— Ты второй раз ошибся, Андрюха.
      — В каком смысле?
      — Сначала ты посчитал убийцей Малевича меня… потом — Наумова. И снова ошибся? Мишу заказал совсем другой человек.
      — И ты знаешь кто?
      — И я знаю кто. А Окуджава спел:
 
Расплата за ошибки —
Ведь это тоже труд.
Хватило бы улыбки,
Когда под ребра бьют.
 
      Небо затянуло тучами. Не было в нем больше звезд… Совсем не было.

* * *

      …Официант принес текилу и некое блюдо с названием, которое в трезвом состоянии выговорить совершенно невозможно. Отравят, к черту, какими-нибудь грибочками экзотическими, подумал Зверев.
      — Простите, — обратился он к официанту, — а в тот день, в воскресенье, когда у вас никарагуанцы гуляли, вы работали?
      — Да, мы через день работаем.
      — Ага… Так, может быть, вы и знакомого моего помните? Высокий, в джинсовом костюме и черной рубашке… Павел его зовут.
      — Э-э… что-то припоминаю… Он ведь был с дамой?
      — Вполне возможно, — ответил Зверев.
      — Помню, — улыбнулся официант. — Особенно даму… Весьма эффектная дама.
      — Вы их обслуживали?
      — Нет. Я как раз работал с латиносами. А вашего… э-э… приятеля… обслуживала Лена.
      — А как можно с Леной поговорить?
      — Вы из милиции? — спросил официант.
      — Нет… я из другой организации, — сказал Зверев.
      Официант либо вовсе ему не поверил, либо решил, что — да, из другой. Например, из ФСБ.
      — Я позову Лену, — сказал он и ушел.
      Сашка сделал глоток текилы и попробовал блюдо с непроизносимым названием. Ничего, съедобно… Через минуту появилась Лена. Про себя Зверев сразу окрестил ее Кармелитой.
      — Добрый вечер, — произнесла Кармелита.
      — Здравствуйте, Леночка, — отозвался Зверев, вставая. — Леночка, вы можете ответить мне на несколько вопросов?
      — Вы из милиции?
      — Нет, я журналист, — сказал Сашка и увидел, что Кармелита ему тоже не верит. Впрочем, так даже лучше. Пусть думают, что я из ФСБ… — Посидите со мной, Лена. Я отниму у вас всего пять минут.
      …Да, Пашу и его спутницу обслуживала… В воскресенье, семнадцатого числа. Пришли они около шести часов… насчет машины не скажу, стоянку из зала не видно. Но, вообще-то, наши клиенты на трамваях не ездят… Вы понимаете?.. Мужчина? Мужчина как раз к кругу наших клиентов не принадлежит… Как почему? Я же вижу. По одежде, по манерам. Да, в конце концов, хотя бы потому, что он спросил: а что такое текила? Представляете? А выпил немного, две стопки. Но вот кофе! Я носить устала. Он все время курил и пил кофе… Внешность обыкновенная… Рост… Да, пожалуй, как у вас… А, вот еще что! Мизинец на правой руке как бы в сторону смотрит. Как бы его сломали, а он сросся не совсем правильно… Сигареты? Не помню, но какие-то наши, дешевые… И вот это не скажу. Они, как только я подходила, замолкали… Ой, а что они сделали?.. Ну понятно, вы же не скажете… Женщина… Вот женщина принадлежит к определенному кругу. У нее туфли долларов за триста, труба, уверенность, кредитная карта… Она, кстати, и расплачивалась по карте. И знаете, что? Они ведь еще по телефону звонили… тоже по карте! Я еще, помню, удивилась: труба под руками, а звонить мужчина пошел в вестибюль — у нас там автомат навороченный такой, заморский.
