– Вы очень хотите покурить сигары? - спросил он.
      – Очень, - ответили пионеры хором.
      – А почему?
      – Потому что их Фидель курит, - объяснил Антоша.
      – Ферштейн… Фидель это голодаевский? - пошутил Ладога, намекая на шпану с острова Голодай, что на картах называется островом Декабристов. С голодаевскими тогда гаванские постоянно враждовали.
      – Фидель живет на Кубе… - не вкурив юмора затараторил было младший брат.
      – Ну тогда это все меняет!… А почему же мы на него стараемся походить? - перебил Ладога.
      Антон по-школярски подтянулся, глянул на небо и заученно произнес:
      – Потому что он в Великую Отечественную войну…
      – Обалдеть! - заржал Ладога и переспросил: - Что в Великую Отечественную?
      – Второй фронт придумал! - выпалил Игорек.
      – Нечем крыть. Тут без сигар ни туда и ни сюда! Посему слушайте внимательно: на катке ВМФ к ночи в субботу остается много посуды. Заправляет там Кузя с Наличной. Посему, если попадетесь - то огребете! А не попадетесь - за выходные на сигары бутылок насобираете. Мне доли не надо. Так что, братишки, запомните: чтобы что-нибудь сделать, надо, как минимум, что-нибудь сделать. Это жизнь.
      Пацаны внимали молча, без недовольства. Ладога манерно закурил сигарету «ТУ - 134» по тридцать пять копеек пачка и под конец сжалился:
      – Если к стенке прижмут, мной прикройтесь - скажите, я отвечу!
      Затем он ухмыльнулся и ушел, думая про себя, что попадутся точно, «… но если Кузя подкатит с предъявой, то я напомню ему об одиннадцати рублях, которые он зажал. Кузя-то слюнил, что менты фотоаппарат отобрали, а опер по детям недавно Ладогу подкалывал за объектив «Зенит». А если и после обозначения его имени Кузя пацанам ухи оборвет, то будет повод нос ему сломать - давно руки чешутся. Заодно и долю с катка стеклянную отберу. И вообще - скользкий он…». После этого Ладога решил заглянуть в гости к ребятам во дворы Смоленки, но тут вспомнил заповедь отца - речного капитана и несколько переиначил ее: «Если мусора знают где ты находишься - не находись там». Посему Ладога зашагал в ДК Кирова. Там был вечер «Кому за тридцать», а в туалетах выпивали всегда те, кому до двадцати. Причем выпивали с захватывающими приключениями.
      А Игорь и Антон отправились разведать обстановку на катке ВМФ, что напротив Смоленского кладбища по Малому проспекту, и для Гурьева это стало первым оперативным мероприятием в жизни. В результате наблюдения выяснилось, что пустые бутылки собираются во время хоккейных матчей подручными Кузи и складируются в туалете теплой раздевалки. Друзьями было принято решение: Ладонин-младший незаметно проникает в сортир типа «Мэ и Жо» и передает бутылки через вентиляционное окошечко Гурьеву, который должен будет скрыться с ними в неизвестном Кузе направлении. Эта, в общем-то, немудреная задача осложнялась тем, что дверь в помещение туалета постоянно открывалась из-за сквозняка и с грохотом возвращалась на место. Кроме того, там вечно шныряли какие-то «портвейные» парни и молодые спортсмены. Но тут уж ничего не поделаешь - каток, он и в Ленинграде каток. Но раз решено - делаем.
      Операция началась в ближайшую же субботу. Работали слаженно, быстро, однако на четвертом десятке грязных и липких бутылок «заштормило море». В туалет заглянул пацан из ватаги Кузи с охапкой пустых из-под «Золотого колоса». По глазам Игоря, которые, моргая, отбивали морзянку: «Я что - я ничего…», он мгновенно просек ситуацию. Пацан издал возмущенно-испуганный хрип, переводимый как: «Ку-у-зя, гра-а-а-бю-у-т!» Игорь, услышав этот возглас, крикнул в окошко, товарищу: «Линяй!», а сам с боевым кличем: «Не разбей тару!» ло-бешником сшиб подручного Кузи. При этом лоб вошел именно в батарею «Золотого колоса». Промчавшись несколько метров по раздевалке, Игорь схватил чью-то лыжную бамбуковую палку и напоследок зачем-то огрел ею ни в чем не повинного хоккеиста команды «Смена». Размахивая палкой, он так и скрылся из виду и от погони, которой, впрочем, и не было. Обнаружив в заранее условленном месте Антона, он первым делом проверил содержимое большого отцовского рюкзака, снятого с антресолей специально для этой вылазки.
