— Знаешь, Света, у меня вопросы не к тебе, а к твоему тексту. И они все обозначены. Если ты до начала, верстки номера успеешь устранить все неясности, я с радостью подпишу материал. Если нет — увы, таковы правила. Причем не мной установленные. — Я старалась говорить ровно, чтобы Светка не заподозрила в моем голосе все того же злорадства.
      Сохранить ровные интонации было очень сложно, потому как они буквально рвались наружу. Но не зря же я в свое время маниакально занималась аутотренингом!
      — Ты, Лукошкина, как-то изменилась. У тебя все в порядке? С работой, с личной жизнью? — по всей видимости, Завгородняя решила со мной не церемониться. — Статья — Бог с ней, я за тебя волнуюсь. Ты то зеленеешь временами, то чуть ли зубами не скрипишь. Может, я могу чем-то помочь?
      Подумай, Лукошкина! — приветливо улыбнувшись мне, Света удалилась.
      Таких, как она, моя мама называет настоящими женщинами. Закаленными в боях с соперницами и в победах над мужчинами. Уверенными в себе, собственной неотразимости и собственной правоте. Идущими по жизни, смеясь. Только сейчас я оценила, что собой представляет Завгородняя. Ее житейская мудрость и опытность вот так вот легко взяли и перевесили и мою образованность, и мою утонченность. Завгородняя буквально ткнула меня, как говорит мой сын Петр, «фейсом об тейбл». Если наш разговор слышал кто-нибудь из Агентства, то, держу пари, уже делаются ставки — на меня и на Завгороднюю.
      — Андрей Викторович! услышала я через минуту в коридоре голос Светки, буквально исходящий флюидами. — Не могли бы мы кое-что обсудить у вас в кабинете? — одобрительное урчание стало ей ответом.
      Честно говоря, я сомневаюсь, что Завгородняя обсуждала с Обнорским именно мой отказ подписать ее статью. Однако ближе к вечеру Андрей появился у меня в кабинете мрачнее тучи.
      — Лукошкина, ты назло, что ли, все делаешь? Чем тебя статья Завгородней не устроила?
 

9

 
      Белые ночи подходили к концу. В такие ночи я всегда плохо сплю, еще со студенческих времен, когда это время суток активно использовалось для подготовки к экзаменам.
      Иногда этот приятный процесс совмещался с полезным — например, ночным моционом к разведенным мостам. Столько воспоминаний сразу!
      Лукошкин, утомленный оперской работой, этой романтики не понимал.
      Он считал, что ночь дана для того, чтобы спать, а потому не особенно возражал, когда я уходила в компании с другими. Насмотревшись на красоты Петербурга в сумеречном свете и озябнув от ночного воздуха, я под утро возвращалась домой со странным смятением в груди. Чувства, непонятные мне самой, распирали меня, но говорить об этом ни с кем не хотелось. Тем более с мужем, который, оторвав голову от подушки, встречал меня недовольным ворчанием: «Носит тебя!»
      Давненько я не гуляла белыми ночами. Вот ведь рутина как затягивает.
      Иногда случается ночью выехать куда-нибудь, но разве тогда есть время осмотреться по сторонам, остановиться, вдохнуть полной грудью! Я посмотрела на лежащего рядом мужчину. Скрестив руки на груди, он безмятежно спал. А мне бы так хотелось, чтобы он вдруг учащенно задышал во сне, тревожно наморщил лоб… Я бы прохладной рукой разгладила ему морщины, дыхание бы его стало ровным, а на губах появилась бы почти детская улыбка. Но этот мужчина спал спокойно. Он вообще все делал очень спокойно, без фанатизма, как он сам любит выражаться. По-моему, у него даже не участился пульс, когда он, в очередной раз предложив мне руку и сердце, получил мое «Да». Он не романтик. Он сделал мне это предложение, отхлебнув кофе из чашки в одной из городских кофеен. Хотя он выбрал очень удачный момент. Я была в растрепанных чувствах — от известия о предстоящей женитьбе бывшего мужа, от неурядиц на работе, от гнетущего осознания того, что в жизни что-то идет не так. Я была готова согласиться на все, что угодно. Даже полететь в космос.
      Я встала с постели и, накинув шелковый халат, обнявший меня прохладой, прошла на кухню. Здесь у меня в секретной коробочке хранились сигареты. Вообще, я давно бросила курить.
