Рассказывает Анна Лукошкина

 
       "Лукошкина Анна Яковлевна, 33 года. Закончила юрфак ЛГУ, работала судьей, ныне — член Городской коллегии адвокатов.
       Работает юристом в Агентстве «Золотая пуля». Осуществляет юридическую экспертизу материалов перед публикацией и представляет интересы Агентства в судах. Среди сотрудников получила прозвище Цензор.
       Разведена. С бывшим мужем сотрудником РУБОП
       Сергеем Лукошкиным поддерживает хорошие, приятельские отношения. Воспитывает сына-школьника.
       Экспрессивна, но справедлива. Иногда поддается искушению «поиграть» в расследователя — сказывается еще студенческая страсть к криминалистике и уголовному процессу, так и не реализовавшаяся в жизни Лукошкиной. К начальству относится без должного пиетета".
       Из служебной характеристики
 

1

 
      Обнорский вызвал меня в кабинет через секретаря Ксюшу. Ксюша сообщила мне об этом с видимым удовольствием — приглашение в кабинет к Классику посредством секретаря означало почти что немилость.
      Я давно подозревала, что Ксюша не одобряла чрезвычайно внимательного отношения Обнорского к моей персоне. Безотчетная улыбка, с которой Ксюша вошла ко мне в кабинет, стала еще одним тому подтверждением.
      — Проходите, Анна Яковлевна. — Обнорский даже не поднял глаз, когда я распахнула дверь и, недоумевая, вошла в его обитель. Кстати, захламленную до краев разного рода подарками от благодарных и восторженных почитателей. Говорят, у вас… — Классик интонационно выделил это дистанцирующее местоимение, что, очевидно, должно было дать мне понять всю степень нерасположения, — с Шаховским близкие отношения? Что вы можете сказать по этому поводу?
      — Я ничего не буду говорить по этому поводу, пока ты не объяснишь мне, чем вызван твой инквизиторский тон. — Я плохо спала эту ночь и встала очень раздраженная. Обнорский этого не знал, иначе перенес бы наш разговор на следующий раз…
      — Анна Яковлевна, я не собираюсь объяснять вам мотивы своих поступков. А вы крайне неразборчивы в связях. Может, вы еще с кем-то состоите в близких отношениях?
      — Представь себе — да, с очень многими мужчинами в этом городе. — Злость, с которой я произнесла первую фразу, вдруг улетучилась. Я почувствовала, что страшно устала от всех недомолвок, сплетен и пересудов. Мне захотелось скорее уйти из кабинета Обнорского, где сама обстановка, казалось, кричала: он так велик и гениален, этот Классик, смотрите, смотрите! В такой обстановке совершенно невозможно вести разговоры по душам.
      — Я тебя больше не задерживаю.
      — Мне нужно читать досье. Обнорский, наконец, поднял глаза от кипы бумаг, которая, кстати, последние несколько месяцев оставалась нетронутой на его столе. По-киселевски посмотрев на меня поверх очков, шеф кивнул в сторону двери:
      — Свободна.
      — Спасибо, Андрей Викторович.
      Если нужна будет юридическая консультация, обращайтесь. Наша фирма всегда готова помочь клиенту! — На цыпочках шагнув к двери, я осторожно прикрыла ее за собой и, несмотря на негодующий взгляд Ксюши, стучавшей в приемной по клавишам, приложила ухо к двери. За дверью раздалась отборная ругань, очевидно, в мой адрес. Вздохнув и пожав плечами, я отправилась к себе.
 

