Ох, надоела мне эта дедукция, которую приходится основывать на ничем не подтвержденных деталях. Шерлок Холмс здорово блефовал, когда делал свои «элементарные» открытия.
      Я непроизвольно пошевелил рукой и наткнулся на такое привлекательное местечко на теле моей прекрасной «женушки», что решил отложить расследование до завтра.
 

***

 
      Утро я встретил в выделенном мне номере Спиридонова. Суеверностью я не отличался, поэтому когда Ирка так же твердо, как накануне, выперла меня из своего номера, спокойно завалился на свежезастеленную кровать и прекрасно продрых оставшиеся два часа до подъема.
      Единственное, что я счел нужным сделать после пробуждения, так это зашвырнуть подальше ботинок покойного, встретивший меня на балконе. Австрийский шуз красиво полетел в сосны. При его приземлении из леса послышался сдавленный стон.
      Но я даже не удивился: вчера, под шумок, Черкасова доверительно сообщила мне, что, по ее мнению, Спиридонова убил очень аморальный тип. А самым аморальным в съемочной группе был художник Босов. Его аморальность заключалась в том, что он, по наблюдению Черкасовой, каждое утро занимался китайской гимнастикой в голом виде.
      Прямо напротив окон пансионата, в лесу.
      Как она разглядела его «голый вид», учитывая довольно густую сосновую растительность перед окнами, я не спросил.
      И вот теперь я был почти уверен, что зарядил ему ботинком в какое-нибудь болезненное место. Не нравился мне этот Босов, который, кстати, тоже улучил момент, чтобы шепнуть мне несколько слов, смысл которых заключался в том, что к нему, Босову, были неравнодушны все женщины группы, особенно Черкасова. («В ее-то годы!
      Понимаете, Владимир?») А Спиридонов над ним постоянно издевался, потому что Босов был… как бы это поделикатнее объяснить… в общем, геем. («Надеюсь, вы человек просвещенный!») Так вот бабы Олега из мести и замочили!
      Чистя зубы, я еще вспомнил, как после окончания съемок меня дернул за руку Семен и, глядя куда-то в сторону, процедил:
      — Если тебе интересно, то после тебя первым делом я подозреваю Надьку!
      — А что так? — нетерпеливо спросил я, глядя вслед Ирине, уходящей в сторону пансионата.
      — А потому что змея! — прошипел Семен и исчез.
      Вот такой сумасшедший дом.
      Одевшись, я пошел на завтрак. Но не успел спуститься на первый этаж, как услышал нечеловеческий визг. Кричали откуда-то с улицы, куда я, естественно, и помчался.
      Вылетев на крыльцо вместе с несколькими взбудораженными киношниками, я прислушался. Кричали где-то в соснах…
 

***

 
      Пролетев спринтерским рывком несколько метров по узкой тропинке, я наткнулся на источник визга — им был до невозможности перекошенный рот Черкасовой. Еще на ее лице присутствовали огромные синие глаза, из которых прямо-таки брызгали слезы.
      — Что?! — заорал я, пытаясь перекричать поставленный голос псевдо-Агеевой.
      Но она продолжала орать, пока не подоспел запыхавшийся Птичкин. Точным и, видимо, отработанным движением он залепил Черкасовой звонкую пощечину. Вместо того, чтобы ответить на этакую грубость, Елена Борисовна тут же захлопнула рот и шумно засопела. Сопела она долго.
      Я немного подождал, потом сказал Птички ну:
      — Хорошо бы узнать, что, собственно…
      Но тут Черкасова всхлипнула и, тихо сказав:
      — Там… На опушке… Опять…— упала в обморок.
      «Убил ботинком Босова, дискобол хренов», — подумал я на бегу. Но картинка, открывшаяся мне на симпатичной полянке, была совсем не той, какую я ожидал увидеть. Вместо голого Босова, накрытого пущенным мною ботинком, под живописным кустом дикой малины лежала вполне одетая Лерочка. Одетая, но мертвая. Из ее девичьей груди торчала рукоятка кухонного ножа. А в уголке бесцветных губ запеклась струйка крови.
      За моей спиной послышался топот, и на поляну выскочило несколько киношников.
      — Ничего не трогать!!! — заорал из задних рядов Неручко и, подскочив ко мне, храбро схватил меня за руку и стал ее выкручивать.
      Мне ничего не оставалось, как врезать ему по лысеющей макушке и уйти с этой дурацкой полянки.
      Проходя мимо застывшей кучки испуганных киношников, я нашел взглядом Босова и кивнул ему. Он обреченно поплелся за мной.
 