      – Целехенькие! - с облегчением констатировал Игорь, отдышавшись.
      – Как ты?! - взволнованно спросил Антон.
      – Каком кверху! - улыбнулся Игорь. - Хорошо - на пути никто не попался - зарубил бы!
      Антон, восхищаясь своим товарищем, даже и спрашивать не стал - а чем зарубил-то?
      На вырученные ими четыре восемьдесят и ранее скопленные двадцать копеек они пошли покупать сигары. Но поскольку знали, что им в магазине не продадут, стояли у входа и караулили подходящего мужика, чтобы попросить, объяснив просьбу враньем, что это, мол, брату на день рождения, подарок. И надо же такому случиться, что нарвались они на Кузю и его корешей, которые отняли у них пятерку. При этом ребята не сомневались в том, что Кузя появился здесь неспроста и справедливо рассудили, что еще легко отделались. Но Кузя сотоварищи в данном случае появился именно «спроста».
      Оба снова поплелись к Ладоге.
      – Пятерку я с них вытрясу. Раз вас на месте не застукали, значит наше дело правое, - пообещал Ладога. - А вот привет ему вы сами должны передать.
      – Это как? - не понял Ладонин-младший.
      – Ты же слышал, как Фидель второй фронт открывал? - ухмыльнулся Ладога и, не дождавшись ответа посоветовал: - Фидель американцам все стекла ночью повыбивал - вот они и присмирели…
      Этим же вечером ребята подошли к дому Кузи, жившего на втором этаже в пятиэтажной «хрущевке». Родители, похоже, отсутствовали, потому что на кухне стоял гомон его дружков, перекрываемый бобинным магнитофоном «Комета», который надрывался голосом Аркаши Северного:«… раз заходим в ресторан - Гаврила в рыло - я в карман!…»
      Юные гавроши подыскали на помойке кирпичи и вооружились. Первый же кирпич, пущенный Антоном, залетел на излете в окно первого этажа. Обидно - и Кузя не услышал, и пришлось срочно ретироваться. Но, выбежав на Малый, они сразу же налетели на патрульную машину. А тогда времена были построже и милиция после девяти вечера таких вот оглоедов, как правило, задерживала на предмет «а где мама с папой?». Когда Антона с Игорем доставили в отделение, к этому времени с «02» уже пришла заявка о разбитом стекле. Опер был опытный и углядел измазанные кирпичом ладони пацанов. Когда же выяснилось, кто у Игоря старший брат, подытожил: «Все ясно!» Потом потеребил мозги вокруг адреса заявки и рассмеялся, довольный своей проницательностью: «Вас Ладога послал Кузе окна выбить, так?!!» В любом другом случае юные пионеры, конечно, сознались бы - все-таки впервой в му-сарне, но услышав имя Ладоги, решили выстоять все пытки. Их, естественно, никто не бил (только пообещали выпороть), но ребята все равно молчали, краснели и неумело и невпопад врали. Закончилось все составлением каких-то карточек. А уже затем их поставили на учет. Крику в семьях было! А Ладога тогда сказал: «Уважаю, парни, - из вас будет толк! Держитесь друг дружки!» и вручил им пятерку.