2

 
      Кабинет с приветливой табличкой «Вас тут не ждут!» мы делили втроем: я, Шаховский и Каширин.
      Над нашим «сожительством» в Агентстве подшучивали, но думаю, нам втайне завидовали. В отличие от кабинета Обнорского, где все подчеркивало достоинства его обитателя, в нашей комнатушке усилиями Каширина поселился дух истории. В первую очередь, истории розыска и органов внутренних дел. О ней напоминала допотопная пишущая машинка с вставленным бланком протокола допроса. Изящные наручники, куда свободно проходила моя не очень тонкая рука. Со стен тусклыми глазами взирали те, кого разыскивает милиция, и те, кого уж нет в мире, — эти фотографии, как я подозревала, «стибрил»
      Каширин из уголовного розыска, где он раньше работал. С полок стеллажа на посетителей назидательно смотрел корешком «Полный сборник кодексов Российской Федерации». Ему вторил Уголовный кодекс 1967 года, ныне ушедший в историю. Все это тем не менее гармонировало как с компьютерами, находящимися в нашем распоряжении, так и с вполне модерновой мебелью — уютным диванчиком и чайным столиком, купленными на наши собственные деньги (Скрипка сообщил, что бюджет Агентства таких необоснованных трат не предусматривает). Расстроенная разговором с Обнорским, я, войдя в кабинет, плюхнулась на этот самый диванчик.
      Едва взглянув в мое лицо, Шаховский все понял.
      — Коньячку, Ань? — Само это предложение должно было бы поставить крест на дальнейшей нашей карьере в Агентстве, так как Классик категорически запретил употреблять на рабочем месте, даже в лечебно-профилактических целях.
      — Пожалуй, — кисло кивнула я, но спохватилась:
      — Впрочем, нет, я же за рулем. А так хочется напиться и забыться…
      — Главное, под это дело не отдаться кому не надо, — попробовал пошутить Каширин, но под моим взглядом, хорошо отработанным в свое время в судах, осекся. А я покраснела, так как Родька, в общем-то, сказал именно то, что вертелось у меня на языке. Но не признаваться же в этом Каширину!
      Ты, Ань, не бери в голову. Обнорский, конечно, контуженный на голову, но, в общем, мужик неплохой. Только вы с ним в антифазах находитесь.
      В общем, вам нужно поменьше общаться, тогда и спокойнее будет. — Мудрый Шаховский присел ко мне на диван и успокаивающе стал поглаживать по руке. Я расслабилась и закрыла глаза.
      В этот момент скрипнула дверь, и в кабинете воцарилась леденящая душу тишина. Через какое-то мгновение Шаховский неприлично выругался. Открыв глаза, я тоже чертыхнулась: в дверях стоял Обнорский. Как потом расскажет Виктор, шеф решил пойти на мировую и с этой целью отправился разыскивать меня. Представляю, как мы выглядели со стороны! Я с лицом, полным блаженства, и Шаховский, ласково поддерживающий меня под локоток… Версия о наших с Шахом близких отношениях получила, наверное, в глазах Обнорского полное подтверждение. Смерив меня презрительным взглядом, Андрей вышел, со всех сил хлопнув дверью. Даю сто очков, что из соседних кабинетов тут же повысовывались репортеры и расследователи, а в архивном тут же началось массовое обсуждение случившегося. На Шаха было больно смотреть — он был сердит и несчастен одновременно.
      — Брось, Витюша. Не это, так другое. Ты же знаешь Обнорского, — теперь уже я утешала Шаховского, который терпеть не мог попадать в двусмысленные ситуации.
      Наверное, все в Агентстве, кроме Обнорского, знали, откуда пошли заявления о моих близких отношениях с Шаховским. Готовясь к выступлению в суде, я проверяла весомость моих доводов на сотрудниках «Пули». Сам судебный процесс был до крайности забавным. Одну даму, героиню нашей публикации в «Явке с повинной», возмутил фрагмент статьи, где говорилось, что она поддерживает близкие отношения со всем руководством завода, на котором работает. Примечательно, что вторая часть этой фразы, утверждающая, что дама этими близкими отношениями активно пользовалась, у истицы претензий не вызвала. Я вооружилась толковым словарем, где господин Ожегов трактовал слово близкий как «дружеский», и, репетируя свою речь, объясняла в коридорах Агентства, что такое «близкие отношения».
      — Вот у меня, например, с Шаховским близкие отношения. — Обнорский пропустил преамбулу, а потому услышал только эту, последнюю фразу. С тех пор и пошло…
 

***

 
      А тот процесс я выиграла. Истица, заливаясь краской, как школьница, пыталась объяснить судье и двум пожилым заседателям, что она — примерная жена, любящая законного супруга, а потому не в ее правилах состоять в близких отношениях сразу со всем руководством завода. Председательствующая — моя давняя приятельница — давилась от смеха, заседатели прикрывали рот платочками, а я делала вид, что интенсивно изучаю внушительный том толкового словаря, который я приволокла на заседание…
 

