— Так точно.
      Хозяин встал, встал и Заец. Хозяин взял фотографии, папку с отчетами наружки, убрал их в сейф.
      — Так вот что, Костя… ты их, «переводчиков-то» — из виду не упускай. Но лучше продумай схему, как бы их вообще из дела вывести… так, чтобы и духу их здесь не было. На х… они здесь нужны? Мы скоро такое замутим, что только держись! Некогда будет тут с ними возиться. Ты продумай этот вопрос, Костя.
      «Ты поучи жену щи варить», — подумал Заец, бывший сотрудник КГБ. Вслух он ответил:
      — Конечно, Матвей Иваныч. Этот вариант разрабатываем.
      — Ладно… Молодцы. Еще вот что — ты отслеживаешь, как развивается шум вокруг трупа? — спросил Хозяин, запирая сейф.
      — Мы, собственно…
      — Ладно, не надо. Я найду, кому поручить, тебя и так работы полно… Вот, бля, москали зае…ли. Ну иди, иди. У меня встреча с президентом.
      Заец вышел. Хозяин, покачиваясь на носках шитых на заказ туфель, повторил:
      — Ну москали зае…али!

***

      За ночь снег растаял, над столицей сверкало солнце, ворковали на карнизах сытые киевские голуби… как будто и не было вчера зимы и снегопада. Обнорский и Повзло позавтракали в гостиничном ресторане, вышли на Крещатик. Напротив почтамта Андрей нашел серую «девятку». Постучал в стекло. Водитель вышел, Обнорский представился. Водитель как будто обрадовался.
      — Вот доверенность и техпаспорт, — сказал он, — Ключи в замке, бак полный. Чем я еще могу в помочь?
      — Да, пожалуй, что ничем, — ответил Андрей. — Спасибо.
      — Не за что. Желаю вам удачи. Машина в Вашем распоряжении на все время пребывания Киеве.
      Обнорский сел за руль, Повзло — рядом.
      — Откель экипаж? — спросил Коля удивленно.
      — Договорился с Соболевым, — ответил Андрея запуская движок. — Нельзя же вечно Галку эксплуатировать.
      — А она, кажется, не против того, чтобы ты ее на всю катушку эксплуатировал.
      — Николай, вы кобель, — сказал Обнорский и тронулся с места. — Лучше работай с картой, чтобы не блуждать. Я Киев-то плохо знаю.
      Немножко все равно поблуждали, но потом выехали на Голосеевский проспект и десять минут спустя уже катили по трассе Е-95 — в Таращу.

***

      На въезде в Таращу заскочили в кафе «Наталi», кафе было «вщчинено» — открыто, но кроме очень красивой девушки за стойкой, внутри не было ни души. Попили кофейку, который оказался здесь втрое дешевле, чем в Киеве, полюбовались на пруд за окном, на стайку уток…
      — Коля, — сказал Обнорский, — а вот эта «пятерочка»… головой не крути!… вот эта «пятерочка», что стоит у моста, за нами ехала от трассы.
      — Ну и что? — спросил Повзло.
      — Нет, ничего… Но — факт, ехала. А теперь встала, и никто из нее не выходит.
      — Эге ж, хлопчик… есть такая болезнь — мания преследования. Вот если бы эта «пятерочка» ехала за тобой от Киева…
      — Нет, от Киева — нет. Была на трассе какая-то «девятка», которая долго за нами катилась, но потом ушла на Белую Церковь.
      — Ну так и не хрен голову себе забивать.
      — Это точно.
      Они попили кофейку, чуть-чуть потрепались с мило смущающейся девушкой за стойкой и двинулись искать морг. Тараща — городишко маленький, летом наверное, очень зеленый и уютный… скучный и вялый в ноябре среди облетевших каштанов и мертвых акаций… с безмолвной лютеранской кирхой и единственным на всю четырнадцатитысячную Таращу светофором у рыночной площади.
      Больницу отыскали легко — на зеленых воротах была нарисована красной краской змея над чашей. А на задворках больницы нашли и морг — приземистое одноэтажное здание под шиферной крышей… К некоторому удивлению, нашли и судмедэксперта Боротынцева.