      На этот раз коробку сигар они купили. После залезли на крышу одного из домов, долго не могли открыть коробку и в конце концов раскололи ее. Потом они долго пытались раскурить сигары и при этом парочку нечаянно разломали. Наконец покурили - желудочным соком часа полтора рвало обоих. С тех пор ни Гурьев, ни Ладонин не могли даже находиться там, где хоть кто-нибудь закуривал сигару, а к Игорю с подачи брата на всю жизнь приклеилось прозвище «Второй фронт». Иглой он позволял называть себя только Гурьеву…
      Антон выбросил окурок, вернулся на кухню, допил остывший чай и отправился спать. Сегодняшний день обязательно следовало запомнить, поскольку именно сегодня ночью, когда они стояли под окнами и охраняли мирный сон гражданина Пингвина, Антон, наконец, понял - вот он, его край. Все накопленное, передуманное и вконец остопиздевшее за этот год достигло критической массы и сформировалось в однозначное законченное решение. Его мужское решение. Самое удивительное, что после этого на душе у Гурьева впервые за многие дни стало столь же удивительно спокойно. С этим спокойствием он и заснул. Впрочем, нет. Перед тем, как заснуть, Антон все-таки успел подумать о том, что напрасно не дал подзатыльник Лями-ну. Крутясь в универсаме за объектом, Лямке и в голову не пришло, что можно было раздобыть образцы следов пальцев рук объекта. Ведь наверняка кучу товаров в магазине Пингвин лапал просто так. И дело даже не в том - нужны были эти пальцы или нет. Просто Лямин об этом не подумал!… Эх, уйду - и хлебнет с ними Нестеров по полной. Хотя… Хотя в свое время Нестеров и с ним хлебал. Их опыт, как сухой шашлык: жуй-плюй - передай другому. А вообще-то Лямин парнишка неплохой. И улыбается так… солнечно…
      Гурьев спал. Ему снился неизвестный объект, который на своей «ауди» вдруг резко ломанул поперек движения по Кронверкской улице. Гурьев двинулся за ним следом и моментально себя раскрыл. Ч-черт! Надо же было в обход, по Пушкарской!…
      В одной машине с Нестеровым, Гурьевым и Ляминым находился еще один боец невидимого фронта - Паша Козырев. Паша стажировался на оперативного водителя и Гурьев официально числился у него в наставниках, за что ежемесячно получал надбавку в триста целковых. В принципе, человеку, стажирующемуся на водителя, топтаться в смене абсолютно незачем - его дело постигать азы оперативного вождения, да матчасть в гараже изучать. Однако народу в отделе катастрофически не хватало и поэтому Козыреву пришлось собственным телом прикрыть вакантную брешь, образовавшуюся в сменном наряде Нестерова. А именно: пропустив теорию, благо водительский опыт у Паши к тому времени уже имелся (два года за баранкой погранцового УАЗика - это вам не кот начихал), сразу же перескочить к практике. О чем, кстати, Козырев впоследствии ни разу не пожалел. Работать в экипаже с Нестеровым и Гурьевым было безумно интересно. Вот, например, за неполный месяц работы он узнал о на-ружке столько, сколько не знает среднестатистический опер-двухлеток, аттестованный на должность старшего грузчика. Правда, Гурьев, поставивший перед собой задачу сделать из Паши первоклассного оперативного водителя, шпынял его все это время нещадно. Доставалось Козыреву и от Нестерова, причем много чаще, чем тому же Лямке, хотя у Вани проколы случались едва ли не каждый день. Но Ваня Ля-мин был из той породы людей, на которых невозможно долго сердиться или обижаться. Потому как все равно не в коня корм. Он постигал этот мир исключительно методом проб и ошибок. Причем, обязательно собственных.
      Паша Козырев и Ваня Лямин стали полноправными сотрудниками наружки совсем недавно. Они были почти ровесники (каких-то полтора года разницы в пользу Козырева), но на этом их сходство заканчивалось, а дальше начинались различия. И различия принципиальные. К примеру там, где Лямин постоянно радовался и улыбался, Козырев лишь иронично всматривался. Где Лямин шагал бодро, там Козырев ступал внимательно и осторожно.
      Козыреву для того, чтобы получить звание лейтенанта милиции, пришлось после армии два года отсидеть в Стрелке . Ване же Лямину для младшего лейтёхи хватило лишь пятимесячных курсов, на которые он поступил после окончания геодезического техникума. Приехавший в Питер из Костромы Лямин жил с бабушкой в хорошей двухкомнатной квартире в Озерках и ежемесячно получал от родителей энную сумму, падавшую на карточку VISA. А коренной питерец Козырев снимал комнату в коммунальной квартире, на Лиговском проспекте, на что уходила почти вся зарплата и устройство банкомата представлял лишь в общих чертах. Словом, как говорили идеологи застойных лет: два мира - два детства!
