Сергей вошел в кафе. Остановился в дверях, привыкая после света улицы к полумраку… Кожаная куртка поверх свитера без ворота, и, разумеется, без шарфa руки в карманах брюк. Чем-то он напоминал Андрею Зверева. Впрочем, понятно чем — опер. Опер по жизни.
      Андрей поднял руку, Сергей увидел и быстро подошел к столику. Обнорский встал, поздоровались… Быстро подошла официантка, улыбнулась Сергею:
      — Здравствуйте, Сергей Иваныч.
      — Мы с тобой, Светка-конфетка, договорились на «ты»?
      — Хорошо, Сергей… вам… то есть тебе…
      — Кофе, — быстро ответил Сергей.
      Официантка отошла.
      — Итак, — сказал Сергей, — вы из Питера. Журналист. Вас интересует Отец.
      — Да, меня интересует Леонид Семенович Матецкий.
      — Нет повести печальнее на свете… — произнес Сергей и провел рукой по усам. — Вас интересует какая-то конкретная сторона его деятельности?
      — Меня интересует этот человек, Сергей… Меня интересует все о нем.
      — Все о нем знает только АИПС «Скорпион» и «Бизон».
      — Что это такое?
      Подошла официантка и поставила перед Сергеем кофе.
      — Вам принести еще кофейку? — спросила у Андрея.
      — Да, сделайте, пожалуйста, — ответил Обнорский. Когда Светка-конфетка отошла, Сергей ответил:
      — АИПС — это аналитическая информационно-поисковая система. «Скорпион» — разработка ОПГ, «Бизон» — разработка лидеров и членов ОПГ. У эсбэушников есть аналогичная система под названием «Фронт».
      — Доступа к ним, конечно, нет, — сказал Обнорский.
      Сергей улыбнулся:
      — Почему же? Относительно «Фронта» ничего не могу сказать, а к «Скорпиону» с «Бизоном» доступ в Крыму имеют аж целых шесть человек… Но я в их число не вхожу.
      — Понятно… Вы, коли не секрет, кто по званию, Сергей?
      — А нет у меня звания. Я штатский человек.
      Обнорский подумал, что Сергей не хочет расшифровываться, но тот продолжил:
      — Служил я когда-то в уголовном розыске… Давно это было. Уволился в звании майора. Так что нынче я человек сугубо штатский. Руковожу союзом «афганцев».
      — Воевали в Афгане?
      — Было такое дело… Там и с Серегой Соболевым познакомился. И с вами говорю потому, что он за вас слово замолвил, Андрей. К нему я отношусь с огромным пиететом.
      «Уже второй человек, — подумал Обнорский, — заявляет мне, что говорит со мной только по рекомендации Соболева».
      — А премьер-министр имеет доступ к «бизонам-скорпионам»? — спросил Андрей.
      — А вы сами у него спросите… Впрочем, и без экзотических «бизонов-скорпионов» я вам кое-что могу рассказать. Официальную биографию депутата Рады мы трогать не будем. Согласно этой версии биографии он почти святой. Но есть у Лени Матецкого и другая, неофициальная, биография. Вот она-то, Андрей, гораздо более интересна. Итак, Ленечка Матецкий. Ленечка — наш, крымский. Как сказал один выдающийся ваш политик: мать русская, отец — юрист.
      Это аккурат про нашего Леню. Отец его покойный — Семен Лейбович Матецкий, кстати, действительно был юристом. Говорят, довольно известным. Леня родился в Симферополе, здесь же прошла вся его сознательная жизнь. Мать Ленечки была моложе отца на двадцать с лишним лет… Именно после того, как Семен Лейбович бросил свою первую жену, карьера юриста пошла под откос. Так, по крайней мере, говорят. Красота и ветреный характер молодой жены были для пожилого еврея причиной многих огорчений и в конечном итоге привели его к инфаркту. Вдова горевала не очень долго и связала свою жизнь с известным в Крыму авторитетом Башмаком. В восемьдесят девятом Башмака кто-то угостил картечью из охотничьей двустволки… Ну это так, к слову. Хотя кое-кто тут у нас считает, что Ленечка мог приложить к этому руку. Он мальчонкой рос решительным. Спортом занимался… борьбой. И хотя в науках не сильно превзошел, но зато стал кандидатом в мастера по вольной борьбе. Мог, мог Леня приложить руку к смерти Башмака. А потом «подхватить выпавшее знамя». Он его и подхватил, вошел в группировку. Конечно, не на первых ролях… Молод еще. Ничем себя не проявил, зону не топтал.
