Андрей устраивался в номере и мысленно шутил сам с собой, надеясь (втайне от самого себя) перехитрить судьбу — очень уж ему хотелось, чтобы незнакомка оказалась не отдыхающей, а участницей семинара. Потому что в этом случае появлялись кой-какие шансы. Но мысли о шансах Обнорский от себя гнал, чтобы не сглазить…
      Примерно через час, приняв душ, побрившись, переодевшись и вообще намарафетившисъ, Андрей направился в бизнес-центр, где его уже поджидали участники международного семинара «Журналистское расследование и свобода слова на постсоветском пространстве». Перед тем, как открыть дверь в зал, Обнорский хотел было перекреститься (не из-за волнения о занятиях — а для того, чтобы брюнетка оказалась в аудитории), но оборвал сам себя: «С ума сошел — к Богу, да с такими мыслями! Да вы маньяк, товарищ!» Развеселившись от этой перепалки с самим собой, Андрей вошел в аудиторию, улыбаясь приветливой, интеллигентной и чуть усталой улыбкой молодого профессора, вынужденного ненадолго оставить храм науки ради просветительских лекций в подшефном колхозе. Бизнес-центр был уже почти полон, но брюнетки в нем не наблюдалось. То есть какие-то брюнетки, конечно, присутствовали — участников и участниц предполагалось около тридцати, — но это все были не те брюнетки. То есть тоже хорошие, но не те… Пока Андрей шел к своему месту, горестно вздыхая, на лицо его успело вернуться нормальное человеческое выражение.
      Обнорский не первый и даже не десятый раз проводил подобные семинары в разных городах России и бывших Советских республик — так что методикой он более или менее владел, а за свои знания по непосредственному предмету и вовсе не очень волновался, все-таки его «Золотая пуля» была в России чуть ли не единственной конторой, специализирующейся именно на журналистских расследованиях. Андрей любил семинары — ему нравилось делиться опытом с коллегами, нравилось спорить с ними, слушать истории из их практики. Обнорский старался сразу «почувствовать» аудиторию и завязать с ней живой человеческий контакт — в тех случаях, когда это удавалось, семинар уже потом шел не по регламенту, было весело, интересно и как-то азартно… Но пару раз в центре России Андрей потерпел полное фиаско — то есть занятия-то по программе он, разумеется провел, но живой контакт с коллегами почему-то не получился.
      Особенно неприятным вышел семинар для журналистов Нижегородского региона.
      Тамошние коллеги, отобранные для участия в семинаре местным Союзом журналистов, почему-то изначально настроились по отношению к Обнорскому и ребятам из Агентства как-то агрессивно-скептически. Мол, приехали, штучки столичные, культуртрегеры питерские, нас неразумных просвещать — а мы и сами с усами, могем и вопросы с подковырочкой… Андрей, кстати, вопросов с подковырками не боялся — если только спрашивавшему действительно интересен был ответ, а не просто факт «сольного выступления с вопросиком» — мол, что, срезал?
      Но нынешняя крымская аудитория была настроена исключительно доброжелательно — просто на удивление. Обнорский, в принципе, ожидал от хохлов с их «комплексом незалежности» какой-то банды, но никакой враждебности или ревнивой искусственной снисходительности не ощутил. Аудиторию ведь почти сразу чувствуешь — как опытный певец зрительный зал. (Когда-то Андрею рассказывал Игорь Корнелюк: «Знаешь, любой концерт делается — или не делается — в первые три минуты, в зависимости от того, что ты от зала почувствуешь…») — Здравствуйте, дорогие коллеги, — начал Андрей. — Давайте начнем наш семинар. Надеюсь, работать нам будет приятно и интересно, а для начала — давайте знакомиться. Я немного расскажу о себе и об Агентстве, а потом пойдем по кругу — каждый представится, расскажет, где трудится, какой у кого опыт расследовательской работы и кто чего хотел бы получить от нашего семинара.