3

 
      Нынешнее лето было невероятно щедрым на тепло. Это расслабляло не только рядовых сотрудников Агентства, но и такого трудоголика, как Глеб Спозаранник. Уже к шести вечера кабинеты «Золотой пули» опустели, на месте были только дежурные по отделам (Железняк — в расследовательском, Завгородняя — в репортерском).
      Остальные наверняка уже нежились на пляжах Питера и области. Если бы не очередной выход «Явки» и, как следствие, куча текстов, которые нужно вычитать и заверить, я бы тоже рванула куда-нибудь в Репино. Память услужливо нарисовала родительскую двухэтажную дачу с застекленной верандой, разбитые заботливой папиной рукой цветочные клумбы, рыжую лайку Бима, с заливистым лаем встречающего вновь прибывших, тарелку с клубникой на покрытом цветной клеенкой столе… Эту райскую картину нарушила заглянувшая в кабинет Нонка:
      — Лукошкина, ты веришь в любовь с первого раза, тьфу, взгляда?
      Я подозрительно уставилась на Железняк. История с размещением моей фотографии на сайте знакомств в Интернете и все, что с ней связано, было еще свежо в моей памяти. Я решила пресечь на корню все попытки Нонны устроить мою личную жизнь. Все еще разозленная после разговора с Обнорским, я не нашла ничего умнее, как сказать:
      — Ты бы, Нонна, высокими материями не увлекалась. У тебя вон Модестов к Горностаевой зачастил, а ты про любовь с первого раза…
      Озаренное какой-то мыслью лицо Железняк после моей реплики омрачилось. Я подосадовала на себя за собственную бестактность, но извиняться не собиралась.
      — Лукошкина, тебе никто не говорил, что твоя непробиваемость отталкивает от тебя хороших людей? — Железняк, хлопнув дверью, как днем Обнорский, гордо удалилась.
      Ну вот, теперь и в приятельнице нажила себе врагиню, мимоходом подумала я и, пытаясь сосредоточиться, погрузилась в чтение опуса Соболина.
      Соболин вместе с «полицией нравов» ликвидировал очередной притон.
      Надо же, как интересно — проститутки принимали клиентов в квартире, которая расположена в том же подъезде, что и моя. По всей видимости, эта дама с горделивой осанкой, которая при встрече одаривала меня царственной улыбкой, и была содержательницей дома любви. Нет, я нутром подозревала, что благочинность моей соседки какая-то гипертрофированная для нормальной женщины, но в крайнем случае я могла предположить, что дама занималась предсказанием будущего, наведением порчи или снятием сглаза… Чтение статьи Соболина о перипетиях его журналистского пути начинало меня увлекать. Выяснилось, что оперативники решили использовать актерские навыки Володи и просили его сыграть роль клиента, жаждущего любви и ласки. Видимо, у Соболина с его томным взглядом это хорошо получилось. Доверчивые жрицы любви, откликнувшиеся на желание клиента, были повязаны «с поличным», то есть с Володей. Соболин описывал это смачно, не гнушаясь весьма пикантных подробностей. Изобилие местоимения "я" в статье начинало утомлять, а юридический аспект действий оперативников и Соболина, употребление утвердительных формулировок там, где ситуация еще не была до конца прояснена, с легкостью позволяли мне не визировать этот шедевр главного репортера в нашем Агентстве.
      Но тут я представила лицо Обнорского, который так рассчитывал на «изюминку» в номер… И, внеся необходимую правку, завизировала материал.
      Открыв ежедневник, я записала себе — провести юридический ликбез с Соболиным. Дело в том, что Володя давно мечтает стать лауреатом премии «Платиновое перо». Под это дело он готов пойти на какие угодно лишения и риск. Например, недавно мне сообщили, что Соболин хочет изнутри узнать иерархию одной из организованных преступных группировок, прояснить, на чем она специализируется, и написать потрясающий репортаж с одного из «дел». Бедный Володя не догадывается, очевидно, что Обнорскому будет очень трудно номинировать Соболина на «Перо», если того повяжут за соучастие. Эту тонкость мне и предстояло объяснить пока не «оперившемуся»
      Володе. Бросив взгляд на календарь, я застонала от разочарования — завтра пятница,
      значит, будет «летучка», или десятиминутка ненависти, как я ее называю, вспоминая «1984» Оруэлла.
 

