Вадик иногда рассказывал что-нибудь интересное. Например, некоторые подробности из биографии Обнорского Андрея Викторовича, которые сам шеф вспоминать не очень-то любил.
      До Вадика я дозвонился около трех дня. Мне повезло. Тему Карпенко в РУБОПе разрабатывал именно он. Мой рассказ он выслушал не без интереса.
      И предложил подъехать к нему часам к пяти.
 

***

 
      До пяти мне нужно было попытаться отыскать Толика Мартова — последнюю жертву братьев Карпенко.
      Я решил, что легче всего это сделать в буфете Лениздата, в здании которого располагались редакции нескольких газет, в том числе и «Смены». В «Смене» регулярно тискал свои опусы Мартов, и, по моим агентурным данным, сегодня там должны были давать зарплату за конец прошлого года.
      Я уже был в дверях, когда меня нагнал телефонный звонок.
      — Соболин! — заорал мне в спину Восьмеренко, снявший трубку. — Тебя!
      Пришлось вернуться. Оказалось, на счастье. Звонил Михаил Витальевич — начальник одного из отделов милиции Кировского РУВД.
      — Володя, у нас тут в воскресенье поутру на Красненьком кладбище вашего коллегу откопали. Некоего Анатолия Мартова. Не слыхали?
      — В каком смысле откопали? — севшим голосом спросил я, по спине пополз ледяной ручеек пота.
      — Да его там какие-то придурки по шею в землю врыли, а утром сторож обнаружил. Идет себе старичок по аллейке между могилками и вдруг какие-то звуки слышит. Подходит, а там из земли одна голова торчит. Старик едва копыта не откинул от такого зрелища. А потом оклемался, нам позвонил да откапывать его стал.
      — А как этого Мартова занесло на кладбище?
      — Сам он что-то темнит. Говорит, мол, с приятелями поспорил, что проведет ночь на кладбище. А те, чтобы он их не обманул, решили его закопать, а на следующее утро откопать. А сторож, мол, раньше них успел.
      — И вы верите?
      — Может, и поверил бы, если бы на теле этого Мартова не обнаружились многочисленные синяки и ссадины. Похоже, что закопали его все же не приятели. Только он ведь заявления никакого не подал, а без его заявления мы возбудить ничего не можем.
      — А Мартов сейчас у вас?
      — Да нет, мы с него объяснение взяли и еще вчера домой отпустили.
      — Адрес его и телефон можете дать?
      — Сейчас, погоди, мне справку принесут.
      Через пару минут он уже диктовал мне адрес и телефон Анатолия Мартова.
      Не вешая трубку, я нажал на аппарате рычажок отбоя и снова стал набирать номер — теперь уже квартиры Мартова.
      — А Толика нет, — ответили мне, — он в редакцию уехал за деньгами. И вряд ли вернется в ближайшие дни — сказал, что на неделю уезжает в командировку.
      В Москву, кажется, — ответила мне какая-то тетка, судя по всему, мамаша Толика.
      Вот оно, что называется, в масть попасть. Теперь, главное его в Лениздате поймать. Я потерял еще около минуты на звонок в криминальный отдел «Смены». Попал я на редактора отдела Васю Боборыкина.
      — Василий Алексеевич, родной, это Соболин звонит. Умоляю, Мартов у вас появится, задержи его. Он мне позарез нужен.
      — Да он здесь уже, в очереди за деньгами стоит.
      — Не дай ему уйти, я через две минуты подбегу.
      Бежать было недалеко. Я еще успел залететь в магазинчик на первом этаже Лениздата и купить там бутылку водки — для Мартова лучшей приманки не было. А вот и сам Толик, порывающийся вырваться из объятий Боборыкина, который всеми правдами и не правдами пытался его удержать. Надо было срочно действовать.
      — Вася, Толя! Какая встреча! — Я ринулся к ним навстречу, держа бутылку высоко над головой, словно переходящий приз. — У меня радость — книжка вышла.
      Проставляюсь!
      Конечно, это была ложь. Но нужен же был какой-то предлог, чтобы взять Мартова в свои руки. Толику, конечно, очень хотелось побыстрее смыться, — это по глазам его видно было. Но соблазн выпить на шару все же перевесил.
      Наша троица поднялась в кабинет Боборыкина. Когда-то в этом самом кабинете начинал свой журналистский путь под псевдонимом Серегин наш незабвенный Андрей Викторович Обнорский.
      Как память о тех временах, в кабинете криминального отдела сохранялся откидной лежак тюремного типа, на котором не раз коротал в свое время ночи Обнорский, огромный сейф, крашенный суриком, и металлическая входная дверь с вечно заедающим замком и хитрым ключом.
      Мы расположились за столом. Боборыкин смахнул с него бумаги, вытащил из сейфа три стакана и целлофановый пакетик с бутербродами и огурцами (завтрак, собранный заботливой супругой).
