А перед выходом прошелся мимо мясного ряда. «Полковника», понятное дело, уже и след простыл.
Пышная продавщица уже собрала вокруг себя товарок и гордо демонстрировала им полиэтиленовый пакетик, доверху набитый обыкновенным керамзитом. Продавщицы аккуратно нюхали камешки, вертели их в руках и охали. Одна из соседок по ряду даже попробовала продукт жизнедеятельности «птицы Хубу» на зуб.
— А не дорого, Люсь? Все-таки сто долларов!
— Где дорого? — кипятилась Люся. — Это ж птица Хубу — понимать же надо!? С Тибета!
Продавщицы одобрительно цокали языками. И я поехал в Агентство…"
***
Кононов показал мне продукт своего труда перед самым моим уходом.
— Ну как? — волнуясь спросил он, пока я придирчиво вглядывался в газетные страницы.
— Охренительно, — честно сказал я. — Сколько сделал?
— Двадцать штук, как просил. — Он нетерпеливо щелкнул по шее. — Гони гонорар.
Я вытащил из сейфа двухлитровый штоф с самогоном. Глаза его увлажнились, и, видимо, горло перехватило от избытка чувств, поскольку он ушел, не попрощавшись. Я подумал, что это, должно быть, грех — сталкивать человека с верного пути, но уж больно твердо Безумный Макс ступал по неверному… Так я и успокоил свою совесть.
***
Вечером Горностаева повела меня в театр. В самый что ни на есть Государственный академический большой драматический театр, но, слава Богу, не на спектакль, а за кулисы. Нам пришлось преодолеть немало кордонов из самых настоящих милиционеров, прежде чем дойти до гримерного цеха. Я шел и думал, зачем понадобилось менять милых старушек, вечно дремавших на вахте? Может быть, потому что в наше время вместо гениальных режиссеров здесь чаще ходят спонсоры?
У двери с табличкой «Гримерный цех»
Горностаева притормозила и перевела дыхание. Мне она показалась взволнованной, и я поинтересовался:
— Что это с тобой?
— Волнуюсь, — сказала она, покраснев. — Вдруг тут кто-то из великих?
Я посмотрел на нее с жалостью, толкнул дверь и отпрянул. Навстречу мне выскочил какой-то страшный старик с всклокоченными волосами и жутким оскалом. Я пятился назад, пока не уперся в дрожащую Горностаеву. Старик подошел поближе и заявил жутким шепотом:
— Ходют тут всякие!!! — мороз пробирал по коже от этого голоска, правда, тут же дед заговорил молодым чистым баритоном. — Девушка, сигареткой не угостите?
Я обернулся и понял, что Горностаева дрожит от смеха. Прямо сотрясается и протягивает этому чудовищу пачку «LM».
«Старик» взял сигарету и с церемонным поклоном спросил:
— Чем обязан, молодые люди?
Горностаева затараторила:
— Вы Ян Шапник? Здравствуйте. Нас Володя Соболин знакомил, если помните, на премьере «Антигоны». Меня зовут Валя. А это — Алексей.
— Здравствуйте, Валя. Здравствуйте, Алексей. Что же Соболин не заходит?
Я хотел было сказать, что Соболин слишком многим задолжал в этом театре, чтобы так вот по-простому «заходить», но Горностаева, которой все это было известно не хуже, меня опередила.
— Не знаю… — невинно сказала она. — Мы к вам по делу. Я вам звонила.
Шапник улыбнулся и показал ей на дверь в гримерку.
— Прошу!
Я сел на диванчик у стены и погрузился в какой-то театральный журнал.
***
"…"Полковник" привычным щелчком «отстреливает» окурок и заходит в подъезд. Видит, что во всех почтовых ящиках торчит уголок газеты. Открывает почтовый ящик, достает оттуда несколько рекламных листовок и «Явку с повинной».
Хмыкает и, положив ее под мышку, поднимается по лестнице.