      Лена-Кармелита оказалась весьма словоохотлива, и спустя всего десять минут Зверев выяснил у нее все, что хотел. Он попросил счет, и вскоре официант принес ему отпечатанный на компьютере листок, в котором было указано все: дата, время, сумма, количество обслуженных клиентов и прочее… Зверев расплатился щедро и снова обратился за помощью к Кармелите: а нельзя ли «вытащить» из компьютера счет, по которому платила дама в трехсотдолларовых туфлях. Кармелита замялась: знаете, у нас так не принято. Зверев подкрепил свою просьбу десятидолларовой купюрой и получил счет от 17 августа. Согласно счету, два человека, обслуженных официанткой Лаптевой имя, выпили семь чашек кофе по-колумбийски и две текилы. Счет прошел через компьютер в 19:08… Все было в этом счете. Не было только фамилии дамы, Пашиной спутницы. Но Зверев уже знал, как добыть эту фамилию.
      Сашка полюбовался в вестибюле на «навороченный» телефон фирмы «ВСС», который питался электронными деньгами с кредитных карт, и вышел на улицу. Во рту здорово горело после экзотического салата за 8,7 у. е. Наплевать, дело-то сделано. Он подмигнул неоновому кабальеро над входом в «Текилу» и сел в свою «девятку». У метро «Проспект Просвещения» Зверев из самого обычного таксофона позвонил Костылеву:
      — Валентин Василич, это Зверев… Помните меня? Журналист.
      — Как же, помню… Чего тебе?
      — Хочу задать вам один вопрос, Валентин Василич. Я уже спрашивал вас про руки…
      — Да я ж тебе сказал: нету у него наколок.
      — Я все понял. Я хочу спросить о другом: пальцы у Паши были нормальные?
      — А какие же еще, блин, пальцы быва… Стойка! А ведь точно! Точно… У него мизинец был вроде как ломаный, на отлете как бы. Я запомнил, когда он руку на рычаг скоростей положил. Никак ты его нашел?
      — Нет, Валентин Василич, не нашел. Большое спасибо, до свидания.
      А второй звонок Зверев сделал своему старому знакомому. Когда-то Владислав Чугунов служил в КГБ, но в конце 93-го из Комитета ушел, создал собственную охранную фирму… Оперативно и без лишней огласки помочь Звереву мог только Чугунов.
      И Влад помог. Уже на другой день в руки Зверева попала банковская распечатка.
      Зверев отлично представлял, чего это стоило Чугунову! Информация о владельце кредитной карты — секретная банковская информация. Скорее всего, Владислав связался с кем-то из своих действующих коллег, наврал с три короба. А коллега понимал, что ему врут, но понимал также и то, что Чугунка, видимо, прижало крепко, поэтому из корпоративной солидарности смастерил солидный запрос на фирменном бланке с круглой печатью. Он, этот неизвестный Звереву чекист, шел на безусловный риск. Говоря официальным языком — «злоупотреблял служебным положением». Получи дело огласку (а этого никогда нельзя исключить стопроцентно), чекист гарантированно вылетал со службы… Зверев «комитетчиков» не особо любил, но к тому парню, который помог Чугунову, испытывал чувство благодарности.
      Семнадцатого августа кредитной картой «Америкэн кредит» пользовались трижды. В 12:47 владелица карты оплатила в универмаге «Пассаж» покупку косметического набора стоимостью сто двадцать девять долларов… Это Зверева нисколько не заинтересовало. В 18:47 с использованием карты был сделан телефонный звонок продолжительностью девяносто шесть секунд на номер 249-…-… (Костылеву, с удовлетворением отметил Зверев). И наконец, в 19:10 еще семьдесят три доллара были сняты с карты. Это уже за кофеек и текилу.
      Владелицей карты являлась… Анастасия Михайловна Тихорецкая.