4

 
      Последние «летучки» проходили в атмосфере крайней напряженности. Причиной тому была угроза банкротства «Золотой пули». Если бы суд удовлетворил в полном объеме иск очень известной в Петербурге пивоваренной компании «Нерпа» к Агентству — приставам пришлось бы вынести из «Золотой пули» все вплоть до скрепок. Гендиректор «Нерпы» Аллоев пришел в ярость, прочитав статью Спозаранника об убийствах дилеров, которые Глеб с легкостью связал с деятельностью компании. Я имела несчастье поверить главному расследователю на слово, что все необходимые документальные подтверждения будут получены, и завизировала материал до того, как убедилась в этом. Доказательств Глеб не получил. А «Нерпа» вчинила нам астрономический иск.
      — Анна Яковлевна не желает ставить свою визу на сенсационном материале об убийствах санитаров морга. — Спозаранник произнес это безо всякого выражения. — Предоставить в номер что-либо аналогичное по степени сенсационности мы не имеем возможности. Большая половина личного состава отдела ушла в отпуск, сейчас в моем распоряжении всего два человека, включая меня.
      С этими словами Спозаранник захлопнул свою папочку и выжидающе посмотрел на Обнорского. Сидящие на «летучке» затаили дыхание в предвкушении скандала. Агеева не спеша прикурила тонкую цигарку и, поправив оправу от Гуччи, направила свой взор туда же, куда и Спозаранник. Соболин, недовольный внесенными в его материал о притоне правками, приготовился поддержать Спозаранника и принял стойку № 1. Повзло, утомленный очередной командировкой, меланхолично расставлял фишки шиш-беша у Обнорского на столе. Я решила, что пауза затягивается и начала:
      — Во-первых, половина — она всегда половина. Она не может быть большей или меньшей. Это что касается вашего личного состава. А во-вторых, ты, Глеб, не предоставил мне те документы, которые бы подтверждали изложенное в статье. Без этого я ее визировать не буду. У меня и без того сейчас полно дел в суде. — Уже закончив последнюю фразу, я поняла, что совершила большую ошибку.
      Обнорский, увлеченно рассматривавший собственную фотографию, обрадованно окинул взглядом аудиторию.
      — Интересно, Анна Яковлевна, где же была ваша юридическая дальнозоркость, когда вы подписывали этот пресловутый материал про «Нерпу», из-за которого нам теперь банкротство светит? — Голос Обнорского был полон сарказма.
      Я, по привычке досчитав до десяти, чтобы не совершить необдуманного поступка, попыталась сгладить напряженность:
      — Мне казалось, что человек, назначенный на должность начальника отдела расследований, достоин доверия. Откуда мне было знать, что Глеб не достанет документов?
      — Правильно ли я вас понял, что это руководство Агентства такое говенное, потому что с кадрами плохо работает? — в интонациях шефа появились вкрадчивые нотки.
      Дальнейшее поведение Спозаранника стала для меня полной неожиданностью. С каким-то гортанным звуком главный расследователь встал, подтянув свои короткие брюки, и, шагнув к столу Обнорского, выпалил:
      — Я с себя вины не снимаю. Готов понести справедливое наказание. — Тут Спозаранник повернулся ко мне:
      — А вы, Анна Яковлевна, оказались слишком доверчивой для юриста нашего Агентства.
      Присутствующие явно не ожидали такой скорой развязки. Очевидно, признательные показания Спозаранника не входили и в планы Обнорского, который настроился на обличительную речь.
      — Вы реверансы друг другу будете в коридоре отвешивать. От того, что вы, господин Спозаранник, будете тут благородство разыгрывать, ничего не изменится. А что, Анна Яковлевна, с руководством «Нерпы» вы не состоите в близких отношениях, эту проблему никак полюбовно не решить? — Обнорский вперил в меня нахальный взгляд.
      «Какая скотина!» — подумала я, но решила не начинать дискуссию. Шеф был явно разочарован отсутствием бурной реакции на свой выпад. У меня возникло подозрение, что остальные участники этого шоу под названием «летучка» тоже остались недовольны отсутствием драматургии.
      — Впрочем, мировое соглашение нам тоже не нужно. Мы должны выиграть этот процесс — и точка. Надеюсь, вы в состоянии выполнить свой профессиональный долг, мадам Лукошкина, или нам пора искать другого юриста? — Я знала, что у Обнорского нет тормозов, и он может глумиться до последнего. Но о другом юристе он заикнулся зря. Это стало последней каплей. Неспешно поднявшись, я одернула юбку и, стараясь скрыть подступавшие слезы, смогла (как мне показалось) с достоинством произнести: