– Наглая ты псина, Рекс. Мусульманин, что ли? Свинину не жрешь… Совсем оборзел в корягу…
      Рядом с Числовым стоял плотный солдатик лет девятнадцати и гораздо более умильно, чем пес, поглядывал на тушенку. В руках солдатик вертел маленький радиоприемник. Капитан поднял на бойца невеселый взгляд:
      – Ну что смотришь, как мышь из-под веника? Тушенки хочешь?
      Солдатик сглотнул слюну, но покачал головой:
      – Не… Я не потому, товарищ капитан… Просто я собачий язык изучаю. Я его, товарищ капитан, почти изучил. Еще на гражданке, когда в зоопарке работал…
      – В отделе грызунов? – усмехнулся Числов. – За это тебя Грызуном прозвали?
      Грызун пожал неопределенно плечами и продолжил свою мысль:
      – Между прочим, товарищ капитан, лексика боевых собак очень сильно отличается от лексики, скажем, болонок…
      Числов хмыкнул:
      – Все как у людей. Тоже – лексика.
      – Не все, – не согласился Грызун. – Собака вам никогда не завернет фигу в кармане. Только надо их язык понимать. Вот Рекс, к примеру, ест и прямо говорит: «Говно – ваша тушенка, товарищ капитан. Жир один. Ем исключительно из любви и уважения к совместному боевому прошлому».
      Капитан рассмеялся:
      – И откуда ты такой умный и грамотный, а, Грызун?
      Грызун улыбнулся в ответ:
      – А то вы не знаете, товарищ капитан. Из Питера я. За «Зенит» болею. А вы, товарищ капитан, за кого болеете? Давно хотел спросить, а пацаны – кто что говорят…
      Числов перестал улыбаться, потер щеку и снова попытался поймать взгляд Рекса. После короткой паузы он ответил:
      – А я, друг мой, за себя болею. Причем чем дальше, тем больше.
      В этот момент за камбуз заглянул запыхавшийся боец, увидев Числова, он облегченно выдохнул и заголосил:
      – Товарищ капитан! Товарищ капитан!
      Числов поднял на него глаза:
      – Чего орешь-то? Аж пес присел! Ну, я – товарищ капитан… И?…
      – Боец глотнул воздуха:
      – Товарищ капитан, вас срочно ротный ищет. И Примус с ним…
      Числов заломил бровь, и солдат тут же поправился:
      – В смысле – и товарищ полковник Примаков! Срочно!
      Числов извиняющимся жестом развел руками перед мордой Рекса, отдал банку с тушенкой Грызуну, неторопливо поднялся, ловко одернул обмундирование и пошел за солдатом к штабной палатке. Грызун дождался, пока они немного отойдут, и, скорчив Рексу рожу и вздохнув, начал докармливать пса прямо пальцами из банки…
      Тем временем, пока Числов шел к штабной палатке, умывавшийся Примаков натолкнулся взглядом на живописную группу из пяти невероятно грязных солдат, которые с оружием и стокилограммовыми комьями глины на ногах плелись прямо на него. А это были бойцы из взвода Панкевича – питерец Серега Родионенко, за угрюмость получивший кличку Веселый, москвич Андрей Мургалов – Маугли, ростовчанин Аркадий Азаретян, которого звали Арой и у которого акцент появлялся лишь тогда, когда он сам этого хотел, Ваня Коняев из Псковской области и по прозвищу, естественно, Конюх и узкоглазый сержант Пимен Николаев, известный больше как Тунгус.
      Перехватив оживившийся взгляд Примакова, Самохвалов вздохнул, а полковник, стряхивая брызги с лица, молодецки гаркнул:
      – Это что за красавцы? Подразделение армии Наполеона, отступающего к Березине?
      Сержант Николаев подтянулся и как мог доложил:
      – Товарищ полковник, секрет в составе пяти человек прибыл в расположение роты. Разрешите начать приводить себя в порядок?! В стогу ночевали…
      Примаков резво обернулся к майору. Самохвалов страдальчески закрыл глаза.
      – В каком стогу?! Какой секрет?! Самохвалов?! Ты же докладывал, что все сто процентов сжег? В каком стогу, сержант? Отвечай, ядрен-батон!