* * *

      Ночь кончалась. Небо еще было черным, но уже появились в нем серые полутона… Почти незаметные пока. А у земли забрезжил туман, засеребрился.
      Стало холодно, и Обнорский завел двигатель.
      — Значит, Настя, — негромко сказал он, нарушая молчание.
      Зверев не ответил. Что, собственно, он мог сказать?.. Снова на Малом проспекте проскрежетал трамвай, а из темноты вынырнула большая бродячая собака, села у машины и посмотрела на Зверева грустными глазами беженки.
      — Что будем делать, Саша? — спросил Обнорский.
      — Не знаю.
      — М-да… Ситуевина, конечно, невероятная… На уровне полного идиотизма, плавно переходящего в российскую реальность… Что будем делать, опер?
      — У тебя сигареты остались?
      — Нет ни хрена.
      Зверев вытащил из пепельницы, набитой доверху, окурок, расправил его и закурил. Пламя зажигалки отразилось в лобовом стекле и черных собачьих глазах.
      — К официальным властям идти нельзя, — сказал Обнорский.
      — К официальным властям?
      — Да. В прокуратуру, ГУВД, ФСБ… нельзя. Потому как в процессе следствия непременно засветишься ты и Виталий.
      — Подожди, Андрюха, подожди, — сказал Зверев. — Ты о чем?
      — О том, как реализовать твое раскрытие. Зверев закашлялся, сунул окурок в пепельницу, затушил.
      — А кому это нужно? — спросил он. Обнорский удивленно посмотрел на Зверева:
      — Не понял… Как — «кому это нужно»? Это ты спросил?
      — Да, это я спросил… Кому, на хер, это все нужно?
      Обнорский тоже вытащил из пепельницы окурок. Закурил.
      — Хорошо, — сказал Обнорский. — Я отвечу тебе, кому это нужно. Но сначала я хочу услышать от тебя: зачем ты занимался этим делом? Зачем ты искал убийцу, Саша?
      Зверев молчал.
      — Это интоксикация, Саша… в тяжелой форме.
      — Не понял.
      — Ты отравлен этой женщиной. Ты рыл землю, шел по следу. Ты не знал одного: что в конце цепочки окажется Настя… Теперь ты говоришь: кому это надо? Если бы заказчиком оказался Наумов, ты бы сказал это?
      — Не знаю.
      — Лжешь. Ты не мне лжешь, Зверев. Ты хочешь обмануть себя. Но этого пока еще никому не удавалось. Не удастся и тебе.
      — Чего ты хочешь?
      — Ее нужно остановить. Она убивает, Саша. Неужели это нужно объяснять тебе? Она убивает.
      — Послушай, Андрей… Может быть, она была просто посредником? Заказ сделал Наумов. А ее заставил посредничать. А?
      Обнорский помотал головой:
      — Саня, Саня! Ты действительно отравлен… Она убивает! Она начинала с кидка. Потом подставила вас под судейский пресс, заперла в тюрьму… Может быть, ты готов простить это. Но теперь она стала убийцей. Ее необходимо остановить!
      — Но… как? Как ты хочешь это сделать?
      — Не знаю, Александр Андреич… Давай-ка не будем пороть горячку. Обдумаем все спокойно. И посмотри — ночь уже кончается.
      Зверев ничего не ответил. Он только подумал, что не за каждой ночью следует рассвет.
      Обнорский уехал. Ушел и Зверев. Во дворе осталась сидеть собака с глазами беженки.

