Надо двигать домой, все спокойно обдумать и начать действовать. Ха! Письменных заявлений обиженных журналистов, видите ли, недостаточно для возбуждения дела… Им что, труп журналиста нужен в кабинете Карпенко? Ну так будет им труп…
      — Я, мужики, пожалуй, пойду домой.
      Спасибо, что откачали в трудную минуту.
      «Черт! — вспомнил я. — Там же хвост! А если они меня прямо на выходе сцапают?» На свой счет я не обольщался. Мне и с одним-то братком сложно было бы тягаться на равных, а с тремя…
      Усилиями Зудинцева и Каширина их кабинет напоминал нечто среднее между кабинетом оперуполномоченных в РУВД и небольшим музеем: стены были обклеены зловещими фотографиями с мест происшествий, в одном углу было прикреплено переходящее красное знамя «За успехи в раскрытии преступлений», в другом — черный флаг с черепом и скрещенными костями, который каждое утро торжественно поднимали, а ежевечерне — спускали с соблюдением соответствующих церемоний.
      — Слушайте, мужики, а какие-нибудь средства личной самообороны у вас имеются в коллекции?
      Средства нашлись. От изделия ПР-1 (палка резиновая) я отказался — обращаться с ним не умею. Газовую систему «Удар» тоже отверг — не было уверенности, что и с нею я совладаю, хотя отзывы о ней слышал хвалебные. А вот деревянная рогатка… В сочетании с металлическими шариками от подшипников она могла стать грозным оружием, если, конечно, вспомню юность в поволжском городке. Я осмотрел индивидуальное бесшумное ручное устройство натяжно-ударного действия, проверил резинку и остался доволен. Каширин отсыпал мне в ладонь горсть шариков трехсантиметрового диаметра. Я сунул оружие в карман и вышел на улицу.
 