      Тунгус уже понял, что сболтнул что-то лишнее, но теперь уже деваться было некуда:
      – Да здесь рядом. По дороге. В километре с небольшим.
      Примаков засопел и снова повернулся к Самохвалову:
      – Ты же докладывал, что по дороге сжег все стога на пять километров… А эти – что?!
      Самохвалов катнул желваками под щеками, но сдержался:
      – Этот стог я специально оставил, вроде приманки. А рядом – секрет.
      Полковник потряс несогласно головой:
      – Дорога чья?
      – Старшего лейтенанта Панкевича…
      – А-а-а-… малахольного этого, который баранов давит у мирных граждан… А ну-ка, сержант, вызови-ка его срочно!
      Самохвалов вздохнул. Он уже понял, что, скорее всего, будет цирк, только грустный. Когда полковников «несет», цирк редко бывает веселым.
      Тунгус пошлепал к палатке старшего лейтенанта Льва Панкевича, который еще на первом курсе воздушно-десантного института в Рязани получил погоняло Рыдлевка – так он привычно по-белорусски назвал выданную лопату. Ну, кличка и прилипла сразу. Левка-Рыдлевка. Да к тому же и рожа у Панкевича была действительно плосковатой и какой-то простоватой. Это если в глаза не всматриваться…
      Старший лейтенант подшивался в своей палатке и угрюмо слушал доклад сержанта Бубенцова, сидевшего рядом с ним на дровах. Бубенцов выкладывал одну «пилюлю» за другой, а Рыдлевка невозмутимо подшивался:
      – …И еще, товарищ старший лейтенант, неприятность. Отопитель – ОВ-65-й сняли. И генератор… Когда с «вованами» стояли. А на нас теперь гонят… Дескать, мы специально… Ротному товарищ старший лейтенант Орлов надудел… Вот… И Маугли «лифчик» с гранатами найти не может… И еще четыре рожка. А автомат нашелся… Только не наш… И еще – комбат на ротного выходил. О вас говорили – прокурор едет… Мне связисты стукнули… Наверное, за тех баранов, на которых мы наехали… Да, по связистам… Вот связи, как вы просили, пока не будет. Пацанов защемили сильно, они ссут. Ну, или выкруживают чегось… Но, похоже, действительно прижали… Да, и еще – у Веселого фотки пропали, которые для дембельского альбома… Пацаны пока не поняли, кто крыса, но обстановка такая…
      – Понятно, – философски отозвался Рыдлевка. По его плоскому лицу трудно было прочесть, какие эмоции им обуревали. А на самом деле старший лейтенант больше всего расстроился из-за того, что очередной раз срывается сеанс связи с беременной женой. Реагировать на все остальное «говно» у Панкевича уже не было душевных сил.
      Тут как раз и Тунгус нарисовался:
      – Товарищ старший лейтенант, вас полковник Примаков с ротным к себе вызывают… Из-за стога, где мы ночевали… Примус… Товарищ полковник орет, аж заходится… Кричит, что вы все стога должны были сжечь по дороге… А ротный пытался что-то сказать, но тот не слушает.
      – Понятно, – спокойно и даже с оттенками христианского смирения отозвался Панкевич, быстро оделся и вышел из палатки. Где-то неподалеку орал на кого-то ротный фельдшер прапорщик Марченко:
      – Ты что, сука, людей потравить хочешь?! Опизденел!… А мне насрать, хоть грудью корми… Че?! Ты, че, тупой, что ли, сука?!
      Рыдлевка улыбнулся и невольно вспомнил недавно вычитанную у Анджея Сапковского цитату: «…Армия – это прежде всего порядок и организованность… Тем поразительнее, что реальная война… с точки зрения порядка и организованности, удивительно походит на охваченный пожаром бордель». Улыбаться Панкевич перестал, лишь подойдя к самой штабной палатке.
