— Это… это не главное, Андрюша. Я тебе верной буду. Я тебе мальчика рожу… и девочку… И… А хочешь, мы эту квартиру под агентство пустим?
      — Под агентство? — спросил Обнорский, глядя, как бабочка порхает под абажуром…
      — Под агентство… там места полно. Огромная квартира, метров сто пятьдесят или даже больше. Гараж во дворе, «волга» дедова. Я бы у тебя секретарем стала… а, Обнорский?
      — Нет, Лена.
      — Но почему?
      Бабочка опустилась на стол, на лист бумаги со штатным расписанием несуществующего Агентства журналистских расследований.
      — Потому что мне не нравится вид на Мойку.
      — Ты… уверен? — спросила Лена тихо.
      — Да, — ответил он, — уверен.
      — Жаль, — сказала она, выпила виски и раздавила донышком бокала бабочку.
      — Зачем ты бабочку убила?
      — Действительно… лучше бы я…
      — Что?
      — Лучше бы я убила тебя, Обнорский, — сказала Лена и поднялась. — Ночевать оставишь?
      — Нет.
      — Ну и х… с тобой.
      Лена вышла в прихожую, надела плащ. Обнорский налил себе виски. Лязгнул замок, Ратникова вышла на площадку.
      — Эй! Юбку забыла.
      — А я еще вернусь, — сказала она с издевкой. — Ты от меня не убежишь. Я еще у тебя работать буду. Я, между прочим, ценный кадр, пользы могу принести много. И ты это поймешь, если не совсем окончательный кретин.
      — Окончательный.
      — Наговариваешь на себя, Андрюшенька, — и хлопнула дверью.
      Обнорский налил себе водки в фужер, чокнулся с телефоном, потом подошел к входной двери, чокнулся с замком, устало усмехнулся и, вздохнув, сказал:
      — За новую жизнь, товарищ Серегин, — и выпил фужер до дна.

* * *

      Не зря про Обнорского говорили, что он «упертый, как танк». Не зря. В октябре, когда на Питер навалились дожди и туманы, когда облетели остатки листвы, а Нева в очередной раз попыталась вырваться из гранита… в октябре девяносто шестого Андрей открыл-таки «Службу журналистских расследований». За три месяца бессмысленного (так ему уже начало казаться) хождения по редакциям, кабинетам и инстанциям он здорово устал. Похудел, стал раздражительным, стал больше курить и хуже спать.
      Но упорство все-таки дает иногда положительные результаты. Причем неожиданно, там, где ты не рассчитываешь на удачу. Однажды, в тоскливый пасмурный день с дождем и ветром, Обнорский заскочил в рекламный концерн «Реклама-плюс». Он не питал никаких иллюзий, понимая, что рекламные издания существуют для коммерческой деятельности, а вовсе не для того, чтобы спонсировать «упертых» журналюг. И все же он пришел к одному из руководителей «Рекламы-плюс». И совершенно неожиданно получил поддержку!
      Неожиданным это было только для Андрея. Издателем руководили вполне объяснимые соображения: привлечь в издательство громкое имя означает привлечь и читателей. Финансово концерн стоял на ногах крепко и мог себе позволить некоторые расходы без проблем.
      Обнорский, еще не веря в удачу, тут же взял быка за рога, положил на стол издателя штатное расписание и смету расходов. Вот сейчас, думал он, коммерсант посмотрит в графу «Итого» и скажет: ну-у, Андрей Викторыч, это вы через край хватили… Коммерсант посмотрел в графу «Итого» и сказал:
      — Нормально. Приступайте к делу.
      И дело закрутилось. Обнорский начал обзванивать коллег из питерских СМИ. В принципе, он загодя сформировав команду. Теперь настало время собрать людей вместе. Андрей был убежден, что серьезные расследования можно проводить только «бригадным методом», вскрывая тему с разных сторон, исследуя и анализируя различные аспекты, в том числе и косвенные… Для этого требовался коллектив из людей неравнодушных, компетентных и, разумеется, «упертых». Такие люди были, и Обнорскому удалось их собрать под крышей «Рекламы-плюс».
      Все ли было так уж гладко? Конечно, нет. Не хватало опыта, техники, денег. Не хватало взаимопонимания и терпимости. Однако было страстное желание работать, энергия молодости, и жернова закрутились, набирая обороты, выдавая первую «муку».
      Рухнуло все внезапно. Тогда, когда расследователи только-только начали входить в нормальный рабочий режим… Рекламный издатель пригласил Обнорского для серьезного разговора и сказал, что финансовая ситуация переменилась. Расследовательская служба стала для «Рекламы-плюс» обузой. Так что, брат, сам понимаешь… Извини.
      Конечно, это был удар. И по Андрею, и по ребятам, которых он сорвал с работы. Как инициатор, он испытывал некоторый комплекс вины… Для службы наступили черные дни. Зарплату «Реклама-плюс» платить сотрудникам службы перестала. Спасибо, что из помещения не гнали.
      И снова Обнорский пошел по кабинетам! Теперь это было значительно тяжелее: на нем лежала моральная ответственность за команду… Но ведь не зря про него говорили, что он «упертый, как танк». Не зря он сидел по ночам над книгой!
      Первыми помогли шведы. Ларс в одном из интервью рассказал шведским читателям, в какое сложное положение попал русский журналист Серегин. И ведь нашелся какой-то фонд, который помог материально! И морально тоже.
      Потом удалось кое-что вырвать из местных, доморощенных фондов. Но самой большой удачей стала возможность арендовать помещение на Зодчего Росси. По смешной цене. В самом центре города.
      Вот отсюда, с улицы Зодчего Росси, и началось Агентство журналистских расследований.