* * *

      Охранник был предупрежден и пропустил Обнорского без вопросов. Андрей пересек гулкий вестибюль и начал медленный подъем по широкой мраморной лестнице. Он чувствовал себя крайне неуютно. Видимых причин для этого не было: он шел сообщить Марии Малевич, что ее страхи напрасны, что ни ей, ни ее ребенку ничего не угрожает… Причин вроде бы и не было, а паршивое настроение было. Скверно, брат?.. Скверно.
      Вдова вице-губернатора распахнула дверь… Как будто ждала.
      — Я ждала вас, Андрей… Что вы мне принесли?
      «Я принес тебе хорошую новость: твой муж тебе изменял с женщиной, которая его убила».
      — Я принес добрые новости, Маша.
      В гостиной он встретился взглядом с Малевичем в черной рамке. Умные и ироничные глаза покойного вице-губернатора смотрели так, как будто знали что-то такое, чего не знают другие… «Теперь, Миша, я тоже знаю», — думал Обнорский.
      — Что же вы мне скажете, Андрей? — спросила вдова, когда они сели в кресла у журнального столика.
      — Вам нет нужды чего-либо опасаться, Маша, — ответил Обнорский.
      — Вы!.. Вы нашли убийцу? Вы нашли его?
      — Не я, наше агентство. И, строго говоря, не убийцу, а заказчика.
      — И кто же он? — спросила вдова медленно. Слова, казалось, зависали в воздухе.
      — Я думаю, Маша, что вам необязательно знать имя. Все оказалось не так просто… поверьте мне на слово. Поверьте также и в то, что вы в безопасности.
      — Но мне необходимо знать, кто и за что убил моего мужа. Вы не находите?
      — Иногда знания причиняют боль, Мария Антоновна.
      — Неизвестность причиняет боль еще большую, Андрей Викторович… я имею право знать, — твердо произнесла вдова. Обнорский посмотрел на портрет.
      — Что ж… Наверное, вы правы, — сказал Андрей. — И, коли вы настаиваете, я расскажу. Но вам следует быть готовой к… к разочарованию.
      — Его убили из-за женщины?
      — И да и нет… Даже не знаю, как сказать.
      — Говорите правду, Андрей. Я не истеричная домохозяюшка… Я вдова большого общественно-политического деятеля, — с издевкой произнесла Малевич. — О-хо-хо, какого большого… кобеля. Ну! Говорите!
      И он рассказал. Он говорил медленно, выстраивая фразы продуманно-нейтрально, переставлял акценты и, уж разумеется, не называл никаких имен… Покойник иронично улыбался из красивой черной рамки. Он был отделен от мира рамкой и полированным стеклом. Он имел право на иронию.
      Когда Обнорский закончил свой монолог, Мария Антоновна несколько секунд молчала. Потом спокойно спросила:
      — Как зовут суку?
      — Я не скажу вам этого, Маша.
      — Ну что ж, имя этой суки — Сука… Так и занесем в протокол. Факты, Которые вы собрали, надежны?
      — Это проверенные факты, но в суде они, как говорится, не пляшут.
      — Правильно… Было бы глупо выносить всю эту историю на публику. И порочить тем самым светлое имя Реформатора Малевича. Вся мировая прогрессивная общественность в моем лице и в лице Великого Реформатора Толяна Рыжего вам этого не простит, Андрей Викторович… Но поделиться информацией с Рыжим все-таки необходимо. Он ведь премию установил тому, кто даст информацию об убийце… Слышали?
      — Прошу прощения, Мария Антоновна, но мне нужно идти.
      — Я вам позвоню, Андрей…
      Когда Обнорский ушел, вдова вице-губернатора взяла в руки фотопортрет мужа. Долго смотрела в лицо. А потом поцеловала его в губы… Стекло треснуло. Лицо покойника рассек длинный косой шрам.
      — Доигрался, Мишенька? — шепнула вдова.

* * *

      Вечером того же дня Мария Антоновна позвонила в Москву, Рыжему. Номер, по которому она звонила, был известен очень узкому кругу. Строго говоря, даже Малевич не имела права пользоваться этим номером… Мария Антоновна, однако, была несколько нетрезва и позволила себе эту вольность.
      Рыжий отозвался сразу… Он включил трубу, продолжая с кем-то беседовать, и Малевич услышала окончание фразы:
      — …а генералам, Асламбек, я хвост прижму. Будут на блокпостах сидеть как мышки… Да, слушаю.
      — Толя, привет… Найдешь для меня минутку?
      — Маня! Для тебя сколько угодно. Как ты, Маня?
      — Спасибо… Толя, ты прилетишь на девять дней?
      — Маня, извини, но… Понимаешь, вконец запарился.
      — Толя, тут такая херовина… Ребята раскопали, кто звезданул Мишку.
      Несколько секунд Рыжий молчал.
      — Ты меня слышишь, Толя?
      — Какие ребята? Что раскопали?
      — Есть тут у нас некто Обнорский, он же Серегин. Журналист. Директор агентства расследований. Вот он со своими партизанами и раскопал, кто Мойшу моего захерачил…
      — Манька! Ты что, серьезно?
      — Нет, Толя, я так шучу. Развлекаюсь я так.
      — Понял. Все понял, Маня… про девять дней не знаю. Постараюсь… А твой партизан-журналист-директор назвал ФИО интересующего нас человека?
      — Молчит.
      — Как партизан? — усмехнулся Рыжий. — Не волнуйся, Маня. Разберемся. Как, говоришь, его зовут-то?