      Но иногда — как. например, сейчас — я испытываю почти физическую потребность выкурить сигарету. Делаю это тайком, чтобы не приучить сына к вредной привычке. В изящной пачке «Голуаз» осталась одна сигарета. Как удачно, подумала я. Войди сейчас на кухню тот мужчина, что остался в спальне, и раздели он со мной эту сигарету, мои мысли, возможно, потекли бы в совершенно другом направлении.
      Но мужчина спал. В силу ли холостяцкой жизни — не знаю, но он не просыпался мгновенно, когда рядом не оказывалось близкого тела, как это случается со мной. Сбрасывая пепел в пасть глиняной жабе — «говорящий» подарок подруги, я с грустью поняла — замуж за этого человека я не выйду. Какая бы спокойная и обеспеченная жизнь меня не ждала. Мне нужен пылающий горн, а не тихий семейный очаг.
      Конечно, всего этого я говорить ему не стала. Потому, что он счел бы это проявлением расшатанности нервной системы. Он не стал бы высмеивать меня, как это сделал в свое время Лукошкин, попеняв мне на мое увлечение «психологизмом». Он бы просто меня не понял. Впрочем, он не понял меня и без всего этого. Надо отдать моему несостоявшемуся мужу должное — сообщение, напрочь отменяющее предыдущие договоренности, он воспринял стоически. Даже спокойно.
      Хотя о том, что он все делает спокойно, я уже говорила.
      Ну вот, осталась ты, Лукошкина, у разбитого корыта. Эту тягостную констатацию прервал телефонный звонок:
      — Анна, это Пол Янсон, судья из Амстердама. Помните, мы вместе работали у вас на семинаре по правам человека? Извините, что беспокою вас дома. — Голландского судью я, конечно, помнила. Хотя бы потому, что он был ведущим того семинара и очень внимательно выслушивал каждого выступающего, делая какие-то пометки в своем блокноте. — Мы хотели бы пригласить вас на стажировку в Гаагу, в Комиссию по правам человека. Мы с вами предварительно уже это обсуждали, и вы вроде не возражали?
      — Да, здравствуйте, я помню нашу беседу.
      — Есть одна маленькая проблема.
      Вас ожидают в Гааге в ближайшую неделю. Вы сможете изменить свои планы в Петербурге, чтобы успеть к этому сроку?
      Я лихорадочно соображала. Поездка куда-нибудь, пусть и не так далеко, как хотелось бы, может привести меня в чувство равновесия. Какие дела меня держат в Питере? Петруша у бабушки, и ему там нравится. Суд по «Нерпе» перенесен на осень, так что дергать меня никто не будет. Других процессов у меня в ближайший месяц нет. Да, кто же будет вычитывать тексты в «Явку с повинной»? Хотя, после заявлений Обнорского о поисках другого юриста я могу со спокойной совестью плюнуть на все и поехать в Гаагу.
      — Да, господин Янсон, я как раз располагаю необходимым временем.? Что нужно подготовить к поездке?
 

***

 
      Обнорский был взбешен:
      — Надеюсь, Анна Яковлевна, вы понимаете всю серьезность вашего поступка для вашей дальнейшей работы в Агентстве?
      — Я найду человека, который в мое отсутствие обеспечит вам юридическую поддержку. Это максимум, что я могу сейчас сделать. И перестань мне постоянно угрожать увольнением. Твои бесконечные придирки и выкрутасы не стоят ни тех денег, которые мне здесь платят, ни моих нервов.? Адье!
      В Агентстве известие о моей поездке в Гаагу восприняли по-разному.
      Спозаранник неприкрыто радовался.
      Причем не моей удаче, а тому обстоятельству, что теперь его тексты и материалы его сотрудников не будут подвергаться жесткой юридической цензуре. Агеева ахала и охала:
      — Анечка, тебе так повезло!
      Нонка Железняк, сделав над собой усилие, тоже зашла меня поздравить.
      Мы с ней в последнее время мало общались. Она была занята разоблачением Модестова, который явно крутил роман с Горностаевой, а также расследованием крутой аферы с квартирами воспитанников одного из городских приютов. А после того, как Железняк открыто заявила о том, что не видит ничего крамольного в романе Обнорского с Завгородней (мол, последняя — девушка молодая, красивая и незамужняя), то есть, таким образом, предала меня как подруга, я вообще не испытывала никакого желания поддерживать с ней прежние теплые отношения.