Зайдя в квартиру, он разувается и проходит в чистенькую кухню, почти без мебели. Садится за стол, открывает «Явку…». На первой полосе — фотография бравого американца в ковбойской шляпе и галстуке-шнурке «по-техасски». Материал озаглавлен: «Техасский миллиардер готов отдать за семейную реликвию миллион долларов!». Ниже — чуть помельче:
«У Джона Дудкоффа есть рисунок, по которому он хочет найти в Петербурге скульптуру, пропавшую еще до революции». «Полковник» открывает разворот и видит иллюстрацию. — карандашный набросок всадника с копьем на вздыбленном коне. Морщит лоб.
Звонит телефон. Он поднимает трубку.
— Квартира одиннадцать? — скороговоркой спрашивает гнусавый женский голос.
— Да…
— Антенная служба беспокоит, сегодня работали по вашему подъезду. Проверим пятый канальчик!
— А что… — пытается возразить «полковник», но его грубо перебивают:
— Проверим-проверим! Чтоб разговоров потом не было. Включайте, я подожду.
«Полковник» включает телевизор. Появляется заставка информационной программы.
— Работает… — робко говорит «полковник».
— Отмечаю. Не выключайте минут десять, может, еще сорвется… — в трубке раздаются короткие гудки.
На экране появляется Степан Томский.
— Нам не удалось побеседовать с самим Джоном, но некоторые подробности все-таки удалось выяснить, — говорит он, и сразу же появляются кадры подъезжающего лимузина, который останавливается у гостиницы «Астория». Из него, старательно скрываясь от камеры, выходит ковбой с газетного снимка и заходит в отель.
— Семья мистера Дудкоффа, — басит тем временем Томский, — потратила на поиски бронзового всадника десятки лет. Наконец, следы его обнаружились в Петербурге. Джон срочно прилетел в наш город и, как утверждают осведомленные источники, намерен завтра уехать, так как пока выяснить что-либо о столь драгоценной реликвии не удалось. По оценкам специалистов, цена «бронзового всадника» сегодня составляет более миллиона долларов.
Нашей программе удалось достать старинную фотографию из частного архива, датированную тысяча девятьсот десятым годом.
На экране появляется старинный снимок с логотипом «Majestes Imperiales Denier». На нем — бравый офицер, опирающийся на бронзового всадника. «Полковник» качает головой…"
***
Тем же вечером в полурасселенной квартире на Колокольной раздается требовательный стук во входную дверь. Из комнаты, шаркая, спешит расфуфыренная блондинка в неописуемого цвета кофте и ярко-лимонных лосинах. Аляповатый макияж: жирные «стрелки», пунцовые румяна, огромный начес — в этой девице столько же от петербурженки, сколько такта в Спозараннике. К тому же, разговаривая, она тянет слова и по-малороссийски «гхэкает».
— Хто?! Шо надо? Я не одета!
Из— за двери доносится благородный баритон Ерша.
— Пожалуйста, откройте, это из риэлтерской конторы.
— Из ри… А, шоб вас повыкидывало… — Девица открывает дверь.
Перед ней — Ерш. Он в образе этакого профессора — золотые очки, «дипломат», «бабочка», костюм.
— Здравствуйте, барышня, а где хозяйка?
— Яка хозяйка?! На три дни я тута хозяйка! — Девица обдает Ерша таким плотным ароматом дешевых духов, что он закашливается, чуть не утыкаясь носом в огромную грудь.
— Понимаю. Снимаете, значит. А, простите, регистрация у вас есть?
— Есть у меня и регистрация, и комбинация, и шо надо есть усе! В чем дело?
Ерш неотразимо улыбается и мягко спрашивает:
— Не позволите ли пройти?
— А на шо? — вовсе не мягко интересуется девица.
Ерш улыбается просто обворожительно:
— Есть деловое предложение.
— А лапать не полезешь?