      Опрокинули по первой. Я нес какой-то бред о несуществующей книге, а сам все подливал и подливал Мартову, чтобы он дошел до нужной кондиции. Толик и правда вскоре поплыл и вполне созрел для дальнейшего. Да и бутылку мы уже приговорили.
      Что ж, каштаны надо таскать из огня, пока они горячие.
      — Спасибо, Вася, по гроб жизни тебе обязан. — Я подхватил под руку Мартова и повел его на улицу.
      — А куда это мы? — Толик пытался проявить остатки здравого смысла, но я не дал ему этого сделать.
      — Мартов, друг! — На самом деле я был не настолько пьян, как стремился это показать. — Ну его к черту, этого зануду Боборыкина. Ты один можешь понять томящуюся душу криминального репортера. Поедем, я угощаю.
      — Куда поедем-то?
      В ответ я только неопределенно махнул рукой. Машину мы поймали довольно быстро. Я впихнул Толика на заднее сиденье, сам сел рядом с водителем.
      — На Чайковского, пожалуйста, между Литейным и проспектом Чернышевского.
      Толик очень удивился, что мы вошли не в кафе, а в резные двери особняка, где раньше размешался райком КПСС, а теперь сидели борцы с организованной преступностью. Но сил сопротивляться у него не было. Я набрал по внутреннему телефону номер Резакова.
      — Вадик, это Соболин. Я внизу. Со мной ценный груз. В смысле гость.
      Мне очень помогло опьянение Мартова. Будь он трезв, давно бы сбежал.
      А так он покорно позволил нам с Резаковым провести его в кабинет Вадика.
      — Вот тебе живой укор тому, что оба твоих фигуранта (я имел в виду братьев Карпенко) до сих пор на воле гуляют.
      Посмотри, что они с человеком сделали… — Я кивнул на обмякшую на стуле фигуру Мартова.
      — Напоили, что ли, его?
      — Нет, напоил его я. чтобы до тебя в целости довезти. А они его на Красненьком кладбище закопали.
      — Хотели бы они его закопать, он бы с нами здесь не сидел сейчас. — Резаков смотрел на меня с недоверием.
      — Не веришь, позвони территориалам, которые его вчера откопали. — Я протянул рубоповцу пачку распечатанных страниц со своим отчетом по всей этой истории:
      — Здесь про остальных рассказано. Так что материалов даже не на одно уголовное дело хватит.
      Вадик скептически взглянул на мое произведение, затем перевел взгляд на Мартова.
      — Ну, терпила, рассказывай, как все было…
      Толик поначалу уперся. Мол, действительно, забился на спор с приятелями, что проведет ночь на кладбище. Ну а они его, чтобы не убежал…
      — Толя, хватит ваньку валять, — я тронул его за плечо, — этих твоих приятелей, поди, братьями Карпенко зовут…
      Это замечание его добило. Да, на кладбище его закопали братки, работающие в службе безопасности у Карпенко. А сделали они это по прямому указанию самих братьев после того, как те приватно побеседовали с Толиком у себя в «Лаки чене».
      НО
      Рассказывал Толик подробно. Наконец фонтан красноречия у Мартова иссяк:
      — Хочу в Москву податься на несколько недель, пересидеть там, пока все не уляжется…
      — А вот этого не советую, — сказал Резаков.
      — Вы меня, что ли, от этих отморозков защитите? — окрысился Мартов. — Что ж вы их до сих пор за решетку не отправили.
      — Дай срок, отправим, — осадил его Резаков. — Ты лучше скажи: следователю на протокол все, что здесь рассказал, повторить сможешь?
      Мартов сморщился.
      — Да не трясись ты, сможем мы тебя от них спрятать, пока все не закончится, — убеждал его Вадик.
      — А оружие мне дадут? Для самообороны… — Глаза у Мартова загорелись.
      — Дадут… Догонят и еще дадут.
      В общем, Мартов согласился на сотрудничество. Резаков куда-то позвонил и поручил Мартова заботам подошедшего оперативника. Тот увел Толика в соседний кабинет. Мы остались с Резаковым вдвоем. Пока я докуривал свою трубку, Вадик листал мой отчет. Наконец он отложил последнюю страницу в сторону.
      — Что скажешь? — поинтересовался я.
      Дело против братьев могло выгореть.
      Благо, старший не так давно потерял вместе с креслом депутата Государственной думы свою депутатскую неприкосновенность. А у младшего, Станислава, депутата местного Законодательного собрания, неприкосновенность не распространялась на дела, не связанные с его депутатской деятельностью.
      — Боюсь только, что показаний одного этого клоуна может быть недостаточно. Были бы показания остальных — следствию не отвертеться, дело бы пришлось возбуждать. Сможешь сделать так, чтобы они подтвердили здесь то, что тебе рассказали?
      — Попробую.
      — Добро, держи меня в курсе. Если меня нет на месте, звони на трубу. — Вадик продиктовал мне номер своего мобильника.
      На этом мы и расстались. Было уже около семи вечера. Но я решил вернуться на работу и позвонить Кожевникову, Заборину и Маришке.
 