***

 
      — Зарядку делал? — хмуро спросил я у художника, топтавшегося рядом, пока я пытался дозвониться до «02».
      — Ка-какую за-за-зарядку? — заикаясь, переспросил Босов.
      — Такую!!! — заорал я, и он вжал голову в плечи. — На опушке! В голом виде!!!
      Тетка на «ресепшене» хихикнула.
      — Не-е-ет…— проблеял художник. — Я в номере делал… Потому что за мной Черкасова подглядывает… Я и не хожу туда уже дней пять… Ей-богу!
      Я хмыкнул и показал Босову жестом, чтобы он убирался. Не успел тот исчезнуть, как в фойе влетел юный мент Юрик.
      — Ты откуда? — удивился я. — Я ж еще не дозвонился…
      — Так я за тобой! — пожал плечами он. — У меня труп неопознанный и еще — сюрприз! Пошли поглядим?
      На его веснушчатой физиономии сияла такая безмятежная улыбка, что мне было даже жалко его расстраивать.
      — А у меня тоже труп! — в тон ему сказал я радостно. — Пошли поглядим?
      И мы пошли поглядеть, причем с лица Юрика так и не сползала улыбка.
      Кстати, не сползла она и по прибытии на злосчастную полянку, которая была девственно пуста, даже куст малины не качался.
      Я бы даже сказал, что улыбка Юрика стала еще шире, когда он прослушал мою недолгую, но жаркую речь по поводу всего происходящего. Думаю, что самым цензурным в ней было слово «мать».
      Когда мы вернулись к пансионату, со скамеечки у крыльца, как по команде, поднялись скорбные киношники.
      — Где тело?! — заорал я на них.
      Они переглянулись, как курившие школьники, которых неожиданно застукал завуч по внеклассной работе.
      — Какое тело? — промямлил Птичкин.
      — Мертвое, — устало сказал я. — Где тело администраторши, сволочи?
      — Там было…— с идиотской улыбкой сказал Семен, держащийся за голову. — Кстати, товарищ лейтенант, прошу зафиксировать…
      Я подскочил к нему и схватил его за грудки:
      — Ты, слабоумный кретин, объясни, куда подевалась мертвая девочка?! Почему вы ее там оставили?
      — Так это…— вступился Птичкин. — Решили не топтать, чтобы, значит, до прибытия…
      — А баба твоя где? — накинулся я на него. — Быстро сюда ее! Ну! — И для убедительности дал ему пинка, когда он послушно направился в корпус. — Всем стоять здесь! — орал я в каком-то исступлении. — Никуда с места не двигаться!
      — Товарищ лейтенант, — послышался за моей спиной осторожный шепот режиссера. — Он псих, он по голове меня…
      Лучше бы он этого не говорил.
 

***

 
      Наручники Юрик снял с меня только в машине. Да и то предварительно убедившись в том, что я полностью успокоился.
      — Зря ты его так-то уж… По башке!.. — добродушно хихикнул он, подъезжая к отделению.
      — Да пошел он…— отозвался я, не без удовольствия вспоминая, как гонял режиссера, пытавшегося загородиться подчиненными, вокруг скамейки.
      Самообладание уже полностью вернулось ко мне, только немного побаливал правый кулак, отбитый о пустую голову Неручко.
      Местное отделение милиции утопало в зелени. В дежурной части было прохладно и спокойно. Юрик провел меня по небольшому коридорчику и, поковырявшись в замке аккуратно покрашенной двери, сделал широкий жест:
      — Уэлкам!
      Я вошел в крохотный кабинетик и вздрогнул. Над столом, глядя мне прямо в глаза, плотоядно ухмылялся Обнорский.
      «Спокойно, Соболин! — сказал я себе твердо. — Это плакат».
      Откуда его добыл Юрик, я не спросил, но настроение у меня испортилось.
      — Это и есть твой сюрприз?
      — Да не, — хохотнул Юрик, копаясь в сейфе. — Сейчас хлопнем по маленькой для успокоения нервной системы и пойдем смотреть труп. А уж потом сюрприз…
      Глотнув «для успокоения» какой-то дряни, я послушно поплелся следом за Юриком к выходу из отделения.
      Перейдя через дорогу, мы подошли к ветхому флигелю, на котором красовалась новехонькая табличка с надписью: «Зеленогорская районная больница. Морг».
      Войдя внутрь, Юрик бурно расцеловался с какой-то бабулей в грязном халате и потащил меня в глубь коридора. Сказать, что в морге стоял смрад, было бы слишком мягко. Я даже порадовался, что не завтракал да еще натощак хлопнул водки, — если бы не это, блевать бы мне безостановочно от самого входа…
      В мертвецкой никого не было, если можно так выразиться. Вернее сказать — в ней не было ни одной живой души, поскольку на столе лежало голое мужское тело с биркой на ноге. По нему в изобилии ползали мухи. В районе шеи красовалась такая рана, что можно было предположить в качестве причины смерти столкновение с «Боингом-747». Тут-то меня и вывернуло…
      — Он? — радостно спросил меня Юрик, когда мы выскочили на свежий воздух.
      — Сдурел? — сдавленно просипел я. Меня преследовал этот кошмарный запах, казалось, что я пропитался им насквозь. — Этому же лет шестьдесят как минимум, да к тому же он лысый совсем!
      — Так это не Спиридонов? Точно? — расстроился Юрик. — Жаль… Ну пошли сюрприз смотреть.
      — Погоди. — Я взял его за плечо. — Ты куда меня поведешь, на скотобойню, что ли? Так я не выдержу, учти!
      — Да нет! — снова повеселел Юрик. — Ко мне вернемся.
      — А водки дашь?
      — А то! — успокоил он меня, и мы снова пошли через дорогу.
 

