Так что, Галя, не вижу пока никаких особых оснований для беспокойства. Через день-другой объявится. Покается перед женой, очухается… У журналистов такие закидоны случаются. Хочешь, я тебе одну историю расскажу, как одну нашу питерскую журналистку «похитил» не кто-нибудь, а целый «резидент литовской разведки» — двое суток, сволочь, насиловал и вербовал беспощадно. Так она, сердешная, потом мужу сказала. Был в этой истории, правда, один нюанс: «резидент» в соседней редакции завотделом работал. Но она об этом мужу говорить не стала. И я вот думаю, что…
      Галина, не ответив ничего, встала и пошла прочь по песку косы. Сзади она была чудо как хороша. Андрей полежал еще несколько секунд, любуясь ее фигурой, потом вздохнул, встал и пошел догонять.
      — Господи! — бормотал Андрей. — Ну при чем здесь Горделадзе?

***

      А Горделадзе оказался очень даже при чем. Весь семинар прошел под знаком Георгия Горделадзе. В перерывах журналисты страстно обсуждали загадочное, детективное исчезновение своего коллеги. Одни говорили, что к исчезновению Георгия причастен президент Бунчук. Другие видели руку Москвы, третьи — Вашингтона. Щирый хохол из Винницы Боря Рабинович, единственный из всех участников семинара демонстративно говоривший только по-украински (вставляя, правда, иной раз английские слова) и носивший украинскую национальную рубашку, горячо доказывал, что здесь-таки не обошлось без боевиков Моссада. Журналистка из Нежина — без бюста, но зато с серьгой в пупке, сказала, что Гию похитили чеченцы…
      Обнорский от этих разговоров тихо шизел. Он совершенно не понимал, на кой черт президенту, ФСБ, или ЦРУ, да пусть даже и Моссаду, нужен среднеизвестный журналист? А представить себе чеченских боевиков в Киеве, на бульваре Леси Украинки, он мог, но с очень большим трудом. Да и вообще с момента исчезновения Горделадзе прошло чуть больше четырех суток. О чем разговор, коллеги дорогие?
      Примерно четверть участников семинара с доводами Андрея соглашалась.
      Остальные — в основном молодежь — продолжали строить догадки и версии — одна невероятнее другой. Вскоре Обнорский перестал с ними спорить. Он понимал, что молодым журналистам очень хотелось, чтобы странная история, случившаяся с их коллегой, была не какой-то «бытовухой», а настоящим героическим приключением.
      Героическое приключение приподнимало значимость профессии, романтизировало в глазах обывателей остальных журналистов и вообще добавляло адреналина в кровь… Все это Андрей очень хорошо понимал, поскольку давно уже был частью журналистского корпуса со всеми его примочками — и хорошими, и плохими. А принадлежность к корпоративному сообществу — это штука такая, как бы вернее сказать, — тонкая… Обнорский любил свою профессию и свой цех — прекрасно осознавая недостатки очень многих его представителей. Эта любовь и чувство корпоративной солидарности не позволяли ему издеваться и насмешничать над коллегами. Или, скажем точнее, почти не позволяли…
      В конце второго дня семинара Андрей прочитал заключительную лекцию. В принципе, можно было улетать, но он решил остаться еще на один день — впереди было короткое бабье лето, а потом слякотная петербургская осень с дождями, мокрым снегом и голыми деревьями. Андрей решил задержаться на денек у моря.
      Вечером он пригласил Галину в ресторан. Они поехали в Ялту, на Дарсан, в «Горку». Вечерело, садилось солнце, освещая лежащие внизу город, порт и бесконечный простор моря. Пейзаж был совершенно фантастический в невозможной своей красоте.
      Андрей и Галина пили «Белый мускат Красного камня». Обнорский молчал, глядел на закат, стараясь запечатлеть его в памяти навсегда, понимая, что это невозможно.
      — Обнорский, — сказала Галина осторожно, — ты не передумал?
      — Про что не передумал? — спросил Обнорский, очнувшись.
      — Ты все-таки улетаешь в свой Ленинград?
      — В Санкт-Петербург…
      — Жаль…
      — Мне тоже.