      — А он, кажется, и вообще ее не топтал? — спросил Андрей.
      — Точно… Дважды его задерживали с оружием. Первый раз под сиденьем машины, в которой он ехал, обнаружили ТТ. Но Отец отмазался, объяснил, что тачка досталась по наследству от Башмака и про пистолет он ничего не знал.
      Отпечатков пальцев на стволе не было, и следствие его объяснениями удовлетворилось. Второй случай был серьезней. Намного серьезней. Ствол — под мышкой, патрон — в патроннике, пальцев — как грязи… Но экспертиза не признала пистолет огнестрельным оружием.
      — Почему? — спросил Андрей. Спросил, заранее догадываясь, каков будет ответ. Снова к столику подошла официантка, принесла кофе Обнорскому. Когда она отошла, унося пустую чашку, Сергей ответил:
      — Якобы пистолет был не пригоден к стрельбе по техническому состоянию… Да из него стреляли пять часов назад. Из ствола тухлым яйцом тянуло… твою мать! Но у эксперта иное мнение. Так что формально Отец перед законом чист. А уж теперь наш Леня для закона и вообще недосягаем — депутатская неприкосновенность. Парит на облаке под названием «Верховная Рада».
      — Как же он со своей репутацией конкретного пацана пролез в комитет Рады по борьбе с преступностью? — спросил Обнорский.
      Вопрос был риторический, подразумевал простой ответ: с помощью денег. Избитая фраза: криминал идет во власть, — давно превратилась в общее место… Никто уже, кажется, всерьез и не задумывается над ее смыслом. Отношение к «походу криминала во власть» сложилось в обществе почти философское. Примерно такое, как к плохой погоде. Слова «идет криминал» произносились почти так же, как «идет дождь».
      Сергей сделал глоток кофе, ответил:
      — Ты же и сам все понимаешь… Бабки плюс связи. Вот и все объяснение. Но тебе ведь нужна конкретика?
      — Конечно.
      — Все, что у меня есть на Отца, — дам.
      — А что у тебя есть?
      — Кое-что есть. Киевских дел Лени я, разумеется, не знаю. Но по Крыму материал подсобрал. Могу осветить, как, где, с кем и сколько. Кому он в УБЭП платит, кому в налоговой… Есть некоторые счета-фактуры по отдельным сделкам. Есть смета на строительство развлекательного центра на Южном берегу… Смета очень интересная.
      — Сергей, можно я задам один вопрос, на который ты отвечать не обязан, — сказал Обнорский.
      — Задавай… Тем более, что отвечать я не обязан…
      — Как ты собираешь информацию?
      — А как ты у себя в Питере собираешь информацию?
      Обнорский улыбнулся. Улыбнулся и Сергей. Они отлично поняли друг друга.
      — Я, — сказал Сергей, — не один… У меня за спиной союз «афганцев». Да и связи старые, ментовские, остались.
      — Зачем, скажи честно, тебе это надо?
      — А тебе зачем это надо?
      — Я и сам задаю себе этот вопрос, — произнес Обнорский. — И, скажу тебе честно, изрядно запутался в ответах… Видно, не могу без этого.
      — Вот и я, Андрей, не могу без этого… А конкретным толчком знаешь, что послужило?
      — Нет, конечно…
      — Дело давнее уже. Мы тогда только-только организовали наш союз ветеранов. И вот ко мне в мой обшарпанный кабинетик приходят двое… Шеи — во! Штаны — «адидас», цепуры золотые и стрижки соответствующие. И заводят такой разговор: а чего вы за союз такой и как бабки шинкуете? Я им спокойно объяснил, что бабок мы не шинкуем. Что мы союз ветеранов… Можно сказать, клуб, где ребята могут иногда собраться, поговорить… Да хоть и выпить, в конце концов.