      Увидев красного от переживаний Примакова и ротного с кислым лицом, Рыдлевка отдал честь и начал было докладывать:
      – Товарищ полковник, старший лейтенант Панкевич…
      Примаков прервал его взмахом руки и вкрадчиво спросил:
      – Панкевич… Ты мне честно скажи: ты дурак или от службы устал? Если дурак – так и скажи: не могу даже взводом командовать… Ведь ясно же сказано было – все стога сжечь, все выжечь на хуй!!! Ты кому служишь, Панкевич? Масхадову?
      Рыдлевка перевел быстро глаза на Самохвалова, тот только и смог, что ответить старлею чуть извиняющимся взглядом. Панкевич все понял (стог-то оставить сам ротный предложил), вздохнул и потупился. Примаков пошел на новый виток:
      – Что ты вздыхаешь, как ишак?! Тебя что – убрать отсюда, чтоб ты никого по дурости не захуячил? Баранов давишь, а потом людей начнешь?
      Панкевич снова стоически вздохнул. В этот момент в палатку просунулась голова капитана Числова. Он обвел всех присутствующих чуть нагловатым взглядом, только что не сказал Примакову «здорово». Тем не менее от его приветствия все же отдавало борзотой:
      – Здравия желаю, Александр Васильевич! Что, спецназовцы Хаттаба поймали, а он и сам нейдет и их не пускает?
      – Вроде того, – снизил обороты полковник. – Здравствуй, Сережа… Где тебя черти носят?
      Числов пожал плечами. Ни для кого не было секретом, что капитан почему-то ходил у Примакова в любимчиках. Может быть, потому, что Числов напоминал полковнику самого себя в молодости? Сыновей-то у Примакова не было, только две дочери… Как бы там ни было, а в роте подметили, что именно капитан Числов, давно знавший Примакова, действует на полковника как-то… умиротворяюще, что ли…
      – Ладно, Сергей, проходи, – почти спокойно сказал Примаков и снова посмотрел с тоской на Рыдлевку: – Панкевич… Иди отсюда… Ешкин кот, как такие в десант-то попадают?…
      Рыдлевке двух предложений свалить было не нужно. Он выскочил из палатки, обошел ее кругом и присел на дровяную чурку перекурить для успокоения нервов. «Как такие в десант попадают?» – Левка затянулся сигаретой и вспомнил, как…
      …Долгое время его кумиром был генерал Лебедь. Сам Панкевич происходил из маленького белорусского села и больших-то городов почти не видел – только Москву проездом, когда в Рязань поступать поехал… Поступил сразу и учился изо всех сил – плац, классы, прыжки, спортгородок и в обратной последовательности. Отличником Левка не был, но старался, к тому же не пил и не курил – кстати, в том числе и из-за того, что особо не на что было. Лебедь был кумиром далеким, а в Рязанском институте нашелся кумир близкий – преподаватель ПДП «Парашютно-десантная подготовка – профилирующая дисциплина в воздушно-десантном институте.» подполковник Андрей Свиридов, который еще в Кабуле получал из рук Лебедя вторую Красную Звезду. Свиридов был личностью для ВДВ легендарной – его уволили в свое время из армии как раз за то, что он организовал сбор подписей в защиту опального приднестровского командарма Лебедя. А еще за то, что среди его друзей по Приднестровью оказались несколько рижских омоновцев – тех самых, одиозных… Вне армии Свиридов протянул год – поговаривали, что это время он потратил на то, чтобы повоевать в Югославии за сербов… Свиридова восстановили в армии не без помощи друзей-афганцев, но – через «первую Чечню». В девяносто шестом, после Хасавюрта «Мирный договор между Москвой и Грозным был заключен в августе 1996 года в дагестанском городе Хасавюрте. От имени федеральных властей его подписал секретарь Совета безопасности А. Лебедь. Этим договором фактически признавалась законность масхадовской власти. Масхадовцы восприняли договор как индульгенцию за любой произвол. Агрессия чеченских боевиков против Дагестана в августе 1999 года положила конец „мирному сосуществованию“ федералов и боевиков.», Свиридов в глаза назвал Лебедя предателем… Так и у Левки не стало кумира. Что-то надломилось у Панкевича внутри. Нет, он по-прежнему почти «любил» Свиридова, но в глубине души понимал, что никогда не станет таким, как он, – красивым, дерзким, умницей… По курсантской легенде, прямым предком Свиридова был белогвардейский офицер, Левкино же происхождение с этим ни в какое сравнение идти не могло.