      — Ну я Боротынцев, — сказал он в ответ на вопрос. Он сидел в маленькой клетушке, заполнял какие-то бумаги. В помещении стоял устойчивый специфический запах, присущий моргу… и запах алкоголя, исходивший от эксперта. — Ну я Боротынцев. Чем могу?
      — Здравствуйте, Дмитрий Исаич, — сказал Обнорский. — Мы вчера вам звонили, но ваша жена сказала, что вы в командировке…
      — А-а, журналисты?
      — Журналисты.
      — Из Москвы?
      — Нет, из Питера. Есть некоторые вопросы.
      — Про народного героя Горделадзе?
      — Про тело, обнаруженное в Таращанском лесу, — ответил Андрей.
      Боротынцев посмотрел на него с интересом, ухмыльнулся и сказал:
      — А на документы ваши можно взглянуть?
      — Разумеется, — ответил Обнорский и протянул удостоверение.
      — Грозно, — сказал, изучая удостоверение, Боротынцев. — Агентство… расследований! Весьма грозно. Чем же я могу вам быть полезен, господа?
      — Очень даже можете, Дмитрий Исаич. Мы занимаемся расследованием истории исчезновения народного, как вы выразились, героя Горделадзе. Скажите, какая связь между телом, обнаруженном в Таращанском лесу, и Георгием Горделадзе?
      — Я обязан отвечать на ваши вопросы?
      — Нет, не обязаны…
      Боротынцев положил в рот таблетку «Рондо». Протянул гостям. Обнорский хотел отказаться, но вспомнил: «свежее дыхание облегчает понимание» — и таблетку взял.
      — Свежее дыхание, — сказал Боротынцев, — облегчает понимание.
      Сказал — и хохотнул. Он был изрядно нетрезв.
      — Я, впрочем, господа, больше общаюсь с субъектами, которые на такие пустяки, как свежее дыхание, внимания не обращают… В то время как сами пахнут… Да-с… таращанское тело? Я его откапывал, я с ним работал. Спрашивайте. Хотя меня уже предупредили, чтобы языком не трепал.
      — Кто? — одновременно спросили Обнорский и Повзло.
      Боротынцев засмеялся, и Андреи понял, что эксперт пьян значительно сильнее, чем показалось на первый взгляд.
      — А вы догадайтесь, господа расследователи…
      — Кто вас предупредил, Дмитрий Исаич? — спросил Андрей. — На вас оказывают давление?
      — Бросьте вы! Кто — я вам все равно не скажу. А давление на меня оказывать нельзя. Эксперт — по закону — лицо независимое.
      — Именно на независимых и оказывают, — возразил Повзло. — На зависимых-то и давить не надо.
      — Логично, — кивнул Боротынцев. — Но я вам все равно не скажу. Итак, вас интересует: не принадлежит ли тело, обнаруженное в лесу, герою Горделадзе?
      — Да, интересует.
      — Я думаю, что это его тело. Больше того — я в этом уверен.
      — Почему вы пришли к такому выводу?
      Боротынцев закурил дешевую болгарскую сигарету, проигнорировав предложенный Андреем «Кэмел», разогнал рукой дым и только после этого ответил:
      — Сначала, конечно, никаких выводов не сделал… тело как тело… давнее, без ПК.
      — Без чего?
      — Без персонального компьютера, — сказал эксперт и постучал себя по голове. — Потом я обнаружил некоторые странности. Какие? — спросите вы. Отвечаю: на первый взгляд трупу годика два… плюс-минус… Но потом я заметил, что местами сохранился кожный покров. Местами очень даже прилично сохранился. Под мышками, например. Но у трупа двухлетней давности кожа сохраниться не может!
      — Тело чем-то обработали? — спросил Андрей.
      — Возможно… какими-нибудь кислотами, щелочами… не знаю, не знаю, не могу утверждать. Факт, однако же, настораживающий. Я до сих пор с подобным не сталкивался. А на другой день при более тщательном осмотре места мы обнаружили фрагмент кулончика на порванной цепочке. И я вспомнил, господа расследователи, ориентировку на Горделадзе… и все сразу встало на свои места!
      — Так уж и все? — спросил Повзло.
      — Все! И рост, и перстень на руке, и браслет, и кулон. И приблизительный возраст трупа, — сказал эксперт. — Выпить… э-э… не желаете?