* * *

      Спустя еще два с половиной часа в квартире обыкновенного питерского безработного, промышляющего на жизнь частным извозом, раздался сигнал вызова радиостанции «Барьер». Вообще-то, «Барьер» является переносной СКС , засекречен и в частные руки попасть никак не может. Пятнадцатикилограммовая станция работает в режиме «прыгающей» частоты, имеет аналого-цифровой преобразователь и криптогенератор. Даже в случае перехвата на расшифровку потребуется тридцать-пятьдесят лет непрерывной работы, несколько ЭВМ… Отсталой страной был этот гребаный СССР!
      Простой безработный прочитал текст ШТ :

      «Предлагаю вам немедленно установить журналиста Обнорского (Серегина) Андрея Викторовича. Обеспечить плотный оперативный контроль НН и ТС в целях получения информации о контактах объекта и перехвата его разговоров. Плотность — 100 процентов. Степень важности — „X“.
Гаврилов».

      Прочитав текст, извозчик-безработный матюгнулся смачно и нажал на корпусе прибора кнопку. Текст ШТ был мгновенно стерт, а отправитель получил подтверждение, что информация дошла до получателя.

* * *

      Ветерок с залива лениво шевелил зонтик над столиками открытого кафе. За столиками сидели сплошь несовершеннолетние правонарушители, вернувшиеся в город к началу учебного года, пили пиво. Утекай, советовали динамики, в подворотне нас ждет маньяк.
      Зверев и Обнорский, в отличие от детишек, пили кофе. Да еще наш знакомый безработный пил кофе. На стуле рядом с ним стоял пухлый портфель. Бумаг в портфеле не было, но была зато масса «умной» электроники. Многополосные регуляторы тембра активно выделяли узкие полосы частот. В пятидесяти метрах от кафе сидели в замызганном «пежо» два немолодых человека и слушали беседу Зверева с Обнорским, крутилась кассета магнитофона… Персональная спецслужба Рыжего работала и оперативней, и эффективней, чем государственные. Впрочем, сравнение некорректно: финансирование спецов Рыжего давно уже было на «мировом уровне». Более того: именно за счет госструктур шло их техническое оснащение. А в ФАПСИ люди Толяна вели себя как дома.
      Меньше чем за сутки они поставили на прослушку телефоны агентства, домашний и мобильный Обнорского и всех его сотрудников, которых удалось установить.
      — Что будем делать, Саша? — спросил Обнорский. — Ты отдаешь себе отчет, в какой ситуации оказался? Рано или поздно кто-то — не важно кто — сумеет пройти по той же цепочке, по какой прошел ты. Я не знаю, кто это будет: ФСБ, люди Рыжего, — двое мужчин в «пежо» с усмешкой переглянулись, — или люди Коли Наумова… Так или иначе, но они выйдут на Настю. И вот тогда всплывут ваши с Лысым имена. Скорее всего, мадам Тихорецкая постарается переложить все на вас. Вы, дескать, ее шантажировали, вымогали деньги… а потом убили Малевича. Больше того, я думаю, что она сумеет красиво и толково обставиться, сфабриковать какие-то улики. Она же юрист, и голова у нее варит как надо… Если на вас выйдут официальные власти — это, брат, одно. Тут еще можно порыпаться, доказывая свою непричастность. А если люди Рыжего или Наумова — совсем другое. Суд будет скорый и неправедный… Суд капиталистического гнева.
      — Я знаю, — сказал Сашка. — У тебя есть конкретные предложения?
      — Есть. Мы должны потолковать с Анастасией Михайловной и убедить ее бегом бежать к Рыжему, падать в ноги и каяться. На сегодня это, пожалуй, самый реальный путь.
      Сашка долго молчал, смотрел на синеву залива.
      — Ты не хочешь оставить ей ни одного шанса, — сказал он.
      — Напротив, я хочу дать ей тот один-единственный шанс, который еще может ее спасти. Рыжий не захочет придавать этому делу огласку и отмажет мадам Тихорецкую.
      — Или убьет.
      — Ну что ж… Нас всех, в конце концов, в подворотне ждет маньяк. Но я думаю, что шанс все-таки есть… Звони ей. Или, хочешь, я сам позвоню, — сказал Андрей и протянул Сашке трубку.
      Бестолково орали чайки, малолетки пили пиво. Зверев неуверенно взял в руки телефон.