      Душу облегчить. Память-то афганская во многих так сидит страшно — хоть «караул» кричи! Но перед этими быками я не рассыпаюсь… Что им объяснишь? Быки и есть быки. А они видят, что я их не боюсь, и ни хрена понять не могут. Че, говорят, за дела? Помещение в центре города занимаете, а бабок никаких не отстегиваете… Кому это я должен бабки отстегивать, говорю? — Ты чего? Отцу бабки… — Э-э, говорю, не могу я ему бабки отстегивать. У меня другая крыша.
      Тут, значит, быки оживились: а кто у тебя крыша? А у меня, Андрей, в кабинете икона висит. Большая икона, с Георгием Победоносцем. Один хороший человек подарил. Я на эту икону показываю: вот моя крыша. Быки оторопели. Не поняли они ничего… А я чувствую, что начинаю закипать, что злость во мне разгорается нехорошая и я могу их просто-напросто искалечить… Что-то они почувствовали… на свое счастье. Ладно, говорят, разберемся. И ушли. Я их еще до выхода проводил, раскланялся и сказал: мол, коли что не так, то вы уж простите ВЕЛИКОДУШНО. От таких слов они чуть с лестницы не скатились… А я у себя в кабинете сел. Сижу и думаю: да что же это такое Что же это за мразь? Противно мне — край! Бандиты, спортсмены… УРОДЫ! А ты говоришь: зачем мне это нужно?
      — Понял, — сказал Обнорский. — Я все понял, Серега…
      Посидели, помолчали… Потом Андрей спросил:
      — Ты информацию качаешь, а потом что — в стол кладешь?
      — По-всякому бывает. Иногда удается кое-что реализовать. Но в основном это касается рядовых быков… Отец для меня недосягаем. Потому и отдаю тебе — может, ты сумеешь?
      — Я попробую. Но как ты сам понимаешь…
      — Я все понимаю. Ну что, поехали за бумагами?
      — Поехали.

***

      Первый тревожный звонок от Повзло раздался под вечер в среду. Андрей сидел в номере, просматривал документы, которые передал Сергей. Часть бумаг большого интереса не представляла — газетные статьи о Матецком, написанные как его сторонниками, так и противниками. Полезной информации они несли немного.
      Другая часть документов представляла несомненный интерес — в них описывался «бизнес» депутата в Крыму. Обнорский любил и умел работать с документами. Он сел к письменному столу, включил настольную лампу и взял в руку справку о покупке Матецким санатория в районе Ялты… В этот момент и позвонил Повзло.
      Собственно говоря, перезванивались они ежедневно, но именно сегодня Колин голос насторожил Обнорского с первых секунд разговора.
      — Коля, — сказал Обнорский, — что-то случилось, Коля?
      — Нет, — сказал Повзло. — Ничего не случилось. Ты когда приедешь?
      — Не знаю. Дня через три-четыре… А что?
      — Ничего. Просто, понимаешь… — произнес Коля и умолк.
      — Ну давай рожай, Николай Степаныч.
      — Следят тут за нами. И вообще, мутно что-то.
      — Та-ак… давно?
      — Как ты уехал — так и началось, — ответил Повзло. Обнорский вспомнил, что еще накануне уловил в Колином голосе какие-то странные нотки, но не насторожился, не придал этому значения… Конечно, это можно списать на собственную усталость и головную боль… Конечно. Списать все можно. Но ребят сюда привез он. И отвечает за все тоже он.
      — Рассказывай, — сказал Обнорский… Все можно списать на усталость, но если твои товарищи обеспокоены и «что-то мутное» вокруг них, ты несешь за них ответственность и еще вчера обязан был врубиться. И еще вчера обязан был об этом знать. Потому что, как сказал Соболев, «…расклады в этой игре идут такие, что козыри могут меняться».
      — Рассказывай, Коля, — произнес Обнорский.
      — Трудно рассказывать. Ситуевина совершенно непонятная ни мне, ни Родьке. Что-то варится, а что — непонятно.
      — Интересное кино. Ну хоть факты изложи. Потом вместе будем соображать, что это означает.
