ответил Петрухин. -- Будет свидетелем.
      -- Думаешь?
      -- Уверен. Если, конечно, не расколют. Но я бы на его месте не раскололся.
      -- Значит, свидетель?
      -- Понятное дело -- свидетель... Ну, а от меня что ты хочешь, Брюнет?
      Брюнет вышел из-за стола, возбужденно начал ходить по кабинету. Ковролин скрадывал звук шагов.
      -- Чего хочу?!. Чего хочу? Правды я хочу. Меня же менты прессуют, меня в газетах полощут. У меня контракты под угрозой срывов. У меня была назначена встреча с губернатором -- хрен! Отменили... ты понимаешь?
      -- Понял.
      -- Ну так возьмешься?
      -- Возьмусь. Меня тоже позвал трубный глас.
      * * *
      _Петрухин:
      Меня тоже позвал трубный глас. Но не коммерческий, как у Брюнета, -ментовский. Довольно трудно объяснить, что это такое. Пожалуй, сродни инстинкту охотничьей собаки.
      В общем-то, то, что бегло рассказал генеральный директор компании, входящей в тройку лидеров "трубного" дела на Северо-Западе, меня зацепило... Я еще не знал всех обстоятельствах, но понял -- меня зацепило. И сказал:
      -- Возьмусь.
      -- Что нужно? -- сразу спросил Брюнет. Он мужик деловой по жизни и привык вопросы решать конкретно.
      -- Пока немного: всю, какая есть, информацию по Нокауту, Игорю Строгову и охраннику. Деньги на оперрасходы. Телефон. Транспорт. И -напарник. Одному это дело лопатить не очень реально.
      Брюнет повеселел, снова сел в кресло и ответил:
      -- С информацией просто: получишь все -- от личных дел до общих сплетен. Хрен им между! С деньгами еще проще. Сколько потребно?
      Сколько мне потребно, я и сам не знал. Ляпнул наугад:
      -- Тысяч десять.
      Брюнет покачал головой и достал бумажник. На столешницу легли триста пятьдесят баксов. Я сгреб купюры, сунул их в карман. Эх, если бы в уголовном розыске так легко давали деньги на оперрасходы!
      -- Телефон? Ну, это тоже просто. Сейчас изыму у любого бездельника из отдела маркетинга. Их там целое стадо. И все, видишь ли, без сотового работать не могут. С сотовым они, правда, тоже не могут... А вот транспорт -- это вопрос. Парк у нас есть, и не маленький, но. вот свободных машин...
      -- Ладно, -- сказал я. -- Перебьюсь.
      -- Глупости. Транспорт будет, но чуть позже. А вот что касается напарника -- это ты, Сергеич, сам решай.
      Спустя час я вышел из офиса "Магистрали" с деньгами, сотовым телефоном и пластиковой папкой... Осталось найти партнера. Я уже знал, где буду его искать..._
      Глава четвертая. Купцов
      _На севере еще осталась светлая полоска, а с юго-запада тянуло тучи -будь здоров. И уже начинался дождь. А плохая погода для бомбежки -- самое то. Я спустился вниз, завел "антилопу". Пока движок грелся, слушал радио. Директор рассказывал про новый компьютерный вирус "Я тебя люблю" и про то, что завтра в полдень "по Москве" состоится "парад планет". Ну это еще дожить надо... ночная бомбежка -- она и есть ночная бомбежка. Тут загадывать ничего нельзя.
      Я посмотрел на часы -- половина одиннадцатого, -- включил ближний свет и поехал. Давай, "антилопушка". Давай, кормилица. Вечер, темень, дождь -наше с тобой время. Об-честъ-венный транспорт ходит к ночи совсем худо, маршрутки тоже потихоньку сворачиваются, а пассажир хочет домой. К жене, к любовнице, к телевизору. Или наоборот -- в кабак, в казино, на поиски приключений... А тут мы с "антилопой" -- эх, прокачу!
      Я не успел проехать сотни метров -- пассажир! Это хорошая примета. Когда ночь сразу удачно начинается, то она и дальше хорошо пойдет... проверено. Я в таких случаях пассажира беру, даже если невыгодно.
      Я тормознул. Мужик, не спрашивая, распахнул дверцу и плюхнулся в салон. Когда пассажир так уверенно, не спрашивая ничего, садится в машину, это означает, что он либо кошелек, либо хам. Либо "счастливое" сочетание обоих этих замечательных качеств... В последнее время таких уродов стало много...