      — Ну так останься! — сказала она. — Давай останемся здесь еще на недельку… или махнем ко мне в Киев. Там сейчас очень красиво, каштаны на Крещатике стоят рыжие. А, Андрей?
      Обнорский взял Галину за руку, сказал:
      — Я не могу. Каштаны — это здорово… но не могу. У меня Агентство, лекции в университете. Извини, не могу — работа.
      — Я же не предлагаю тебе отдых. Ты в Киеве проведешь еще один семинар. Для большой группы журналистов. То, что ты рассказал ребятам о методике расследования, более чем полезно. У нас практически нет журналистов, специализирующихся именно на расследовании. А в свете последних событий это актуально до предела. Исчезновение Горделадзе…
      Обнорский поморщился. Говорить о Горделадзе не хотелось. Хотелось просто смотреть на море и закат, пить это изумительное вино.
      — Да, Горделадзе, — с ноткой вызова сказала Галина. — Я обратила внимание, что тебе не хочется говорить на эту тему. Но ведь ты не знаешь подробностей. Ты не знаешь, что за ним следили последнее время.
      — И что — есть факты?
      — Да, есть факты…
      — Любопытно…
      — И это все, что ты можешь сказать? Неужели у тебя нет хотя бы чувства корпоративной солидарности? Неужели тебе не хочется разобраться?
      Солнечный диск спрятался, и мгновенно стало темно. Город внизу вспыхнул тысячами окон и фонарей. В море ярко светились огоньки катеров. Обнорский вздохнул и ответил:
      — У меня есть чувство корпоративной солидарности… Но видишь ли, для того, чтобы, как ты говоришь, разобраться, мало одного желания. Разбираться нужно командой. Потратить на это массу времени и денег…
      — Деньги будут, — сказала Галина быстро.
      — Ото! Откуда же они возьмутся? Даст ваша «Виктория»?
      — Да, даст наша «Виктория».
      — Ого! Ты, видимо, не представляешь себе, о каких деньгах идет речь, — сказал Обнорский. — Для того, чтобы работать на серьезном уровне, необходимо задействовать хотя бы пару моих ребят. Им нужно оплатить билеты, гостиницу, командировочные. Их необходимо оснастить средствами связи, транспортом. Им необходимо иметь в своем распоряжении свободные деньги на оперрасходы.
      — Деньги будут, — уверенно сказала Галина. Обнорский посмотрел на нее с интересом. Закурил, потом спросил:
      — А кто финансирует вашу «Викторию»?
      — Нас финансирует правительство США.
      — ЦРУ? — спросил Обнорский громким шепотом, выкатывая глаза.
      Галина нахмурила брови и сказала:
      — Глупости. Какое ЦРУ? Какое ЦРУ, Андрей?
      — Не обижайся, — ответил Обнорский. — Мне по большому счету глубоко наплевать, кто финансирует ваш фонд… Хоть Папа Римский, хоть Березовский, хоть союз геев и лесбиянок… на результаты расследования это никак не повлияет.
      — Я могу понимать твои слова, как согласие провести расследование исчезновения Горделадзе?
      — Очень быстро бежишь. Притормози.
      — Но ты сказал, что…
      — Погоди, Галя, — перебил ее Обнорский. — Мне нужно вернуться в Питер, посмотреть, какие есть материалы по Горделадзе… и только после этого принять решение. О'кей?
      — Йес! — ответила Галина. — Материалы я тебе подберу и вышлю.
      — И давай-ка сегодня больше не будем возвращаться к этой теме, — добавил Обнорский.
      К этой теме больше не возвращались. Поужинали и вернулись в санаторий.
      Наутро утомленный любовью Обнорский уехал в Симферополь, оттуда вылетел в Москву, а вечером был в Питере. С собой он привез тоненькую папочку с надписью «Горделадзе». Никакие предчувствия его по-прежнему не беспокоили.

***

      В Питере Обнорский закрутился с делами и два дня все никак не мог добраться до папки. Вечером второго дня позвонила Галина, поинтересовалась: как дела вообще и познакомился ли Андрей с содержимым папки в частности?