      — У нас сложилось впечатление, что за нами глаз смотрит…
      — Да это я понял, — перебил Обнорский. — Факты-то каковы?
      — Да фактов-то нет… Серьезных по крайней мере.
      — А несерьезных? — уже раздражаясь, спросил Андрей.
      — Два дня подряд к нам без вызова приходят. Вчера — сантехник, сегодня — «скорая»… А мы не вызывали.
      — Любопытно. И это все?
      — Не совсем, — вяло сказал Коля. — Когда я встречал Родиона в Борисполе, на трассе меня тормознул гаишник, очень долго проверял документы.
      — Ну и что?
      — Да, в общем, ничего… имеет право. Но он и у Родьки проверил документы. Скажи мне: на кой ляд у пассажира проверять?
      Обнорский испытал облегчение: ну ни хрена себе — слежка! Ну ни хрена себе «мутное заваривается»! Ребята, вы чего?
      — Слушай, Николай Степаныч, — сказал Андрей, — вы чего там — бухаете с Родионом Андреичем? После крутой пьянки — по себе знаю — давит депрессняк и все чего-то нехорошее чудится…
      — Андрюхин! Мы не бухаем. Но у нас… у обоих — заметь!… у нас складывается впечатление, что вокруг как-то нечисто.
      — Креститься надо, голуби, — сказал Андрей. Повзло промолчал, и Обнорский уже серьезно продолжил:
      — Да вы чего, мужики? Возьмите себя в руки. Это ж бред какой-то… сантехник, гаишник… «скорая». Ерунда все это. Даже слышать этого не хочу. Рассказывай, Коля, по существу дела.
      Коля рассказал «по существу дела». Кажется, он несколько успокоился. Обнорский тоже расслабился… а зря.
      В Киев он прилетел через день. Сергей предложил ему взять с собой документы, которые могут представлять интерес. Обнорский взял часть бумаг, от другой категорически отказался.
      — Спасибо, Серега, — сказал он. — Не хочу тащить с собой копии документов с грифом «совершенно секретно». Сам подумай: я иностранный подданный… Коснись чего — у меня вдруг обнаружат такие интересные бумажки. Нормально это?
      Сергей рассмеялся и сказал:
      — Шпионаж все равно не пришьют… Но — смотри сам.
      — Спасибо. За информацию спасибо. Если бы мне пришлось самому копать — я бы и за год столько не накопал.
      — Да брось ты… Невелика помощь-то. А тебе пригодится то, что я тебе дал?
      — Не знаю, — честно сказал Обнорский.
      — Ну бывай… Соберешься в Крым — звони.
      Они попрощались, обменялись номерами телефонов, и машина умчала Обнорского в аэропорт. По дороге он думал об этом загадочном руководителе союза «афганцев»… Кто он? Откуда он черпает информацию? Как ее реализовывает?
      Ответа не было.
      Спустя три часа, после двухчасовой утомительной болтанки в «АН-24», Андрей прилетел в киевский аэропорт Жуляны. Он ничего не стал сообщать Повзло и Каширину о своем прилете, взял в аэропорту такси и за пятьдесят гривен быстро добрался до центра… Сидя на переднем сиденье старенького «жигуленка», Андрей некоторое время размышлял, куда ехать: к Галине или к ребятам, в «штаб-квартиру»? Решил, что сначала к ребятам.
      Водитель остановил машину на углу Крещатика и Тараса Шевченко, Обнорский вышел. В Киеве было даже теплей, чем в южном Симферополе, шел дождь.
      Андрей поднял воротник, посмотрел поверх головы памятника Ленину на окна квартиры. В одном из них горел свет. Значит, дома инвестигейторы.
      Обнорский перебежал бульвар, вошел в темный подъезд и поднялся в лифте на пятый этаж. Нажал кнопку звонка… Из озорства закрыл дверной глазок пальцем. В квартире было тихо. Обнорский подождал несколько секунд и повторил звонок.
      — Кто? — спросил из-за двери напряженный голос Повзло.
      — Серый волк, — сказал, изменив голос, Андрей.
      — Кто-кто?
      — Волк из Таращанского леса, — очень серьезно, с украинским акцентом, произнес Андрей. — Я принес вам голову Горделадзе.