      — Нет, спасибо.
      — Ну как знаете… А я выпью. — Боротынцев поднял с пола из-за стола темную бутылку, накрытую пластмассовым стаканчиком. На бутылке было написано: «ЯД!». Весело скалился череп на перекрещивающихся костях. Заметив удивленный взгляд Повзло, эксперт подмигнул, сказал:
      — Чистый, медицинский… а этикетка — мера защиты. Примерно то же самое, что мимикрия у животных и растений. — Боротынцев хохотнул, налил спирта. Быстро выпил, запил из носика чайника, выдохнул: а-ах!
      — А скажите, Дмитрий Исаич… — произнес Обнорский.
      — А? Что? — быстро спросил эксперт.
      — Скажите, перстень был на руке?
      — Конечно. Не на ноге же.
      — А вот нашедшие тело отец и сын Сушки перстня не видели.
      — Худо глядели эти ваши Сушки. Пьянь.
      — Может быть… может быть, худо. Но Василий Андреич Беспалый тоже его не видел. Он-то не пьянь.
      — А-а, старый коммуняга? Да он же слепой.
      — А у меня сложилось впечатление, что Василий Андреич хорошо видит, — сказал Повзло.
      Боротынцев посмотрел на Колю бесцветными глазами, ответил после долгой, секунд десять, паузы:
      — Ерунда. Да и что они вообще видели?
      — Руку. Руку, торчащую из земли.
      — Правую! — воскликнул эксперт. — Правую руку! А перстень был на левой.
      — Ах, вот оно что.
      — То-то и оно, — сказал Боротынцев. — Вот оно все и совпало: и рост…
      — А как можно определить рост безголового тела? — спросил Обнорский.
      — В анатомическом строении тела, господин журналист, — назидательно сказал Боротынцев, — есть железные закономерности и пропорции. Если нет патологии… А Горделадзе обладал правильным телосложением… Вычислить длину тела не представило большого труда. Я это сделал без калькулятора. На листочке бумажки. В столбик. И получил искомые сто девяносто шесть сэмэ… плюс-минус. Вам все понятно?
      — Пожалуй. А отпечатки пальцев у трупа сохранились?
      — Нет. Для идентификации категорически непригодны.
      — Что-то еще приметное есть? — спросил Андрей.
      — Есть, господа, есть! Еще и как есть! — сказал эксперт таким голосом, что стало ясно: действительно есть.
      — Что же? — спросил Обнорский после паузы. Боротынцев тоже выдержал паузу, потом сказал:
      — Труп пролежал в земле совсем недолго — два-три дня. Максимум. А скорее всего — не более суток.
      — Почему? На чем основывается ваш вывод?
      — Потому что он, можно сказать, стерилен. В нем нет никаких личинок насекомых! — торжественно произнес эксперт.
      — Ну и что это означает?
      — Неужели непонятно, что это означает? Характер гнилостных изменений дает — как минимум! — месячный «возраст» трупа. Даже с учетом возможной химобработки с целью искусственного «старения». А на теле ни одной личинки! Так, господа, не бывает. Если тело хранится в земле, на нем обязательно откладывают личинки насекомые. Тело хранили где-то в другом месте. Причем хранили в герметичной упаковке… Вот именно об этом мне велели молчать.
      — А кто, Дмитрий Исаич, велел вам молчать? — снова спросил Андрей.
      Эксперт посмотрел на него ехидно, пьяновато и погрозил пальцем.
      — К Затуле, — сказал он, — к Затуле! Все вопросы к ней.
      — А почему к ней?
      — Потому что к ней. Я все сказал и больше не скажу НИ-ЧЕ-ГО. Понятно вам?
      — Понятно. А хоть на труп-то можно взглянуть?
      — Нельзя.
      — Да бросьте вы, Дмитрий Исаич. Вы так интересно рассказывали! Можно нам взглянуть на труп?
      — Нельзя, господа, нельзя. Нету у меня трупа.
      Повзло и Обнорский переглянулись.
      — Простите, — сказал Андрей. — Простите, а где же он?
      — Изъяли вчера. Увезли. А руку забрала Затула.
      Коля Повзло приоткрыл рот. Боротынцев захохотал.