* * *

      …И он вернулся. В сентябре 1992-го, когда народный судья Ксендзова огласила приговор: пять с половиной лет, — казалось, что этого не будет никогда. И все-таки он вернулся.
      Снова была встреча в аэропорту. Только на этот раз встречающих было больше. Сегодня рядом с Обнорским стоял Лысый. Виталий срок имел побольше Сашки, но выйти ухитрился раньше. Еще среди встречающих были Кент и Галкин.
      Был май без края и конца… Были объятия. И ключи от новенькой «девятки». Зверев подбросил их на ладони, хищно ухмыльнулся.
      — А чего не джип? — спросил он. — Мне джип подавай.
      — Погоди, будет и джип, — рассмеялся Виталий. — Мы, брат, такие дела закрутим — только держись.
      — Спасибо, Виталий, но… принять не могу, — ответил Зверев и протянул ключи обратно.
      — Ты что, Саша? Ты не дури. Пойми: так принято. Если ты наш, то мы тебя после зоны обязаны встретить по-человечески. Нам же вместе работать.
      — Я не ваш, Виталий, — сказал Зверев. — Не обижайся.
      — В общем-то, я это предполагал, — ответил Лысый. — Ты всегда был сам по себе… Но одно-то общее дело у нас есть?
      — Есть, — согласился Зверев. — И мы его сделаем.
      — Вот когда сделаем — тогда и вернешь тачку, если захочешь. А пока будем считать, что это служебный автомобиль. Лады?
      — Лады, — рассмеялся Зверев. Вокруг шумел аэропорт, и как-то не верилось до конца, что — СВОБОДЕН.
 
Был май без края и конца.
Жестокая весна!
 
      …Помилуйте, да разве бывает человек СВОБОДЕН?