* * *

      В день убийства Миши Малевича Настя впервые за последние месяцы вздохнула с облегчением. Она победила! Возможно, она одержала самую большую победу в своей жизни, ставкой в которой являлась жизнь.
      Строго говоря, она побеждала всегда. Начиная с детского сада, где ей давали самые главные роли в спектаклях к Новому году или к Восьмому марта. Потом в школе, где за ее внимание мальчишки дрались. А она успевала и учиться, и заниматься художественной гимнастикой, и крутить романы. Школу она закончила с золотой медалью… А кто бы знал, чего ей это стоило? Какова цена медали для девочки из семьи, где отец каждый день пьет и куражится над бессловесной матерью? Когда Насте было четырнадцать, она утопила пьяного папашку в ванной. Схватила за волосы и нажала голову вниз. Отец булькал, пытался слабо сопротивляться. Но она победила. Она всегда побеждала.
      Конечно, осечки бывали и у нее. Аборт, сделанный неудачно, навсегда перекрыл мечту о детях. Первый муж, перспективный профсоюзный функционер, оказался тряпкой… Второго она выбирала тщательно. Оценивала не сегодняшнее его положение, а то, чего он сможет добиться завтра. Таким ей показался старший оперуполномоченный Павел Тихорецкий. Женатый и нищий. Но честолюбивый, удачливый и беспринципный. Настя отбила его у жены. Развод для офицера и коммуниста в те годы личное дело не украшал… Карьеру мог подпортить, но Настя решилась. И, на первый взгляд, не прогадала.
      Павел Сергеевич быстро двигался вперед. Он даже не догадывался, что его карьеру в огромной степени делает Настя… Или догадывался, но делал вид, что не догадывается.
      При этом Павел Сергеевич еще и деньги «зарабатывал». Опять же — Настя подтолкнула и научила. Слово «коррупция» тогда еще не употребляли, а вот коррупционеры уже были. И цеховики были, и деловые директора трестов, и завмаги, и прочие уважаемые люди. Павел Сергеич дорос до полковника, стал первым заместителем начальника ГУВД Ленинграда… И квартира была, и машина. Чего вроде бы еще хотеть? Вроде бы нечего… Да вот стал Паша выпивать. Виновата в этом была Настя. Хотя, разумеется, она никогда бы в этом не созналась. Но именно она переделала Пашу под заданную «модель». Тихорецкий был изрядный прохвост, однако видел тот край, через который нормальный мент не может перешагнуть. Для Насти этого края не существовало… Она переделывала мужа, ломала его и — сломала. Как всегда, она победила. Но результат этой победы ударил по ней же. Сумма побед оказалась поражением.
      В 90-м году она поняла, что Тихорецкий ей не нужен, что ей нужна своя собственная жизнь — жизнь свободной львицы. Для свободы требовались в первую очередь деньги. Много. Сразу. Свои.
      Только таким образом можно начать новую жизнь, избавиться от опостылевшего Павла Сергеевича, плюнуть на надоевшую судейскую службу… Настя стала обдумывать положение. Умная и наблюдательная, с большим опытом работы в суде (о, этот опыт! Нигде так не познается изнанка жизни, как в зале судебного заседания), она перебрала десятки вариантов. Расхожая фраза «Деньги валяются под ногами» при близком рассмотрении оказалась не более чем афоризмом. Сколь-нибудь честно заработать было совершенно невозможно. По крайней мере, сразу и много. И безопасно.