      Только сразу предупреждаю — все ответы на вопросы будем пытаться находить вместе. Я не академик и не дед-всевед и приехал сюда не для того, чтобы учить вас, а чтобы вместе обсудить заявленные в программе семинара темы. Другое дело, если что-то из нашего опыта окажется для вас нужным и полезным — тогда я буду очень рад. Ну а если не примете чего-то — что ж, монополией на истину я не владею… Ну да ладно, давайте знакомиться — меня зовут Андрей Обнорский, творческий псевдоним Серегин, я бывший военный переводчик и в журналистике не так давно — с лета девяносто первого года. Так что…
      В этот момент Обнорский поперхнулся, потому что дверь аудитории открылась, пропуская к собравшимся ту самую брюнетку.
      — Извините, — сказала она, виновато улыбаясь. — Я, кажется, опоздала?
      Андрей аж ногами под столом от радости засучил и мысленно завопил:
      «Господи, спасибо, Ты очень добрый ко мне, уроду! Ой, Господи, прости, опять я к тебе с этой хреновиной…» Вслух же он просто мед полил (и голос медовым стал, и интонации):
      — Что вы, что вы, коллега, проходите, пожалуйста, устраивайтесь поудобнее, это мы, пожалуй, чуть раньше начали… Да, собственно, и начать-то мы еще практически не успели… Вот, знакомимся пока еще… Я уже представился, меня Андреем Обнорским зовут, а коллеги еще о себе ничего не рассказали… Давайте с вас и начнем — как зовут, где работаете, вообще как жизнь. Рассказывайте о себе всю правду, не забывая про самое сокровенное, — все равно узнаем, тут ведь одни расследователи собрались…
      Аудитория шелестнула смешками, брюнетка чуть порозовела и, слегка поклонившись, назвала себя:
      — Сомова Галина, Киев, неправительственная организация поддержки независимой прессы «Виктория»… А опыта расследовательского у меня практически нет.
      — Ничего, ничего, — защебетал соловьем Обнорский. — Опыт — это дело наживное… в том числе и в расследованиях… Мы, знаете ли, для того тут и собрались, чтобы… Чтобы опытом делиться и меняться…
      Представление участников пошло по кругу, Андрей напустил на себя серьезности, кивал и даже что-то якобы записывал в блокнот, а на самом деле все время думал о брюнетке, изредка скашивая на нее взгляд: «У ты какая! Прям такая… серьезная… Сосредоточенная и, я бы сказал, ответственная… Как бы к тебе подвалить-то ненароком… Чтобы такое придумать-то…»
      — А правда, что вы тот самый Серегин, который детективы пишет? — вернул Обнорского к реальности вопрос одной из участниц семинара — совсем молоденькой, с широко распахнутыми от восторга глазами.
      «Спасибо тебе, сестренка», — мысленно поблагодарил Андрей и приготовился к распусканию павлиньего хвоста.
      — Правда, — кивнул он и улыбнулся чуть смущенно, с продозированной детской беззащитностью. — Но это не совсем по теме нашего семинара… Книги — это хобби, я пишу их в свободное от работы время… А его у меня остается очень мало — расследования, знаете ли — процесс трудоемкий.
      — Ой! — восхитилась молоденькая участница. — А можно у вас интервью взять?
      — Ну конечно, можно… Времени хватит. Кстати, коллеги, для удобства общения я предлагаю перейти на «ты», как у всех нормальных журналистов принято.
      Аудитория одобрительно загудела, и только Галина никак не отреагировала внешне на доброе и, можно сказать, демократическое предложение Андрея. «У ты какая! — хрюкнул про себя Обнорский. — Стало быть, на скромных и открытых к общению звезд, понимаете ли, российской беллетристики мы не ведемся… Это нехорошо. Чем же тебя зацепить, тетя Галя?»