* * *

      На следующий день собрались у Лысого дома. На стене висели большие фотографии Кати и Лизы. Зверев встретился взглядом с улыбающейся девочкой. Снова встал перед глазами тот подвал и детские губы шепнули: больно… Сашка думал, что когда-нибудь он сможет забыть. Теперь понял, что ему не забыть никогда. Сашка отвел взгляд.
      — А Лиза где? — спросил Зверев Виталия о жене.
      Виталий расставлял на столе выпивку-закуску… После вопроса Зверева он замер. Потом, не глядя на Сашку, ответил:
      — На Богословском… рядом с Катюшей.
      — Как? — ошеломленно спросил Зверев и посмотрел на фото.
      Обнорский и Галкин тоже посмотрели с интересом. Жена Виталия несомненно была красива.
      — После смерти Катюши она стала выпивать, — сказал Виталий. — Потом, когда нас закрыли, появился и героин… сгорела за три года… Вот так.
      — Ну, извини… я же не знал.
      — Да чего там! Спасибо ребятам — похоронили по-человечески. Она же все спустила, в ноль. Не только шмотки, телевизор и прочее… Она даже часть посуды продала, часть мебели.
      Сели за стол. Помянули, помолчали. Зверев подумал, что смерть Лизы тоже можно занести в счет Анастасии Тихорецкой. Если бы Лысый остался на воле, он не позволил бы Лизе подсесть на иглу.
      — Ну, господа, — сказал, перебивая мысли Зверева, Виталий, — мертвым воздали… Пора воздать живым. Так?
      Все согласились: так. Пора воздать живым.
      — Я, Саша, — сказал Лысый, — на воле уже две недели. Как видишь, успел познакомиться с твоими друзьями… С Андреем и Семеном Борисычем.
      — Вижу, — сказал Сашка. — Как же это вы скорешились-то?
      — Благодаря Андрею. За что я ему глубоко признателен. Андрей Викторович сам на меня вышел, предложил встретиться.
      — Ох, Обнорский, — покачал головой Зверев, — не живется тебе спокойно… Все приключений ищешь, черт хромой?
      — За хромого, Саня, могу и в морду, — ответил Обнорский. Вышел из-за стола и лихо сбацал чечетку. Хромоты вовсе не было. — Вот так! — сказал он и подмигнул изумленному Звереву.
      — Ай да молодец. Как же это?
      — Книжку в Швеции издали, чучело тагильское. Гонорарий, опять же, выплатили… А поскольку его весь я пропить не смог, то пришлось потратить бабки на операцию.
      — Сила! «Хромого» беру взад.
      — Эт-то правильно, — с ухмылкой произнес Лысый. — Однако продолжим. Пока мы с тобой отдыхали, Семен Борисыч с Андреем провели неслабую работу.
      — Какую же? — спросил Сашка. — Вагон водки выжрали?
      — Расскажи, Семен Борисыч, — с улыбкой произнес Обнорский.
      — В горле пересохло, — заявил Галкин, глядя на бутылку.
      — А вот еще говорят, что евреи сплошь непьющие, — сказал Зверев и разлил водку по стопкам.
      Чокнулись, выпили. Семен подцепил вилкой кусок селедочки, закусил и солидно ответил:
      — Я ж опер… мне выпивать положено. А то как?
      — Ну не тяни, Семен. Рассказывай.
      И Галкин довольно занудно, со множеством ненужных подробностей рассказал, что…
      …они с Андреем люди серьезные. Не то что некоторые шалопаи. И хотя Обнорский, конечно, не мент… И якшался с арабами, что порядочного человека не украшает… но ничего, мужик толковый, и котелок у него варит как надо. В общем, они после отлета одного молодого бестолкового шалопая в Тагил встретились, раскатали, конечно, литрушечку на троих с Прошкой и обсудили, так сказать, сложившуюся ситуацию. А ситуация такая: надо брать за жабры Витьку Чайковского. Но Витьки, козла такого, в Питере не оказалось, и они с Андреем решили провести разработку юрисконсульта… и таки ее успешно провели! Не то что некоторые, которым нельзя доверить даже дело о краже порток…