***

      Когда они вышли из помещения морга, было им немножко не по себе.
      Сверкало солнце, и плыли в небе белые завитки облаков. Грелся на скамеечке толстый рыжий кот, косил сонным глазом. Все вокруг было тихо, мирно и безмятежно. Теплый ветер слегка шевелил ветви деревьев… за белой кирпичной стеной морга, в облаке тяжелого трупного запаха, сидел сильно нетрезвый человек в несвежем халате. Только что он рассказал такое, от чего волосы могут встать дыбом.

***

      — …А руку забрала Затула.
      Повзло приоткрыл рот. Боротынцев захохотал. Обнорскому хотелось схватить эксперта за ворот халата, тряхнуть и спросить: «Что ты мелешь? Что ты несешь, трупорез? Какую руку?! Какую, к черту, руку забрала Затула?…» Он сдержался. Он закурил и спросил:
      — Простите, Дмитрий Исаич, я не понял. Какую руку забрала Затула?
      — Правую. Правую руку забрала.
      — Зачем?
      — На холодец, — ответил эксперт и снова захохотал. Андрей и Коля переглянулись: белая горячка? А черт его знает!… Желание тряхнуть эксперта или врезать ему по «персональному компьютеру» стало еще сильнее. Обнорский затянулся и сказал:
      — Честное слово — ничего не понял. Объяснитесь, Дмитрий Исаич.
      И Боротынцев «объяснился»: он тоже долго не понимал, что труп принадлежит Горделадзе. Труп и труп. Не первый и не последний. Их каждый день на Украине десятками находят… Зарезанных, зарубленных, застреленных! А сколько самоубийц вынимают из петли — вы знаете? А сколько дохнет наркоманов? А сколько каждую зиму замерзает бомжей и беспризорников?… То-то, р-р-расследователи! Мать вашу! Сидите в сытеньком Киеве… пардон, в Москве… пардон, в Питере… а впрочем, какая на х… разница?! Сидите в своих столицах и ни хера вы не понимаете. В политику все играете. А политика-то вся к одному сводится: кто к пирогу дорвался, тот и отрезал себе кусок. Другим — шиш. Другим — хер смачнi. Сторонiм вiзд заборонено… А Бунчуки, Лазаренки, Тимошенки все воруют, воруют… Все тащут, бляди.
      Алкоголь уже давил на мозг эксперта стопудовой тяжестью, речь сделалась неровной, временами бессвязной. Паузы между фразами становились все длинней. Обнорский и Повзло слушали этот монолог отстраненно. К теме, которая привела их сюда, «поток сознания» Боротынцева не имел никакого отношения… Ломая спички, эксперт долго прикуривал. Прикурил наконец и поднял глаза на Обнорского.
      — Горделадзе! — сказал он. — Горделадзе…
      Конечно, сначала он не связал голого, безголового мертвеца с киевским журналистом… труп и труп. И даже перстень не подтолкнул его к этой мысли. И кулончик найденный не подтолкнул. Случайно вдруг в голове вспыхнуло… потом, через день! Сидели вечером с Панасом… Панас Игоревич — главврач местный… сидели, выпивали, зашел разговор о Горделадзе… сейчас все говорят о Горделадзе… И — как вспыхнуло в голове: вот! Вот оно — срослось все! Я враз вспомнил ориентировку. Панаса Игоревича бросил, побежал в морг…
      — Когда это было? — спросил Повзло.
      — А?
      — Когда вы поняли, что таращанское тело — это тело Горделадзе?
      — Давно…
      — Хороший ответ. А точнее?
      — Пятого, кажется, ноября.
      — Что было дальше?
      Дальше было так: он пошел к Петренко — следователю прокуратуры: это — Горделадзе! А Петренко — дура дурой — испугалась. «Ох, — говорит, — только этого нам не хватало, Дмитрий Исаич…» Да и ее понять можно — без году неделя бабенка на следствии, кроме пьяных драк ничего и не вела… А тут — Горделадзе!