      Помимо Козырева, в огромной квартире проживало еще тринадцать человек. Впрочем, возможно даже и больше - несмотря на то что Паша теперь считался разведчиком, он все никак не мог запомнить в лицо каждого из соседей. Тем более, что и встречался он с ними не часто. Козырев не был ни ярко выраженной совой, ни жаворонком, а вел иной, «смешанный», а потому не совпадающий с другими образ жизни. Во всей стодвадцатипятиметровой квартире был всего лишь один человек, к которому Паша относился с благоговейным уважением и с каким-то особым, можно даже сказать сыновним, чувством. В отличие от временщика Козырева, Людмила Васильевна Михалева была местным аборигеном и всю свою сознательную жизнь прожила здесь, в небольшой комнатушке с окнами, выходящими в окна напротив (вторая дверь слева по коридору, дальняя правая комфорка на плите, что у окна, звонить три раза). Несмотря на разницу в возрасте почти в сорок лет, Паша Козырев и кандидат исторических наук, директор музея политического сыска, что на улице Гороховой, Михалева очень быстро нашли общий язык и сумели подружиться, что для нашего времени, возможно, кому-то и покажется дико странным.
      Михалева была до фанатизма предана своему делу и потрясающе умела рассказывать. Героями Михалевой были жандармы, сотрудники охранки, чекисты и следователи НКВД. Превозносить их она позволяла многим, но ругать - только себе. У Людмилы Васильевны была масса энергии и она просто-таки расточительно распыляла эту энергию вокруг себя. Козырев обожал ее слушать, а Михалева, в свою очередь, периодически стыдила его за серость: «Паша, а Дубельт был красавец, а?!» - и тыкала в лицо какой-то портрет.
      – А Дубельт, это кто?
      – Бог мой, это нечто! - возмущалась Людмила Васильевна.
      – Паша, что по такому-то поводу писал Бурцев ?
      – А кто это?
      – Господи, укрепи!…
      В нарушение всех ведомственных приказов и инструкций Людмила Васильевна была прекрасно осведомлена о настоящем месте работы Козырева. Причем осведомлена не просто в общих чертах, а с пристрастием, то бишь с посвящением во многие тонкости и нюансы. Не секрет, что в жизни практически каждого сотрудника наружки есть как минимум один человек, который знает много больше о его подлинной деятельности, невзирая на существующие на сей счет строжайшие запреты. Люди, придумавшие правила игры в наружку, сделали все абсолютно верно и логично, однако они не учли одного обстоятельства - редкий человек способен долгое время прожить в атмосфере внутренней изоляции от близких ему людей, постоянно изобретая отличную от подлинной мотивацию своих поступков, мыслей, срывов, отлучек и просто дурного настроения. Другое дело, что подобными носителями «тайного знания», в основном, становятся (да и то далеко не сразу) жены, родители, любовницы или самые близкие друзья, как это произошло в случае с Гурьевым и Ладониным. Козырев же сдал себя с потрохами доселе незнакомой ему Людмиле Васильевне буквально на вторую неделю после своего вселения в «лиговскую слободку».
      В тот день смена пасла заезжего хохла, подозревавшегося в торговле эфедрином. Хохол, то ли в силу стесненных средств, то ли из чувства патриотизма, сразу с Витебского вокзала ломанулся в гостиницу «Киевская», взял одноместный номер, заперся в нем и затих: может, уснул, измотанный плацкартным комфортом, может, ширнулся. Шел уже пятый час бездумного стояния в скверике на Днепропетровской улице, а объект все не появлялся. Обстановка в экипаже накалялась и постепенно становилась близка к классическо-критической - это когда денег нет, а жрать почему-то хочется. Вот тут-то живший рядом Козырев и вызвался по-быстрому смотаться до дому, где в общаковом коммунальном холодильнике у него чудом завалялись триста пятьдесят граммов молочных сосисок (если, конечно, бомжеватого вида сосед Петрович их еще не экспроприировал). Большинством голосов (Гурьев и Лямин - за, Нестеров - воздержался) Пашина инициатива была одобрена, и он мелкой рысью помчался к себе на Лиговку.