      Отличилась и Завгородняя. Подойдя ко мне, она доверительно сказала:
      — Знаешь, Лукошкина, я думаю, тебе эта поездка просто необходима.
      Ты, главное, забудь про все, что здесь оставляешь. У тебя там — простор для действий. Так что вперед, на танки! — Почти дружеская доверительность тона Завгородней не нашла в моей душе никакого отклика, разве только вызвала раздражение.
 

10

 
      Этот мужчина смотрел на меня уже целый час. Пытаясь быть приветливой с зарубежными коллегами, я улыбалась тем, с кем встречалась взглядом. Улыбнулась и ему. Он подмигнул мне, показал: «О'кей!» и с тех пор не отрывал от меня глаз. Иногда мне казалось, что он даже не мигал.
      Моя приветливость улетучивалась, сменяясь недоумением, а затем и раздражением. Едва дождавшись перерыва, мой визави вскочил со своего места и прямиком направился ко мне.
      Избежать этого тарана мне уже не удалось.
      — Do you speak English? — сказал незнакомец утвердительно.
      — No, — жизнерадостно ответила я. И почти возрадовалась тому, что теперь-то он точно потеряет ко мне всякий интерес. Однако мужчина оказался полиглотом.
      — Parlez-vous frangais? — сделал он еще одну попытку. Когда я слышу французскую речь, теряю всякую осторожность так велико желание пообщаться с франкоговорящими. Вот и сейчас этот инстинкт не заставил себя ждать.
      — Oui, je parle… — по тому энтузиазму, с которым коллега отреагировал на мой ответ, я поняла, что пропала.
      С этого момента постоянное присутствие данного джентльмена мне обеспечено.
      Первый день в Гааге не принес мне облегчения — своими набережными и ласковым морем она так явно напомнила мне Ялту, что мысли мои снова вернулись к несостоявшемуся замужеству. В итоге день был фактически испорчен. Мне приходилось делать над собой усилия, чтобы внимательно выслушивать все инструкции и усваивать сказанное. Вечером, проигнорировав приглашение коллег провести время вместе, я в одиночку пошла на набережную и предалась грусти, глядя на многочисленные яхты и яхточки, курсирующие по морю.
      В таком состоянии работать не хотелось совершенно, однако желание вырасти профессионально в итоге взяло верх. Не каждый день приглашают стажироваться в Комиссии по правам человека, где собираются лучшие из лучших юристов мира…
      В числе которых непонятным образом оказалась и я. Поэтому — прочь уныние и грусть. Будем работать и, если получится, отдыхать на всю катушку. Утром я была готова к труду и обороне.
      И вот — этот мужчина. Не будь его голова гладкой, как яйцо, его можно было бы даже назвать привлекательным. Высокий, мускулистый, уже успевший покрыться теплым загаром. Серо-голубые глаза смотрят внимательно и чуть насмешливо. Чувственные губы, с удовольствием складывающиеся в улыбку. Но! С детства испытывала непреодолимую антипатию к лысым мужчинам. Может, это давняя история так на меня повлияла, когда противный лысый дядька уговаривал меня, пятилетнюю девочку, польститься на его конфетку и пойти с ним.
      — Вас зовут Анна и вы из России! Меня начинала забавлять привычка моего нового знакомого спрашивать в утвердительной форме. — А я — Хуго ван Веер, из Амстердама.
      Очевидно, Хуго решил, не дожидаясь моих вопросов (кажется, он просто боялся их не дождаться), сформировать свой облик в моих глазах. Его обаяние оказалось фантастическим.
      Уже через несколько минут я знала, что Хуго ван Веер — тридцативосьмилетний владелец адвокатского бюро в Амстердаме. Специализируется на гражданских делах, как и я. Живет в самом Амстердаме, однако дела фирмы бросают его из города в город, из страны в страну. На семинар в Гаагу попал случайно — по приглашению друга, специалиста по правам человека, с которым когда-то учился вместе на юридическом факультете.
      Хуго рассказывал о себе безо всякой рисовки. В нужных моментах его голос понижался до интимных ноток — например, когда он говорил о своем хобби взламывать компьютерные программы, а затем снова приобретал уже замеченную мною напористость. Я бы подумала, что он попросту многословен, если бы вдруг ван Веер не сделал паузу и не сказал:
      — Ну вот, теперь вы знаете обо мне больше, чем кто-либо другой.
      Надеюсь, Анна, вы ответите мне взаимностью?