      «Ой, — кричит дурища, — караул. Без ножа, Исаич, режешь. Только нам этого хохляцкого грузина не хватало…» В общем, подал бумаги по инстанциям. Но ведь никому ничего не надо. Ментам — не надо, прокуратуре — тоже не надо… все пишут бумажки. Стулья жопой полируют, лохи гребаные. И тогда он позвонил Затуле. Он позвонил Затуле, и на другой день она приехала. Берию с собой притащила… «Кого-кого?» — спросил Повзло. «Лоха кавказского. Ну чистый Берия, только без пенсне. Зато в очечках, и зовут — не поверите — Лаврентий».
      — Поверим, — сказал Коля. Он сразу опознал человека, которого так колоритно описал эксперт.
      …Алена привезла с собой медицинские документы Горделадзе. Сказала, что в Абхазии Георгий попал под минометный обстрел. В правой руке остались мелкие осколки… И тогда эксперт ОТДЕЛИЛ КИСТЬ ПРАВОЙ РУКИ ТРУПА. (Обнорский и Повзло переглянулись. История все больше превращалась в нечто совершенно невообразимое, кошмарно-голливудское… В углу комнаты как будто сидел Стивен Кинг, а за его плечом прятался в тени педагог Сливко [Анатолий Сливко — маньяк-расчленитель. Заслуженный учитель РСФСР], жутко было и противно…) Он отделил кисть руки и отнес в соседний корпус, на рентген.
      Рентген показал наличие мелких металлических осколков!… Затулу колотило… Ее колотило, а Берия ее успокаивал, давал какие-то таблетки. Потом они пошли искать машину.
      — Какую машину?
      — Грузовую. На легковухе труп не повезешь.
      — Вы собирались отдать им тело? — спросил Андрей.
      — А на х… оно мне? — ответил Боротынцев. — Пусть забирают.
      — И они забрали?
      — Не успели. Приехали киевские менты и сами забрали. А мне сказали, чтобы я помалкивал… не желаете выпить?
      После рассказа эксперта самое то было бы выпить. Хлебнуть из бутылки с черепом и надписью «ЯД!». Запить водой из старого чайника с потрескавшейся синей эмалью и заорать что-нибудь матерное, злое, обращенное непонятно к кому… к эксперту? К мертвому, обезглавленному, лишенному еще и руки Горделадзе? К самому себе?
      — Спасибо. Не желаем.
      Они вышли из морга. Сверкало в небе солнце, и плыли белые завитки облаков.

***

      В Тараще зашли и в прокуратуру. Следователь Петренко оказалась на месте. Визит журналистов (да еще иностранных журналистов!) застал ее врасплох. Она темнила, путалась в датах, событиях, фамилиях. Возможно, от растерянности. А возможно — нет. После вопроса: кто и на каком основании изъял труп из морга? — занервничала и, сославшись на занятость, выставила Обнорского и Повзло из кабинета.
      Андрей с Николаем захотели пообщаться с прокурором, но прокурора, как на грех, не было — его вызвали в Киев. Вышли из здания прокуратуры, сели в машину, закурили.
      — Похоже, — сказал Повзло, — госпожа Петренко не очень-то искренна с нами.
      — Похоже, — ответил Обнорский, — ей тоже посоветовали не трепать языком. Ладно, поехали к Сушкам.
      Метрах в тридцати от здания прокуратуры стояла серая «пятерка». Мужчина на заднем сиденье щелкал затвором «Никона».
      Разговор с Сушками не принес ничего нового. Старший Сушок уже несколько осмелел, оправился, сам попросил пять гривен на бутылку. Синяк у него начал менять цвет. Пять гривен ему дали. Он оживился и рассказал, что с трупом — дело-то серьезное… ото, какое серьезное!… В поселке говорят, что на дороге, недалеко от того места, где нашли тело, люди видели дорогой джип. А рядом с ним — женщину с автоматом в руках. Причем женщина стояла так, чтобы закрыть собой номер. Было это дня за два до обнаружения тела… Ох, нечисто тут, нечисто.
      — Я этот бред даже слушать не хочу, — буркнул Обнорский.

***

      От Сушков поехали обратно в Киев. На трассе никто их не сопровождал, но в Киеве, возле ипподрома, на хвост аккуратно села скромная «девятка». Довела до гостиницы.
      — Количество непременно переходит в качество, — устало произнес Обнорский.