      — Галя, — сказал Обнорский, — я страшный свин, но так и не нашел пока времени…
      — Андрей, — с укором протянула Галина.
      — Ну виноват, признаю! Даю честное пионерское, что прямо сейчас сажусь читать. Завтра утром тебе отзвонюсь… 0'кей?
      — Йес! — ответила она. — Я очень хочу тебя видеть, Андрюша… или хотя бы слышать твой голос. Я буду ждать твоего звонка. Я очень буду ждать, Андрюша.
      Обнорский включил кофеварку, выключил телевизор (с экрана энтэвэшный диктор взахлеб рассказывал о «чудовищных репрессиях» против НТВ) и открыл папку.
      С первой страницы на него смотрело лицо Георгия Горделадзе. Взгляд у Георгия был хороший, Обнорскому он понравился… Еще Обнорский подумал, что где-то уже видел Горделадзе… или кого-то он сильно напоминает. Андрей попытался понять, где же мог видеть или на кого похож Георгий Горделадзе, и не смог. Андрей перевернул страницу и снова увидел фото журналиста. На этот раз Георгий был сфотографирован с женщиной и двумя девочками, а подпись под снимком гласила: «Георпй Горделадзе з дружиною Мiрославою i дiтъми».
      Обе фотографии на самом-то деле были ксерокопиями с газетных материалов. Глядя на фото, Андрей впервые подумал, что Горделадзе был семейным человеком «…з дружиною М1рославою i дiтъми…» А впрочем, почему был? Ни одного факта, доказывающего, что Георгия Горделадзе убили, пока, кажется, нет.
      Андрей перевернул страницу, отложил в сторону. Третья страничка в досье Галины, а вернее сказать — фонда «Виктория», оказалась справкой о биографии Горделадзе.
      Обнорский закурил, взял в руки листок и прочитал:
       Справка: «Горделадзе Георгий Русланович. Род. 21.05.69. Уроженец Грузии. Паспорт: НА № 388000, выдан 18.12.96 Галицким РУВД г. Львова. ОЗП: AM № 898292, выдан 12.07.99 „J302“. (Не исключено наличие других паспортов.) Постоянно прописан во Львове, фактически проживает в Киеве. Мать — Корчак Леся, украинка. Проживает во Львове. Отец — Руслан Горделадзе, грузин. Умер. Жена — Горделадзе (Петренко — дев. фам.) Мирослава Станиславовна. Род. 19.07.72. Уроженка Бережаны, Тернополъской обл. Чета Горделадзе имеет дочерей-близнецов Нану и Саломею. Г. Горделадзе профессионально занимался журналистикой с начала 90-х. Примыкал к Руху, участвовал в патриотических акциях Руха и Студенческого братства. По непроверенным данным, принимал участие в боевых действиях во время грузино-абхазской войны, был ранен. Последнее место работы — редактор Интернет-газеты „Украинские вести“. Исчез 16.09.00 в г. Киеве».
      — М-да, — сказал Обнорский, — жидковата справочка. Даже и не справка вовсе, а так… неполные установочные данные. Если бы мне в Агентстве принесли такую, руки бы оборвал…
      Он снова взял лист с фотографией Георгия, Мирославы и девочек…
      Теперь, после ознакомления со справкой, он знал имена близняшек — Нана и Саломея. Возможно, они уже сироты… Он отложил фото и вторично перечитал справку… Биография… А что биография? Какое время, такие и биографии.
      «Самая, — подумал Андрей, — обыкновенная биография. На первый по крайней мере, взгляд». Еще он подумал, что официальная биография может сильно отличаться от реальной. Но это уже отдельная тема… Все остальные страницы досье оказались вырезками из украинских (как правило — киевских) газет. Частью на украинском языке, частью на русском. Русскоязычные тексты Обнорский внимательно изучил. В подавляющем большинстве материалы были слабенькие — содержали массу эмоций по поводу исчезновения Георгия и очень мало фактов.
      Папку Обнорский отработал довольно быстро. Он знакомился с материалом, выписывал факты и фамилии, встретившиеся в тексте. Через два часа он закончил, сложил документы обратно в папку и подвел некоторые итоги.