      Между тем процесс представления завершился, и Андрей начал первое занятие:
      — Итак, коллеги, давайте начнем с того, что рассмотрим общие правила безопасности при проведении журналистских расследований. Эти правила объективно существуют, и их необходимо знать. В самом деле, никого ведь не удивляет, что когда выпускник ПТУ приходит на завод, его до станка не допускают, пока он зачет по технике безопасности не сдаст… А у нас, в журналистике, занимайся чем хочешь, ковыряй любую тему, и никто никаких зачетов не требует из редакционного начальства — такова повсеместная практика. И это при том, что на каждом углу сами же главные редактора постоянно твердят, что работа у нас очень рисковая и опасная…
      Коллеги заулыбались, и Обнорский понял, что семинар получается. Контакт состоялся. Андрей встал, сунул руки в карманы и продолжил, прохаживаясь у доски вдоль торцевой стены:
      — А действительно ли уж настолько опасная у нас профессия? Или понятие профессионального риска все-таки очень сильно преувеличено? Риск ведь и у летчиков есть, и у водителей, и у врачей, у пожарников и милиционеров, у строителей… Да, журналисты иногда погибают. И цифры погибших в странах СНГ — достаточно внушительные… Однако большинство — подавляющее большинство — погибших приходится на так называемые «горячие точки», а там погибают все — и журналисты, и дети, и женщины, и военнослужащие… Пуля, снаряд или мина — они ведь не выбирают… Целенаправленная «охота на прессу» в зонах конфликтов практически не ведется — за редким исключением. Захваты журналистов с целью получения выкупа — это другая история, здесь опять же никто целью не ставит воспрепятствовать профессиональной деятельности, здесь люди деньги зарабатывают, а за журналиста, как за резонансную фигуру, выкуп получить — больше шансов. Да и, к слову сказать, в «горячих точках» наши коллеги также постоянно правила безопасности нарушают. Часто из них потом героев делают — опять же по причине резонансности… В девяносто шестом году одна молоденькая журналистка из крупнейшей общенациональной газеты, где я тогда имел честь работать, отправилась в Чечню. Под Моздоком их группа решила заночевать в полевом госпитале — и их там несколько журналистов из разных изданий было. То да се — посидели с врачами, выпили. А потом девушке приспичило пройтись — в компании с молодым хирургом, — воздухом подышать. Короче, ломанулась она куда-то и задела ногой растяжку — их специально вокруг госпиталя наши же и ставили — на случай нападения боевиков. Хорошо еще, хирург услышав, как запал щелкнул, успел ее на землю свалить. Сам потом у нее из задницы осколки и доставал… А президент потом взял и наградил девушку орденом Мужества — как раненную при исполнении служебных обязанностей. Орден она приняла. Вся армия потом плевалась, и отношение к журналистам история эта, естественно, не улучшила.
      Аудитория загомонила, и Обнорский успокаивающе поднял руку:
      — Коллеги, я, конечно, совсем не хочу сказать, что все случаи — такие… Но чаще все-таки гибнут по-дурацки, и ранения получают тогда, когда об элементарных правилах безопасности забывают или не знают их вовсе. Зато потом — множество геройских военно-морских рассказов по редакциям: «Что ты можешь мне сказать, мальчик? Я войну видела». Но мы о «горячих точках» говорить не будем — эта тема не нашего семинара. Мы говорим о работе в мирных городах и весях. Так вот — в мирное время на журналистов нападают редко. И я очень мало знаю случаев, чтобы их убивали «за правду».
      — Подожди, Андрей, — поднял руку парень из Львова. Он говорил по-украински, но Обнорский, напрягшись, все понял. — А как же Листьев, Холодов и эта… девушка из Калмыкии?
      — Юдина?
      — Да, Юдина… И сколько пишут и говорят об избитых и искалеченных журналистах… Обнорский пожал плечами:
      — Убийство Листьева к журналистике имеет малое касательство. Он был, скорее, шоуменом и, конечно, очень крупным администратором, который собирался сильно изменить рекламный рынок на Первом канале. Это — огромные денежные интересы многих людей. Так что убийство Листьева — оно, скорее, финансовое.