      Это действительно было сказано так ненавязчиво, что язык мой сам собой развязался. Я поймала себя на мысли, что Хуго ничего не рассказал о своем семейном положении. Между тем золотой ободок на безымянном пальце я заметила практически сразу. Когда ван Веер жестикулировал, кольцо отсвечивало на солнце сияющим лучиком.
      — Я, тоже, как вы догадались, наверное, адвокат. Работаю в Петербурге. Не замужем… Но воспитываю сына. — Здесь я сделала упор, чтобы Хуго понял, что именно в его жизнеописании осталось для меня неизвестным.
      Очевидно, коллега был хорошим адвокатом. Как водится в нашей профессии, в необходимый момент мы попросту не замечаем сказанного, тут же переводя разговор на другую тему. Впрочем, подумала я, впереди еще две недели, и если моему назревающему роману с голландцем ничего не помешает, я все успею выяснить.
      Не могу сказать, что Европейская конвенция о правах человека перестала меня интересовать с того момента, как рядом со мной появился Хуго. Первую половину дня мы — я и мои коллеги со всего мира — разбирали различные казусы, где оказались попранными права индивидуума, спорили, иногда до хрипоты, формулировали собственные решения. Я с головой погружалась в работу: аргументация зарубежных юристов бывает подчас парадоксальной, и оттого более убедительной. Мне было настолько интересно, что, когда на мобильный пришло SMS-сообщение с вопросом относительно моего времяпрепровождения, я не сразу сообразила, кто именно скрывается под "коллективом «Пули». Было такое ощущение, как будто меня снова затягивает в какое-то болото. Послав в ответ лаконичное «О'кей!», я устремилась навстречу Хуго, который уже искал меня.
      За те несколько дней, что мы провели вместе, ван Веер меня практически покорил. Он был легок и, в отличие от первого дня, ненавязчив в общении, внимателен, почти ласков.
      Называл меня «Ma cherie» и «Ma petite collegue» («Дорогая» и «Моя маленькая коллега»). Напрасно я старалась привести себя в чувство. Мои аргументы вроде «Ты еще переживаешь по поводу женитьбы мужа», «Ты еще не отошла после отказа Игорю» и тому подобное вызывали в моей же душе волну протеста. Очевидно, Хуго интуитивно чувствовал, что я веду с собой какую-то борьбу, потому что как-то вечером, увлекая меня по мощеной улочке Гааги к уютному бару, где мы частенько теперь сидели вместе, ван Веер спросил:
      — Аня, тебя что-то гнетет? Временами мне кажется, что ты почти родная, а иногда от тебя просто холодом веет. Ты становишься такой… отстраненной. Что происходит?
      Обычно я не рассказываю о своих душевных муках мужчинам, даже тем, с кем я, выражаясь языком Обнорского, нахожусь в близких отношениях. Но, видимо, смена обстановки и круга общения располагала к откровенности. Вкратце я обрисовала Хуго все, что меня мучило, а именно — собственная ветреность, непостоянство и неумение глубоко чувствовать.
      Ван Веер слушал меня с серьезным выражением лица. Как только я закончила, Хуго накрыл мою руку своей ладонью и, наклонившись к моему лицу, прошептал:
      — Какая же ты глупенькая, ma cherie! Ты просто очень восприимчивая. Другие женщины многое бы отдали, чтобы уметь откликаться на чувство так, как ты.
      Я закрыла глаза, чтобы Хуго не увидел в них то, что, по моему разумению, могло в них отразиться. Сглотнув комок, подступивший к горлу, я посмотрела на Хуго. Взгляд его был полон нежности и внимания. Когда он поднял руку, чтобы платком смахнуть бисеринки пота, выступившие на его гладкой (но совершенно не казавшейся мне противной) голове, ободок обручального кольца вновь кольнул мне глаза. Ван Веер проследил за направлением моего взгляда, на его лицо набежала тень.
      — Я так и думал, что именно это тебя тревожит. — Хуго тоже посмотрел на кольцо, затем медленно и неумело, словно в первый раз, стал стаскивать его с пальца. Кольцо не поддавалось. Ван Веер тоже не отступал, несмотря на мои протестующие жесты. — Мы с женой давно уже стали просто друзьями. Я знаю каждую ее черточку, каждое направление ее мысли. И она тоже. Мы рассказываем друг другу все, что лежит на сердце. Наверное, это здорово. Но между нами нет огня, нет этого чувства, что когда-то нас соединило. Мы привыкли друг к другу.