***

 
      БМВ карпенковских братков стояла через улицу — напротив выхода из нашей подворотни. Они дали мне выйти на Зодчего Росси. Едва я повернул к Александрийскому театру, как из салона БМВ выбрались два молодца и направились в мою сторону. Третий сидел за рулем.
      Я вытащил рогатку. Щелкнула резинка. Один амбал споткнулся и сложился пополам — металлический шарик угодил ему в солнечное сплетение.
      Второй не понял, в чем дело, прибавил ходу. Я выстрелил по нему — промахнулся. Щелкнул рогаткой еще раз. Снаряд попал в ногу. Наверное, в коленную чашечку, потому что второй мой преследователь рухнул на асфальт, закричав от боли. БМВ уже разворачивалась в мою сторону. Оставшиеся три шарика я выпустил ей по стеклам. Лобовое пошло трещинами…
      Потом я побежал. Последний раз я так бежал в армии на пятикилометровом кроссе в полной выкладке. Тогда я чуть не умер. В этот раз я тоже остался жив.
      Я вылетел на набережную Фонтанки, повернул направо и, задыхаясь, влетел на вахту общежития Большого драматического театра.
      — Вам кого, молодой человек? — благообразная бабулька строго заступила мне дорогу.
      — Я — к Яну Шапнику. Он у себя?
      Ян был на месте. Когда-то мы вместе учились в театральном училище в Ярославле, правда, на разных курсах, но друг друга знали. После третьего курса Шапа, как его обычно звали в училище, перевелся в Питер. А после окончания ЛГИТМиКа попал в БДТ.
      Я проскочил на второй этаж. Мне казалось, что я слышал сзади топот моих преследователей. Но, возможно, это мне только мерещилось.
      Вот и Ян Шапник. Увидел меня, узнал, удивился:
      — Какими судьбами, Соболин?
      — Нужна твоя помощь: поспорил с коллегами, что смогу так перевоплотиться, что они меня ни в жизнь не узнают.
      Не одолжишь паричок, грим и еще кое-что, желательно из дамского гардероба…
      У Шапника нашлось все: и грим, и седой косматый парик, и потрепанный, давно уже потерявший свой природный цвет женский плащ, и стоптанные башмачки типа «здравствуй, старость». Была даже суковатая палка.
      Загвоздка была в одном — мою густую черную бороду было не закрасить никаким гримом.
      — У тебя станок бритвенный есть? — Я разглядывал растительность на собственной физиономии в зеркало — жаль расставаться с тем, что отращивал с таким старанием последние три года.
      — Есть. Вот только горячую воду отключили. Но мы сейчас в кастрюльке согреем.
      — Ножницы тащи.
      Ножницами я обкромсал бороду максимально коротко. Затем пустил в ход бритву — «первое лезвие бреет чисто, второе — еще чище… двадцать четвертое полирует кость». Минут через семь на меня из зеркала смотрела до бесстыдства голая, давно позабытая физиономия.
      Я раскрыл коробку грима и приступил к процессу преображения. С помощью гуммиарабика обзавелся крючковатым носом. Затем наложил общий тон.
      За основу я выбрал серо-желто-зеленый цвет (вспомнилась старуха, которую как-то наблюдал на Васильевском острове — у нее был как раз такой, почти мертвецкий цвет лица). Затушевал свои густые брови, так что теперь они представлялись клочковатыми седыми кустиками, оттенил щеки и глаза так, чтобы они запали поглубже, изменил яркость и форму губ, провел в нужных местах старушечьи морщины. С помощью заколок-невидимок укрепил на голове кудлатый парик. Наконец все было готово — пожилая испитая бомжовка глядела на меня из зеркала.
      — Ты что, так в джинсах и пойдешь? — ехидно поинтересовался Шапник, внимательно следивший за моим преображением.
      Н— да, даже у самых гениальных актеров бывают проколы. Но и тут запасливый Ян пришел на помощь -протянул мне дамские колготки. Не лайкровые, плотностью пятнадцать или сорок дэн, а хлопчатобумажные, плотные, с рисунком в затейливый рубчик — такие лет тридцать назад носила моя бабушка.
      Джинсы я все-таки снимать не стал.
      Колготки попытался натянуть поверх.
      Получилось. Переобулся в старческие ботики, надел плащ, постаравшись поглубже спрятать кисти в рукава, почти по глаза повязал косынку, выпустив из-под нее несколько лохматых седых прядей. На спине у меня вырос горб, одно плечо громоздилось выше другого.
      Опершись на клюку, прошаркал в угол, подцепил пустой пакет с ручками. Прокашлялся.
      — Шта, милок, бабушке на хлебушек бутылочек пустых не дашь?
      — Не ожидал такого перевоплощения… — похвалил меня Ян. — Возьми — у меня тут пара бутылок завалялась.
      Я воспользовался его предложением и сунул бутылки в пакет…
 