      Итак, в субботу, 16 сентября 2000 года, в Киеве исчез журналист Интернет-газеты «Украинские вести» Георгий Горделадзе. Около восьми часов вечера Георгий Горделадзе и Алена Затула, главный редактор «УВ», покинули офис-редакцию «УВ», расположенный на улице Владимирской. В редакции остались еще два сотрудника, а Георгий и Алена отправились к Алене домой, куда пришли около девяти вечера. Квартира, снимаемая Аленой, расположена на бульваре Леси Украинки. Примерно до двадцати одного сорока пяти Георгий, со слов Затулы, принимает душ… Затем он одевается, звонит в редакцию и идет в ближайший магазин за банкой кошачьего корма для кота Затулы. У кота была даже кличка Эстик, но ее Обнорский записывать не стал, справедливо предположив, что Эстик показаний не даст.
      Около двадцати двух часов Эстик получил свой ужин в виде банки «Китикэт», а еще через двадцать минут Георгий покинул квартиру Алены. Он отправился домой, на улицу Червоноармейскую. Там он снимал квартиру «З дружиною Мiрославою i дiтьми»… Но душ принимал у Затулы… Итак, Георгий вышел от Алены… (Андрей представил себе прихожую квартиры, в которой он никогда не был… Приоткрытую дверь в кухню, где Эстик кайфует над миской с «Китикэт»… Он представил себе женщину в домашнем халате и мужчину, одетого для выхода… Вот мужчина целует женщину, она прижимается к нему… «До свидания, Эстик», — говорит мужчина, коту, но кот не реагирует.) Георгий вышел от Алены, но до своего дома не дошел. С этого дня прошло уже десять суток. Вот, собственно, и все.
      Обнорский завязал тесемочки на папке, закурил и задумался. Десять дней прошло, а человек не объявился… Десять дней — не три дня. Это уже серьезно.
      Это наводит на очень нехорошие мысли. Первые два-три дня можно с некоторой натяжкой считать, что человек запил или «пошел по бабам». После десяти суток отсутствия такое предположение выглядит малоубедительным.
      При таком длительном отсутствии возникают версии: а — несчастный случай; б — убит; в — похищен и, наконец, г — скрывается. Несчастный случай можно, пожалуй, отбросить. Сразу после исчезновения Горделадзе пресса, телевидение и радио Украины подняли невероятный ажиотаж. Власти были вынуждены немедленно отреагировать, и нет никаких сомнений, что все неопознанные трупы были «примерены» к пропавшему журналисту.
      Остается убийство, похищение или добровольный уход Горделадзе на дно.
      Пока Обнорский не мог отдать предпочтение ни одной из этих версий… При том что украинские коллеги в большинстве своем прямо или косвенно обвиняли в исчезновении Георгия Горделадзе президента Бунчука и спецслужбы. В папке, которая лежала посреди стола, придавленная пепельницей, не было ни одного материала самого Георгия, и Обнорский не мог судить, насколько Горделадзе был опасен для власти. Опыт подсказывал, что даже самый оппозиционный, обладающий авторитетом и «атомной» информацией журналист опасен для властей постольку-поскольку. Журналюги клеймят и разоблачают — власти вяло отбрехиваются. Или не реагируют вовсе, наглядно иллюстрируя старинную арабскую пословицу: собака лает, а караван идет.
      Обнорский выкурил еще несколько сигарет, рассудил, что утро вечера мудренее, и лег спать. Снились море и берег, залитые лунным светом. И обнаженная женщина с каплями воды на загорелом теле… При чем здесь Горделадзе?
      Утро не оказалось мудренее. Точно так же, как и вечером, Андрей не знал, стоит ли браться за «дело Горделадзе». А если стоит, то в какой форме: просто провести в Киеве семинар, обучив киевских коллег азам расследования, или провести расследование самостоятельно?
      Он подумал, что вопрос нужно решать коллегиально, и позвонил Повзло и Звереву, предложил им приехать в Агентство пораньше для внепланового совещания.