***

 
      Донельзя довольный, Юрик распахнул передо мной дверь камеры:
      — Вот он, душегуб, — произнес он с нежностью.
      На нарах сидел ссутулившийся мужичонка в тренировочных штанах и футболке с оторванным рукавом. На лице — вселенская скорбь, под глазами — свисающие на щеки алкогольные мешки.
      — Сознался, рецидивист. — Юрка сел с ним рядом и вынул из кармана пачку мятых бумаг. — Вот, посмотри какая у нас биография. Неоднократно судимый, неработающий. Ступил на путь преступности в раннем детстве, первый раз был осужден в 18 лет за хищение госимущества (спер двигатель от трактора). Потом в восемьдесят пятом — угроза жизни, потом в девяносто пятом — опять хищение, из сельмага. Я, кстати, вел дело. Первое… Потом угон машины…
      — Да я водить не умею, начальник…— замычал мужик.
      — Молчи, лишенец, речь о другом. Лучше рассказывай, что недавно было, В чем вчера признался — что мне сказал, то и рассказывай.
      — Ну на почве личных неприязненных отношений я с особой жестокостью нанес смертельную рану топором актеру драматического жанра, этому, как его…— нудно забубнил и запнулся алкоголик-душегуб.
      — Пора бы и запомнить! Спиридонову Олегу Сергеевичу, 1961 года рождения!
      — 1961 года рождения…— послушно повторил вслед за Юриком душегуб.
      Юра победоносно посмотрел на меня.
      — И куда он дел труп? — спросил я, изумляясь, как я еще не сошел с ума от всей этой фантасмагории.
      — Куда? — переспросил Юрик и грозно насупился в сторону бомжа. — Да, где труп?
      — Дак это…— удивился злодей. — Ты ж сам сказал, в морге!
      — Бля…— огорченно сказал Юрик. — Это я вчера сказал, а сегодня информация не подтвердилась! Вот ты нам и расскажи — где труп?
      Бомж равнодушно пожал плечами.
      — Брось ты, — сказал я, поднимаясь со шконки. — Что это за ерунда?
      — Не нравится? — Юрик явно расстроился. — А чего? Он асоциален. Все равно через неделю что-нибудь сопрет или стукнет кого-нибудь. Пусть лучше в тюрьме сидит… А с этими актерами себе дороже связываться. Адвокаты понабегут, жалобами закидают, проверку пришлют…
      — Трупа нет, Юрик! — сказал я и поправился: — Двух трупов уже нет. Девчонку тоже он зарезал?
      — Знаешь, что! обиделся юный опер. — Для тебя же стараюсь… А нет трупа, так нет и убийства, понятно? События преступления нет!
      Он продолжал обиженно кричать мне вслед, пока я шел по коридору к выходу.
      Последнее, что я услышал, заставило меня вздрогнуть:
      — А у меня труп есть! А труп — это знаешь что? Выражаясь вашим киношным языком, исходящий реквизит! А раз есть реквизит — есть и кино! Нет реквизита — нет кина! Нет трупа — нет дела… Есть труп…
      «Реквизит!» — билось у меня в мозгу, пока я, задыхаясь, бежал к пансионату.
 