      Тишина за дверью сделалась напряженной, струна за мгновение до обрыва. Обнорский понял, его шуточка не так уж и безобидна… Он кашлянул сказал нормальным голосом:
      — Коля, Родик… Это я. Открывайте.
      — Андрюха? Андрюха, это ты?
      — Да я, я. Кто еще?
      — Ты один?
      — Глаза разуй, Повзло, — рявкнул Обнорский, — в глазок погляди.
      — Заклеила глазок сволочь какая-то, — ответил Коля из-за двери.
      — А, черт! — спохватился Андрей и снял палец выпуклой стекляшки «глазка».
      Спустя секунду-другую звякнула цепочка, дважды металлически щелкнул замок, и дверь отворилась. Из прихожей на Андрея смотрели Коля и Родион.
      — Ну вы, блин, даете, — произнес Обнорский и шагнул в квартиру, протягивая руку.
      Поздоровался с Колей. Потом протянул руку Каширину и… Родя застенчиво переложил из правой руки в левую сковороду. Повзло за спиной Обнорского закрыл дверь.
      — А сковорода зачем? — спросил Андрей.
      — Да… так, — ответил Родя неопределенно. Обнорский посмотрел на Родю… посмотрел на Колю. Покачал головой.
      — Тяжелый случай, мужики, — сказал он. — Совсем можно сказать, запущенный случай… Будем лечить.

***

      Через пятнадцать минут сковородка стояла на плите. Родя бойко жарил яичницу с сосисками.
      — Сосиски, — говорил Родя. — Сосиски — это что? Тьфу эти сосиски, вот что… Я, когда на Диксоне служил, оленьими языками питался. Погранцы с вертолета набьют оленей…
      — Как они набьют оленей? — поинтересовался Коля.
      Родя шуровал у плиты, Обнорский и Повзло сидели за кухонным столом. Посреди стола стояла запотевшая бутылка «Немировской» и три стопки. Выпить предложил Андрей. Он видел, как сильно напряжены мужики, испытывал некоторую неловкость за свое озорство (пошутил, блин, серый волк!) и предложил выпить… — Есть? — спросил он. Ясное дело, нашлось.
      — Да как? Обыкновенно. Поднимают вертушку, находят стадо…а стада там — тысячи голов… находят стадо и — из автоматов! А потом вырезают только языки да печень.
      — А остальное мясо? — спросил Коля. — Остальное куда?
      — Остальное песцы сожрут, — ответил Родя. — Но языки оленьи, доложу я вам, — чудо. Вкуснотища. На всю жизнь запомнил.
      — Сволочи вы, — сказал Коля. — Из-за языка оленя убить!
      — Сволочи, — согласился Родя. — Но языки очень хороши. Это вам не сосиски.
      Обнорский сидел, курил, улыбался. Они уже выпили по первой, и было видно, что напряжение ребят несколько отпустило, и они заговорили. И все же было Андрею очень тревожно. Он видел, что мужики здорово не в себе. Можно сказать: напуганы… Что же тут происходит? Мужики-то не трусы, не истерички…
      — Готово, — сказал Родион, снимая сковородку с плиты.
      Коля разлил водку по стопкам. Выпили под старинный воровской тост: «за дела и удачу», взялись за яичницу.
      — Ну так что тут у вас происходит? — спросил Обнорский, когда расправился со своей порцией.
      Повзло и Каширин переглянулись. Андрей щелкнул зажигалкой, закурил, посмотрел в окно. За окном шел дождь, блестела мокрая крыша соседнего дома, покрытая тарелками спутниковых антенн.
      — Понимаешь ли, Андрюха, — сказал Коля и кашлянул. — Конечно, все это может показаться смешным… Сантехники, гаишники… странные звонки…
      — Странные звонки? — спросил Андрей.
      — Да, Андрюха, именно так — звонят и молчат. Дешево, конечно, но на нервы действует, — ответил Коля. — А самый интересный звоночек был вчера. Позвонил мужчина и сказал, что в почтовом ящике лежит нечто для нас очень интересное.
      — Он представился?
      — Нет, — сказал Каширин, — он, разумеется, не представился.