— Что?! — благородное негодование Ерша не знает границ, но девица уже посторонилась и бормочет, впуская его в квартиру:
— Ну заходьте, раз предложение, тока недолго. Заходят такие, юбку на голову, и привет…
Комната, в которой еще недавно Скрипка готовился к боевому задержанию наркодилера, выглядит все так же, только в ней прибавилось клеенчатых тюков. Повсюду разбросаны женские вещи. Ерш сидит там, где сидел Скрипка, и нервно постукивает-пальцами по шлему всадника.
Девица тем временем бегает по комнате, собирая вещи.
— Ни за Боже мой! — верещит она. — Ты шо, мне ключи бабке сдавать — она ж меня в милицию… Ни-ни, ни Боже мой!
— Эх, жаль времени нет… — шипит Ерш.
— Чего шепчете, не слышу? — Девица останавливается над ним, и ему снова становится дурно от удушающего аромата.
— Тысяча долларов, — тихо цедит Ерш.
— Щас! — к его немалому удивлению саркастически восклицает девица. — В тюрьму за тыщу долларов! Шли бы вы отсюдова, дядечка, а то мой хахаль вернется, тай годи…
Три тысячи. Сейчас, — дурея, говорит Ерш.
Девица, охнув, садится рядом и, помолчав, почему-то шепчет:
— Не. Я женщина честная. Не просите. Ни за Боже мой…
— Пять, — не веря, что он это говорит, произносит Ерш. — Пять тысяч, раз честная!
Он достает из кармана пачку долларов, помахивает ей.
— Ну! Чертова дура!!!
Лицо девицы перекашивается, она хватает деньги и сует их в лифчик.
— Ох. Прости меня грешную… — быстро бормочет она. — Забирай эту халабуду и чеши, пока не передумала! Нет, погодь!
Она лихорадочно достает деньги и начинает пересчитывать, шевеля губами.
— Забирай!
Ерш криво усмехается и встает. Снимает какую-то простыню с кресла, начинает заворачивать скульптуру. Скашивает глаза и видит, что девица отошла к серванту — одной рукой она судорожно сжимает ворот футболки, в другой — дрожит увесистый молоток.
— Ты чего? — тяжело дыша, спрашивает Ерш.
— Двигай, двигай! Знаем мы таких!
Ерш с усилием подхватывает всадника и несет к выходу.
***
Нигде в Питере так не чувствуется красота белых ночей, как на Исаакиевской площади. Есть в ней такое, что ничем не испортишь, не испоганишь… Я смотрел на Ерша, выходящего из дверей «Астории», сопровождаемого недоуменными взглядами швейцаров, вспотевшего и несчастного. На руках его безучастно покоился завернутый в простыню бронзовый всадник, стоимостью больше миллиона долларов, которого он явно удерживал из последних сил. Он шел так беспомощно, ища, куда бы прислониться… Мне стало жалко его — бедного уставшего кидалу, который даже не в силах испортить мое впечатление от этой дивной ночи… Поэтому, мимо него, беззаботно посвистывая, и прошел ковбой Мальборо.
Ерш оглянулся и воспрял. Не обращая внимания на протест швейцара, он поставил всадника рядом с ним и бросился вдогонку.
— Мистер! — силясь отдышаться, прохрипел он.
И тут, несмотря на дырку в джинсах, ковбой эффектно повернулся и снял шляпу. А заодно и очки. Ерш отшатнулся, и я почувствовал, что полностью удовлетворен.
— Один-один, — ласково сказал я. — Вы ко мне, товарищ полковник? По делу, или как? Вам что, нехорошо?
Ерш молча вытер пот и пошел через сквер, к Исаакиевскому собору. Швейцар звал его, но он не остановился. Он шел, ускоряя шаг, прямо по газону и притормозил лишь на секунду, когда мирно сидящая на скамеечке Горностаева приветливо сказала:
— Здоровеньки булы!
Ерш вздрогнул, но потом ухмыльнулся и, покачав головой, пошел дальше. А я подсел к Горностаевой.
