Петров подробно ответил, что ел мясо, использовал ли перец — не помнит. Считает, что отравление было не случайным.
      И что жертвами его должны были стать не сотрудники Агентства, а он и его компаньон Боря Штатенбаум. Им уже неоднократно угрожали — и по телефону, и письма приходили. У Петрова в квартире выбили все стекла — кто-то дал по окнам очередь из «Калашникова» — в милиции сказали, что обычное подростковое хулиганство. А у Штатенбаума пытались спалить машину.
      — И кто все это делает?
      — Люди Лехи Склепа.
      — А зачем?
      — Хотят, чтобы мы продали им «Риту».
      — А что в этой «Рите» такого особенного?
      — «Рита» — владелец крупных пакетов акций в уставных фондах двух промышленных предприятий — «Петроэлектроконтакт» и Ленинградский железный завод. Раньше эти заводы были никому не нужны, а теперь все хотят стать промышленниками.
      — А кому достанется ваша доля в «Рите» в случае вашей гибели? — поинтересовался я из чистого любопытства.
      — Наверное, Штатенбауму. Это лучше у него спросить. Делами фирмы ведь фактически занимается Боря. Но он мне говорил, что все оформлено так, чтобы в случае смерти одного компаньона, все досталось второму.
      — А как же родственники?
      — Они могут получить денежную компенсацию. Но у меня родственников нет.
 

* * *

      Вечером я добрался и до Штатенбаума. Оказался очень интеллигентный человек — два высших образования — философ и что-то вроде бакалавра менеджментских наук.
      — Да, — сказал он. — Угрожали. По телефону звонили противным голосом, говорили, что лучше с ними не ссориться. Машину подожгли.
      Про Леху Склепа Штатенбаум знал мало, но если Витя Петров говорит, значит, так оно и есть — он специалист по таким делам.
 

* * *

      Конечно, лучше всего было обратиться к Обнорскому и попросить его по своим каналам выяснить, какой интерес Леха Склеп имеет к фирме «Рита» и к этим железным заводам. Но к Обнорскому обращаться было нельзя.
      На счастье, на глаза попался Витя Шаховский. Но оказалось, что я ему тоже нужен.
      — Помоги, — сказал он. — О чем дальше-то с ней говорить?
      — С кем? — не понял я.
      — С Горностаевой.
      — О Сорокине поговорил?
      — Поговорил.
      — И что сказал?
      — Сказал, что Сорокин — просто супер!
      — А про сало сказал?
      — Сказал. Сало, говорю, у него что надо. Настоящее.
      — А Горностаева что?
      — Она посмотрела на меня с интересом. В общем, все на мази. Надо еще о чем-нибудь поговорить.
      — Поговори про Баскова.
      — В смысле Басков — это круто?
      — Нет, в смысле Басков — это дерьмо.
      — Угу, — согласился Шаховский, — поговорю.
      — У меня к тебе просьба, Витя, как к бывшему бандиту.
      — Зачем оскорбляешь, Леша!
      — Виноват, — исправился я, — как к бывшему представителю неформальных бизнес-группировок. Поузнавай у своих ребят, Леха Склеп имеет какой-нибудь интерес к фирме «Рита», «Петроэлектроконтакту» и Ленинградскому железному заводу?
      Оставалось ждать известий от Шаховского — чтобы скоротать время, я решил заехать к Агеевой. Конечно, придется тащить с собой эстонца, но куда ж теперь мне без него?
      Однако свидания не получилось.
      — Ах, — сказала Агеева на пороге, — мне некогда, у меня деловая встреча, меня ждет замминистра.
      — Какой зам какого министра?
      — Не знаю какого, но министра. Он уже приглашал меня на остров Фиджи, но пока я согласилась только на ресторан «Флора».
      — Одна моя знакомая — очень милая женщина в бальзаковском и даже постбальзаковском, заметьте, возрасте — все время путала флору и фауну, хотя и была замужем за доктором биологических наук…
      — Леша, расскажете потом, замминистра меня уже заждался. Я и так опаздываю на полтора часа.
      — Вот такие обломы, — сказал я стажеру, когда Агеева улетела к своему явно коррумпированному чиновнику.
      — Курат, — ответил мой стажер.
      И я с ним согласился.
 