      Холодов… Тут сложнее… Но скажите мне — кого он разоблачил, для кого представлял конкретную опасность? Его статьи были о коррупции в армии вообще — без опасной конкретики. Зачем его убивать-то было, если он откровенно наивные вещи писал.
      — Но ведь убили же, — низкий голос Галины легко перекрыл зашумевших семинаристов.
      — Убили, — кивнул Обнорский. — Причем убили очень странно. Как будто специально подбирали самый резонансный, самый голливудский и самый дурной, кстати, способ — бомба в чемоданчике… Зачем? Ведь намного проще было зарезать его в парадной, инсценировав ограбление, сбить машиной, дернуть за ногу, когда он по лестнице поднимался… Любой профи легко сделал бы это все без всяких чемоданов. А тут — как будто специально внимание привлечь хотели… Мне кажется, что убийство это было своеобразной акцией отвлечения общественного внимания, — оно произошло как раз после обвала рубля в «черный вторник» и первого, неудачного, ввода наших контрактников в Чечню… А Холодова выбрали как объект потому, что он лучше других подходил на эту роль — в шпионов играть любил, никому ничего не рассказывал, таинственность все время напускал… Это — как первый запуск в космос, в принципе — какая разница, кто бы первым полетел — Гагарин или Титов? Но у Гагарина улыбка была лучше.
      — Ну а случай в Калмыкии? — Средних лет дама из Днепропетровска сняла с носа очки и взмахнула ими — то ли возмущенно, то ли удивленно. Андрей вздохнул:
      — Лариса Юдина… Да, этот случай, пожалуй, действительно впрямую связан с профессиональной деятельностью. Ее убийцы, как вы, наверное, знаете, изобличены и осуждены. Там, судя по всему, «эксцесс исполнителя» случился. Один большой человек, которого она критиковала, однажды прочитал статью и воскликнул в сердцах: «Да что же, никто этой суке пасть заткнуть не может?!». Его холопы поняли буквально, а когда ее убили, большой человек за голову схватился — что же вы, придурки, натворили?!
      — Ну а сколько случаев было, когда журналистов избивали до полусмерти, сколько случаев, когда за ними следили? — Эти слова сказала Галина, и Андрей начал отвечать, глядя ей прямо в глаза:
      — Да, таких случаев много… А вы задумывались когда-нибудь, сколько избивают врачей, учителей, рабочих и пенсионеров? У нас с вами, коллеги, профессия корпоративная — если с кем-нибудь из наших что-то случается — мы тут же та-акой гвалт поднимаем, — даже если это обычное ограбление или разбой — все равно кричим, что напали на прессу и свободу слова. Глядишь, и милиция с прокуратурой в этом случае пошустрее работать начинают. Чувство корпоративной солидарности — вещь великая, и упрекать за это нас нельзя. Но и самообманываться не стоит. «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман» — это еще Пушкин заметил, если я правильно его строки помню. Так давайте не будем заниматься самообманом. У нас с вами разговор сейчас профессиональный, между своими, так сказать… Читатели и зрители не видят и не слышат. Желание романтизировать нашу профессию в их глазах понятно — и без некоего мифотворчества здесь не обойтись. Главное, самим не начать искренне верить в собственные же мифы — иначе можно запросто от реалий оторваться…
      Обнорский сделал паузу, потом улыбнулся, вспомнив одну занятную историю «в тему»:
      — Несколько лет назад одной очень известной российской журналистке — демократке — депутатке дали трубой по голове. Естественно, во всех СМИ на следующий же день началась настоящая истерика — нападение на демократическую прессу, на свободу слова, заговор коммуно-фашисткой красно-коричневой чумы и тому подобное. С больничной койки пострадавшая давала многочисленные интервью, главный смысл которых заключался в том, что «правду все равно не удастся затуманить тем самым, которые хотят повернуть историю вспять». Мы решили поузнавать детали этого происшествия — журналистка-депутатка эта, кстати сказать, на момент покушения руководила питерским каналом телевидения, и как раз незадолго до «нападения на демократию» ее заместитель по коммерции сбежал за границу, утащив с собой почти все деньги со счета канала, — больше двух миллионов рублей. Нам казалось, что удар трубой по ее голове как-то был связан с этим хищением… Но оказалось, что все значительно проще…