— Валюшка, ты — гений! — искренне сказал я.
— Валюшка?! — изумленно переспросила Горностаева. — Скрипка, не пугай меня!
— Ладно…
Я достал из кармана деньги, и отсчитал сто долларов.
— В чем дело, Скрипка, это же казенные? — грозно спросила моя гениальная подруга.
— Во-первых, бабке за квартиру и эту бронзовую дрянь, во-вторых, Вовчику за лимузин… — подумав, я отсчитал еще триста. — И в-третьих… Валь, ты когда-нибудь бывала в пятизвездочном «люксе»?
— Это же казенные! — неуверенно повторила Горностаева.
— Вечером Обнорский приезжает, — беззаботно сказал я. — Стрельну у него до зарплаты. Потом компенсирую. На штрафах за курение в неположенных местах…
— Кого же ты собираешься штрафовать?
И хотя мы уже вовсю целовались, я довольно четко произнес:
— Тебя.
***
— «…Полковник, он же Палтус, с усилием подхватывает всадника и несет к выходу», — дочитав, я сложил листочки в папку и допил остывший кофе. Горностаева в соседнем кресле нервно кашлянула.
Взгляд раскинувшегося на своем любимом диванчике Обнорского ровным счетом ничего не выражал.
— Чушь, — сказал он безразлично. — Для нашего сборника «Все в АЖУРе» это не годится, даже если кто-нибудь это отредактирует. Твой герой, Леша, которого вы с Валентиной так находчиво назвали Контрабасом, выглядит конченым кретином, которого не то что в Агентстве — его даже в «Ленинских искрах» держать бы не стали. Да и история абсолютно невероятная. Вы бы хоть со Спозаранником посоветовались.
Он потянулся и сунул в рот свой любимый легкий «Кэмел».
— А вот про кидалово с детским сериалом — неплохо. Ты, Горностаева, давай, развивай эту тему. А тебе, Леша, придется придумать что-то еще, не правдоподобнее. А то догадались, инвестигейторы хитрожопые, на двоих одну новеллу писать. Хренушки! — Обнорский зевнул и махнул царственной дланью. — Свободны.
Я встал и торжественно кивнул Горностаевой. Та, скорбно прикрыв глаза, вышла из кабинета.
— Андрей! — стараясь говорить как можно громче, обратился я к шефу. — Одолжи мне, пожалуйста, триста долларов! Мне ненадолго, скоро отдам!
— Пожалуйста, — удивленно сказал Обнорский. — А чего ты так орешь?
— Понимаешь, у меня проблемы возникли с машиной, но я отдам, ей-богу, с получки, как только, так сразу… — Я продолжал драть глотку, но объяснить это шефу не было никакой возможности. Просто я четко слышал, как в приемной покатывается от хохота моя гениальная подруга Горностаева, а Обнорский не любит, когда сотрудники Агентства смеются без видимых причин.
ДЕЛО О ПРОПАВШЕМ ДРУГЕ
Рассказывает Анна Соболина
"Соболина Анна Владимировна, 27 лет, сотрудник архивно-аналитического отдела.
Замужем. Муж — начальник репортерского отдела Соболин Владимир Альбертович. Исполнительна, неконфликтна, но малоинициативна. Перспективы служебного роста — минимальны.
В позапрошлом году у Соболиной был похищен сын — Соболин Антон.
В результате проведенных оперативно-розыскных мероприятий ребенка удалось вернуть родителям.
Косвенно причиной похищения стала интимная связь Владимира Соболина с сотрудницей городской прокуратуры.
Некоторое время назад из-за частых измен Соболина В. А. отношения супругов ухудшились. По слухам, Соболина также поддерживала интимную связь с замдиректора Агентства Повзло Николаем. Те же слухи склонны приписывать ей кратковременные неделовые контакты с бизнесменом Гурджиевым.