***

 
      Мои преследователи действительно топтались неподалеку от входа в общежитие БДТ. Но старуха не привлекла их внимания. Я свернул в Апраксин двор — лучшего места, чтобы затеряться в Питере, нет. Главное было не расслабляться, чтобы не выдать себя неожиданным для старухи движением или слишком резвой реакцией. Шаркая и высматривая по дороге пустые бутылки, я добрался до Агентства. Был уже седьмой час вечера. Улица Зодчего Росси была пустынна многочисленные обычно автомобили к этому времени разъехались, а потому две припаркованные неподалеку от входа в нашу подворотню машины невольно обращали на себя внимание. Очень похоже, что и эти пасут меня. Я поразился желанию господ Карпенко дать мне личную аудиенцию. Впрочем, можно и предоставить им такую возможность. Только игра будет идти по моим правилам!
      Ближайший телефон-автомат был на Садовой. Все так же неторопливо я свернул на площадь Островского, затем в переулок Крылова. Даже постовые у расположенных там двух отделов милиции не обратили на меня особого внимания. Из автомата позвонил Резакову на трубу.
      — Вадик, это я, Соболин. Ты еще хочешь засадить Карпенко за решетку?
      — Да, но…
      — Они все еще у себя, в «Лаки чене»?
      — По моим данным, да.
      — За сколько ты с группой захвата сможешь туда добраться?
      — Полчаса, минимум.
      — Скажи, для этого твоего следователя будет достаточным поводом для возбуждения дела и ареста факт расправы с журналистом?
      — Что ты задумал?…
      — Значит, полчаса? Смотри не опоздай, а то расправа кончится плохо… Для журналиста.
      Если Резаков со своими рубоповцами успеет вовремя, все срастется. Если нет…
      Времени у меня оставалось только-только, чтобы добраться до «Лаки чена», пробраться внутрь и раззадорить господ Карпенко.
      В образе старой нищенки я проник во двор респектабельного ночного клуба. Задворки, впрочем, оказались не столь блестящи, как фасад. Вот и та помойка, в которую засовывали Маришку. За бачками я и избавился от старушечьего образа.
      Колготки, плащ, косынку и парик сунул в пакет. Ботики снимать не стал — мои туфли остались у Шапника.
      С гримом возникли проблемы: я измазал носовой платок, но до конца оттереть краску так и не смог. Я глянул на свое отражение в оконном стекле — похож на трубочиста, вылезшего из дымохода. Да и волосы после парика стояли дыбом. Припрятав пакет с Яниным барахлом, я направился к служебному входу клуба. До предполагаемого приезда рубоповцев оставалось десять минут.
      Уложиться бы…
      — Вы к кому, молодой человек? — Охранник на входе заступил мне дорогу.
      — К Виктору и Станиславу Карпенко.
      — Вам назначено?
      — Полагаю, они мечтают меня видеть. Я — Владимир Соболин, журналист.
      Охранник недоверчиво взглянул на мою растрепанную шевелюру и перемазанное лицо, но снял трубку и набрал номер. Назвав мою фамилию и выслушав ответ, он переменился в лице.
      — Велено пропустить. Я провожу… — Он схватил меня за локоть и повел по коридорам «Лаки чена».
      — Сюда. — Мы остановились перед обитой мягкой кожей дверью.
      Он остался снаружи, а я вошел внутрь, с трудом унимая дрожь. Офис как офис: несколько мягких кресел, журнальный столик с чашками и кофеваркой, бар, рабочий стол с компьютером.
      Оба брата были здесь — не знал бы, что они с моими коллегами натворили, никогда бы не подумал, что они на такое способны: дядьки как дядьки. Средних лет, с залысинами, в очках, щечки пухлые, костюмы дорогие…
      Если они и не ожидали моего визита, то не очень-то это показывали. Один — кажется, Виктор — курил сигарету. Рассматривал меня внимательно.
      — Ну здравствуй, сучонок! — произнес наконец один из них. — Что, струхнул? Нагадил, а потом и сам обгадился?
      Памперсы-то захватил?
      — Вах, баюс, баюс, баюс… — Отчаянный страх можно было прикрыть лишь нарочитым хамством. — У вас у самих-то, господа хорошие, памперсы имеются?
      Станислав полиловел от ярости, рванулся ко мне и вцепился в воротник жилетки. Хрясь. Удар кулака пришелся точно в нос. Кровь закапала на жилетку, футболку…
      — Сука! — Станислав оттолкнулся от меня и стал брезгливо вытирать запачканную кровью ладонь носовым платком.
      Надо было вести сцену к финалу, тем более что, по моим расчетам, рубоповцы должны были появиться с минуты на минуту. Я издал сдавленный жалобный сип, согнулся в три погибели, схватился за сердце. Рожу при этом я скорчил максимально страдальческую.
      — Станислав, что с этим придурком?
      — Сердце! Воды… — Я захрипел и скорчился еще больше.
      — Дай ему воды, а то еще загнется, не приведи Господи…
      Станислав плеснул из графина воды в высокий стеклянный бокал. На донышко. Жадина! Протянул стакан мне.
      Я сделал глоток. Пора! Я грохнул со всего маху бокалом по углу стола. Разлетелись осколки, но донышко с торчащими острыми краями уцелело.
      Братья растерянно попятились от меня. Они всерьез опасались, что я могу кинуться на них.
      — Что, испугались? — Я усмехнулся.
      Оттянул ворот футболки и располосовал ее «розочкой» почти до пупа. Теперь будет больно: вонзил стекло себе в грудь.
      Неглубоко, я же не сумасшедший. Прочертил кровавую полосу поперек. Затем еще одну ниже. Кровь потекла по груди.
      Все поплыло. Я еще видел, как Станислава вывернуло от зрелища прямо на кожаное кресло. Из коридора донесся топот. Пора. Я отбросил остаток стакана под ноги Станиславу — на ней кроме моих отпечатков пальцев были и его — пусть теперь докажет, что это не он меня так разрисовал.
      Я начал сползать на пол.
      Дверь распахнулась, в кабинет ворвались здоровенные лбы в камуфляже — собровцы, следом Резаков с Лагутиным.
      — Лежать, суки! РУБОП! — И сплошной мат: в РУБОПе ребята работают резкие, да к тому же на Карпенко у них накопилось.
      И тут я потерял наконец сознание.
      Не люблю вечер пятницы, обязательно какая-нибудь гадость случается…
 