      — Что ты имеешь в виду? — спросил Повзло. Они сидели в номере Повзло, смотрели в сгущающиеся сумерки за окном. Работал телевизор. Показывали то Бунчука, то Затулу, то Горделадзе. Вперемешку звучала русская и украинская речь. Раскручивался новый виток скандала — вокруг тела… Грузинский хохол (хохляцкий грузин?) становился «народным героем» и «знаменем оппозиции».
      — Я имею в виду, что количество разного рода «маленьких хитростей» в исчезновении Г.Г. уже зашкаливает за все разумные пределы и представляется совершенно шизофреническим, — сказал Обнорский.
      Коля приглушил звук телевизора, ответил:
      — Да, триллер еще тот получается… Но теперь-то ты веришь, что в лесу нашли тело Горделадзе, а не бомжа какого-то?
      — С вероятностью девяносто девять процентов — верю.
      — А один процент? Его куда девать?
      — Оставим его, Коля, на те непредвиденные чудеса, которых в этом деле уже больше, чем в сказке про Золушку… Но, поскольку мы материалисты, то в чудеса не верим. Давай-ка прикинем, с чем мы столкнулись и на какие вопросы хотим получить первоочередные ответы.
      Повзло совсем выключил телевизор, расследователи сели за стол друг напротив друга.
      — Итак, — сказал Обнорский, — давай подведем итоги по «таращанскому телу». Сформулируем вопросы — возможно, получим и ответы. Горделадзе исчез шестнадцатого сентября. Похищение это было или нет, мы пока не знаем.
      — Конечно, похищение, — убежденно сказал Николай.
      — Я на сто процентов не уверен. Нельзя исключить, что Г.Г. был «похищен» по согласию…
      — А тело?
      — А вот потом, когда «похитители» поняли, что эффекта достигли большего, чем ожидали, они решили, что возвращение живого Г.Г. им уже не нужно. Но это всего лишь версия. Итак, Георгия похитили. Сразу убивать не стали — это однозначно.
      — Обоснуй.
      — Если бы убили сразу — стоило бы увозить тело? Грохнули, бросили труп на месте и смотались. Или уж, по крайней мере, выбросили в Днепр… зачем в Таращу-то везти? Но ведь увезли. Резонно предположить, что с Георгием хотели плотно поработать в спокойной обстановке. Например, получить от него некую информацию.
      — Какую?
      — Не знаю. Знаю только, что его увезли за сто с лишним верст. Для этого нужны веские причины. Возможно, у них там есть некая конспиративная хата, «нора»… бункер…
      — Ага, функционирующий с войны бендеровский схрон, — поддакнул Коля. — Сидят гады в бункере, хлещут «Черную вдову», а пустую тару выбрасывают наружу.
      — Или, — продолжил Обнорский, — его просто там выдерживали. Ждали момента, когда его можно выпустить… но что-то в их планах переменилось.
      — Возможен другой вариант: ничего они не хотели узнать от Г.Г., а наоборот — накачать его самого информацией, а потом сделать из него информационную бомбу.
      — Довольно сложно, — сказал Обнорский, — но в принципе не исключено. Гадать сейчас бесполезно… Факт: Георгий исчез. Увезен либо добровольно, либо принудительно. Живым. Возможно, в Таращу или близлежащие окрестности. Спустя какое-то время его убивают… Кто? как? почему? — мы не знаем. Знаем только, что труп до поры до времени «выдерживают», «томят» как гуся. Но при комнатной температуре, в герметичной упаковке.
      — Это, — сказал Повзло, — всего лишь точка зрения эксперта.
      — Верно. Но я не думаю, что Боротынцев это выдумал. Он растерян, он, вероятно, напуган и потому пьет… но в своем деле он не новичок. Новичок, может быть, вообще не обратил бы внимания на эти нюансы. А Боротынцев обратил. Итак, труп «выдерживали». Зачем? Почему? Да потому, что ждали момента, когда его можно будет запустить в игру. Когда появление мертвого Горделадзе будет выгодно… Что скажешь, Коля?
      — Ну не знаю… — неуверенно сказал Николай.
      — Так ведь и я не знаю, — усмехнулся Обнорский. — Я просто рассуждаю. И запросто могу ошибиться…
      Зазвонил телефон. Андрей снял трубку:
      — Алло!