Сейчас семейные отношения у супругов Соболиных нормализовались.
Есть сведения о неудавшейся попытке завербовать Анну Соболину сотрудниками ФСБ…"
Из служебной характеристики
Начало этого дня не предвещало ничего хорошего. С утра позвонила мама и сказала, что заболела гриппом и не сможет взять на две недели к себе во Всеволожск Антошку. С одной стороны, хорошо, что я буду видеть сына каждый день, но с другой… Для меня невыносимо будет его разочарование — ведь сын ждал этой поездки последние несколько месяцев. До сих пор — а уже конец июля — Антошке приходилось сидеть в городе, где не было его лучших друзей.
— Мама, а когда мы поедем отдыхать? — спросил сегодня сын, когда я стремительно собиралась на работу. — Сашка вместе с предками уехал в Крым. А где это Крым?
— Крым — на Черном море.
— А почему оно черное? Оно на самом деле черное?
— Нет, оно Черным называется потому, что на нем все загорают и становятся черными. Ладно, солнышко, я побежала, веди себя хорошо и не мучай крысу.
Я поцеловала Антошку в нос и пошла обуваться. Лицо сына просветлело, и он потопал на кухню, видимо, нарушать мое последнее указание насчет крысы.
На работе меня ждало новое потрясение. Меня встретила Марина Борисовна словами:
— Анечка, голубушка, представляете, нам с вами придется расстаться!
Я прислонилась к стене:
— Как?
— Ой, нет, не насовсем, конечно. Обнорский издал один дурацкий указ о создании группы срочного реагирования, ну, в общем, читай сама… — Агеева развернула ко мне монитор компьютера, на котором была изображена открытая страница нашего внутреннего сайта.
— Что, еще один пасквиль?
— Нет, вот — читай указ Обнорского.
Дело в том, что месяц назад один из многочисленных и быстро сменяющих друг друга компьютерщиков изобрел такую интересную штуку, как внутренний сайт, чем весьма расположил к себе Обнорского.
Андрей Викторович радовался новой забаве как ребенок: всех обязал заглядывать на сайт каждые пятнадцать минут и пообещал, что ни одного письменного приказа мы больше не увидим. Теперь приказы будут только в электронном виде, которые при желании каждый сотрудник Агентства может распечатать в собственном экземпляре. В связи с необходимостью обновлять сайт и оправдывать его существование Обнорскому все чаще и чаще приходилось придумывать и издавать приказы.
Дошло до того, что последние распоряжения, вышедшие из-под пера Андрея Викторовича, носили интимно-дотошный характер. Например, в прошлую пятницу на сайте появилось объявление: «Уважаемые коллеги! Пора идти в буфет». В понедельник появилось указание, касающееся персонально Нонны Железняк: «Рекомендую Нонне Евгеньевне сменить тон прически на более приглушенный с целью создания положительного образа сотрудника Агентства „Золотая пуля“. Обнорский. Поскриптум: я в курсе инцидента, когда посетитель сбежал, увидев вас, не дождавшись аудиенции у Марины Борисовны».
А в четверг досталось и самой Агеевой: «Марина Борисовна! Рекомендую вам перечитать пункт 7 инструкции № 32, касающийся длины юбки».
Может быть, поэтому никто особенно не удивился, когда на внутреннем сайте появилось совершенно маразматическое объявление: "В связи с празднованием Дня пограничника всем сотрудникам Агентства выйти в 14.00 в коридор и, отдав честь, приветствовать меня словами: «Рота к смотру готова! Ура! Ура! Ура!». Ну мы и вышли. Не все, конечно, но кто был в Агентстве — за этим проследил Спозаранник. Последней подошла Завгородняя со словами: «Это что, прямо здесь честь отдавать?»
Когда мимо проходил Обнорский, мы рявкнули. Он обалдел. Сначала на его лице было написано одновременно крайнее изумление, смешанное с плохо скрываемым удовлетворением, а секунду спустя это выражение сменилось на хмурое. Видимо, он заподозрил, что его разыгрывают.