      Андрей оглядел притихшую аудиторию, остановил взгляд на Галине (она смотрела на него заинтересованно, но с явно сдерживаемым желанием возразить) и продолжил:
      — А было дело так: в тот злополучный день наша демократическая теленачальница решила посетить своего знакомого, очень известного актера — своего бывшего, кстати, коллегу по депутатскому корпусу, единомышленника-демократа. Дело в том, что у актера как раз день рождения случился. Однако, уже подходя к его дому, вдруг вспомнила наша героиня, что идет в гости без подарка. А поскольку женщина она культурная и интеллигентная, то решила тут же исправить ситуацию и приобрести в ближайшем ларьке «кекс иностранного производства» — так потом в протоколе было написано. А уже вечерело. Ларек стоял в двух метрах от подворотни, и вокруг него тусовались, как это часто случается в России, пьющие люди, многим из которых, как всегда, не хватало на очередной стакан. И что же видят эти серьезно озабоченные страдальцы? К их ларьку из сумрака выплывает ярко крашенная блондинка лет пятидесяти с гаком, в коротком, красном, переливающемся плаще (во Франции такие плащи у проституток в большой моде), с гордо поднятой головой. Кладет это чудо на прилавок руки, чтобы всем хорошо виден стал перстень с огромным сверкающим камнем, и требует у продавца кекс. Продавец кекс выдает, дама достает из сумочки бумажник, но рублей после долгих поисков там не обнаруживает, а находит лишь пачку абсолютно американских долларов. И тогда она пытается расплатиться за крайне необходимый ей кекс штатовской деньгой. Но продавец упирается, говорит, что у него в ларьке — не обменный пункт. Дама начинает блажить, пытается сагитировать на свою сторону народные массы, которые наблюдают за всем этим балаганом достаточно угрюмо, — им страдания по кексу непонятны, потому что и на водку-то не хватает. Короче, скандал усиливается, дама орет, что это провокация, что не для того она за демократию боролась, чтобы вот так вот за реальные доллары кекс было не купить в ларьке. В общем, победила она продавца — наверное, он ее узнал в лицо и предпочел не связываться. Получив-таки заветный кекс, мадам направилась в подворотню — усталая, но гордая, как и положено победительнице, не давшей сорвать провокационным силам радостную встречу двух демократов. А чтобы добраться до подъезда актера, нужно было миновать два проходных двора, больших и темных, типично питерских. Вот во втором-то дворе, у самого подъезда, ее и настигли злые красно-коричневые силы — напали на прессу и демократию в ее лице, ударили трубой по голове, а чтобы замаскировать политическую сущность злодейства, отобрали у поверженной, но не сломленной журналистки доллары, плащ и перстень…
      Участники семинара уже хохотали в голос, только Галина Сомова еще боролась с собой, сдерживая улыбку.
      — А кекс? Кекс они тоже забрали? — еле смогла выговорить, смеясь, пухленькая шатенка из Одессы. Обнорский ухмыльнулся и покачал головой:
      — Нет, кекс они оставили… С ним пострадавшая и была доставлена сердобольными соседями в квартиру актера — и оттуда уже пошли звонки руководству ФСБ… Ну не в милицию же звонить, если совершенно очевидно, что произошла попытка террористического акта, а это, как всем известно, подследственность именно эфэсбэшная…
      Минут через пять, когда наконец все отсмеялись, Андрей поднял указательный палец и, хмыкнув, завершил историю:
      — Самое любопытное, что выяснив все детали, мы не стали ничего об этом писать… Неудобно было как-то — после всего того безумия, которое по СМИ прокатилось. Не хотелось, чтобы читатели нас, журналистов, стали бы мудаками, извините за выражение, считать. Пусть уж лучше считают героями… Да и врагов в своем цеху наживать не хотелось. Опять же голову человеку все-таки проломили, неудобно было о больном человеке такую правду рассказывать. Правду вообще по разным житейским и нравственным причинам далеко не всегда нам рассказывать удается, но ее, по крайней мере, надо знать.