      — Обнорский, — сказала Галина, — куда ты пропал?
      — Здесь я, Галя, здесь.
      — Я уже соскучилась. Когда ты придешь?
      — Давай я, как освобожусь, позвоню.
      — А что ты делаешь?
      — Я сейчас занят.
      — И как ее зовут?…
      — Коля, — вздохнул Андрей.
      — Как-как? Оля?
      — Ладно, это мы с тобой потом обсудим.
      — В ванне?
      — И в ней тоже… о'кей?
      — Йес. Жду звонка. Целую. Оле привет.
      Андрей положил трубку, закурил. За окном было уже совсем темно, «вулиця Хрещатик» сияла огнями. «Чем я занимаюсь? Меня такая женщина ждет, а я херней занимаюсь… Покойнику безголовому кости перемываю. Что ж я за мудак такой? Почему у меня в жизни все шиворот-навыворот?…»
      — На чем мы остановились? — спросил Обнорский.
      — На том, что ты не уверен в своих выводах.
      — Да, я не уверен… я запросто могу ошибиться. Но косвенные факты подталкивают к выводу: труп «выдерживали» под некое событие. Недаром же его и закопали так, чтобы он был гарантированно обнаружен… что и произошло.
      — Ну допустим. Допустим, что это так… Небрежно «спрятали» тело, «забыли» украшение, «забыли» бутылку-указатель. Но зачем голову-то в таком случае рубить? А, Андрюха?
      Обнорский ничего не ответил. Он задавал себе тот же вопрос: зачем Горделадзе отрубили голову?

***

      Андрей и Галя валялись в джакузи и обсуждали вопрос о женском эгоизме и мужском альтруизме. Собственно, обсуждали — это громко сказано. Обнорский лишь вяло отвякивался, а ораторствовала в основном Галина. Она считала, что весь мужской альтруизм — это вывернутый наизнанку эгоизм. Считая, что делает счастливыми несколько женщин, мужик на самом-то деле не делает счастливой ни одну, а сам цинично эксплуатирует женские чувства и тела…
      — Но с тобой, Обнорский, — подвела итог Галина, — вообще бесполезно говорить. Ты испорчен окончательно и бесповоротно.
      — Почему же это, — удивился Андрей, — я испорчен окончательно?
      — Потому что ты несколько лет провел на Востоке, где отношение к женщине известно какое.
      — Какое же?
      — Потребительское.
      — Да ну?
      — Конечно. Если женщину можно купить, как горшок, и поместить в гарем, как в тюрьму… Ты испорчен, Обнорский. Ты перенял менталитет восточного мужчины. Нормальная баба должна обходить тебя за километр, — сказала Галина и брызнула на Андрея водой.
      — А что же ты не обошла за километр?
      — Дура! Дура и есть… все бабы — дуры, Андрюша. Расскажи мне, что ты делал на Востоке.
      Говорить о службе Андрею не хотелось, и он по привычке свернул на любимую тему — на женщин.
      — Вот ты говоришь, что на Востоке женщину можно купить, как горшок… Это не совсем так… Вернее, купить-то, наверное, можно — как и во всех других странах мира… Но если ты про жен, то их не покупают. А так называемый выкуп — то есть «мохр»… или «колым» — у нас это слово больше известно… это страховка женщины на случай развода. Эти деньги предназначены для нее же — если семейная жизнь не заладится… А если мужик надумает вторую жену взять — то, кстати говоря, сделать он это может, только если у него есть достаточные средства — чтобы уровень жизни первой не упал, а вторая жила не хуже первой. Между прочим, когда в Ливии Каддафи хотел отменить многоженство, начались демонстрации протеста. И знаешь, кто протестовал?
      — Кто?
      — Одни тетки. Вот так. А про гаремы ты вообще какие-то мифы залежалые пересказываешь… Ты что, думаешь, что гарем — это большой бассейн, в котором голые тетки плавают, а хозяин их оттуда по очереди тягает? Да если хочешь знать, гарем — это своего рода важнейший социально-политический институт на Востоке. Именно в гаремах многие очень важные решения принимались — и не без участия женщин… Гаремы вообще…
      — Я все поняла, Обнорский, грустно сказала Галя, — ты просто бабник. И тебе хочется иметь свой гарем.