      Пока Левка учился – об офицерской зарплате старался не думать, хотя женился уже после третьего курса – на однокласснице, которой помимо всего прочего очень хотелось переехать в Россию. Панкевич, кстати, начисто отверг предложение после окончания Рязанского института сделать «финт ушами», то есть перевестись в Белоруссию. Говорили, что оттуда легче было бы завербоваться на хорошую службу, якобы вплоть до Иностранного легиона. Рыдлевка и слушать ничего не желал, хотел служить только в Войсках Дяди Васи – легендарного создателя ВДВ советского генерала Маргелова…
      …Назначение он получил в Псковскую дивизию ВДВ. За службу взялся всей душой, но все равно главной его проблемой стало нахождение общего языка с солдатами. А ситуация с «личным составом» была в то время аховой уже и в ВДВ – даже туда приходили срочники из тех, кто просто не сумел «откосить» от армии… А ведь, как все тот же Свиридов говорил, слово «негодяй» произошло от «негодный к службе»… Нынче все переменилось… У многих «десантников» было всего по пять-семь классов школы за плечами и – хорошо, если без судимостей… Российский солдат, конечно, всегда отличался от плакатного «защитника Отечества», но только получив взвод, Рыдлевка понял, насколько именно. Взвод, который ему достался, считался испорченным прежним командиром, пробивавшим весь последний год себе службу в долларовых окопах Боснии и потому скрывавшим все, что только можно скрыть…
      …Лейтенант Панкевич продержался три месяца, а потом с отчаяния, первый раз в жизни, ударил солдата – за то, что тот продал налево бензин, причем накануне первого для Рыдлевки офицерского сбора, когда каждая капля горючего была на счету. Это был тот самый солдат, который в первый же день офицерской службы Панкевича притащил в казарму двухлитровую банку самогона, замаскированную под вишневый компот. Левка пытался заставить бойца написать объяснительную, но тот только смотрел на взводного невозмутимо-стеклянными глазами и молчал. Солдат этот и собственную-то фамилию писал через паузу после каждой буквы, а из какой области призывался – толком не мог объяснить. Единственное письмо на родную Орловщину он написал по приказу взводного же и снабдил цидулю разноцветными этикетками от пива – тех сортов, которые дома не продавались. А ведь еще три года назад, когда Левка был на стажировке, практически любое «тело» легко называло пять стран из шестнадцати входивших в блок НАТО. Правда, при этом же командира дивизии генерала Ленцова большинство солдат называли «генерал Комдив».
      Панкевич, который и с однокурсниками-то спорил на ту тему, что солдат бить нельзя (его за это даже Толстовичем называли), сам не понял, как сунул бойцу в рыло. Переживал, похоже, сам больше, чем потерпевший, сам и комбату доложил, причем при остальных офицерах. За этот поступок закрепилась за Панкевичем репутация чуть ли не юродивого. До прокурорского предупреждения дело, конечно, не дошло. Комбат просто влепил Рыдлевке строгий выговор – а куда ему было деваться, если этот малахольный при всех кается. Выговор Панкевич переживал так, что через день, опять же в первый раз в жизни, напился в хлам и опоздал на следующий день на занятия. Комбат, контуженный еще в «первую Чечню», обозвал его «бездельником» (причем «б» заменил на «п») и «алкоголиком, который если уж не умеет пить, то должен говно сосать через тряпочку», и даже грозился добиться разжалования Рыдлевки в младшие лейтенанты. Комбат вообще был крут. До назначения на должность командира батальона он несколько месяцев, неведомо, какими путями, сидел на должности психолога полка. В историю дивизии он вошел нестандартным проведением «психологического практикума» с так называемой «группой риска» – то есть с солдатами, склонными к самовольным отлучкам. Будущий комбат выстроил их всех за казармой, вытащил из кустов задушенную веревкой дворнягу, торжествующе поднял ее перед потенциальными нарушителями и громко рявкнул:
      – Смотрите, бляди, кто сбежит, с тем будет то же самое. Р-разойдись!