      — Что дальше? — спросил Андрей.
      — Мы спустились вниз. В почтовом ящике лежал конверт.
      — Вы его взяли? — быстро спросил Обнорский — Мы на него посмотрели. — Но не взяли? — Ты нас за дураков держишь? — спросил Повзло.
      Андрей тяжело задумался…
      Вспомнил предложение «афганца» Сергея взять ксерокопии любых документов из досье Отца. Неужели Серега подставной? Да нет, не может быть. Во-первых, его рекомендовал премьер. Во-вторых, Обнорского, будь Сергей провокатором, взяли бы с документами прямо в гостинице. Но его не взяли…
      — Где сейчас этот конверт? — спросил Андрей.
      — К утру его в ящике уже не было, — ответил Каширин.
      — На конверте был адрес? Ваши фамилии?
      — Ничего не было, Андрюха. Простой белый конверт. Без адреса, без марок. Довольно толстый. А лежать в нем могло все, что угодно — от наркотиков до документов Генштаба Украины.
      — Больше этот человек не звонил?
      — Нет.
      По кухне плыла волна сигаретного дыма. Мрачно молчали три задумавшихся мужика… Теперь, после истории с конвертом в почтовом ящике, Обнорскому стали понятны опасения коллег. Вполне возможно, что если бы мужики взяли конверт, то сидели бы сейчас на нарах СИЗО, а пресса раздувала скандал про русских шпионов под журналистским прикрытием. Окажись ребята менее опытны и осторожны… Возьми они этот чертов конверт…
      Андрей разлил водку, сказал:
      — Молодцы.
      Выпили не чокаясь. Каширин закусил маринованным огурчиком, сказал:
      — Теперь нас трое. Думаю, что одному необходимо постоянно находиться в квартире.
      — Почему? — спросил Коля.
      — Потому что подбросить какую-нибудь бяку могут и в квартиру. В наше отсутствие.
      — Могут и в машину, — сказал Обнорский, — могут и в карман опустить незаметно…
      — А что делать? — спросил Коля.
      Андрей пожал плечами.
      — Соблюдать осторожность в доступных нам пределах… Видимо, их возможности тоже не особенно широки. Иначе бы нас уже подставили по-крупному. Но варежку разевать все равно нельзя. Пока нас просто пугают, предупреждают: ребятки, ваше расследование нежелательно. Но могут перейти к активным действиям. И вот тогда… — Андрей замолчал, посмотрел на Николая с Родионом очень серьезно. — Вот тогда может прийти настоящий серый волчара с головой Горделадзе под мышкой. В общем, так, мужики: риск в нашем деле есть. И немалый.
      Запросто могут подкинуть и наркоту, и шпионские микропленки… Или — хуже того — сделать «насильником». Неволить вас я не могу. Если чувствуете, что не готовы к таким поворотам событий, можете выходить из игры, возвращаться в Питер. Никаких претензий у меня к вам не будет…
      — Ты что, Андрюха? — сказал Повзло. — Ты что несешь? Мы первый год друг друга знаем?
      — Не первый, но…
      — Извини, шеф. Извини, но я уже влез в это дело с головой.
      — А я, — сказал Каширин, — влез с ногами и делать ноги не собираюсь.
      — Давайте не будем горячиться, — сказал Обнорский. — Дело действительно серьезное. Против нас сейчас играют те самые люди, которые причастны к убийству Горделадзе… Это хладнокровные и умные люди. Я не хочу сказать, что с нами могут поступить так же, как с Георгием. Это, пожалуй, перебор. Но пришить дело могут. А украинские зоны ничем не лучше русских… Гарантировать вам безопасность я не могу, мужики.
      — А наш заказчик? — сказал Коля.
      — Наш заказчик, — ответил Андрей, — весьма влиятельный человек. Влиятельный, но не всесильный… Поэтому я предлагаю вам подумать до утра. Утро, как, говорится, вечера мудренее.
      — И думать нечего, — сказал Повзло. Обнорский посмотрел на часы.
      — Я сейчас, — сказал он, — уйду… в одно место…
      — Привет передавай, — вставил Коля.
      — Передам… Так вот, я сейчас уйду. Приду завтра в десять. Проведем оперативку. О'кей?