Только потом выяснилось, что не писал Обнорский такого приказа. Он был послан даже не с его компьютера, а с компьютера болеющего Модестова. С тех пор подобные нелепые сообщения с пугающим постоянством стали появляться на внутреннем сайте. Злоумышленник не ограничивался подделкой приказов Обнорского, он еще писал пасквили в стихотворной форме. Чаще всего героями злой сатиры становились Спозаранник, Повзло и Скрипка.
Спозаранник спозаранку сел крутить свою баранку,
Желтый свет увидел он и заехал под фургон.
Это творение появилось через день после того, как Глеб Егорович попал в аварию, попытавшись пересечь перекресток со взбесившимся светофором. Цвета на светофоре сменялись со скоростью света, но Спозаранника это не остановило, и он стал двигаться рывками: на зеленый мгновение — по газам, на красный — на тормоз. Как потом объяснил Спозаранник, если правила предписывают двигаться на зеленый, а стоять на красный, то он не видит оснований не делать так. Огромный фургон впереди был для него тоже не аргумент.
Такие же дурацкие стишки оказались посвященными и самому Обнорскому:
«Чтоб Агентство не пропало, классик вышел в Интернет, книжек написал немало, а приказов — как-то нет». Кстати, директору Агентства досталось больше всего.
И так не удалось установить вредителя, этим делом промышляющего. Каждый раз нелепые сообщения и глупые стихи посыпались с разных компьютеров, один раз даже с компьютера самого Обнорского.
Поимкой стихоплета с поличным было занято все Агентство, особую прыть проявляли компьютерщики.
Так или иначе, это происшествие сказалось на авторитетности всех сообщений, появляющихся на внутреннем сайте. Никто точно не мог определить, какое из них настоящее, а какое подложное. И единственным способом борьбы с этим было просто не выполнять их, что все и делали.
Поэтому я, прочитав приказ Обнорского, первым делом усомнилась в его подлинности. Выглядел он так: "Приказываю активизировать работу Агентства «Золотая пуля» в сфере поиска пропавших без вести.
Эти меры необходимы в связи с реорганизацией соответствующего отдела в ГУВД.
Для эффективности работы рекомендую создать группу быстрого реагирования из сотрудников, откомандированных из различных отделов. От архивно-аналитического — Соболину А. В., от репортерского — Горностаеву В. И., от расследовательского — Модестова М. С. Ввиду малочисленности группы быстрого реагирования разрешается привлекать для выполнения отдельных заданий Татьяну Петровну (специалист в сфере пищевых технологий) и Григория (специалист по охране и безопасности помещений). Обнорский".
— Ничего себе, — сказала я, растерянно глядя на Марину Борисовну. — Может, это подделка?
— К сожалению, нет. Я уже уточняла у Обнорского.
— Хорошо, а почему вы считаете, что нам придется расстаться? Тут же не написано, что надо перезжать в отдельный кабинет. Я здесь сидеть буду.
— В том то и дело, Анечка, что вы сидеть не будете…
Как я представила, что мне придется бегать целыми днями, подобно бешеной собаке или кому-нибудь из репортеров, мне стало плохо. Я без сил опустилась на стул. Но расслабиться мне так и не удалось — день был специально создан, чтоб погубить меня.
***
Дверь кабинета распахнул Григорий и предательским жестом показал на меня шумной группе товарищей:
— Вот наш ведущий специалист по поиску пропавших, Анна Владимировна. Ей все и расскажете! — Вахтер подбежал ко мне и шепотом сказал:
— Никого больше нету, ни Модестова, ни Горностаевой. Обнорский велел к тебе вести.
— Он сейчас на месте?
— Да…
Я выбежала из кабинета, заверив группу ищущих, что скоро предоставлю себя на их растерзание, и кинулась к Обнорскому.