      Михалева, которая на буднях обычно целыми днями пропадала у себя в музее, в этот раз почему-то оказалась дома. Паша застал ее на кухне, жарящей блины из кабачков. Они перебросились парочкой необязательных фраз, затем Козырев убедился, что сосиски на месте, и спешно начал нарезать хлеб тупым, как его владелец сосед Григорович, ножом. В этот самый момент из недр его джинсовой рубахи раздался спокойный, чуть металлический голос Гурьева: «Грузчик, кончаем перекур, у нас 115, груз на пирате по Днепропетровской, давай руки в ноги, на Лиговке подберем…».
      В условиях стопроцентной коммунальной акустики голос прозвучал непривычно отчетливо. От неожиданности Паша вздрогнул, замешкался и едва не оттяпал себе полпальца. Нет, все-таки при определенных условиях и тупой нож может быть весьма грозным оружием. Примерно также среагировала на сей «внутренний голос» и Людмила Васильевна, однако она, в отличие от Козырева, пришла в себя гораздо быстрее. Михалева взяла со стола пачку сигарет, смачно затянулась и, зафиксировав растерянный Пашин взгляд, строго спросила: «Пал Андреич, вы шпион?» Потом Козырев так и не вспомнил, что же такое он тогда пролепетал ей в ответ. Вроде бы извинился (интересно, за что?), пообещал все объяснить вечером и, схватив пакет с сосисками, вылетел из квартиры, багровый как полковое знамя. «Все, расшифровался , что теперь делать-то?» - эта мысль колотилась в его мозгу, когда он сначала летел вниз по парадной лестнице, перескакивая через три-четыре ступеньки, а затем мчался по Лиговке и буквально на ходу впрыгивал в невесть откуда подрулившую машину Гурьева. Естественно, о своем проколе он никому не рассказал, а всю оставшуюся смену мучительно перебирал варианты достойной отмазки и разумного объяснения наличия у него радиостанции. Однако в этот вечер после работы неожиданно образовался стихийный сабантуйчик по поводу получения Сережей Давыдовым из второго отделения очередного специального звания. Алкогольный опыт у Козырева хотя и имелся, но не столь внушительный, как у старших товарищей по оружию, а потому Паша не то чтобы сильно напился, а так, знаете ли… Просто прилично накушался.
      О дневном происшествии с Михалевой он вспомнил лишь тогда, когда ближе к полуночи вернулся домой и застал ее все на той же кухне, все с той же сигаретой в руках. Складывалось впечатление, что Людмила Васильевна так и простояла здесь весь день в одной и той же позе в ожидании Пашиных объяснений. Врать убедительно в силу слабости организма Козырев был не в состоянии, а неубедительно не было смысла, поскольку Михалева все равно бы не поверила. Поэтому Паша лишь вздохнул (по причине того, что человек он отныне - конченый) и рассказал соседке всё. Вот уж воистину: водка и женщины во все времена губят разведчика! Впрочем, в данном случае слово «губит», пожалуй, не совсем уместно, так как именно с этого дня двадцатидвухлетний Паша Козырев и пятидесятидевятилетняя Людмила Васильевна Михалева стали друзьями.
      Утром после смены Михалева как обычно застала Пашу на кухне и, хитро прищурившись, потащила к себе в комнату. В «бумажную конуру», как про себя называл ее Козырев, поскольку процентов на девяносто жилище одинокого кандидата исторических наук состояло из книг, газет, скоросшивателей, бумаг и прочей, в его понимании, макулатуры.
      – Паша, у меня такое есть! Зырь! - и Людмила Васильевна пододвинула к нему папку с бумагами.