***

 
      У крыльца я застал настоящий митинг.
      В центре возбужденной толпы размахивала чемоданами Черкасова.
      — Я уезжаю! — звонко кричала она. — Я покидаю это логово серийных убийц!
      — Кто будет следующей жертвой? — поддакивал Птичкин.
      Я подошел поближе, решив послушать выступающих. Моего появления никто не заметил.
      — Это безответственно…— слабо возражал Неручко, сидя на крыльце и держась за неумело перебинтованную голову. — Мы не можем сорвать съемочный процесс.
      — Засунул бы ты себе в жопу этот процесс, — басил бородатый оператор Калитин.
      — Да! — хором рявкнули все его многочисленные ассистенты.
      — Кто может работать в такой обстановке? — заламывал руки Босов.
      — Да еще с таким режиссером! — ядовито вставила Надежда.
      — Да еще за такие деньги! — пискнул актер Кузечкин.
      Это прозвучало так громко и неожиданно, что все на некоторое время умолкли, после чего поднялся такой грандиозный шум, что ни одной отдельной реплики было не разобрать.
      Я зажал уши и, по-прежнему никем не замеченный, проскользнул в холл. Подойдя к стойке, я бесцеремонно забрал у болтающей с кем-то горничной телефонную трубку и, показав ей — уже открывшей рот — кулак, нажал на рычаг. А потом набрал номер Агентства.
      — Здорово, Князь, — сказал я подошедшему к телефону Зурабу Гвичия. — Запиши-ка данные, надо смотаться в два адреса…
 