      Николай Повзло, первый заместитель Обнорского, и Александр Зверев, отвечающий в Агентстве за оперработу, прибыли на улицу Зодчего Росси к десяти утра. В коридорах Агентства было еще тихо и пусто. Только скучающий охранник нес службу в «предбаннике».
      Первым появился Повзло.
      — Выспаться не даешь, — сказал он, зевая. — Что случилось-то?
      Андрей положил перед ним несколько листочков: читай. Документы были им предварительно рассортированы, и Николай получил «выжимку», экстракт из папки «Горделадзе». Повзло был украинец, родился в Виннице и в коллективе носил прозвища Хохол и Запорожец.
      — О-о, — сказал Коля, — хохляцкая тема… Это мне сильно в кайф.
      Спустя пару минут вошел Зверев. Пять лет Сашка отпахал в ленинградском уголовном розыске, потом пять лет провел в ментовской зоне УЩ 34913 в Нижнем Тагиле. Там Обнорский со Зверевым и познакомился.
      — Пошто звал, боярин? — весело спросил Зверев, здороваясь за руку с Повзло и Обнорским. Андрей ответил:
      — Читай, — и положил на стол копии «выжимки». С бумагами мужики ознакомились быстро, минут за двадцать.
      — Ну и что? — спросил Зверев.
      — Как это «что»? — возмутился Повзло. — Грохнули Горделадзе, а тебе, Саня, по барабану?
      — А я не вижу, из чего следует, что его грохнули.
      — Ну как же? Исчез человек.
      — То, что исчез — вижу. А то, что грохнули — нет.
      — За ним следили, — возразил Повзло. — Он был оппозиционер. Это почерк спецслужб.
      — Коля, — с иронией ответил Зверев, — даже если я буду за тобой следить, ты навряд ли это заметишь. А если ноги за тобой поставит профессиональная наружка, ты никогда об этом не догадаешься.
      — Ага, — буркнул Коля, — конечно… У них среди штатных спецсредств есть шапки-невидимки. Я, между прочим, в девяносто восьмом ходил под комитетской наружкой.
      — И что — засек?
      — Нет… Но я догадывался. Чувствовал что-то такое.
      — Догадывался — это, конечно, аргумент, — с иронией ответил Зверев.
      Повзло хотел возразить, но Обнорский пресек:
      — Стоп! Стоп, мужики. Ситуация вот какова: пропал журналист. Украинские коллеги, как и Николай, почему-то убеждены, что к его исчезновению причастны представители СБУ и даже лично президент Бунчук…
      — Что такое СБУ? — спросил Зверев. — Предполагаю, что это — Служба безопасности Украины?
      — Да, аналог нашего ФСБ. Так вот, украинские коллеги убеждены, что причина исчезновения Горделадзе в его оппозиционных Бунчуку взглядах и критических статьях.
      — Ты сам читал статьи? — спросил Зверев.
      — Нет, ни одной не видел. Судить о степени конфронтации не могу. Я, кстати, тоже искренне сомневаюсь, чтобы власти пошли на физическое устранение Горделадзе, даже если бы он был сверхоппозиционен. Украина — это не Колумбия и не Таджикистан.
      — А Горделадзе исчез, — вставил Повзло.
      — Именно поэтому я вас пригласил. Мне сделали предложение провести расследование по делу Георгия Горделадзе. Или, как минимум, семинар для киевских коллег по расследовательскому ремеслу. Сегодня я должен дать ответ и хотел бы услышать ваше мнение. Финансово-организационные вопросы берет на себя фонд помощи независимой прессы «Виктория».
      — «Виктория» — это американцы, — сказал Повзло.
      — А тебя это колышет? — спросил Обнорский. — Они платят, но это не значит, что им позволено заказывать музыку.
      — Я считаю, что надо браться, — сказал Повзло. — А ты, Саша? — обратился Обнорский к молчащему Звереву. Зверев пожал плечами.
      — Провести семинар, — ответил он, — не проблема. А что касается качественного расследования… не знаю, не уверен. Работать-то придется на чужой территории, без агентуры, связей в правоохранительных органах. Попробовать можно, а гарантировать результат — нет.
      — Так его и в Питере никогда нельзя гарантировать, — резонно возразил Обнорский. — Ну, что скажешь?