      Козырев осторожно ее раскрыл. (Однажды, примерно в такой же ситуации, он отнесся к бумагам Михалевой в высшей степени непочтительно, что-то рассыпал и получил за это тяжеловесный подзатыльник. Так что теперь был умнее.) Это были пожелтевшие, погнутые со всех сторон листы с отпечатанным на машинке синими чернилами текстом, изобилующим дореволюционными «ятями». Документ назывался так: «ДНЕВНИК пребывания в Ташкенте сотрудника японской газеты «Осака-Майници» - японца Кагеаки Оба». Вверху на первом листе черными чернилами от руки стояла резолюция: «К докладу от 17 сентября 1910г. Развед. Отд.»
      – Паша, что ты держишь в своих непутевых руках?
      – Разведка какая-то…
      – Мама, роди меня обратно! Паша, это же сводки наблюдения Разведывательного отделения при Охранном ташкентском отделении! Понял?!
      – Ну…
      – Паша, это сводки наружного наблюдения, составленные в 1910 году! Теперь ты понимаешь, почему вас называют разведкой?… Нет, Паша, умоляю - молчи! Потому что раньше - до революции аналогичные ОПУ назывались Разведывательным отделением.
      Перед Людмилой Васильевной Козырев всегда пасовал. Удивительное дело, но она куда лучше него знала, как структурно устроены и МВД, и ФСБ. А какими фамилиями при этом сыпала!… Нередко домой к Михалевой приходили то работники каких-то неведомых архивов, то недобитые сотрудники НКВД, то офицеры СВР (непонятно, действующие или нет). На фоне всего этого «великолепия», Козырев, конечно же, был пацаном. Даже со своим «НН».
      – Читай! - приказала директор музея, а сама начала готовить ему нехитрый завтрак.
      «…С вокзала Кагеаки Оба отправился на извозчике № 302 в гостиницу «Новая Франция». Следом за ним ехали на другом извозчике штабс-капитан Козырев и поручик Машковцев. В 1 ч 35 м г. Оба поехал в книжный магазин «Знание». Здесь он купил путеводитель по Туркестану и «открытыя письма» с видами Туркестанского края».
      – Блеск?! - прервала Михалева его, поставив на угол стола яичницу и сгребая в сторону газеты и записи.
      – Как в кино. Они, наверно, в котелках были, - с искренним интересом предположил Козырев.
      – Сам ты котелок! Читай! - и Людмила Васильевна слегка нажала ему ладонью на затылок, пригнув голову к документу.
      «…В 1 ч 55 м г. Оба поехал к себе в номер гостиницы, отпустил извозчика и велел подать обед. После обеда лег отдыхать. От 4 - х до 9,5 просматривал купленные книги и открытки. В этот же промежуток времени позвал к себе прислугу - коридорного гостиницы и начал расспрашивать его как здесь обстоит дело насчет «девочек» - нет ли японок. Коридорный ответил, что не слыхал, чтобы в Ташкенте были японские женщины, но обещался сейчас же навести об этом справки. Услужливый коридорный отправился в соседний номер к проживающей там Мешовой и в разговоре высказал ей, что «японец», по-видимому богатый, - ищет себе «девочку».
      – Класс?! - обратилась вновь Людмила Михайловна к Козыреву.
      – Класс! - не соврал Паша.
      Павел вдруг представил себе, как штабс-капитан Козырев подслушивает в коридоре гостиницы. Представил очень ясно и четко, как будто это был он сам. Но еще больше его поразил стиль изложения сводки - абсолютно человеческий, не канцелярский. Он тут же вспомнил ругань Гурьева по поводу того, что его, Козырева, сводки читать не интересно. Есть почему-то резко расхотелось, и Паша продолжил читать. И то сказать, настоящий аппетит к жизни приходит без еды.
      «…В результате, когда около 6,5 часов вечера г. Оба отправился в уборную, то на обратном пути его встретила Мешова, которая и завела с ним разговор. От 9 до 2 час ночи - г. Оба оставался у Мешовой причем огонь в ея комнате был потушен. В 2 ч 5 м ночи в гостиницу неожиданно приехал сожитель Мешовой - помощник пристава С. Последний был в пальто и при револьвере. Подойдя к двери Мешо-вой, стал стучать в нее, но ответа на свой стук не получил. Стучал С. с маленькими перерывами 17 минут. После этого изнутри комнаты послышался оклик: «Господи Боже мой, да кто же это».