      — То есть вы хотите сказать, что все нападения на журналистов и у нас на Украине, и в России, и в Белоруссии — это все случаи бытовые, в которых сами же наши коллеги и виноваты? — Вопрос Галины окончательно подавил веселье в аудитории.
      Посерьезнел и Обнорский:
      — Нет, я не считаю, что все случаи — бытовые. Я считаю, что бытовых просто гораздо больше, чем… чем каких-то других. Про вот эти «другие» я очень много слышал разных военно-морских историй, но потом, при детальном разборе, выяснялось, что все, как всегда, достаточно просто — либо грабеж и разбои, когда грабившие даже не знали толком, кого они на гоп-стоп ставят, либо пьяные драки, либо какие-то личностные отношения с чужими женами, любовницами или, наоборот, мужиками. Как один мой приятель, бывший опер, выражается: мир стоит на чугунных законах, к сожалению… или к счастью — это уж кому как. А исключения — они, конечно, бывают, но ведь исключения лишь подтверждают правило.
      — У нас в Киеве несколько дней назад, наверное, и случилось такое исключение. — Галина подняла руку и заговорила почему-то вдруг очень взволнованно почти что с болью:
      — Пропал без вести известный журналист, Георгий Горделадзе. Он резко критиковал нашего президента, а теперь исчез… Скорее всего, с ним расправились власти, как с оператором Завадским в Белоруссии.
      Журналисты мгновенно зашумели — оказывается, многие уже слышали об исчезновении Горделадзе, а некоторые из присутствовавших знавали его лично.
      — Правильно, Гийка давно Бунчуку как бельмо на глазу был, вот он его и зачистил.
      — Да какое бельмо? Бог с вами, чего он такого уж накритиковал-то?
      — С американцами он дела имел… Они с Аленой и в Вашингтон ездили.
      — Во-во, с Аленой. Это при живой жене и дочках малых… А не одна Алена и была — Георгий парень видный, чего уж там… Журналист, я считаю, средненький, а вот как мужчина — такой… очень даже.
      — Загулял где-то… Объявится сам скоро… Жена достала, любовница — тоже. Алена-то, кстати, пострашнее Мирославы раза в два, а то и в три будет… Вот он к третьей какой-нибудь и завалился. Пробухается и придет, а тут такой хай подняли — похитили, убили!
      — Сам он себя и похитил, для рекламы… да, для рекламы! А потом «сбежит из плена».
      — Без СБУ здесь все равно не обошлось.
      Обнорский некоторое время растерянно переводил взгляд с одного кричащего на другого, но потом принял волевое решение прекращать этот птичий базар. Он решительно поднял руку и строго сказал:
      — Так, коллеги! Давайте все-таки непосредственно к теме занятия вернемся. Тем более что, как я услышал — случай с… Горделадзе — я правильно фамилию разобрал? — он совсем недавний и делать какие-то выводы о его похищении или исчезновении еще рано… Мало накоплено конкретных фактов.
      — Конкретных фактов как раз много, — снова заговорила Сомова. — Дело в том, что Георгий…
      — Галя, — проникновенно и мягко перебил ее Андрей. — Я предлагаю обсудить этот вопрос после занятий… Если вы не возражаете… Иначе мы ничего не успеем по нашей программе. Хорошо? Добре?
      — Хорошо, — улыбнулась после секундой паузы Галина, и Обнорский внутренне довольно «потер лапки»: «Вот и замечательно, вот и чудесно, тетя Галя. У нас появился повод пообщаться в свободное от семинара время… Вот и ладушки, вот и зацепились!»