      — О'кей.
      Андрей позвонил Галине. Оделся и ушел. В подъезде постоял несколько секунд перед дверью… Резко повернулся и вышел через второй выход, во двор.
      Если бы кто-то спросил у Обнорского, зачем он это сделал, Андрей не смог бы дать толкового объяснения. Он пересек двор, вошел под арку и секунд двадцать простоял в арке, прислушиваясь, не скрипнет ли дверь, не появится ли «хвост».
      Но ничего не происходило. Никто не вышел из подъезда, никто не шел вслед за ним.
      Обнорский выскользнул на Крещатик и двинулся в сторону площади Незалежности. Он шел и думал: гадалка, странные звонки и визиты… А еще раньше, в Тараще, предполагаемый «хвост»… И, наконец, конверт в почтовом ящике… Что дальше? Что они предпримут дальше? И кто, собственно говоря, прячется за словом «они»?
      Ответов у Андрея не было.

***

      — Как продвигается твое расследование? — спросила Галина утром.
      Утро было солнечным, блестел мокрый после дождя асфальт, ветер из форточки играл шторой на кухне. Андрей и Галина завтракали.
      — Пока не знаю, — ответил Обнорский, намазывая джем на булочку.
      — Интересно! А кто же тогда знает? Что значит «пока»?
      — «Пока» значит, что через пятнадцать минут у меня совещание с моими коллегами… Обменяемся информацией, которую накопали за эту неделю, подобьем итоги. Может быть, что-то и прорежется. А может быть, нет. Любое расследование начинается с накопления информации. Именно этим мы и заняты.
      — Я еще помню вашу блистательную лекцию по расследовательскому искусству, профессор, — сказала Галина. — Помню, что накопление первичной информации — важнейшее звено расследования.
      — Нет, лапушка, не так. Важнейшее звено — это все-таки анализ, умение отделить важную информацию от второстепенной… Понять, какие события имеют значение, а какие нет. Когда информации нет — беда. А когда информационный поток захлестывает — не лучше. Ну ладно, извини — мне надо бежать…Орлы-инвестигейторы ждут.
      Обнорский быстро допил кофе, поцеловал Галину и убежал. Она проводила его грустным взглядом…

***

      Хозяин ходил по кабинету. Он был без пиджака, и Заец подумал, что хотя Хозяину без малого шестьдесят, он еще очень крепок. Подтяжки охватывали сильные широкие плечи, стекали к брюкам по плоскому животу.
      — Ну и что же получается, Костя? — сказал Хозяин, остановившись посреди кабинета. — Сначала ты мне докладываешь, что у тебя есть способы воздействия на Араба… Потом он как бы даже улетает в свой Питер. А здесь остается один этот… Как его? Родственник?
      — Родной, — поправил Заец. — Николаю Повзло мы присвоили псевдоним Родной.
      — Хорошая родня, — сказал Хозяин, покачиваясь на носках. — Да, остался один Родной, который, по твоей оценке, не профессионал. Его, сказал ты, легко вывести из равновесия… Однако ни х… ты его не вывел. Он всю неделю шастает по своим делам, копает все чего-то… Так, Костя?
      — Ничего опасного он не накопал, Матвей Иваныч. В своей оценке относительно профессионализма Родного я уверен. Могу повторить, что Родной не может являться кадровым сотрудником ГРУ или ФС. А из равновесия мы все-таки сумели его вывести… Он явно взвинчен.
      — Что с того, что он взвинчен? Он здесь, он продолжает копать. Так вот, этот Араб не только подключил к делу еще одного «переводчика» (слово «переводчик» Хозяин произнес так, как говорят «урод»), но и сам вернулся. Теперь их уже трое. Целая резидентура, голубь ты мой. Ни от кого не прячутся, работают внагляк. А ты их только конвертиками пугаешь. Так что будем делать, Костя? Дальше смотреть, как они тут копошатся?