      Пока Семен рассказывал, он несколько раз прикладывался к бутылке, Зверев уже начинал злиться, но Обнорский и Лысый его успокаивали, посмеивались. А Семен продолжал:
      — …Да, нельзя доверить даже дело о краже порток. И не надо смотреть на меня глазами как у окуня, когда его вытаскивают из воды… Мы с Андрюшей провели нормальную разработку этого спившегося типа. А с пьяницей как работать? С ним нужно пить! И я, можно сказать, своей печенью это все выстрадал, но с ним в контакт вошел и всю нужную информацию получил… А я таки человек немолодой и себя должен беречь, потому что…
      — Стоп! — сказал Зверев. — Стоп, Семен. Пусть уж лучше господин журналист расскажет. А то мы к вечеру до сути не доберемся.
      — Не очень-то и хотелось, — обиженно произнес Галкин и налил себе стопку.
      Рассказ продолжил Обнорский:
      — Семен Борисыч все очень правильно и конкретно излагал, Саша. Но — ладно, докончу я. Семен Борисыч очень квалифицированно вошел с юристом в контакт и, рискуя своим здоровьем, установил доверительные отношения.
      — Печенью, — сказал Галкин, жуя бутерброды, — печенью выстрадал.
      — И выяснил вот что: наш юрист был влюблен в Анастасию Тихорецкую еще со времен студенчества. Было такое дело, что даже вены себе резал в стройотряде. Я, кстати, проверил. Действительно, был такой случай в «Фемиде». Однако же Анастасия предпочла ему другого — сынка одного номенклатурного работника. Шрамы с возрастом заросли… я имею в виду — душевные. Наш юрист довольно успешно делал карьеру, но тут жизнь так повернулась, что он снова встретился с Настей, Анастасия Михайловна вышла замуж за товарища Тихорецкого и жить переехала к мужу. По иронии судьбы наш герой жил в том же подъезде. Страдал он безмерно. И оказывал Насте знаки внимания. А она ему: но я другому отдана и буду век ему… того. Драма!
      Обнорский рассказывал в своей привычной манере, балагурил. Галкин кивал, Лысый слушал невнимательно, подливал Семену Борисовичу водки. Зверев сидел мрачный. Речь-то ведь шла о женщине, которую он любил.
      — Так вот… ничего ему там не светило. Хотя наш юрист знал, что не очень сильно верна Настя мужу. Не очень… Были у нее, Саша, мужики. И, добавлю, довольно много. Я провел свою, негласную, проверку и могу назвать как минимум двоих. Извини, тебе, наверно, не очень приятно это слышать, но… Так вот, не давала наша судья народная юристу — и все тут! А в августе 1991-го, когда уже юрист даже и не жил в этом доме, вдруг ему позвонила. Сама, заметь, позвонила.
      Зверев напрягся. Именно в августе 1991-го начался его с Анастасией роман.
      — …Позвонила. Предложила встретиться, поболтать. И — сбылась мечта идиота! Трахнул-таки Костя Настю, вспыхнуло в нем чувство старое с невероятной силой. А уж она ему мозги запудрила как надо: жизни с мужем нет никакой. Грубиян, мент неотесанный. Только пьет и даже бьет. Полный караул.
      Зверев налил себе водки, махнул залпом.
      — Юрист предлагал Насте разойтись с Тихорецким и выйти за него. Она колебалась, не говорила ни да ни нет… Но, в общем, давала понять, что это возможно. А юрист сходил с ума… строил разные идиотские планы.
      — Ага, — сказал Галкин. — Даже, говорит, была мысль мочкануть Пашу.
      — Во! — произнес Обнорский. — Вот таким макаром она Костю довела до того состояния, что он был готов на все. А в самом скором времени эта его готовность понадобилась. Ты понимаешь, Саня, о чем я?
      — Да, понимаю… И даже могу сказать, когда это понадобилось — когда мы готовились к получению второй половины суммы.