      Очень скоро Левка в полной мере уже мог оценить глубину армейского афоризма: «Кто в армии служил, тот в цирке не смеется», – особенно после того, как получил третий выговор «…за сокрытие, будучи начальником патруля, безобразного поведения прапорщика Пилипчука, подравшегося с собакой».
      …За всеми этими неприятностями лейтенант Панкевич и не заметил, как втянулся в службу, а итогом стало то, что итоговую проверку его взвод сдал на «хорошо». Даже по огневой, хотя стреляли в противогазах. Благодарностей Рыдлевке, конечно, никто объявлять не стал, но проверяющий из дивизии назвал его по имени-отчеству: Лев Сергеевич. Солдат Панкевич больше не бил, правда, и совсем не сюсюкал, и был очень удивлен, когда однажды дневальный безо всякой просьбы вдруг принес Левке чай с баранкой и вчерашний номер «Коммерсанта». За год службы дома Левка был четыре раза, причем два из них выпали на «критические дни» у жены. Впрочем, в гарнизоне Рыдлевка тоже не донжуанил, если не считать историю с библиотекаршей-разведенкой – так она сама, можно сказать… Подкармливала, подкармливала Левку бутербродами, а потом докатилась до того, что сама принесла в библиотеку бутылку «Мартини», ну и… Левка-то в библиотеку, вообще-то, за книгами ходил, пристрастился он к чтению, причем, что странно, не детективов, а серьезной литературы.
      Выговор с Панкевича снял ко Дню ВДВ новый комбат – прежний из-за скандального адюльтера перевелся в другую часть. За год службы Рыдлевка набрал долгов на четыре тысячи рублей, в том числе за несписанные лыжи и заказанную в Питере фуражку с высоченной тульей.
      Старлея Панкевич получил в срок. Звездочку обмыли, как положено, и новый комбат вместо подарка выдал Левке предписание съездить в Петербург на трое суток – за солдатом, не прибывшим из госпиталя. (Комбат не знал, что этого солдата ночью привезут псковские родственники-ларечники, добившиеся у комдива разрешения на открытие еще одной торговой точки -почти впритык к КПП…)
      Вот Питер, пожалуй, и перевернул все окончательно в Левкиной душе. Он, выходец из деревни, вообще городов побаивался, а уж Питер-то с его надменно-имперским величием – просто подавил Панкевича. Рыдлевка воочию увидел, что существует и совершенно иная жизнь, совсем не такая, как в казарме. А тут еще встретил он дембельнувшегося однокурсника – ныне бизнесмена, который на радостях потащил его по кабакам и дискотекам… Там Рыдлевка увидел та-а-ких женщин… которые та-а-акое выделывали… С одной Панкевич даже умудрился поиметь грех – к сожалению, только на скамейке в парке, но даже это не помешало ей вести себя настолько раскованно, что старлей даже впал потом в легкую депрессию, поняв о своей супруге неприятную истину – хорошо она умела только стирать да готовить…
      Из Питера Панкевич вернулся словно совсем уж малахольным, все время смотрел куда-то мечтательно, а через двое суток написал рапорт в Чечню…
      …В Чечне все у него начиналось тоже трудно. Только назначили его на взвод – и подрыв на выезде из Грозного к Алхан-Кале. Рыдлевка очнулся первый раз прямо на месте подрыва, а второй – только через двое суток в медсанбате. Левка лежал, как труп, потом ему скажут, что он «ходил под себя», – сестрам помогал ухаживать за ним шустрый питерский пацаненок по кличке Грызун. Контуры двух худеньких сестричек Левка воспринимал, как в тумане. Почему-то периодически тянуло руку – возле предплечья. Тянуло и все, а он не мог понять, почему. Только на пятые сутки он смог сконцентрироваться и понять, что симпатичная сестра-татарочка сидит прямо на его расправленной ладони. Сидит и ерзает. Такая вот народная терапия. Левка шевельнул пальцами.