***

 
      Я немного поговорил с опешившей от моей наглости горничной, а через полчаса мне перезвонил Князь и сказал именно то, что я ожидал услышать. Когда я вернулся на крыльцо, меня снова никто не заметил, поскольку митинг был в полном разгаре.
      Более того, перебранка перешла в стадию отчаянного скандала с нелицеприятным переходом на личности.
      — Ворье!!! — гремел оператор Калитин, грозно тыча пальцем в сторону административной группы. — Где цветные фильтры? Где обещанный «стадикам»?!
      — У вас не то что деньги — трупы пропадают!!! — забыв про тяжелую травму, вопил режиссер.
      — Да на вас не напасешься! — огрызался толстенький директор фильма Орлов. — Вы и так уже всю смету просрали!
      — Да?! — неожиданно визгливо закричала гримерша Ляля, выступая из толпы.
      На ее лице я заметил густо закрашенный синяк. — А где обещанный грим? Его тоже просрали? А реквизит? Чего молчишь, Валюха?
      — Я не молчу! — выкатилась вперед пухлощекая девушка с косой, работавшая, как я помнил, реквизитором. — Где пистолет? Где икра? Долго у меня будет бандит с доисторической двустволкой бегать? Это все говно, а не реквизит!
      — Вот!!! — рявкнул я, почувствовав самый удобный момент для выступления.
      Эффект был что надо — все мгновенно заткнулись, а Семен спрятался за спину Черкасовой.
      — Что «вот»? — поинтересовалась Ира Комова. Единственная, кто сохранял способность разговаривать спокойно.
      Я прошел через раздвинувшуюся толпу и обнял стоящих рядом гримершу Лялю и реквизитора Валю.
      — Где реквизит, спрашиваю я вас? — почувствовав движение Вали, я сжал ее плечо покрепче. — Где топор, где нож, в конце концов? Сколько крови осталось в запасе, дети мои?
      Теперь уже Ляля беспокойно поежилась под моей рукой.
      — Ты что, Володя? — осторожно спросила Ира. — Пусти девчонок, им же больно!
      — Не пущу, — замотал я головой. — Бейте, топчите, но не пушу. Пусть предъявят реквизит.
      Повисла пауза — никто ни хрена не понимал. И я стал растолковывать этим недоумкам, что к чему.
      — Трупы пропадают, говорите…— сокрушенно начал я. — Грим просрали… «стадикам»… Не было никаких трупов, вот что я вам скажу, дети мои… Вот они — юные мастерицы своего дела. — Я вытолкнул в центр круга Валю и Лялю. — За каким хреном им понадобилось помогать этой сладкой парочке, я не знаю. Да только вместо того, чтобы прервать порочную связь немолодого потасканного актера с юной неопытной девушкой, эти засранки устроили целый спектакль, чуть было не доведя нашего дорогого режиссера до психушки, а Елену Борисовну Черкасову до сердечного приступа.
      Народ по-прежнему безмолвствовал и явно не врубался. Я повысил голос.
      — Вечером третьего дня гражданка Арефьева Ольга Михайловна, гример-визажист сериала…— я указал на сгорбившуюся Лялю, — под предлогом мнимой необходимости пописать, неоднократно пробиралась в номер гражданина Спиридонова, актера, 1961 года рождения, где, пользуясь казенными гримом (в частности, искусственной кровью) и реквизитом (а именно топором), сымитировала картину убийства вышеуказанного гражданина при его непосредственном содействии. Зачем ты это сделала, дура? — ласково обратился я к Ляле.
      — Олег попросил…— угрюмо процедила изобличенная гримерша.
      — Угу…— закивал я. — Угу-угу… После того, как поднялся шум, следственная группа не обнаружила злоумышленницу на месте преступления и направилась к месту ее проживания. Дверь открыла… Кто дверь-то мне открыл, балда?
      — Лерка…— так же угрюмо буркнула Ляля.
      — Как Лерка? — подал голос режиссер. — Она же в «скорую» звонить побежала…
      — Атак! — победоносно заявил я. — При всем профессионализме гражданки Арефьевой, не могла она не заляпаться всей этой кровищей, равно как и быстро отмыться. Потому и договорилась со своей сообщницей Хомяковой Валерией, о которой речь еще впереди, чтобы та под любым предлогом проникла в ее номер и, намазавшись всякой дрянью, обеспечила ее алиби, благо фигуры у них практически идентичные, — при этом я звонко шлепнул Лялю пониже спины. — Потому-то «скорая» и менты приехали так поздно: гражданка Арефьева их вызвала лишь тогда, когда убедилась, что подлец Спиридонов благополучно смылся из номера. Сие подтверждается показаниями злобной горничной Булькиной Варвары Петровны.
      Лица членов съемочной группы выражали бурю эмоций, однако время для прений пока не наступило, и я продолжил:
      — Что же было дальше, господа? А дальше гражданка Махалова Валентина, реквизитор, прикинулась уборщицей и замела все следы инсценировки в номере Спиридонова, дабы никакая экспертиза не докопалась, что кровь не имела к убитому никакого отношения. Потом выяснилось, что главная цель преступников — а именно срыв съемочного процесса — не достигнута. Появился некий Соболин, — я картинно поклонился, — и с успехом заменил якобы почившего Спиридонова. Милиция, со своей стороны, даже и не подумала возбуждать дело… И они пошли на новый шаг — имитацию убийства гражданки Хомяковой, семнадцати лет, администратора сериала. Все происходило по той же схеме: Ляля загримировала Хомякову, вероятно, с помощью все той же пухлозадой Валечки, и только-только собиралась заголосить, призывая общественность, как вдруг, откуда ни возьмись, прилетел ботинок убиенного Спиридонова, чуть не испортив все дело. Испортив, правда, нежную девичью щеку! — Я показал на физиономию Ляли: — Прошу полюбоваться на этот замечательный бланш, господа присяжные!
      — А говорила, что на сук наткнулась, — сдавленно прошептала Черкасова.
      — На сук наткнулись все мы! — скаламбурил я. — Вот на этих вот, с позволения сказать, сук! Вскрикнув после меткого попадания ботинка, преступница срочно покинула место мнимого убийства, на которое вскоре явилась бдительная Елена Борисовна, которая и подняла хай… Пардон, боевую тревогу. Вот такой «стадикам»…
      Черкасова гордо обвела присутствующих взглядом, но они, похоже, не разделяли ее приподнятого настроения.
      — А на хрена им все это понадобилось? — выразил общее недоумение Босов.
      Но я не ответил, поскольку в этот самый момент, в соответствии со всеми законами драматургии, послышался надсадный рев, и через несколько секунд в облаке пыли к нам подкатила потрепанная агентская «четверка».
      Первым из нее вышел Зураб и, мгновенно оценив ситуацию, обошел машину грациозным гусарским шагом. Картинно открыв дверь, он галантно помог выйти из нее живехонькой Лерочке, которая совсем не вписалась в игру и довольно косолапо сделала несколько нерешительных шагов в нашу сторону.
      Затем, не менее грациозно, зато гораздо грубее, Зураб за шиворот вытащил с заднего сиденья абсолютно живого Спиридонова и придал ему хорошее ускорение в сторону коллег с помощью изящного пинка.
      Пролетев изрядное расстояние, воскресший герой-любовник шлепнулся на карачки прямо у моих ног.
      — Тут народ интересуется, зачем вы все это устроили, а, говнюк? — почти нежно спросил я у Олега.
      — Братцы…— улыбнулся он снизу, — мы пошутили…
      — А я скажу, — грустно проронила Лера.
      Мне захотелось подойти и взять ее за руку, но она легким жестом остановила меня.
      — Лерка…— умоляюще заныл Спиридонов.
      Я повторил пинок Князя, правда, не так изящно, зато действенно — Олег ткнулся лицом в землю и больше не разговаривал.
      — Он проиграл деньги… Большие…— с трудом произнесла Лера. — Сказал, что его убьют… А я… мы были близки… и… я уговорила девчонок… Взяла ключ… Он забрал из кассы, ну у Вениамина Петровича…
      Толстенький директор Орлов ойкнул и, схватившись за сердце, умчался в корпус.
      — Ага! — торжествующе сказал я. — И вы разыграли этот перформанс, надеясь, что работа над сериалом прервется, а значит, и пропажа денег из кассы не будет до поры до времени замечена?
      — Я верну…— тихо сказала Лера и разрыдалась.
      К ней подошла Ира и, обняв, повела к скамейке. С третьего этажа, видимо, из номера Орлова, донесся утробный вой.
      — А вот теперь, — сказал я, похлопав Лялю по плечу, — вызывай милицию.
      — Не надо милиции, — спокойно сказал оператор Калитин. — Сами разберемся.
      Я пожал плечами и пошел к машине Князя.
      — Соболин! послышался нерешительный голос. Обернувшись, я увидел ковыляющего ко мне режиссера. — Вы вот что, Соболин, повторите шестьсот седьмую сиену. — Он старался не смотреть на меня. — После обеда будем снимать…
 