      — Чуть раньше, — ответил Обнорский. — У нее все было рассчитано. И она загодя стала готовить юриста. Тем более что он на эту роль подходил идеально. Во-первых, работает в больнице. Во-вторых, имеет там хорошие контакты. В-третьих, когда-то жил в доме, сохранил знакомства, и его появление там абсолютно естественно. Ну и наконец, последнее: он был полностью зависим от Насти.
      — Нормально сработали, ребята, — сказал Зверев. — Только зачем? Что нового вы узнали? Все это и так уже было ясно после беседы с хирургом…
      — Э-э, Саня, ты не прав, — хором сказали Обнорский и Галкин. Виталий улыбнулся.
      — Ты не прав, — повторил Обнорский. — Мы уточнили детали. Мы уточнили психологический портрет Тихорецкой. Теперь мы знаем, насколько эта дама коварна и опасна.
      — Документировали как-то рассказ юриста? — спросил Сашка.
      — Нет. Но если понадобится, то мы сможем получить у Константина Евгеньевича показания, — ответил Обнорский.
      — А ведь это не все, Саша, — сказал Галкин. — Главное-то впереди. Ты слушай мудрых стариков. Хоть Андрюха и якшался с арабами…
      — Что же главное? — спросил Зверев как будто безразлично.
      Обнорский и Галкин заговорщицки переглянулись.
      — Когда дело было сделано, юрист стал не нужен, — продолжил Обнорский, — и его выбросили как использованный гондон.
      — Нормально, — буркнул Зверев.
      — А потом он опять понадобился.
      — Зачем?
      — Я тебе скажу — когда понадобился, а ты уж сам догадайся, Саня.
      — Ну? Говори, не тяни кота за хвост.
      — Понадобился он, когда дело дошло до суда, Саша. За неделю до суда воспылала Настя любовью снова.
      Зверев, меланхолично крутивший в руке стопку водки, вдруг вскинул на Обнорского глаза. Темные, наполненные тоской.
      — Выстрел? Выстрел в окно судьи?
      — Выстрел, Саша. Ей понадобился стрелок-отморозок.
      Зверев выругался. Галкин выругался. Лысый мрачно улыбнулся.
      — Ай, Настя, — покачал головой Зверев. — Но зачем? Зачем ей это?!
      — Об этом нужно спросить у нее, Саша. Сашка промолчал, за него ответил Виталий.
      — Спросим, — сказал он просто. — За все спросим.
      — Это ваше дело, ребята, — быстро отозвался Обнорский. — Я в этом не участвую. Мне, собственно, хотелось разобраться с ситуацией вокруг выстрела.
      — Ну и что — разобрался? — спросил Зверев неприязненно.
      Галкин не обратил на его тон внимания — он был уже изрядно нетрезв. А Обнорский заметил. Он понимал, что Зверев услышал сегодня немало неприятных вещей, но все-таки тон, которым был поставлен вопрос, показался ему неуместным. Андрей собрался ответить резко, но натолкнулся на тоскливый Сашкин взгляд… и взял себя в руки.
      — Да, Саша, практически разобрался. Строго говоря, не я, а Семен Борисыч… Стрелял юрист. А оружие, знаешь, кто ему передал?
      Зверев пожал плечами. Галкин пьяновато хохотнул и сказал:
      — То-то, что не знаешь. А я вот знаю! Витька передал.
      — Какой Витька?
      — Витька Чайковский… к-козлина. Ты его знаешь, Саня?
      — Нет. Не встречался никогда.
      — А я его, козла, знаю оч-ч хорошо. Я его еще прищучу.
      Обнорский усмехнулся и сказал торжественно:
      — И это еще не все, Саша… Самое удивительное, что юрист не выбросил тот обрез! Цел обрезишко-то, лежит себе у Костика дома под диваном. И один патрон с самодельной картечью цел.
      — Он что — идиот? — спросил Зверев вяло. Думал он о другом.
      — Нет, алкоголик. Но и это еще не все, Саша. У него сохранилась даже записка, в которой рукой товарища Чайковского написан адрес и домашний телефон судьи. Так что теперь Чайковский у нас в руках. А ты говоришь: что нового вы узнали?
      — Поздравляю, инвестигейтор. Хорошо сработано.
      По комнате плыл плотный слой сизого дыма.