      Я вспомнила Лукошкина. В конечном итоге мы разошлись потому, что тоже привыкли друг к другу. Трепетность в отношениях ушла, появилась предсказуемость.
      — Я… Я не могу так! — воспитание, заложенное родителями, грозило разрушить мое счастье. С опытом адвокатской работы я, конечно, приобрела свойственные этой профессии цинизм и прагматизм, но в данном случае они не помогали.
      За окном уже спустились сумерки. Набережная светилась огнями.
      В бар, где мы сидели, тоже пришел интимный полумрак. Улыбчивая официантка зажгла стоящую на нашем столике свечу. В ее неровном свете лицо Хуго становилось еще более притягательным. Словно прочитав мои мысли, ван Веер сказал:
      — Ты сейчас такая красивая, Аня! — Хуго поднялся со своего места и, протянув мне руку, повел меня в танце. Его крепкие руки обхватили меня так сильно, что я всерьез подумала о возможности наступления механической асфиксии.
      — Попалась! — шепнул он мне на ухо. «Попалась!» — блаженно подумала я и отдалась танцу.
 

11

 
      Утро слепило меня солнцем, бившим из-за незашторенного окна.
      Но разбудил меня пристальный взгляд Хуго. Он настороженно смотрел на меня. В глазах его было ожидание.
      — Я рада тебя видеть! — невпопад ляпнула я и залилась краской.
      Хуго вскочил с кровати, поднял меня на руки и закружил по комнате.
      — Я самый счастливый мужчина на свете, ma cherie! — Он произнес эти слова с таким чувством, что мне вдруг захотелось плакать.
      Наше совместное появление на семинаре вызвало всеобщее оживление.
      И мне, и Хуго многие коллеги искренне симпатизировали — каждому из нас по отдельности. Стажирующиеся не кичились друг перед другом своей карьерой, были очень дружелюбны и с радостью делились секретами профессионального мастерства.
      В группе уже сложились несколько пар, но они, скорее всего, с самого начала были не прочь закрутить роман. Видимо, наши с Хуго лица отражали нечто иное, потому что коллеги с уважением и даже с некоторой завистью переглянулись между собой.
      До этого дня мы с ван Веером сидели по отдельности. Теперь, ни слова не говоря, адвокатесса из Валансьена встала, освобождая для меня место рядом с Хуго.
      После семинара захотелось праздника. Сегодня впервые не было тяги к уединению. Видимо, такое же настроение было и у всех остальных.
      Дружной гурьбой мы направились в открытый ресторанчик на набережной. Юридические казусы были отброшены на второй план, многие даже отключили мобильные телефоны (дела, оставшиеся дома, постоянно отвлекали кого-нибудь из коллег от гаагской действительности). Мы начали с пива, потом захотелось шампанского. Затем мы дружно проявили полное отсутствие культуры пития, заказывая безумные коктейли, после которых пустились в пляс. У ван Веера зазвонил телефон, он вышел из круга. Вернувшись через некоторое время, Хуго довольно потирал руки.
      — Еще одна удачная сделка!
      Вообще, мы мало разговаривали о той, другой жизни каждого из нас.
      О том, что будет после Гааги, думать не хотелось. Но сейчас профессиональный интерес проявился очень остро:
      — Что за сделка, милый?
      Хуго внимательно посмотрел на меня, взял за руку и, махнув рукой остающимся веселиться коллегам, повел домой.
      — Я представляю интересы одной пивоваренной компании. Достаточно крупной, чтобы быть заинтересованной в расширении рынков сбыта. — Магические слова «пивоваренная компания» привели меня в ступор. Я совсем забыла о «Нерпе»! Надо же, у нас с Хуго не только воззрения на мир общие, но и клиенты похожие… — А наш так называемый контрагент, между прочим, твой земляк. Меня на начальном этапе этих отношений не было, не знаю, кто на кого вышел — скорее, россиянин на компанию…
      — Правда, да? И чем он может помочь вашей компании? — невинно осведомилась я.
      — Тебе, правда, интересно, Анна?
      Могу рассказать. Твой земляк имеет доступ к секретам пивоваренного производства вашей же известной компании — «Нерпа».
      Мне показалось — я ослышалась…
      — Ты сказал «Нерпа»?
      — Да, да. Неужели не слышала?