      Паша заржал. Потом успокоился. Потом снова заржал, понимая, как штабс-капитан Козырев столетие назад давил в себе такие же чувства.
      – Наконец дошло! - улыбнулась Людмила Васильевна.
      «Помощник пристава С. ответил: «Я!» Тогда голос проговорил: «Сейчас отворю».И все смолкло. Прошло 12 минут молчания. С. снова начал стучать. Снова послышался оклик: «Да кто же это?» - «Я» ответил С.»
      – Менты все-таки тупорылые! - вновь засмеялся Паша.
      – Сам-то! - потрепала его по волосам Людмила Васильевна.
      «Наконец замок щелкнул и дверь отворилась. С. вошел в комнату, зажег свет и начал делать обыск. Не найдя ничего он, по-видимому, успокоился».
      – Офигеть! Они указывают в сводке даже «по-видимому»! - ахнул из-за этой уточняющей информации Павел.
      – Учись, брат, у своего предка! - довольно цокнула языком Людмила Васильевна.
      «Отсутствие сцены ревности дало уверенность, что японец был выпущен в сад (на двор) через окно. Как только поручик Машковцев заглянул со свечкой на террасу - с земли двора поднялся с корточек японец (перед этим шел сильный дождь), весь в грязи, и начал махать руками, чтобы обратить на себя внимание. Машковцев сделал вид, что ничего не заметил и после попросил коридорного помочь какому-то человеку. Вскоре японца вытянули на террасу. От 3,5 до 7,5 японец приводил себя в порядок и спал. В 8 часов утра 16 сентября японец выехал на вокзал, не напившись в гостинице даже чаю из боязни встретиться с С, который должен был, по мнению японца, - убить его, что стало известно штабс-капитану Козыреву из разведопроса коридорного».
      – Вопросов нет! - оторвался от чтения Паша.
      – Лейтенант Козырев, тень прошлого штабс-капитана Козырева легла на вас! Это обязывает знать историю своей службы. Я доступно изъясняюсь? - улыбалась историк.
      – Людмила Васильевна, вопросов нет! - Козырев настолько почувствовал текст, что ему показалось, что он ощущает даже запах в коридоре, в котором разыгрались эти шпионские и слегка водевильные страсти.
      – Поручик, чайку? - спросила Людмила Васильевна.
      – Не откажусь.
      – Сейчас налью. Вот только сначала послушай. Дай-ка я тебе еще немного почитаю, с правильными комментариями.
      Михалева начала читать: «Мероприятия Разведывательного отделения»… Так… Ага, вот!
      «Внутри гостиницы в номере №10 находились два, переодетых в штатские костюмы, офицера Разведывательного отделения с соответствующими паспортами на нужных лиц». Скажу я тебе, Пашутка, как старый контрразведчик контрразведчику - паспорта на нужных лиц - это по вашему документы прикрытия, а возможность находиться в номере №10 - это оперативные расходы. Подслушивали они, очевидно, через открытые окна и через кружку, приложив ее к стенке. Кстати, этот метод исчез совсем недавно. Так, теперь: «К японцу вошла Мешова с очевидной целью условиться об оплате. Благодаря своей привлекательной наружности она произвела на японца соответствующее впечатление. Если заподозрить ее в сообщничестве с японцем, то в номер к нему она, очевидно, пришла для переговоров». Чуешь, как работали? «Если заподозрить!» - версию не отметали, даже в отношении девки! Теперь внимание!: «Разговор японца с коридорным о японках дал повод заподозрить, что в Ташкенте может быть проживают японки. По наведении точных справок в полицейских участках оказалось, что в районе 2 - го участка проживает японская женщина, попавшая в Ташкент после русско-японской войны в качестве сожительницы запасного солдата. Наблюдение негласное за ними установлено незамедлительно». Вот так-то! Аж дрожь берет! В Ташкенте в 1910 году коридорный полслова сказал - наблюдение незамедлительно!