* * *

      Обнорский был зол. Иногда это с ним случается. Особенно в те дни, когда его не одолевают студентки и интервьюерши.
      Сегодня у него никто не спрашивал автографов и не интересовался его мнением о том, где располагается криминальная столица России. Это пагубно сказывалось на настроении директора «Золотой пули» и, как следствие, на самочувствии его подчиненных.
      Мне Обнорский зарубил проект реструктуризации Агентства, сказав, что большего бреда он еще не встречал.
      Я благоразумно промолчал.
      Затем Обнорский заявил, что с недавних пор дисциплина в Агентстве упала до критической отметки. В частности, недавно он встретил сотрудника — фамилии которого он, впрочем, не назвал, — который имел на лице явные признаки посталкогольного синдрома (как известно, пьянство было самым страшным прегрешением, которое мог совершить человек, работавший в «Золотой пуле»).
      Обнорский потребовал от меня срочно — в течение часа — подготовить приказ о борьбе с пьянством и алкоголизмом в Агентстве и немедленно — с момента опубликования на двери туалета — внедрить его в жизнь.
      Я мысленно отдал под козырек и сел писать приказ.
      Инструкция получилась на диво хороша. Там говорилось о запрете потребления сильно и слабоалкогольных напитков на рабочем месте и в рабочее время. Далее в инструкции содержался запрет на пребывание на рабочем месте в посталкогольном (похмельном) состоянии. При этом каждый сотрудник Агентства должен был осуществлять функции самоконтроля, используя подручные средства в виде зеркала. Сотрудники, отправляясь на работу, должны были тщательно изучить свои реакции и свой внешний облик. Признаками, относящимися к посталкогольному (похмельному) синдрому, считались:
      — красный (вариант — синий) нос;
      — увеличенные зрачки;
      — возбужденное состояние;
      — отсутствие координации движений;
      — запах изо рта.
      Уточнять, какой запах и прочие мелочи я не стал, поскольку ответственным за исполнение инструкции был назначен Спозаранник, а он уж и сам разберется, кто, что и с кем пил.
      До Агеевой я решил донести текст новой инструкции лично — хотелось посмотреть, как она выглядит после встречи с замом министра.
      — Вы еще не на Фиджи, Марина Борисовна? — спросил я с порога.
      — Ах, Лешенька, этот вредный чиновник хотел затащить меня в постель. Но я отбилась. К тому же я все время думала о вас.
      Я понимал, что это была ложь, но она была так приятна, что я забыл — на время — обиды.
      — Леша, — сказала Агеева серьезным тоном, — у меня к вам конфиденциальная просьба. — У меня, по-моему, порвались колготки. Посмотрите, пожалуйста — вон там, внизу. Нет, наверное, выше…
      За этим занятием — ползаньем под юбкой у Агеевой — меня и застала Горностаева.
      Она только и сказала: «Ах!», повернулась и хлопнула дверью.
      В общем, я так и не нашел дырку на агеевских колготках.
 

* * *

      — Я поговорил с ребятами Лехи Склепа, — рассказывал мне Шаховский, — они первый раз слышат о фирме «Рита». И вообще они клянутся, что всеми этими заводами, которые ты называл, они не занимаются. Они говорят, что недавно Леха Склеп заключил пакт о ненападении с Ломакиным. Они поделили сферы влияния.
      Конечно, долго все это не продержится, но пока все соблюдают условия договора.
      Так вот, и «Петроэлектроконтакт», и Ленинградский железный завод относятся, скорее, к сфере интересов Лома.
      Информация Шаховского ставила под сомнение рассказы хозяев «Риты». Я попросил Шаховского узнать, было ли нападение на квартиру Петрова и поджигали ли машину Штатенбаума.
      К вечеру он сообщил, что обстрел из автомата квартиры Виктора Петрова имел место — это подтвердили в местном отделе милиции, а вот с машиной Штатенбаума какая-то неувязка. Об этом происшествии, во-первых, в милиции не знали — но это еще полбеды, может, не захотел бизнесмен иметь дело с органами правопорядка, но и, как уверяют соседи, он вообще не менял свой автомобиль последние два года.
      Выходило, что Штатенбаум врет. И от отравления он не пострадал. И Леха Склеп тут ни при чем.
      У меня появилась версия: обладатель двух высших образований Боря Штатенбаум решил избавиться от своего прибандиченного компаньона — времена изменились, он был ему уже не нужен. Штатенбаум организовал звонки с угрозами якобы от Лехи Склепа и обстрел окон квартиры Петрова. Чтобы обезопасить себя, придумал историю про подожженный автомобиль, но, наверное, пожалел машину и не стал организовывать настоящий поджог…
      Тут я решил, что неплохо было бы получить копии записок с угрозами, которые получал Виктор Петров. Быстро написал ему письмо, вручил его своему стажеру и жестами объяснил, что хочу, чтобы Тере сгонял в больницу и передал письмо Петрову.
      Стажер вроде понял — по крайней мере взял мою записку и куда-то исчез.
 