      Статус его я там не знаю. Меня в этом отношении интересует только корректность сделки в юридическом плане. Так вот, этот человек продает нашей компании разные ноу-хау вашей «Нерпы». И продает, на наш взгляд, за бесценок. Хотя, по российским меркам, деньги получает внушительные. Мы эти технологии патентуем, причем не только в Голландии, и «Нерпа» туда уже доступа не имеет. Все довольны! — Хуго рассмеялся.
      Мы уже пришли, и ван Веер отправился в ванную.
      Я старательно переваривала услышанное. Вот это да, вот это находка для Спозаранника! «Господи, до чего же я профессионально деформирована! Вместо того чтобы наслаждаться обществом Хуго, общаться с коллегами, узнавать Гаагу, я думаю об этой чертовой „Пуле“ и о ком — о Спозараннике!…» — разозлилась я на себя.
      Но рука уже вытаскивала мобильный телефон и лихорадочно набирала номер Обнорского.
      — Да! — ответил ленивый голос Андрея.
      — Обнорский, это Лукошкина. Если в состоянии, побереги свои гадости для другого. Тут такое дело… — Я в двух словах пересказала Обнорскому полученную от Хуго информацию. Он не просил меня держать ее в секрете, поэтому виноватой я себя не чувствовала. Хотя осадок остался.
      Обнорский взвился:
      — Лукошкина, я тебе все прощу, если выяснишь, кто голландцам «сливает» технологии.
      — Обнорский, если я правильно все понимаю, ты собираешься заняться информационным рэкетом?
      — Давай вот без этих ярлыков, Лукошкина. Это наш шанс поквитаться с Аллоевым. Я думаю, он дорого даст за то, чтобы узнать имя гаденыша.
      Мне не хотелось выполнять это задание. Во-первых, потому, что исходило от Обнорского. Во-вторых, потому, что успех этого предприятия означал бы неприятности для Хуго. Можно было бы, конечно, все ему рассказать.
      Но что последует за этим признанием?! Весь день я мучилась своими раздумьями, что не прошло незамеченным для Хуго.
      — Аня, что случилось? В Питере неприятности?
      — Нет, милый, просто неважно себя чувствую. Слушай, если не секрет, расскажи, вы как-нибудь держите «на крючке» вашего человека в «Нерпе», чтобы он не соскочил? Я расскажу ребятам в Агентстве на предмет тонкостей работы с источниками… — (Хуго уже был в курсе моего сотрудничества с «Золотой пулей», но ничего не знал об истории с «Нерпой»…)
      Я сама себе была противна в этот момент. Но Ван Веер ничего не заподозрил — его слишком заботило мое самочувствие.
      — Конечно. Правда, сам Базиль, — при этом имени я вздрогнула от предчувствия, ведь Базиль по-французски — Василий, — об этом не знает.
      Копии договоров, к которым не подкопаешься, номер счета в банке плюс видеофиксация наших переговоров. — Хуго явно гордился обстоятельным обеспечением сотрудничества с русским Базилем.
      — И у кого этот кладезь информации? — я затаила дыхание.
      — Экземпляры последних договоров у меня, с собой — торопился в дорогу, забыл выложить. Хочешь посмотреть? — великодушно предложил Хуго, доставая свой «дипломат».
      — Что ты, а как же адвокатская тайна! — попыталась я оттянуть тот момент, когда окончательно предам любимого человека.
      — Я тебе доверяю, cherie… — Ван Веер погладил меня по щеке и вынул документы. Невидящими глазами я стала их просматривать.
      — Извини, ничего не соображаю.
      Можно, я потом прочитаю? — Мне было физически плохо от подлости своего поступка. Много позже я буду просто ненавидеть себя. И еще долго меня будет мучить то, что я так и не пойму, из каких соображений это все совершила. Видимо, у меня просто отключился инстинкт самосохранения.
      Оставив меня отлеживаться с головной болью, Хуго отправился по делам в город. Выждав некоторое время, я спустилась в бизнес-зал гостиницы, отксерокопировала документы и тут же отправила их по факсу в Агентство. Голос перезвонившего Обнорского был полон оптимизма и восхищения. На документах значилась подпись Василия Братчикова. Теперь исход нашего конфликта с «Нерпой» уже был предсказуем.
      — Я тебя ненавижу, Обнорский, — с болью сказала я в трубку. — Тебя, твое Агентство и тот день, когда связалась-с вами.