      – Ожил! – обрадованно закричала татарочка и влепила ему легкую пощечину – чтобы не думал чего лишнего…
      Еще неделю Левка отдыхал, вальяжно черпая прямо в койке сгущенку столовой ложкой. Ходил смотреть, как сестрички купаются в неком подобии запруды. Это был целый аттракцион местного значения, где «литерные» места «бронировались» чуть ли не за час – в том числе и местными. Интересно, что в другое время поодаль и рядышком, бывало, постреливали, но когда девки бултыхались в воде – ни разу не раздалось ни одного выстрела…
      На родной «бугорок» Левка вернулся вместе с Грызуном – он, оказалось, был из его же роты, только из разведвзвода. Встретили Панкевича хорошо, но вскоре он чуть было не прослыл трусом, когда отказался играть со сверстниками-летехами в «чеченскую рулетку». «Чеченская рулетка» – забавная офицерская игра. Все сидят в палатке, один ввинчивает в гранату взрыватель – на пол-оборота, потом выдергивает чеку и бросает кому-то из соседей, а тот должен успеть вывинтить и отбросить его в сторону. Долгое время такое «развлечение» сходило «господам офицерам» с рук, но потом однажды к «рулеточникам» ворвался ротный, и лейтенант Завьялов получил гранатой без взрывателя по уху. Самохвалов вообще готов был летеху пришибить – еле прапора отбили… Кто-то пустил слушок, что на «казино» навел ротного Панкевич. Левка-то был не при делах, но оправдываться ни перед кем не собирался… Рыдлевка сильно изменился после контузии – когда никто не видел, мог и слезу пустить…
      А через неделю после возвращения в строй Левкин взвод в составе роты поехал на спецоперацию, так называли зачистки. Он с двумя бойцами дурнем сунулся в какой-то полуподвал – а там восемь молодых хмурых чеченцев, причем понятно было, что оружие они попрятали в последнюю минуту. Панкевич даже испугаться не успел – один из чеченов обратился к нему с предложением:
      – Убери пацанов, старлей, есть базар…
      Рыдлевка дал команду бойцам выйти, а сам достал из-под камуфляжа гранату, выдернул чеку и сел, пряча руки под столом. Духи заметили, но виду не показали. Старший из них продолжил «базар».
      – Мы – охрана местного трубопровода. Сдаем тебе часть бензина, ты прикрываешь. Понял?
      Левка деревянными губами зашлепал что-то про сдачу оружия. Так и терли минут десять, пока Числов с людьми не подоспел – молодцы бойцы, сообразили помощь позвать. Рыдлевка уже мокрый от пота сидел, когда старший дух примиряюще сказал ввалившемуся Числову:
      – Командор, у нас все чики-чики… Тут и нам и вам думать надо. Жить-то все равно вместе… А то, что старлей ваш не струсил, – заметили…
      Разошлись мирно. А через неделю этих и других местных «ополченцев» «перекрашивали» на базе «кумысов» – башкирских омоновцев. Лихой чеченец в американском камуфляже и двойной портупее выстроил свое «войско» численностью в двадцать архаровцев – среди которых и давешние Левкины «знакомцы» были. «Перекрас» прибыл принимать полковник Примаков. Все проходило торжественно и строго. Бывшие духи сначала помолились, притом дали на Коране велеречивую клятву о том, что, переходя под федеральные знамена, будут соблюдать законы Российской Федерации и доблестно защищать «государеву» нефтетрубу. А потом чечен в портупее лихо отрапортовал Примакову:
      – Товарыш палковнык! Фыдыральное бандформирование по вашему прыказанию построено!
      – Чи-ии-во?! Какое, в жопу, бандформирование?!
      Примакова аж перекосило, а тут он еще натолкнулся взглядом на Левкину ухмыляющуюся рожу… С тех пор полковник Панкевича недолюбливал. «Как такие вообще в десант попадают?!»
      …Пока Рыдлевка предавался воспоминаниям, Примаков в штабной палатке ставил задачу Числову:
      – …Сережа, гляди сюда. Все просто, как поссать. Берешь разведвзвод и совершаешь марш ко входу в ущелье – вот сюда.