— Андрей Викторович! За что? — взмолилась я, оказавшись у Шефа в кабинете.
Обнорский спокойно сидел, развалившись в кресле, и поигрывал кинжалом.
— О-о-о! И откуда такая прыть, совершенно вам не свойственная, Анна Владимировна?
— Пожалуйста, не надо. Я все равно не справлюсь. Я не умею. Там сейчас целая шайка посетителей, я не знаю, что с ними делать.
— Очень просто — снимать первичную информацию, — серьезно сказал Обнорский. — И вообще, что это за сопли: не справлюсь, не умею. Не умеешь — учись.
Сотрудники Агентства постоянно должны повышать свою квалификацию, иначе они не сотрудники, а так, шантрапа.
Когда Обнорский начинает хамить, это, как правило, свидетельствует о непоколебимости его позиции. Во мне кроме страхов пред грядущим заданием и дикой паники ничего не осталось, даже слов.
Я выразительно посмотрела на Обнорского и тихо вышла в надежде, что он понял мой взгляд.
…К счастью, вся шайка посетителей искала не разных людей, а всего лишь одного.
Группой они пришли так, для солидности.
Не знаю, правда, как солидности, но шуму они производили предостаточно. Они как цыгане столпились надо мной, одновременно галдели и размахивали руками:
Пропал, пропал, совсем пропал…
Он такой тонкий был, чувствительный…
Творческая натура…
Его похитили…
Только когда, растеряно озираясь, то на одного, то на другого, я задала вопрос:
«А сколько лет было ребенку?», все вдруг замолчали. От имени толпы решил выступить приятный молодой человек в синей джинсовой рубашке и с такими же синими яркими глазами. Он сказал:
— Правда, давайте по порядку. Кто-нибудь один… А то девушка уже совсем запуталась. Кто будет рассказывать? Лен, давай ты — ведь ты же все это начала.
— Да. — Женщина лет сорока пяти встрепенулась и всем своим видом выразила полнейшую готовность начать рассказ. — Я все начала, но мы все — друзья Саши, его фамилия Ягодкин. Мы с ним — друзья детства. Вместе росли, вместе учились, вместе женились. Он женился два раза и оба неудачно, где сейчас его жены — неизвестно даже. Ясно одно — они его даже не ищут. Он был особенный человек, очень творческий. Многие говорят, что он алкоголик. Да, он выпивал, но алкоголиком не был. Он мог привести любого человека к себе домой, ну, с которым познакомился у ларька, выпить с ним… Просто его интересовали люди. Такой он был странный: увлекался философией, графологией, историей. Вы понимаете, что это не просто алкоголик?
— Да, конечно, — понимающе закивала я, хотя не видела разницы между пьяницей-художником и рабоче-крестьянским «синяком».
— Пропал он после Нового года. Пропажу мы обнаружили где-то в конце февраля, просто не выходили после праздников на связь и не волновались. Но я знала, что он должен идти с моим сыном в театр двадцать
седьмого февраля. Но он не появился. Я стала ему звонить — трубку берут какие-то незнакомые люди. Обзвонила всех знакомых, — женщина показала рукой на группу поддержки. — Все тоже не знают, куда делся Саша.
— А что говорят в милиции? — осторожно поинтересовалась я.
— Ну вы же знаете, как они работают.
Сначала дежурный районного отделения милиции не хотел принимать заявление, потому что я, оказывается, не являюсь ему родственницей. Через несколько дней мне сказали, что обязаны принимать заявления ото всех, правильно? Ну вы же знаете?
— Да-да, — уверенно закивала я головой, хотя и понятия не имела о том, кто принимает заявления и от кого.
— Приняли, а через несколько дней я узнаю, что дело собираются закрывать. На каких основаниях, спрашивается?
— Да, на каких основаниях? — повторила я, взглянув при этом на парня в джинсовой куртке, он почему-то производил впечатление самого компетентного человека.