      Заец подумал, что Хозяин нашел правильное слово — копошатся. Он считал, что Араб с командой не представляют реальной угрозы. Копают? Да пусть копают. Все концы спрятаны так глубоко и надежно, что зацепить их нельзя… Еще он понимал, что спорить с Хозяином бесполезно. Питерская бригада раздражает Хозяина. Вероятно, он тоже отдает себе отчет в том, что эти журналисты (или кто там они на самом деле) ничего не найдут. Но если Хозяин уперся, то что-то с питерскими надо решать. Теперь уже жесткими методами.
      — Решим вопрос, Матвей Иваныч, — сказал Заец.
      — Сколько времени тебе понадобится?
      — Два дня.
      Хозяин посмотрел на календарь, кивнул и бросил:
      — Иди. Через два дня они должны быть нейтрализованы. Как ты это сделаешь, меня не интересует. Но сделай это обязательно.

***

      Была суббота, движение транспорта по Крещатику на выходные закрыли, и можно было смело идти прямо по проезжей части. Блестел мокрый асфальт, блестели лужицы, шли киевляне. Они были беспечны и совершенно не думали о возможной слежке и предполагаемых провокациях. Обнорскому тоже не хотелось думать об этом, и он запретил себе такие мысли. Он сказал себе: «Ты легок, свободен и беспечен. Ты идешь по Крещатику, покуриваешь сигаретку, не задумываясь ни о „хвостах“, ни об отрубленной голове, ни о кисти руки в морозильной камере из нержавеющей стали». Он отлично понимал, что это самообман, что спустя всего несколько минут он сядет за стол и будет думать и говорить об этих малоприятных предметах… Но пока он шел по Крещатику, смотрел на нарядных, красивых женщин, улыбался про себя…
      До «штаб-квартиры» Андрей дошел за десять минут. Мужчина в серой «девятке», припаркованной у «готеля» «Премьер-палац», зафиксировал в блокнотике время…
      Андрей поднялся на пятый этаж, положил руку на кнопку звонка.
      — Я пошел в сортир, — раздался из-за двери громкий голос Каширина.
      Обнорский замер, удивленно поднял брови: чего это он орет? Зачем так громко сообщать о столь выдающемся событии?
      — Слышь, Мыкола? — Снова заорал за дверью Родион. — Я пошел в сральник.
      — Нормально, — пробормотал Обнорский и нажал на кнопку.
      Желтая точка «глазка» сделалась темной — Каширин прильнул к нему глазом, — замок щелкнул, звякнула цепочка, и дверь отворилась.
      — Здравствуй, Андрей Викторович, — жизнерадостно произнес Родя.
      — А ты чего орешь-то? — спросил Андрей.
      — Так я в сортир собрался.
      — А что — об этом надо орать так, чтобы все соседи узнали о твоем пафосном поступке?
      — Я не для соседей орал, а для Повзло… Он, тетеря глухая, в телек уперся в дальней комнате и ничего не слышит, — говорил Родион, закрывая дверь за Обнорским.
      — А Повзло зачем это знать? — спросил Андрей.
      — А-а, так ты же не в курсе… У нас в сортире защелка замка сломалась, изнутри закрыться нельзя. Он дня три назад заперся, а выйти обратно не может. Я его оттуда минут двадцать выковыривал. Хорошо, у меня нож швейцарский с кучей прибамбасов — там и отвертка, и шильце…
      — Молодец, — сказал Андрей, — спас товарища, заточенного врагами в сортире. А теперь, значит, вы орете о каждом своем посещении этого замечательного места?
      Родя несколько раз моргнул глазами и бесхитростно ответил:
      — А как же, Андрюхин? Только, например, угнездишься на толчке — Повзло тут как тут… непременно ему приспичит, аккурат когда мне надо из тюбика подавить. Ну разве это дело? Процесс требует интимности и вдумчивости, а тут — Повзло! Вот и приходится включать оповещение…
      — Дурдом, — сказал Андрей, покачав головой. На самом деле ситуация своей бытовой непосредственностью ему понравилась. Она как бы разряжала напряженную обстановку последних дней. Каширин сказал:
      — Извини, поджимает меня. Спешу я… а то еще Повзло опередит. — Сказал — и юркнул в туалет. Из-за двери раздался его довольный голос:
      — Как горный орел на вершине Кавказа я гордо сижу на краю унитаза… Па-а-шел процесс!