      Полковник показал на карте, куда именно. Числов молча прикусил нижнюю губу. Примаков кашлянул и продолжил:
      – Есть ли здесь у духов боевое охранение – я не знаю. Потом у тебя спрошу. Пройдешь по ущелью километра два. Видишь – тут площадка. Квадрат 3844. Тут вроде как даже два вертолета сесть могут. Проверишь. Если нужно – разминируешь. Короче, обеспечишь высадку роты. Вот и все. А есть там дальше Хаттаб, нет его – Аллах его знает… Вопросы?
      Числов долго молчал, глядя в карту, потом поднял глаза:
      – А если духи попрут?
      Примаков сжал губы:
      – Значит, примешь бой. И продержишься час-полтора. Ну, два. Для этого тебя и посылаем, а не Завьялова. Понял?
      Числов покивал головой, усмехнулся, посмотрел на хмуро молчавшего Самохвалова:
      – Понять-то понял, чего ж тут непонятного… Полтора-два часа, значит… Я к тому, что пехом пойдем, на большее время боезапас недопрем. Если на серьезных пацанов нарвемся… Хотелось бы без сюрпризов…
      – Мне тоже бы хотелось… – Примаков раздраженно достал сигарету и предложил: – Господа красные командиры, предлагаю перекурить на воздухе…
      Все трое вышли из палатки, закурили и медленно побрели по лагерю, продолжая беседовать. Впрочем, беседой это вряд ли можно было назвать – Числов и Самохвалов молчали, говорил в основном один Примаков:
      – Вот что, мужики… Я вам русским языком все уже… Всю эту хрень с Хаттабом придумал не я… Командующему виднее. И, кстати, сама по себе идея совершенно здоровая. А то, что все впопыхах… Так для того десант и существует, чтоб действовать «стремительно и дерзко».
      – Ага, – сказал Числов. – «Умело действуя штыком и прикладом».
      Примаков отвел глаза, сделав вид, что в них попал табачный дым, и сказал раздраженно:
      – Хва-тит! Нечего тут обсуждать. С утра грузитесь на Урал, берете «бэтээр». И – с Богом…
      Полковник помолчал немного, потом добавил глухо в сердцах:
      – Командующего тоже понять можно. Его из Москвы уже достали до кишечной требухи с этими Хаттабом и Басаевым. Вынь, да положь…
      – Ну да, – снова еле заметно улыбнулся Числов. – А они все не вынимаются и не кладутся… Просто хулиганы какие-то несознательные…
      Примаков отвернулся, чтобы не видеть улыбочку на Числовой роже. Самохвалов незаметно за спиной полковника показал капитану кулак. Числов ханжески вздохнул с легким пристоном…
      Тем временем к закурившему за штабной калиткой вторую сигарету Панкевичу подкрался, озираясь, Маугли и горячо зашептал:
      – Товарищ старший лейтенант! Товарищ старший лейтенант! Там у ротного полковник свою трубу космическую оставил. А? Можно позвонить… Только я не знаю, на что там нажимать… А? Давайте – сначала вы, а потом я… Веселого на шухер поставим. А?!
      Панкевич встал:
      – Ты чё, Мургалов? Охренел в атаке?
      Маугли аж загарцевал на месте:
      – Да они к камбузу все потянулись… Звонканем по-быстрому, и все… делов-то… А со связистами нашими один хрен – каши не сваришь. Оборзели совсем. Черти-чё уже за сеанс требуют…
      Зараженный авантюрной энергией Маугли Рыдлевка и сам не понял, как оказался в штабной палатке. Ему очень нужно было позвонить жене, Ирка была беременной – залетела, видать, перед самой отправкой Левки в Чечню…
      В палатке Панкевич долго мудрил с диковинной трубой, краем уха слыша, как Маугли инструктирует Веселого:
      – …Короче, если сюда попрутся – громко скажешь: «Кто видел взводного?» Понял?
      – Понять-то понял…
      – Да не муми ты, успеем – ты тоже звякнешь…
      Наконец Рыдлевка набрал номер, пошли длинные гудки, а потом в трубке возник далекий, слышный словно через эхо, голос жены:
      – Алло… Алло…
      – Ира, это я! – закричал Рыдлевка. – По спутниковому…
      – Да, да… Лева… Как ты?
      – У меня нормально все. Ты не волнуйся. И маме передай:… Как ты… Ира?!