      — Можно слетать, — сказал Зверев. — Мне хохлушки нравятся.
      Спустя полчаса Обнорский позвонил Галине и дал согласие на предварительное расследование. На другой день Повзло и Зверев вылетели в Киев.

***

      — Напротив, — возразил Обнорский Соболеву, — я, волею случая, неплохо знаком с делом Горделадзе, Сергей Васильевич.
      — Каким же образом, Андрей Викторович? — удивился премьер.
      — Наше Агентство начинало проводить расследование по исчезновению Георгия Горделадзе. Двое моих сотрудников более недели провели в Киеве, собирая первичный материал.
      — Если я вас правильно понял, то расследование до конца вы не довели? — спросил Соболев. Андрей кивнул:
      — Да. Нашим заказчикам не понравилось, в каком направлении движется расследование. Они вежливо нас поблагодарили и приостановили дело.
      — А кто был вашим заказчиком?
      — Фонд помощи независимой прессе «Виктория», — ответил Андрей.
      — Американцы, — быстро произнес Соболев.
      — Американцы, — согласился Обнорский.
      — Им очень хотелось увидеть тень президента?
      — Да, нас осторожно к этому подталкивали…
      — Но вы не согласились?
      — Я уже говорил вам, Сергей Васильевич, что у нас можно заказать расследование, но нельзя заказать результат. Если бы мои ребята увидели след президента, то мы именно так и написали бы в отчете. Но мы не увидели даже тени Бунчука.
      — А вы не могли бы ознакомить меня с вашим отчетом? — спросил Соболев. — Или он является секретным?
      — Нет, он не является секретным. Собранная нами информация является во многом конфиденциальной, но не секретной. По соглашению с «Викторией» эта информация остается совместной интеллектуальной собственностью Агентства журналистских расследований и «Виктории». Каждая из сторон может использовать материал отчета по своему усмотрению. В полном объеме или отдельные фрагменты его… Я, разумеется, могу вас познакомить с отчетом, но лучше сделать это в Агентстве. Все материалы хранятся там. Вы сможете зайти ко мне в Агентство?
      — Даже не знаю, Андрей Викторович. Мы, собственно, завтра улетаем в Москву. С утра у нас намечена экскурсия в Русский музей, а потом ваши, питерские, энтэвэшники хотели бы взять у меня интервью. Мне очень хочется побывать у вас и познакомиться и с Агентством вашим, и с отчетом. Но я уже пообещал энтэвэшникам — неудобно… Не знаю, как поступить.
      — С НТВ, — сказал Обнорский, — я все решу.
      — Каким образом?
      — Договорюсь, чтобы они подъехали ко мне… Я отлично знаю их главного режиссера… Возьмут интервью прямо в Агентстве.
      — Ну что же, давайте попробуем… С утра завтра — музей, а потом — Агентство.

***

      Ужин в зимнем саду прошел замечательно. Прощались Соболевы и Обнорский как старые знакомые. Дома Обнорский сразу лег спать. Приснился ему Кука — капитан Кукаринцев [События описаны в романе А. Константинова «Журналист»]. Куку Андрей видел во сне довольно редко. Обычно Кукаринцев снился ему в палестинской военной форме, с пистолетом в руках.
      — Извини, братишка, — говорил Кука всегда одну и ту же фразу, — служба.
      И нажимал на спуск. Андрей видел, как медленно и бесшумно выкручивается из ствола тупая пуля, как она плывет в знойном воздухе… Вспышка, боль, чернота… Проклятый сон!
      Этой ночью Кука приснился ему в вышитой украинской сорочке, с бандурой в руках. Кука перебирал струны и играл «Реве и стогне Днипр широкий…» Он хорошо играл, мастерски, но что-то страшное и зловещее было на этот раз в хорошо знакомой, мощной старинной песне.
      — Прекрати! — закричал Обнорский во сне. — Прекрати, Кука! Немедленно прекрати, сволочь!