***

 
      — Ты что, останешься в этом сумасшедшем доме?! — изумленно спросил Князь, давая мне прикурить.
      — На кого ж я их брошу, — усмехнулся я, растянувшись на травке той самой злополучной полянки. — Они ж блаженные, не видишь?
      Зураб покачал головой.
      — Анька вся извелась…
      — А ты привези ее сюда…— неожиданно для себя попросил я. — И Антона пусть возьмет — ребенка на его роль так и не нашли пока.
      — Подумал? — коротко осведомился Князь.
      — Подумал, — решительно ответил я, хотя думал я, главным образом, о мягких ладонях Иры Комовой. — Пора заканчивать со всей этой фигней.
      Князь снова кивнул.
      — А вернешься когда?
      — А хрен его знает, Князь. Может, и никогда… Актер я, кажется, получше, чем инвестигейтор. Так что Обнорскому буду звонить завтра.
      На лице у Зураба ничего не отразилось, он был, как всегда, невозмутим, наш гордый горец.
      — Слушай, Князь, — я приподнялся на локте, — а где ты их нашел, ну Спиридонова с девчонкой?
      — У нее, как ты и предполагал… Она его там прятала, старого козла, — он хитро взглянул на меня. — Еще вопросы?
      — Вопросов нет, — сказал я и вновь раскинулся на травке. На полянку вышел Калитин и закурил. — Хотя нет. Есть один.
      Слышь, Калитин! Эй!
      Он подошел к нам.
      — Слушай, ты извини, я не понял… А что такое «стадикам»?
      — Стадикам? — Калитин улыбнулся и опустился на траву рядом со мной. — А это такая хреновина, вроде штатива, только крепится на специальный жилет, и оператор все это на себе носит. Там такая система гидравлики, которая все рывки и толчки камеры сглаживает. Ну, например, бежишь, а камера не трясется… Только с ним не очень-то побегаешь — тяжелый, гад. С камерой вместе — килограммов сорок…
      — Ну а на фига он тебе тогда? — удивился я.
      — А какая картинка кайфовая получается! — воскликнул он мечтательно, и я заметил, как Князь повертел пальцем у виска.
      Когда мы прощались, я снова попросил Зураба:
      — Князь, ты Анюту привези, очень прошу. А Обнорскому не говори ничего, я сам позвоню, лады?
      — Лады, — кивнул Гвичия и упылил на своем драндулете.
      А я пошел учить эту несчастную шестьсот седьмую сцену. Тем более что группа уже вовсю готовилась к съемке. Блаженные, что говорить…

ДЕЛО О СПАСЕНИИ ТЕЛЕЗВЕЗДЫ