      – Лева… Как я… У меня за четыре месяца неплачено… И долг три тысячи, хоть у матери, но все ж… Я же писала тебе…
      – Ира…
      – Левочка… Сил больше нету… Я уж не знаю, сохранять или… Как с ребетенком-то, если и так…
      – Ира, погоди, не дури! Я понимаю… Я скоро «боевые» вышлю…
      – Лева, ты прости меня… Я знаю, тебе труднее… Просто не могу уже… Еще тошнит все время…
      Панкевич вспотевшей рукой стиснул трубку, не слыша вопля Веселого: «Кто видел взводного? Взводного кто видел?!» Маугли куда-то делся – словно сквозь стену просочился.
      – Ира!!!
      – Левушка, ты не думай, просто…
      Договорить они не успели – в палатку вошли Примаков и Самохвалов. У ротного, мгновенно все понявшего, полыхнуло лицо, а до полковника даже не сразу дошло, что происходит. Но потом дошло:
      – Нет, это же пиздец какой-то… А?! Самохвалов, это же пиздец неизлечимый… А?! Это ж, ебана в рот хуйня какая! А?! Панкевич!!! Ты опизденел, урод?! Ты, может, у меня и в бушлате пошарил? У тебя что – жена рожает?! Блядь!! Если приспичило – подойди и попроси… Ночью я разрешаю… Только людям, а не хамлу… Самохвалов, убери его. Это проходимец. Он у тебя разложился… Я охуеваю! Он же неуправляемый – людей погубит!
      – Товарищ полковник! – сказал вдруг Рыдлевка с таким отчаяньем в голосе, что Примаков смолк, а Самохвалов даже не успел схватить старлея за шиворот.
      – Товарищ полковник! Я… У меня жена… Я виноват… Она аборт сделать хочет… Каждый раз про это говорит… Денег совсем нет… Я виноват…
      Примаков тяжело засопел, но тон чуть-чуть сбавил:
      – Виноват… Я тебе сам, урод, аборт сделаю… ложкой через жопу… Жена, понимаешь… У всех – жены, и у большинства – дуры… А потому что жениться надо не хуй знает на ком, а на тех, кто офицерскими женами работать могут! На деревенских, не балованных дорогими, понимаешь, колготками… «Санпелегринами», понимаешь…
      (Колготки «Санпелегрино» Примаков помянул не случайно. Несколько лет назад его жена-врач «балдела» в квартире другого офицера, жена которого мирно спала на рабочем месте дежурной по котельной. А тут как на грех один шибко ревнивый комбат стал ломиться по соседству в собственную дверь – свет горит, а жена не открывает… Конечно – она же подругу на электричку провожать пошла. В общем, комбат этот дверь к себе выбил, никого не нашел, решил, что, сука, прячется у соседей – выбил дверь и к ним. А там – примаковская жена, в одних «Санпелегрино». М-да… Потом на крики еще прибежала из котельной жена героя-любовника… Мадам Примакову еле отбили от взбесившейся мегеры. Не без потерь. Потом при «разборе полетов» официальная версия выглядела так: офицеры спасали от каких-то неведомо откуда взявшихся насильников врача, вызванную к больной… Примаков тогда вынужден был в другую часть перевестись. Разводиться все-таки не стал – пожалел дочерей…)
      – Она у меня деревенская, – шмыгнул носом Рыдлевка. – Одноклассница…
      – Значит, такая деревня хуевая! – рявкнул Примаков. – Большие Говнищи – твоя деревня… Все, Панкевич, сгинь с глаз долой, не могу я больше тебя видеть…
      «Реабилитировался» Панкевич в глазах Примакова, впрочем, в тот же день. Случай помог.
      …На вечернем построении взвода бойцы смотрели на Рыдлевку сочувственно – все, конечно, уже знали, что «старлей влетел с Примусовым телефоном». Панкевич крепился, говорил про завтрашний важный «выезд».
      Тут Тунгус и «обрадовал»:
      – Товарищ старший лейтенант, а рядовой Коняев не может на «выезд». У него понос.
      – Ага, – подал голос Маугли. – И засос. К югу от восточного глаза – по самый ящур.