      О самом Горделадзе и его исчезновении Андрей вовсе не думал, и никакое предчувствие его даже не кольнуло, он просто откровенно радовался появившемуся предлогу для более приватного контакта с красивой женщиной. А в том, что он сумеет приложить максимум усилий для «реализации» предлога — в этом Андрей не сомневался. «Засирать мозги и ездить по ушам» он все-таки умел почти профессионально — журчал как ручеек и убаюкивал-убалтывал. Опыт, знаете ли…
      Обнорскому когда-то рассказали байку про известного композитора, кажется, про Свиридова, который при не очень казистой внешности был страшным бабником, и причем довольно удачливым. Как-то раз этого композитора кто-то спросил — как же ему удается таких шикарных женщин «укручивать»? Композитор улыбнулся и, потупив глазки, скромно ответил: «А мне ее самое главное — до рояля дотащить. А когда играть начинаю — там оно уже попроще идет. Играю-то я неплохо…»
      Так вот — «роялем» Обнорского был его собственный, неплохо подвешенный язык, и он этим не стеснялся беззастенчиво пользоваться.
      — Итак, — сказал Андрей, придя от предвкушения в окончательно хорошее расположение духа, — перейдем от нашего затянувшегося вступления к правилам безопасности при проведении журналистских расследований. Первое правило гласит…
      — Андрей Викторович, — подняла руку молоденькая почитательница книг Обнорского. — Простите, пожалуйста… А вот в ваших романах герой — журналист. С ним же постоянно какие-нибудь страшные истории случаются… А я читала, что ваши книги, они на реальных фактах основаны. А вы говорите, что в жизни у журналистов таких историй почти не бывает?
      «Срезала», — вздохнул Андрей, улыбнулся и покачал толовой:
      — Художественное произведение и реальная жизнь — это все-таки, как в Одессе говорят, — две большие разницы. Элемент вымысла все же присутствует. А кроме того… Герой моих книг, журналист-расследователь, он постоянно нарушает все основные правила безопасности — и жестоко за это расплачивается. Да и в разные истории он попадает, в основном, не при проведении расследований, а, как бы это сказать… влезая в разные ситуации, которые разворачиваются рядом с расследованиями… Но самое главное — это то, что я уже сказал: он, стервец, постоянно (иногда даже осознанно) нарушает правила безопасности, к которым, черт побери, я все-таки предлагаю вернуться. Итак, первое базовое правило: при проведении расследования журналист не должен ни в коем случае носить только на себе так называемую эксклюзивную информацию, он должен ее постоянно «сбрасывать» — на коллег, на доверенных лиц, на начальство, на различные технические виды носителей. Тогда у тех, для кого такая информация может представлять угрозу, не возникнет соблазна «зачистить» журналиста, как лицо, знающее опасный секрет, — не будут же они всю редакцию вырезать. Банды мотоциклистов с автоматами и гранатометами даже в американских боевиках на редакции не нападают…
      Семинар пошел своим чередом, Андрей перемежал размеренный «диктовочный» тон с менее официальными комментариями, журналисты конспектировали, время от времени переспрашивали. День пролетел незаметно. За обедом и ужином Обнорский сознательно общался со всеми коллегами, за исключением Галины — ее он оставлял на самый вечер, чтобы, как говорится, уже никто не мог помешать. И наконец-то вечер настал. Андрей вытащил Галину к морю — воздухом подышать, на волны посмотреть… Море, как известно, способствует. Оно убаюкивает. Обнорский навалился на киевлянку «всей мощью интеллекта» — смешил, рассказывал байки и серьезные истории, короче, морочил голову по всем правилам науки охмурения.
      Перейти к разговору о Горделадзе просто физически не получилось.
      Теплая сентябрьская ночь дышала запахом моря. Андрей и Галина шли по песку. Песок хранил дневное тепло, под ногами хрустели мелкие ракушки. Луна нарисовала на воде серебряную дорожку.