      А Кука играл, и страшная выходила мелодия из-под его рук… Она только напоминала мелодию «реве и стогне», но ею не была. Кука играл и улыбался зловеще. Обнорский снова закричал на него… и проснулся. Он сел на диване, опустил босые ноги на пол. Болела голова, бухал пульс. Андрей нашел на ощупь сигареты, щелкнул зажигалкой, прикурил. Потом, подсвечивая той же зажигалкой, посмотрел на часы. Было половина четвертого ночи. Ветер за окном раскачивал голые березы, все еще стоял в ушах звук Кукиной бандуры…
      — Сволочь ты, Кука, — произнес Обнорский и затушил наполовину выкуренную сигарету. — Сволочь ты, Кука. Когда же ты, наконец, оставишь меня в покое?

***

      Соболев позвонил Андрею в Агентство около полудня.
      — Андрей Викторович, — сказал он, — звоню, как договаривались… Наши планы остались в силе?
      — Конечно, Сергей Васильевич. Когда заканчивается ваша экскурсия по Русскому музею? Я бы подскочил, встретил вас.
      — Тогда подскакивайте, мы уже закончили…
      — Еду. Буду через пять минут.
      Обнорский, не одеваясь, выскочил во двор, сел в «Ниву». Езды от улицы Зодчего Росси до площади Искусств всего ничего, если не попадешь в «пробку».
      Обнорскому повезло — «пробок» не было, — и он добрался даже быстрее, чем обещал. Перед оградой Русского музея стояла «Вольво-850» с «крутыми» номерами и вторая — с охраной. Возле «вольво» Андрей увидел Соболева с супругой, директора музея Гусева и еще одного мужчину, видимо, Филатова. Несколько в стороне стояли два охранника в расстегнутых куртках.
      Был сильный мороз, на ограде серебрился иней. Обнорский резко затормозил возле автомобилей, выделенных для гостя губернатором Санкт-Петербурга, выскочил из «Нивы». Мгновенно насторожилась охрана. Один из охранников даже двинулся навстречу Обнорскому, но увидел реакцию ОП [ОП — охраняемая персона.] (Соболев улыбнулся Обнорскому, поднял руку в приветствии) и понял, что все в порядке.
      Соболев сел в «Ниву» к Андрею… У охранников вытянулись лица…
      Кавалькада двинулась вокруг классической площади с памятником Пушкину посреди круглого сквера, припорошенного снегом.
      — А как с энтэвэшниками? — спросил Соболев. — Удалось решить вопрос, Андрей Викторович?
      — Они уже ждут вас в моей приемной, — ответил Андрей, ухмыляясь в усы.
      Он вспомнил, какое удивление прозвучало в голосе Ильи Шилькина, главного режиссера питерского филиала НТВ, когда Андрей позвонил и спросил:
      «Хочешь взять интервью у премьер-министра Крыма?» — «Хочу, — ответил Илья, — а что?» — «Тогда присылай своих оболтусов ко мне в Агентство к полудню», — «А зачем?» — спросил Илья. «Я же тебе русским языком говорю: если хочешь взять интервью у премьер-министра Автономной республики Крым, присылай бригаду…»
      Уже с половины двенадцатого в приемной у Обнорского отирались «оболтусы» — оператор и журналист НТВ. Руководил ими лично главный режиссер господин Илья Шилькин. Многомудрый Ильюша выглядел озадаченным и все пытался у Обнорского выспросить, что же такое нужно крымскому премьеру в «Золотой пуле».
      Обнорский загадочно улыбался и ничего не говорил.
      — …уже ждут в моей приемной, — ответил Андрей.
      «Нива» Обнорского, а за ней две «вольво» с супругой премьера, смольнинским чиновником и нервничающей охраной подъехали к Агентству… С момента звонка Соболева прошло чуть больше десяти минут.
      Премьер был откровенно удивлен. Вчера вечером Обнорский умышленно не стал рассказывать о работе Агентства подробно… Андрей водил Соболева с супругой по кабинетам, знакомил с людьми, рассказывал о работе отделов.
      Возможно, вчера крымский премьер представил себе Агентство в виде пары прокуренных комнатух в полуподвале, в которых колбасятся полтора десятка мужиков, а по полу катаются пустые бутылки из-под пива… А сегодня он увидел четко организованную, оснащенную техникой СТРУКТУРУ… Премьер был удивлен.