* * *

      Солнце садилось. Малевич лежал на широком «сексодроме» в спальне Насти, курил, ждал, когда она вернется из ванной. В приоткрытую дверь доносились шум льющейся воды и Настин голос. Что-то она напевала мажорное… Сука!
      Вице-губернатор вдавил сигарету в пепельницу, встал и подошел к окну. Внизу расстилалось море цинковых крыш с бесчисленными печными трубами, блестела вода Фонтанки. Пейзаж петербургский, фантастически красивый… Ничего этого вице-губернатор не замечал. Он смотрел туда, где вдали, почти неразличимые в солнечном мареве, торчали портовые краны… Чтоб сто лет их не видеть! И ничего не слышать про этот чертов порт!
      С портом ничего не получалось. Обещание, данное Николаю Ивановичу Наумову, реализовать никак не удавалось. Прошел ровно год с момента губернаторских выборов, и сегодня Наумов снова напомнил о себе. И снова через Настю.
      Малевич отвернулся от окна, посмотрел на смятую постель. Пятнадцать минут назад они с Настей занимались любовью на этих черных шелковых простынях. Всего пятнадцать минут назад…
      — У-ух, — довольно сказала Настя, — обязательную программу отработали. На вольные выступления хватит сил?
      — Посмотрим, — ответил он.
      — О, какой ты нынче строгий, вице-губернатор, — сказала она. — Ладно, схожу в ванную.
      Настя встала, взяла со стула халат, двинулась к двери.
      — Настя, — окликнул он.
      — Что, мой вице-губернатор? — обернулась она в двери.
      — Настя, какие у тебя отношения с Наумовым?
      — Это что, — спросила она с улыбкой, — ревность?
      — Нет. Просто спросил.
      — Да никаких… Когда-то, когда я только начинала в бизнесе, он меня поддержал. А что?
      Малевич сел, закурил. Настя стояла в дверях. Обнаженная, загорелая, с халатом в руке, она выглядела очень эффектно.
      — Да нет, ничего… Когда-то он тебя поддержал… А сейчас какие у вас отношения?
      — Приятельские. Не более того. Обедаем иногда вместе.
      — Настя, ты можешь на него повлиять?
      — А что такое?
      — Есть одна проблема довольно деликатного свойства.
      — Любопытно, — сказала она, накинула халат и присела на подлокотник кресла.
      — Я, понимаешь ли, в силу ряда обстоятельств оказался как бы должником Николая Ивановича, — произнес вице-губернатор неуверенно, не глядя на Настю. — Я взял на себя некие обязательства.
      — А теперь не можешь их выполнить, — сказала Настя.
      — Да… тут довольно сложный узел завязался.
      — Понятно… но я-то при чем? Ты что — хочешь, чтобы я решала твои проблемы? Ты, право, меня удивляешь, Миша.
      — Настя! Не могла бы ты просто поговорить с Наумовым?
      — Я в ванную пошла, Мишенька, — сказала она и вышла из спальни.
      Сейчас Малевич смотрел на смятую постель, слушал шум воды и Настино пение… Сука, думал он. Думал, в общем-то, верно, но поверхностно. Анастасия Михайловна Тихорецкая была еще и агентом Наумова. Хотя, пожалуй, слово агент здесь не особо уместно… С Наумовым Настя познакомилась давно, в те времена, когда бросила судейское ремесло и окунулась в бизнес. Какое-то время они даже были любовниками. Потом расстались. Спокойно, без эмоций, Но деловые отношения поддерживали. Настя имела массу знакомых среди юристов, сотрудников ГУВД и прокуратуры. Иногда Наумов привлекал ее для получения какой-то неофициальной информации, налаживания неформальных контактов. Красивая, умная, абсолютно лишенная каких-либо принципов, Анастасия Михайловна подходила для этих целей как нельзя лучше.
      Шум воды стих, смолкло пение. Спустя минуту в спальню вошла Настя с бокалом сока в руке, села в кресло.
      — Ну, рассказывай, что у тебя за проблема, Миша.
      Малевич рассказал. Когда он закончил свой рассказ, Настя покачала головой и сказал:
      — Греб вашу маму, господин вице-губернатор… С Наумовым я, конечно, переговорю. Но лучше готовь деньги, Миша.
      — Черт! Но где же я столько возьму?
      — А сколько, кстати, надо?
      — Черт его знает… он не конкретизировал. Может, сто тысяч, может, двести. Сказал: верни, что украл… Сволочь!
      Тихорецкая снова покачала головой.
      — Да, Миша, ты попал… Готовь бабки. Николай Иваныч — серьезный дяденька, он шутить не будет.
      Малевич и сам знал, что Наумов — «серьезный дяденька», но вдруг взбрыкнул:
      — Да ладно… я, в конце концов, Толяну позвоню.
      — Рыжему-то? — с иронией спросила Настя. — Ну и что? Рыжий тебя может прикрыть перед губернатором или прокурором… но от пули он тебя не прикроет, Миша.
      — Ты что же, всерьез допускаешь, что…
      — Ну что ты! — перебила его Настя. — Конечно, нет… Мы же живем в правовом государстве.
      Вице-губернатор посмотрел на нее беспомощно и растерянно.