      А время бежало стремительно, уже вовсю сколачивались капиталы, отмывались денежки, и надо было спешить. Кто на поезд опоздал, тот на нем не уехал… Настя не спешила! Она всегда все делала обдуманно.
      Схема действий реально сложилась в голове к середине 91-го года.
      Девяносто первый! Что мы помним о нем? Вильнюс и Рига… «Взгляд» и «Буря в пустыне»… Очереди за хлебом и «гуманитарные» армейские пайки из Бундесвера… Карточная система. Бартер и кукла Барби… Начало югославской мясорубки… Передача Бакатиным американскому послу схемы прослушивания посольства… Свиная рожа Гайдара с шоковой дубиной… ежик на голове Павлова с обменом «полтинников» и «стох»… Регистрация первых безработных… Пиджак Собчака и оскал Джохара на скале ичкерийской…
      Ах, девяносто первый! Год торжества мародеров… «Лебединое озеро» и Ельцин на танке… Шелест шин первых «шестисотых». Поиск «золота партии»… Сдернутый с постамента памятник Феликсу… Аресты придурков из ГКЧП. Ложь! Ложь! Ложь! И — под конец — резиденция «Вискули» в Беловежской пуще. ЕБН выхватывает у Меченого ядерную авоську. Ссыт кипятком от счастья, домой несет — дочурке показать. Вот уж к Новому-то году подарочек!.. СНГ, понимаешь… А Шохин с Рыжим в это время… А Геня Дукалис?.. Тьфу, блин — Бурбулис!
      Впрочем, Анастасию Михайловну Тихорецкую все это очень мало трогало. Все «поскольку — постольку»… К августу 91-го Настя полностью разработала свою комбинацию. Да и исполнитель нашелся — Александр Зверев. Мент. Влюбленный мент.
      …Что ж, тогда она сумела использовать ситуацию на сто процентов! И нынче, в августе девяносто седьмого, она снова сумела использовать ситуацию на сто процентов.
      Так, по крайней мере, казалось Анастасии Михайловне до того момента, когда «в один прекрасный день» влюбленный мент не позвонил ей на трубу.
      Ярко светило солнце, над раскаленным асфальтом струился горячий воздух, но в салоне «мерседеса» было прохладно — бортовой компьютер, управляющий климатом, строго держал заданную температуру. Бизнесвумен Тихорецкая ехала в свой офис. Из магнитолы мажорно звучала музыка Кальмана. Настя насвистывала… Ах, чардаш!
      Она и понятия не имела, что из Москвы в помощь «безработному частному извозчику» уже летят трое бывших офицеров контрразведки. Что им уже известны Ф.И.О.: Тихорецкая Анастасия Михайловна…
      «Устала я, — думала она. — Нужно съездить отдохнуть. Плюнуть на все — и к морю. Вон уже и морщинки возле глаз. И не заснуть без „элениума“… К морю, к морю! В Ниццу, на Лазурный Берег… Не видеть этих совковых рож, не слышать разговоров: а сколько еще протянет „всенародно избранный пациент“? К черту все! Я победила!»
      И тогда зазвонил телефон. И в трубке раздался голос Зверева… Голос бывшего влюбленного мента.
      — Беспокоишься про остаток в восемьдесят тысяч? — почти весело спросила она, когда Сашка предложил срочно встретиться и поговорить. — Не беспокойся, капитан, отдам со дня на день.
      — Нет, нисколько об этом не беспокоюсь…
      — Тогда что у тебя за срочность?
      Зверев сказал. Он сказал всего одну фразу. Но все стало понятно. Призрак победы растаял.