      После того, как уехали «оболтусы» с НТВ, Андрей и гости сели в кабинете Обнорского. Оксана принесла кофе. За окном ярко светило солнце, шеренга похожих на грачей суворовцев на плацу Суворовского училища отрабатывала упражнения строевой подготовки… Обнорский взял со стола две черные папки — одна была потоньше, другая много толще.
      — Вот, — сказал он, — наш отчет по «делу Горделадзе». Двести страниц с приложениями… Плюс аудио-кассеты.
      — Двести страниц, — удивленно произнес Соболев и посмотрел на часы.
      Покачал головой. Обнорский понял, спросил:
      — Во сколько ваш самолет?
      — Через полтора часа, — ответил премьер.
      — О-о, худо… времени совсем нет.
      — Около часа еще есть, — возразил Соболев. — Нам слава Богу, нет необходимости проходить пограничные и таможенные формальности… Таковы, извините привилегии номенклатуры. Но и за час все это никак не осилить…
      — За час, Сергей Васильевич, осилим, — сказал Андрей. — Я загодя поработал с отчетом и выделил те документы, которые являются «узловыми». А в полном объеме вы сможете изучить отчет позже — я распорядился перегнать все на дискету.
      — Замечательно, — оживился премьер. — Давайте приступим.
      — Сам отчет не так уж и велик, — сказал Обнорский, — страниц пятьдесят. Остальное — тексты бесед с фигурантами, справки, схемы, фотографии, приложения и аудиокассеты с записью бесед тех фигурантов, кто дал на это согласие… Но без всех этих «приложений» отчет мертв. Нам все время придется к ним обращаться. Итак, в конце сентября двое моих сотрудников вылетели в Киев.

***

      …Сашка и Николай вылетели в Киев рейсом № 841. В четырнадцать часов тесный, как трамвай, «ТУ-134» стартовал из Пулково и спустя два часа приземлился на бетон аэропорта Борисполь. Борисполь встретил дождем, холодом и низкой облачностью.
      — Вот тебе и солнечная Украина, — сказал Зверев. — Что думаешь по поводу этого климатического бардака, Коля?… Даже в Питере теплей.
      — Не плюй в нежную хохляцкую душу, москаль поганый, — ответил Повзло. — Дай мне вдохнуть воздух родины.
      — Прости, Мыкола, москаля поганого.
      Встретила Зверева и Повзло разочарованная Галина — она ожидала Андрея. Повзло и Зверев были ей совсем неинтересны. На заднем стекле ее машины был прикреплен плакатик с негативным изображением головы Горделадзе и призывом: «Найдите Горделадзе!».
      Ограничение скорости на трассе Е-40 составляло сто десять километров, но «опель» Галины летел под сто тридцать. Моросил дождь, из магнитолы звучала музыка Корнелюка из «Бандитского Петербурга». Это было какое-то наваждение… Когда Сашка с Колей уезжали из Питера, в такси звучала та же самая музыка. После дежурных фраз: «Как долетели? Как погода в Питере?…» — «А в Киеве?» — «А вы раньше у нас бывали? Понравился вам Киев?» — «О да, бесспорно». — «А вы у нас? Как вам Питер?» — «Питер прекрасен…» После дежурных фраз Зверев сказал:
      — Галина, обрадуйте нас. Скажите, что за время нашего перелета нашелся Горделадзе.
      — Я была бы рада вам сказать, что Георгий нашелся, но — увы и ах! — он не нашелся, — ответила Галина. — И, вероятно, уже не найдется…
      — Почему вы так думаете? Откуда этот пессимизм?
      — Спецслужбы умеют прятать концы, коллеги.
      — А почему, Галя, вы убеждены, что это обязательно пресловутые спецслужбы виновны в исчезновении Георгия? — спросил Зверев с иронией.
      — Вы иронизируете?
      — Боже упаси! Я пытаюсь понять, — ответил Зверев.
      — Георгий был в оппозиции к режиму Бунчука. Его статьи в «Украинских вестях» вызывали гнев власти…