* * *

      Под вечер трезвый Обнорский увел пьяного Семена. Уходили они в обнимку, хором пели народную ментовскую песню «Наша служба и опасна и трудна». Пели плохо, но громко. А главное — с душой, искренне.
      Зверев и Лысый остались вдвоем. Бывший мент и бандит. Подельники. Жертвы умной и жестокой стервы… Посидели, помолчали. Они не виделись более четырех лет. Им было о чем поговорить. Они проговорили три с лишним часа. О живых и о мертвых. О детской тюрьме на Лебедева. Об архангельской зоне и о зоне нижнетагильской. О том, как прессовали их в зонах, добиваясь компромата на начальника детского СИЗО. О том, как нелегко здесь, в Питере, пришлось отстаивать свое «место под солнцем» команде Лысого.
      О многом они говорили в тот вечер. Только об Анастасии Тихорецкой не было сказано ни слова.

* * *

      Разговор о Тихорецкой произошел только на следующий день. Зверев и Мальцев встретились, на верхней палубе ресторана «Кронверк». Было по-летнему тепло, солнечно, но с Невы долетал иногда холодный ветерок. Вниз тем не менее уходить не хотелось. Нева сверкала, сверкал Петропавловский шпиль, бабахнула пушка с равелина — обозначила полдень. Над Заячьим островом взмыли сотни ворон, голубей и чаек… Весна!
      — Саша, — сказал Лысый, — пришло время поговорить с мадам Тихорецкой.
      — Да, — согласился Зверев, — пришло.
      — Я понимаю, что для тебя это может быть весьма непросто. Есть психологические нюансы и все такое… Никто тебя не принуждает. Ты можешь участия не принимать. Твоя доля никуда не денется.
      Зверев сделал глоток кофе и скептически ухмыльнулся:
      — Нюансы психологические, как ты выразился, есть. Именно поэтому я просто обязан принять участие в деле, Виталий. Что же касается доли… Денег от мадам мне не нужно. Мне нужно с ней поговорить.
      — Про деньги ерунду говоришь. Они нужны всегда и всем. Кроме жмуриков… А насчет «поговорить» — поговоришь. Тут проблемы нет. Когда мы плотно возьмем тетю в оборот, она сама захочет говорить.
      — Тогда, не теряя зря времени, давай обсудим конкретные детали: что? где? когда?
      Неделю за Анастасией Тихорецкой наблюдали. Никакой сложности в этом не было — Настя чувствовала себя уверенно, даже не пыталась проверяться. Одновременно велась прослушка ее телефонов: мобильного и домашнего. Для того чтобы «оседлать» телефоны, пришлось привлечь спеца со стороны. Спец оказался толковый и дело сделал четко. Тихорецкая вела обычный для обеспеченной свободной женщины образ жизни: не очень сильно обременяла себя работой, зато много времени уделяла шейпингу, бассейну, солярию и сауне. И, разумеется, любовникам. Помимо Миши Малевича у Насти обнаружился еще один — здоровенный самец моложе ее лет на десять.
      В общем, «все как у людей» — сытая, комфортная жизнь «среднего класса» с поправкой на российскую реальность в виде сокрытия доходов от государства и необходимости делиться теми же доходами с крышей. Крышевали Настю, естественно, менты.
      После анализа результатов наблюдения решили, что работать с Настей удобнее всего на квартире ее молодого любовника. В кафешке, где самец обедал, у него из кармана плаща извлекли ключи от квартиры. Через пять минут их вернули. Теперь оставалось дождаться, когда Настя захочет навестить любовника. Долго ждать не пришлось — на другой день Анастасия Михайловна позвонила самцу и сказала:
      — Привет, дружок. Соскучился?
      — Настя! — произнес самец приглушенным, «интимным» голосом. — Настя! Я о тебе день и ночь думаю. У меня при одной мысли о тебе встает.
      Бизнесвумен рассмеялась и ответила:
      — О’кей! Проверим вечером… жди, к восьми часам заеду. Опять, поди, без денег сидишь, раз у тебя встает от одной мысли о моем кошельке?
      — Настя! Зачем ты так?
      — Так что — денег тебе не нужно? — с издевкой спросила Тихорецкая.
      — Ну-у… видишь ли, Настя…
      — Вижу, — засмеялась она. — Не ссы, мальчик, за удовольствие тетя заплатит.
      — Настя!
      — В восемь, — сказала Тихорецкая и положила трубку.
      Спустя несколько минут Кент, дежуривший в раздолбанной «пятерке» возле Настиного дома, доложил Лысому: сегодня в восемь. Виталий в свою очередь позвонил Звереву. Сердце у Сашки заколотилось.
      — Саша, — сказал Лысый, — я уже говорил тебе, но повторяю еще раз: мы справимся без тебя. Если тебе тяжело…
      — Нет. Я хочу участвовать, — твердо ответил Зверев.