      Не слушая невнятных возражений, она закрыла Андрею рот поцелуем…
      Потом он позвонил Повзло, и в девять вечера они снова встретились в «Казаке Мамае». Николай, разумеется, пришел с «одноклассницей». Они сели внизу, «на корабле», в интерьере, имитирующем казачий корабль, плывущий по Днепру.
      «Реве и стогне Днипр широкий», — подумал Обнорский, усмехаясь. И тут же отогнал от себя неприятные ассоциации. Думать о мрачном не хотелось. Хотелось спокойно отдохнуть за легким, ни к чему не обязывающим разговором… не о Горделадзе же говорить, в конце-то концов!
      Но разговора о Горделадзе избежать не удалось.
      — Мальчики, — сказала Галя номер два, подружка Повзло, — а вы надолго задержитесь в Киеве?
      — Пока не найдут голову Горделадзе, — сказала Галя номер один, подружка Обнорского, — не улетят.
      — Голову Горделадзе? — удивленно переспросила «одноклассница». — Вы здесь по «делу Горделадзе»?
      — А Николай тебе ничего не сказал? — усмехнулась Сомова. — Вот конспиратор… весь Киев знает, что эти двое здесь по «делу Горделадзе». Ищут следы заговора…
      — Как интересно… — протянула «одноклассница». Глаза у нее засверкали, на Колю она посмотрела, как на комиссара Каттани.
      Галина улыбнулась, встала:
      — Извините, я вас на минуту оставлю. Сумочку мою стерегите, расследователи… украдут — будете искать ее, а не голову Горделадзе.
      Она удалилась, Обнорский с удовольствием смотрел ей вслед. Многие мужчины «на корабле» смотрели ей вслед.
      — А ты, Коля, ничего и не говорил… Напустил туману, мы, мол, здесь так, семинар проводим. А на самом деле — Горделадзе! Это же, наверно, очень опасно?
      — Обычная журналистская работа, — ответил Коля неискренне. — Встречаемся с людьми, разговариваем… ничего особенного.
      — Коля, — попросила «одноклассница», — расскажи! С какими людьми вы встречаетесь?
      — Да ерунда все это, — сказал Повзло. — Я — с журналистами… с пиарщиками. Это вон Обнорский — звезда. Он тайно встречается с генералами СБУ.
      — С генералами СБУ?
      Обнорский наступил Коле на ногу и сказал «однокласснице» с улыбкой:
      — Шутка юмора… твой одноклассничек, Галя, ба-а-льшой шутник. А про Горделадзе давайте больше не будем говорить нынче.
      Вернулась Галина, Обнорский сразу переменил тему:
      — А вот и госпожа «Виктория»… Вашу сумочку мы уберегли.
      Больше в этот вечер о Горделадзе не вспоминали. Из ресторана вышли около полуночи. Вечерний воздух был свеж, слегка моросило, и морось вокруг фонарей светилась по-особому, преломляла свет, разбрасывала преломленные лучики всех цветов спектра.
      Галина взяла Обнорского под руку, прижалась, сказала на ухо негромко:
      — Сегодня ночуешь у меня, расследователь… никуда не отпущу.
      — Ага, — негромко ответил он. — Дай только пошепчусь с Миколой две минуты.
      — Тильки трошки.
      — Трошки-трошки… две хвылины, — сказал он и тронул Николая за рукав.
      — Коля, на пару слов.
      — Опять секреты? — надула губки «одноклассница».
      — Прошу меня извинить, — произнес Андрей. Вдвоем Обнорский и Повзло отошли в сторону, закурили. Две Галины медленно пошли в сторону Крещатика.
      — Коля, — сказал Обнорский, глядя вслед удаляющимся женщинам. — Коля, ты языком-то поменьше бы трепал…
      — Ты про что?
      — Вообще… про генералов СБУ, например. — Ты чего, Андрюхин? Я Галку давно знаю. Нормальная баба, секретарь у одного депутатика.
      — Что — действительно одноклассница?
      — Как тебе сказать… почти.
      — Понятно. Давно познакомились?
      — В прошлый приезд. Когда с Сашкой здесь работали.