***

 
      Лежать на спине, глядя, как по беленому потолку скачут солнечные зайчики, может быть, и забавно, если делать это полчаса, максимум — час. Когда в таком положении, да еще с саднящими и горящими под плотными повязками порезами, проводишь вторые сутки — хочется волком от тоски выть.
      Нет, скучать мне не давали: после того как меня, слегка подштопанного и по самые уши напичканного обезболивающими, Резаков отвез домой, у меня перебывало пол-Агентства. Первым заявился Шаховский. Да не один, а с доктором.
      Тот еще раз осмотрел мои телесные повреждения, оставил кучу склянок со снадобьями и мазями, полтора десятка упаковок разноцветных таблеток. Витька оставался у меня до утра субботы — никогда не предполагал в нем таланта замечательной сиделки. Утром нагрянули, сменив его, Зудинцев с Кашириным, притащили яблок и винограда. После них впорхнула Завгородняя, вся в облаке полупрозрачных нарядов и дорогих духов, чмокнула меня в лоб и оставила после себя плитку горького шоколада.
      Спозаранник долго выспрашивал меня о подробностях обстановки офиса братьев Карпенко, а потом, загадочно подмигнув, извлек из «дипломата» полуторалитровую пластиковую бутылку из-под «Пепси».
      Это «Негру де Перукар» — лучшее молдавское вино. Сама королева Елизавета его в Молдове покупает для своего стола. Здесь такого не купишь. Пей на здоровье.
      Я не отпустил Глеба, пока мы не приговорили половину бутыли.
      Остальное мы допили с Валей Горностаевой и Лешей Скрипкой.
      — Знаешь, Володя, у меня был один приятель, — рассказывал одну из своих бесконечных историй Алексей, — так он, чтобы привлечь внимание любимой девушки, подговорил своих приятелей разыграть сцену нападения на нее. Они все сделали очень натурально: обступили ее у порога дома, стали цинично приставать.
      И тут он появляется. Раз, раз — всех раскидал. В общем, все было разыграно как по нотам. А тут, как назло, наряд милиции — всех в кутузку и упекли. Долго потом доказывали, что это была шутка…
      Под вечер своим визитом почтил Обнорский. Он долго разглядывал меня, угрюмо молчал. А потом сказал все, что думает обо мне, моих умственных способностях, дурацком характере, нарушении всех возможных норм дисциплины и субординации…
      Я молчал и глядел в потолок.
      — Ты меня не слушаешь!…
      — Не знай я некоторых деталей твоей собственной биографии, Андрей Викторович, подписался бы под каждым твоим словом. А если ты считаешь, что мне не место в Агентстве, готов подписать заявление об уходе.
      Он рот разинул от такой наглости.
      Помолчал.
      — Н-да, Володя, нам тебя будет не хватать… Две недели, — он положил на кровать конверт, — считай себя с понедельника в отпуске. Будет лучше, если вы втроем, с Анютой и сыном, проведете его подальше от Питера. Считай, что здесь твои отпускные.
      В конверте была внушительная сумма.
      Жена с сыном приехали под самый вечер.
      — Солнце мое, — сказал я Анюте, — мне так не хватало тебя эти две недели.
      Собирайся. Едем в Прагу…

ДЕЛО О ДВУХ УХАЖЕРАХ