* * *

      Разобравшись с хозяйственно-административными делами, я понял, что пришла пора выводить Штатенбаума на чистую воду. Для начала — решил я — неплохо еще раз поговорить с ним. Позвонил ему домой. Ответил женский голос.
      — Его нет.
      — А когда он будет? — вежливо спросил я.
      — Никогда!
      — Он уехал?
      — Он умер.
      — Как?
      — Его сбила машина. Насмерть.
      — Когда?
      — Два часа назад.
      К вечеру о смерти Штатенбаума мне все уже было известно. Он, как обычно, в 14.45 вышел из своего офиса, чтобы пообедать в ресторанчике напротив. Дорога там тихая, движения почти никакого. Неожиданно откуда-то вылетел грузовик — обладатель двух дипломов Штатенбаум скончался практически мгновенно. По крайней мере врачам «скорой», которая приехала на удивление быстро, делать было уже нечего.
      Грузовик нашли в километре от места трагедии — его угнали с соседней стройки. Сделать это было несложно. Очевидцы наезда были, но никто не запомнил лицо водителя грузовика…
      Несмотря на поздний час, я отправился в больницу поговорить с компаньоном убитого. Петров ничуть не удивился моему ночному визиту.
      — Я все знаю, — сказал он. — Борю убили люди Склепа. Теперь жду, когда придут ко мне. Но я готов. — Он откинул одеяло и показал мне пистолет. — Я живым не дамся, хотя моя смерть им не выгодна — мертвый не сможет продать фирму.
      — Вы получили мою записку?
      — Какую записку?
      — Я посылал вам мальчика-стажера.
      — Не было никакого стажера.
      «Странно, — подумал я, — наверное, Тере заблудился или вообще меня не понял».
      Стажер ждал меня в Агентстве.
      — Ты где был? — закричал я на него.
      — В больнице, — неожиданно по-русски ответил Тере.
      — Ты что, по-русски говоришь? обалдел я.
      — Мало.
      — А почему раньше не говорил?
      — Не люблю.
      — Петров говорит, что тебя в больнице не было.
      — Врет.
      — Тогда почему ты ему не отдал записку?
      — Его не было.
      — Не было в палате?
      — Да.
      — А потом где ты был?
      — Ждал.
      — Петрова?
      — Да.
      — Когда он пришел?
      — В 15.20.
      — Значит, в момент нападения на Штатенбаума Петрова не было в палате.
      А он врет, что был. И валит все на Леху Склепа. Значит, так, Тере, ситуация меняется: это Петров все устроил — и отравление, и убийство. Зачем ему нужно было устраивать отравление? Черт его знает, наверное, хотел продемонстрировать своему компаньону, что им действительно угрожают. Но мы его поймаем.
      Стажер почему-то удивленно посмотрел на меня.
      — Все очень просто — его надо спровоцировать.
      — Ныус, — опять перешел на эстонский стажер.
      — Значит, так, — решил я, — мы напишем ему письмо: мол, мы знаем, что ты причастен к убийству, у нас есть неопровержимые доказательства. Если ты принесешь две, нет три тысячи долларов к такому-то месту, то мы будем молчать. Хорошо придумано?
      — Сеэ он охтлик, — ответил стажер.
      — Вот и я думаю, что хорошо.
 