      — За все, Лукошкина, надо платить, — неожиданно жестко ответил Андрей. — И ты в этом смысле не исключение.
      Оставшиеся дни в Гааге были для меня сплошным мучением. Мучился и Хуго, не понимая, что со мной происходит. То и дело я ловила на себе его вопросительные, полные недоумения взгляды. В предпоследний день он пришел ко мне в растерянности. Я думала о своем предательстве и почти не сомневалась, что Хуго, если ему известно о «провале» питерского поставщика ноу-хау, догадается, в чем дело. Я приготовилась к самому худшему. Посмотрев на меня взглядом раненого животного, ван Веер сказал почти шепотом:
      — Аня… Моя жена ждет ребенка.
      Что— то стиснуло мою грудь -сильно-сильно, как тогда, в баре, когда мы с Хуго пошли танцевать. «За все, Лукошкина, надо платить», — вновь эхом отозвались у меня в ушах слова Обнорского…
      Возвращение в Петербург было мучительным. Когда самолет коснулся полосы в Пулково, я почувствовала, что желания жить во мне почти не осталось. Лица друзей, бросившихся мне навстречу в аэропорту, были чужими и незнакомыми. Сославшись на усталость, я закрылась в своей комнате и долго сидела, раскачиваясь, как китайский болванчик, от невыносимой душевной боли. Ночью мне снилась яхта — наверное, одна из тех, что белыми птицами порхали по волнам в Гааге, и Хуго, загоревший до черноты, в белоснежной рубашке с засученными рукавами, — у рулевого колеса.
      Я проснулась — что-то обожгло мою щеку. Впервые за последние много лет я плакала. Сначала про себя, молча.
      Потом — в голос, как в детстве, когда хоронила любимую собаку. Хорошо, что Петруши нет дома…
 

12

 
      В Агентстве, где я появилась несколько дней спустя, меня встретили, как национального героя. Спозаранник, сняв воображаемую шляпу, сказал:
      — Анна Яковлевна, если бы не мой ревматизм, я бы пал перед вами ниц.
      Вы гениальны — оказываетесь в нужное время в нужном месте и с нужным человеком. Вы просто находка для нашего отдела!
      Все были довольны и не скрывали этого. Угроза банкротства, несколько месяцев дамокловым мечом висевшая над «Пулей», миновала.
      Еще когда я была в Гааге, состоялась «встреча на Эльбе». Обнорский не поленился лично встретиться в Аллоевым и просветить его относительно кадровых просчетов руководства «Нерпы». Аллоев не верил и требовал доказательств. Документы, которые я отправляла по факсу, были переданы Аллоеву в обмен на отзыв иска и аннулирование всяческих претензий к нашему Агентству со стороны «Нерпы». Судья Колмогорова, которую я встретила некоторое время спустя, была черна лицом.
      — Удачно у вас все получилось, Лукошкина, — со злостью бросила она мне в лицо.
      Я отвернулась…
      На мой отпуск Обнорский согласился безоговорочно. «Мне нужно время, чтобы все обдумать», — сказала я ему. Я так и не решила, уходить мне из «Золотой пули» или нет.
      До меня дошли слухи о том, что роман Обнорского с Завгородней — чистейшая фикция. Причем инициатором ее случайно стала я сама, отказавшись как-то ехать с Обнорским в Репино на встречу с корейскими продюсерами. Вместо меня напросилась Завгородняя. Обнорский, видимо, чтобы насолить мне (вот дурак-то!), имитировал радость от Светкиного предложения. Но до переговоров Светлану не допустили, и ей пришлось загорать у залива, где шла подготовка к пляжному сезону. Когда Завгородняя купалась, самосвал высыпал на ее одежду песок, предназначенный для выравнивания пляжа. Потому-то Светкины вещи и были в таком плачевном состоянии. А Обнорский одолжил ей тогда свою рубашку — не везти же девушку в город голышом. Эту рубашку и не успела погладить Светкина мама…
      Как— то вечером мне позвонил Спозаранник.
      — Быть может, Анна Яковлевна, вам будет интересно знать, что известный вам гражданин Братчиков был убит сегодня утром при выходе из собственного дома. Я думаю, без руководства «Нерпы» здесь дело не обошлось. Мы будет расследовать это дело, мне кажется, материал получится сенсационным.
      Без меня, Глеб Егорович. Без меня.
      …От Хуго не было никаких известий.

ДЕЛО О СВАДЕБНОМ ПОДАРКЕ