      – «Как просрали державу?» - спрашивают меня на экскурсиях. Отвечаю: штабс-капитан Козырев к этому не имеет отношения. Я уверена, что подобные дневники и в отношении Ульянова и Арманд существуют. Просрали наверху! - Михалева разнервничалась, закурила своего любимого «Петра», резко встала и со всей серьезностью произнесла в адрес Козырева-настоящего:
      – Учись работать! У русского офицера нет иного выхода, как быть русским офицером!
      Затем она, наконец, дала возможность Паше перекусить и спросила:
      – Сегодня опять объект таскали?
      – Да, он спал всю ночь, - отрапортовал лейтенант.
      – Храпел?
      – Что?
      – Когда спал - храпел или нет?
      – А как я мог слышать?!
      – А твой однофамилец услышал бы! Ладно, все - на боковую! - дала указание Людмила Васильевна, и Павел с удовольствием подчинился.
      …Ему снился Ташкент начала прошлого века. Козырев стоял на привокзальной площади и смотрел, как к зданию вокзала подъезжает пролетка. Из пролетки вышел японец, немного поторговался с извозчиком, после чего подхватил саквояж и направился к перрону. В этот момент дорогу ему перегородил непонятно откуда взявшийся экипаж, из которого выскочили несколько человек в черных котелках, с увесистыми тросточками наперевес. «Стоять, руки в гору - работает туркестанский СОБР!» - крикнул один из них. Японец довольно метко швырнул в него саквояжем, из которого посыпались открытки и журналы, и бросился бежать. Люди в черном кинулись в погоню. За этой сценой, помимо Козырева, наблюдали еще двое - высокий статный офицер, обликом чем-то неуловимо напоминающий Гурьева, и его дама, лицо которой было скрыто вуалью. «Да это же штабс-капитан Козырев, - догадался Паша. - Подвели-таки японца под задержание». В этот момент спутница штабс-капитана неожиданно оставила своего кавалера и не спеша подошла к нему. «Молодой человек, позвольте прикурить», - томным голосом сказала дама, приподняла вуаль, и Паша узнал в ней девчонку из установки , которую несколько дней назад он случайно встретил в отделе кадров. Девчонка была очень симпатичной (потому и запомнилась), правда немного постарше и в профессиональных делах явно опытней его. Удивиться тому обстоятельству, что установщица тоже находится в Ташкенте, Паша не успел, потому что со стороны перрона раздались жуткие крики. Козырев обернулся. Котелки настигли японца, повалили на землю и теперь нещадно избивали его своими тросточками. Японец уже не сопротивлялся - лишь закрывал лицо руками и жалобно вскрикивал. «Хрен вам, а не южные Курилы!», «Это тебе за «Варяг», это тебе за Цусиму, а это - за Васю Рябова », - долетали до Козырева яростные крики «котелков». Потрясенный Паша автоматически порылся в карманах, достал зажигалку. «Благодарю вас», - произнесла барышня из установки, затягиваясь, и, глядя на сцену жуткого избиения, не то с удовольствием, не то с сожалением констатировала: «Эх, хороший был человек, а попался». После чего исполнила легкий реверанс в Пашину сторону и, покачивая бедрами, как портовая шалава, пошла прочь. Глядя ей вслед, Козыреву почему-то вспомнились слова Михалевой по поводу Павла Судоплатова : «Да, это была штучка!»
      Через два дня после отсыпного и выходного Козырев приехал в контору примерно за час до выезда на линию. Ему нужно было обязательно переговорить с начальником отдела Нечаевым по одному весьма деликатному делу. Хозяин комнаты, подлюка Григорович, неожиданно затребовал с Козырева предоплату за два месяца вперед - то ли усомнился в платежеспособности нового жильца, то ли опять вчистую проигрался в автоматы (водился за ним такой грешок). Занять денег было не у кого, но тут ребята надоумили-подсказали, мол, чего ты паришься - накатай рапорт на матпомощь. Какие-никакие, а деньги. Только рапорт обязательно неси визировать самому Нечаеву, потому что замполич обязательно это дело замылит - найдет кучу отговорок и будешь потом за ним таскаться, как в кино «Приходите завтра».