      — Может, искупаемся? — спросил Андрей. И услышал оч-чень порадовавший его ответ:
      — А я без купальника…
      — Это очень хорошо… Ой, в смысле — ничего страшного… Я тоже, так сказать… Но нас никто не увидит… Ночь ведь уже… И я вести себя прилично буду, я же не жлоб…
      Галина немного помедлила, потом отошла на несколько шагов и быстро сняла платье. А под ним почти ничего и не было — так, ерунда какая-то… Ерунду она тоже сняла. Андрея заколотило. Стаскивая с себя штаны, он чуть не упал мордой в песок, но удержал равновесие и побежал к морю, догонять Галину. Она далеко уплыть не успела… Обнорский осторожно обхватил ее сзади — сначала за талию, потом, обнаглев, начал гладить груди… Первый поцелуй потащил их на дно, они вынырнули, держась за руки, и молча поплыли к мелководью. Андрей целовал ее лицо и все сильнее гладил ее бедра, живот… ну и все остальное…
      Он с трудом сдерживался, чтобы не заурчать от удовольствия — надо же было хоть какие-то приличия соблюдать.
      — Подожди, Андрей, подожди, — задыхаясь, слегка отбиваясь от его рук, полусказала — полупростонала Галина. — Подожди… Я где-то читала… что в море… о Боже, нет… что в море это вредно… Оно соленое… Ой, Андрей…
      — Врут! — убежденно выдохнул ей в ушко Обнорский. — Прессе верить нельзя, такое понапишут!
      — А тебе… верить?… ой…
      — А мне… можно… Галя…
      — Андрю… ша…
      Обнорскому давно не было так хорошо. Он словно растворился одновременно и в море, и в женщине… Он словно пропал — и все тяжелые мысли и заботы тоже куда-то пропали. И вообще все мысли. Пару раз, правда, мелькнула одна: «Как бы Галя своими стонами коллег не всполошила», — но потом и эта здравая мысль угасла. На берег они выползли на четвереньках и долго молчали, приходя в себя… Они лежали на песке рядом и смотрели в черное небо над головой.
      — У тебя шрамы, — сказала она, проведя пальцем по груди. Шрам остался, как память о встрече с бойцами Черепа. — Откуда у тебя шрамы?
      — Тяжелые журналистские будни, — буркнул Обнорский.
      Говорить, нарушая очарование ночи, не хотелось. Галина приподнялась на локте, прикоснулась к Обнорскому прохладной грудью с твердым соском. Высоко в небе летел самолет, пульсировал огоньками.
      — Ах да, — сказала она. — Ты же великий криминальный журналист из страшного бандитского Петербурга.
      — Галя, я тебя умоляю… — ответил он. — Петербург не более страшен, чем ваш Киев.
      — Даже так?
      — Именно так.
      — Тогда это действительно страшно.
      — Почему же?
      — Потому что Киев — страшный город. В нем исчезают люди.
      — Люди везде исчезают. В Киеве, в Токио, в Париже…
      — Да, но в Токио или в Париже власти начинают бить тревогу, если пропал журналист.
      — О чем ты? — спросил Обнорский лениво.
      — Как о чем? О Горделадзе, — с удивлением ответила Галина.
      — А-а… — разочарованно протянул он. — Опять про Горделадзе… Галя, если честно, то я не совсем понимаю, почему ты связываешь его исчезновение с президентом, с властями…
      — Как же? Гия не любил президента. Однажды во время теледебатов даже поставил его в абсолютно дурацкую ситуацию — вся Украина смеялась. И вдруг пропал.
      — Не вижу связи. Десятки, если не сотни журналистов, критикуют Бунчука, и ничего с ними не происходит…
      — Вот и произошло! — сказала Галина горячо. — Вот и произошло! Почему ты не хочешь осознать этот факт?
      — Да брось ты! Из реплик твоих же коллег-земляков на семинаре я понял, что этот ваш Гия весьма любвеобилен… Он же грузин, кровь у него горячая.