* * *

      — Что это за человек? — спросила Настя, когда Зверев и Обнорский вошли в ее кабинет.
      После Сашкиного звонка на трубу прошло около получаса, и Настя немного пришла в себя. Она плохо помнила, как доехала до офиса… В голове звучал чертов чардаш и голос Зверева: «Хочу спросить: в ресторане „Текила“ ты встречалась со стрелком или с посредником?»
      — Что это за человек? Кого ты привел?
      — Я сам представлюсь, — быстро ответил Обнорский. — Я журналист, псевдоним Серегин. Возможно, вы даже читали мои статьи.
      — Зачем он здесь? — снова спросила Настя у Зверева.
      И снова ответил Обнорский:
      — Чтобы помочь всем избежать ошибок, Анастасия Михайловна. Кстати, хочу вас предупредить сразу: какого-либо рода провокации и даже наше с Сашей физическое уничтожение ваших проблем не решат. Я принял меры… Вы меня понимаете?
      — Понимаю, — сказала Настя. — Что вы хотите?
      Зверев поставил на стол спортивную сумку:
      — Прежде всего мы хотим вернуть тебе «твои» деньги, — сухо произнес он и подтолкнул сумку по полированной столешнице к Насте. — Здесь семьсот семьдесят тысяч… Те самые… Извини, но упаковка частично нарушена.
      — Зачем ты их привез? — агрессивно спросила Тихорецкая.
      — Денежки-то, Анастасия Михайловна, с запахом… Труп за ними. Труп вице-губернатора Малевича, — спокойно сказал Обнорский.
      Лицо Насти покрылось красными пятнами.
      — Что вы хотите от меня? Я должна вам восемьдесят тонн. Завтра отдам, и все — разошлись.
      — Не все так просто, Анастасия Михайловна, — возразил Обнорский. — Я попробую вам все внятно разъяснить. Итак, ваши первые невинные шалости с законом начались еще в девяносто первом году. Напомню их телеграфно: хранение денег, добытых заведомо преступным путем. Имитация вашего ранения, сопровождавшееся дачей взятки медработнику, и — венец всему! — организация выстрела в окно народного судьи… Это, так сказать, перечисление пунктиром, не вдаваясь в нюансы и юридические тонкости. Оставляя за бортом этическую оценку. А теперь перейдем к вашим новым «подвигам», Анастасия Михайловна. О, они гораздо более интересны, если уместно такое слово. И гораздо более циничны… Это слово, я убежден, уместно. — Обнорский замолчал. Тишина висела в кабинете. Только тикали большие настенные часы. — Вы, мадам Тихорецкая, человека убили!
      — У вас нет фактов!
      — Как посмотреть… у нас есть железный факт вашей встречи с человеком, которого подозревают в убийстве. Причем ваша встреча произошла накануне преступления. Сразу после этого убийца поехал покупать автомобиль, на котором скрылся с места преступления.
      — Ерунда! — хрипло произнесла Настя. — Мотива нет. Вашего так называемого убийцы тоже нет… Ничего у вас нет, кроме версии. Не то что суд, даже прокуратура на все эти ваши «факты» не клюнет.
      Зверев хмуро смотрел в окно, на столе стояла сумка, полная хрустящих новеньких купюр, тикали часы.
      — Верно, — согласился Обнорский. — Для прокуратуры слабовато. Но расследование только начинается. Запросто могут выплыть новые факты… Особенно если подкинуть следствию наши соображения. Человек, с которым вы беседовали в «Текиле», вполне может быть задержан. А мотив есть… есть мотив! Железный. Вы получили от Малевича огромные деньги. По моим данным, для передачи их Николаю Ивановичу Наумову. Но вы их не передали. Вы их присвоили, Анастасия Михайловна. Какой же еще мотив-то нужен?
      — Дайте сигарету, — попросила Настя.
      Обнорский протянул пачку, дал прикурить. Сигарета в холеных пальцах слегка дрожала. Тихорецкая затянулась, потерла виски, потом сказала:
      — Если зайдет разговор про мотив, про деньги… неизбежно возникнет вопрос: а зачем я брала у Миши деньги? Вам это нужно?
      С железным самообладанием женщина, подумал Обнорский.
      — Нет, Анастасия Михайловна, нам это не нужно.
      — Что же мы обсуждаем? В суде ваши позиции не катят, господа.
      — А Наумов? — спросил Обнорский. — А Рыжий?
      — А что Рыжий?
      — На могиле своего друга и соратника он поклялся достать убийц.
      — Вы что же хотите сказать?
      — Вы умная женщина, Настя… подумайте. Тихорецкая раздавила окурок, посмотрела на Обнорского с нескрываемой ненавистью.
      — А вам-то, господин журналист, зачем все это надо? Что вам с этого? Сенсации ищете? Или дружбы с Рыжим?
      Обнорский посмотрел на Настю с иронией… Но с мрачной какой-то иронией. Промолчал.
      — Рыжего я не боюсь, — сказала Настя. — Я, в конце концов, супруга первого заместителя начальника ГУВД. Генеральша.
      — Бросьте вы… Не супруга вы ему. И даже не жена… Не станет он из-за вас влезать в это дерьмо. Да и не тягаться генералу с Рыжим, уровень не тот.
      — А это мы еще посмотрим, господа. У меня есть рычаги воздействия на муженька.
      — Компроматом вы с нами поделитесь, — кивнул Обнорский.
      — Вы ради этого пришли? — спросила Тихорецкая с интересом.
      — Нет… Хотя и это тоже представляет интерес. Что там у вас: взятки? Контакты с криминалом?