* * *

      Этой же ночью я с помощью трафарета изобразил письмо шантажиста и бросил его в почтовый ящик Петрова. Стрелку назначил на одиннадцать вечера за концертным залом «Октябрьский».
      — Ты, Тере, не беспокойся, — я к нему подходить не буду. Увижу, что пришел — значит виноват. Если не придет, будем дальше думать. Да и место там неопасное центр города, люди ходят. Иногда.
      За час до свидания я уже был на месте и спрятался во дворе на другой стороне Греческого проспекта. Тере я оставил дома, чтобы не мешал своей эстонской медлительностью. В одиннадцать у «Октябрьского» никто не появился. Я решил подождать еще полчаса — на всякий случай. Тридцать минут прошло. Я подождал еще десять. Потом вышел из укрытия и направился к метро.
      — Я так и думал, что это ты, — услышал я голос за спиной.
      Обернулся. Сзади стоял Петров с пистолетом в руках.
      — Ну, какие у тебя доказательства?
      — Тебя видели, — решил врать я. — В грузовике.
      — И за это ты хочешь три тысячи? — удивился он.
      — Не только, — смело сказал я, судорожно пытаясь придумать что-нибудь похожее на правду.
      — Ну прощай, брат, — сказал похожий на бандита Петров и поднял пистолет.
      Сам не желая того, я зажмурил глаза.
      Выстрела не было. Я приоткрыл правый глаз. На месте Петрова стоял мой стажер.
      Я открыл оба глаза: действительно — стажер стоял, Петров лежал. В руках у стажера была довольно длинная и, наверное, тяжелая труба. В голове у Петрова небольшая дырка.
      — Он живой? — спросил я.
      — Не знаю, по-русски ответил стажер.
      — И что теперь делать? — глупо спросил я у стажера, хотя спрашивать подобные вещи должен был он.
      — Политсей, — ответил он.
      Тут силы вернулись ко мне. Я оставил Тере охранять Петрова, быстро подогнал к месту происшествия наряд милиции, объяснив милиционерам, что на нас напал человек с пистолетом. Защищаясь, нам пришлось в пределах самообороны шмякнуть его трубой по голове…
 

* * *

      Петров сидит в «Крестах» в ожидании суда. Ему предъявили обвинение в незаконном ношении оружия. Доказать его причастность к убийству Штатенбаума вряд ли удастся, хотя я рассказал следователю все, что знал.
      Обнорский по-прежнему не верит в то, что в отравлении в агентском буфете вино-, ват бизнесмен Петров. В последнее время в этом начинаю сомневаться даже я. Может, действительно, мясо тогда некачественное попалось? Но где же тогда банка с перцем? Возможно, эта тайна не будет раскрыта никогда.
      Шаховский недавно сообщил мне расстроенно, что, наверное, у него с Горностаевой ничего не выйдет, поскольку он дал маху на культурном фронте. Он сказал ей, что Борхес — это круто. А она спросила, что он написал. Шаховский брякнул: симфонию, мол, ля минор. Горностаева перестала ему улыбаться.
      А я подумал: «Может быть, культурный досуг с Горностаевой лучше поиска зацепок на колготках Агеевой?» Но это была минутная слабость.
      Наконец-то выписавшийся из больницы Повзло нашел бумаги на наших стажеров.
      — Ты знаешь, — спросил он меня, — как зовут твоего Тере?
      — Тере его и зовут, — ответил я, улыбаясь.
      — Его зовут Эвита.
      — Разве есть такое мужское имя?
      — Нет, это женское имя.
      — Значит, у них в Эстонии мужчинам дают женские имена?
      — Как раз наоборот — у них в Эстонии женские имена дают женщинам.
      — Но мы же с ним — то есть с ней — уже десять дней спим валетом на одной кровати! — ужаснулся я.
      Повзло ехидно улыбался.
      — А что такое Тере? — решил спросить я напоследок.
      — Насколько я понимаю, тере по-эстонски — «здравствуйте».
      Теперь я сижу и думаю, что значит по-эстонски тервисекс?
 

* * *

Краткий эстонско-русский словарь:

       Terviseks — За здоровье! (традиционный эстонский тост).
       Тоrе — хорошо.
       Halb — плохо.
       Jaa — да.
       Nous — согласен.
       Кulm — холодно.
       Kurat — черт.
       Ma tahan shuua — Я хочу есть.
       Kus ma saan suhua? — Где я могу поесть?
       Ma tahan magada — Я хочу спать.
       Kus mina magan? — Где я буду спать?
       See metsik maa — Эта дикая страна.
       Mulle ei meeldi see inimene — Этот человек мне не нравится.
       Politsei — полиция.
       Kole lugu — ужасная история.
       See on ohtlik — это опасно .
       Jama — чушь.