* * *

      В 19.30 Зверев и Лысый почти одновременно подъехали к дому Настиного любовника. Альфонс жил на Комендантском аэродроме в огромной блочной девятиэтажке. Кент уже был здесь. Он сидел в серой раздолбанной «копейке», на пассажирском сиденье лежал «сэконд-хэндовый» радиотелефон, дублирующий Настин аппарат.
      Зверев и Лысый подсели к Кенту.
      — Трахаль дома, — доложил Кент. — Час назад ходил на рынок, купил свежих яиц и сметаны.
      — Понятно, — ухмыльнулся Лысый. — Для укрепления рабочего инструмента… Что еще?
      — Ничего, — пожал плечами Кент. — Мадама, — он кивнул на телефон, — на связь не выходила… жду.
      — Ключи? — спросил Виталий. Кент протянул ключи, изготовленные по слепкам с оригиналов.
      — Проверял? — спросил Виталий.
      — Обижаешь, Виталик… Вот этот — от верхнего замка. Подходит идеально. Два оборота против часовой. Этот от нижнего — два оборота по часовой. Но скорее всего нижним он, когда сам находится дома, не пользуется. Засова нет. Так что проблем у вас, я думаю, не будет. Квартира однокомнатная. Дверь в комнату — слева. В прихожей на подзеркальнике хранится газовая пукалка. Сам трахаль с виду супермен, но на самом деле — студень… только для траха и годится. От испуга обоссытся.
      — Молодец, хорошо работал, — похвалил Лысый.
      Теперь оставалось только ждать.
      Настя опоздала на восемь минут. В плотно заставленном машинами дворе она не сразу нашла место для «мерса». А студень-супермен уже махал рукой из распахнутого окна на седьмом этаже… Настя вышла из «мерса». Она была в шикарном плаще почти до земли и туфлях на высоком каблуке… хороша!
      Зверев смотрел напряженным взглядом. «Мерседес» мигнул габаритами, встал на сигнализацию. Настя скрылась в подъезде.
      — Я бы такую бабенку без денег трахал, — сказал Кент. — Наоборот — сам приплачивал бы.
      — Помолчи, — бросил Зверев. Кент пожал плечами. В молчании они выждали в машине минут пятнадцать.
      — Ну что, — спросил Виталий Сашку, — пойдем?
      Зверев молча вылез из машины, двинулся к подъезду. Лысый следом. Лифта в темном и грязном подъезде они ждали, кажется, вечность. Но все же он пришел и открыл перед ними серо-желтое нутро.
      …А внутри Сашка ощутил запах Настиных духов!
      — Саша! — негромко сказал Виталий.
      — Седьмой этаж, — процедил сквозь зубы Зверев.
      Лысый нажал кнопку. Лифт вздрогнул и поехал наверх. В нем не пахло духами, в нем пахло блевотиной. Зверев смотрел в стенку. Там были какие-то надписи и рисунки. Он попытался сосредоточиться… ничего не получалось.
      — Приехали, — сказал Лысый за спиной, Сашка машинально кивнул.
      Дверь квартиры № 90 была стальной. Лысый, слегка наклонившись, приник к ней ухом. Он вслушивался минут десять и ничего, кроме невнятных звуков музыки, не услышал. Он пожал плечами и вытащил из кармана дубликаты ключей… Нижний замок, как и предсказал Кент, был не заперт… Лысый вошел первым. В прихожей горел свет, на вешалке висел Настин плащ. На подзеркальнике стояла ее сумочка, рядом лежал газовый револьвер. Из приоткрытой двери комнаты звучала «ламбада».
      Лысый взял револьвер и неслышно подошел к двери. Заглянул в щель и поманил пальцем Сашку.