— Участковый сказал, что местонахождение Ягодкина установлено. То, что в его квартире живут посторонние люди, никого не насторожило.
— Так что уголовное дело закрыли только потому, что его видели. Может, это был не он? — переспросила я.
— Дело не уголовное, а розыскное… может, и не он был, — развел руки парень, а я решила больше вопросов не задавать, чтоб не позориться. Молодой человек, которого, как выяснилось, звали Сергей Артемкин, продолжал рассказывать дальше:
— В принципе, убийство или похищение Ягодкина никому не выгодно. Он ни с кем никогда не ссорился. Из всего богатства у него была только квартира, да и та записана на его мать. Я работаю в известном агентстве недвижимости «Китежград», поэтому знаю тонкости в таких делах. Квартира Ягодкина принадлежала его умершей матери, и по закону должна перейти ему. Но Сашке лень было в свое время заниматься оформлением документов и ведением наследственного дела, потому квартира так и осталась по бумагам принадлежать ей. В принципе, это сделать никогда не поздно, но только при наличии самого Ягодкина. А его нет, и, как я выяснил в ГБР, квартира так и осталась числиться за умершей.
…Спустя два часа компания покинула Агентство, слезными просьбами вытянув из меня обещание непременно найти Ягодкина. Артемкин даже предложил свою посильную помощь в моем расследовании: консультации по квартире Ягодкина, крепкое мужское плечо при визитах в сомнительные места и все четыре колеса старенького «опеля». Учитывая то, что я не могла ума приложить, с чего начать поиск пропавшего алкоголика, это предложение было как нельзя кстати. Тем более что молодой человек на самом деле был очень приятный.
***
Не успела я с облегчением вздохнуть за полчаса до окончания рабочего дня оттого, что наконец-то все сюрпризы закончились, как на меня свалилось новое происшествие.
Несколько месяцев назад Обнорский прилюдно объявил, что сотрудникам Агентства пришло время попробовать себя в писательстве. Это совсем не трудно — заверил нас Обнорский. От каждого по новелле.
Ничего особенного сочинять не надо: берешь свой собственный журналистский образ, меняешь пару букв в фамилии — и вперед. Главные правила: начальство не хаять и — побольше эротики.
В великих муках увидели свет три книжки «Все в АЖУРе». С каждой из них добровольных писателей становилось все меньше и меньше. Когда пришло время писать четвертую, мастера художественного слова и вовсе перевелись, заявив, что предыдущие «Все в АЖУРе» были ошибки молодости, которые больше не повторятся. Тогда Обнорский хмуро огляделся и объявил: «Пишут все!», имея в виду даже тех, в ком трудно было подозревать склонность к литературному творчеству. То есть, например, меня, Светку Завгороднюю и Каширина.
Это было месяц назад. Месяц минул, и поскольку писательство не входило в круг моих прямых обязанностей, то я успела забыть о нем. Вот сегодня-то вечером и выяснилось, что это была не шутка и даже не деловое предложение, а приказ Обнорского. Он собрал всех у себя и потребовал предъявить свидетельства своих творческих потуг. Тех, кому было что предъявлять, оказалось всего двое — Железняк и Зудинцев, да и то количество их творчества исчислялось не страницами, а строчками.
Обнорский хлопнул кулаком по столу, обозвал всех засранцами и велел каждому написать и сдать новеллу в объеме 20 страниц — либо же объяснительную о причинах невозможности сделать это в том же объеме. За неисполнение: стремительное падение в глазах шефа и столь же стремительное сокращение премий. Честно говоря, стало страшно.
После этого Каширин час ходил по кабинетам и предлагал всем устроить народный бунт, чтобы свергнуть иго капиталистов-эксплуататоров. Честно говоря, в тот момент у меня было горячее желание его поддержать, но виду я не подала.
***
Идея написать свое собственное художественное произведение все-таки увлекла меня. Помнится, в детстве я всерьез мечтала стать детской писательницей, как Агния Барто. 