***

 
      Во дворе конторы Восьмеренко копался в своей «Победе». Стоило тратить четыре сотни долларов, чтобы поставить эту рухлядь, как «Аврору», на вечный прикол. Но Восьмеренко не терял надежд реанимировать свой допотопный агрегат и по вечерам пытался вдохнуть жизнь в эти железяки.
      В отделе было пусто: ни Шаховского, ни Горностаевой — мы подвиги совершаем исключительно в рабочее время, а после шести вечера… ищи ветра в поле.
      Я оседлал телефон.
      — Алло, добрый вечер, можно Виктора Кожевникова? Это Володя Соболин… Как нет? Куда уехал? Надолго?…
      Вот это номер. Кожевников спешно слинял из города. Струсил. Так слинял, что даже сломанная нога не помешала.
      Одним свидетелем меньше. Что ж, счет сравнялся: один-один. Но игра в самом разгаре, мы еще посмотрим, за кем останется последний удар. из Заборин оказался дома. Он же и взял трубку.
      — Привет, болящий! О нашем разговоре не забыл?
      Мое предложение приехать в РУБОП у Алика энтузиазма не вызвало.
      — Я уж лучше дома посижу…
      Ладно. Не хочет Магомет к горе идти?
      Мы — не гордые, мы не горы, мы к нему сами отправимся. Резакова я поймал по трубе.
      — Вадик, есть шанс встретиться со вторым терпилой, но нужно подъехать к нему на Юго-Запад.
      Я объяснил, где живет Заборин. Рубоповец досадливо присвистнул.
      — Ты, Володя, совсем рехнулся — на ночь глядя к черту на куличики тащиться… Ладно, ты где сейчас?
      — В конторе.
      — Через пятнадцать минут выходи на Зодчего Росси, я буду на машине.
      Подхватим тебя.
      Через четверть часа на вымершую в этот вечерний час улицу Зодчего Росси со свистом тормозов вылетел похожий на отлакированный средний танк «шевроле блейзер». Иномарка остановилась рядом.
      — Влезай давай. — Вадик высунулся с переднего пассажирского сиденья и махнул мне рукой, он кивнул на водителя:
      — Знакомься, Антон Лагутин из нашей конторы.
      — А кучеряво вы, борцы с оргпреступностью, живете!… — Я поерзал на мягком заднем сиденье роскошного авто, устраиваясь поудобнее. — Откуда дровишки?
      — Из лесу, вестимо, — откликнулся Резаков. — Да ты не думай, он арестован нами у одного чучела «комаровского», а служебный транспорт — в разгоне. Не на своих же двоих до твоего Заборина добираться.
      Сказать, что Заборин не пришел в восторг от нашего визита, значит, ничего не сказать. Но деваться ему было некуда: рубоповцы обработали его быстро и профессионально. Через полчаса беседы Алик согласился дать официальные показания на братьев Карпенко.
      — Счет: два-один, — заметил я, когда мы покинули квартиру Заборина.
      — Что? — встрепенулся было Резаков.
      — Да это я о своем, о девичьем…
      — Признавайся, есть еще что-нибудь по теме в твоем загашнике?
      — Может быть, и есть, только для начала мне надо сделать один звонок.
      Я огляделся в поисках ближайшего телефона. Ага, вот он. Трубку стыла Маришка.
      — Ты одна? Могу я тебя увидеть?
      — Можешь… если хочешь…
      Духу сказать Маришке, что приеду не один, у меня не хватило. В машине я, как мог, обрисовал Резакову всю пикантность ситуации. Тот свистнул, узнав, что у меня в деле свой корыстный интерес.
      — Я уж думал, ты в филантропы записался…
      — Ты только Обнорского во все детали не посвящай, я очень прошу.
 

***

 
      Дверь открылась на четвертый звонок. Синяков и царапин на лице у Марины заметно не было, но глаза у нее были совсем больные. Она кинулась было мне навстречу, но, увидев моих спутников, отступила в глубь прихожей.
      — Кто с тобой?
      — Я обещал тебя защитить? — Она кивнула в ответ. — Это ребята из РУБОПа, мои хорошие знакомые: Вадим Резаков, Антон Лагутин. Они как раз занимаются обоими Карпенко. Сможешь им рассказать то же, что и мне?
      — Зачем? Я забыть хочу этот кошмар и не могу, а ты опять предлагаешь душу травить?!
      Я не ангел. И в жизни своей делал немало такого, чего потом стыдился. Вот только женщин я никогда не бил. Наверное, и Карпенко с их быками — не абсолютное зло. Охотно верю, что даже в нашей Северной Пальмире есть люди значительно и опаснее, и злобнее этих индивидов. Но безнаказанность еще ни к чему хорошему не приводила. Они считают, что преподали «зарвавшимся писакам» урок? Урок в ответ не помешает и им самим.
      Все это я постарался объяснить Маришке. Красноречие не подвело. Вчетвером мы разместились на огромной кухне квартиры Ясинских. Марина рассказывала, опера задавали вопросы.
      — Марина, а вы могли бы написать заявление нам? Обо всем, что там произошло, в «Лаки чене»? — спросил Резаков.
      Она отчаянно замотала головой.
      — Я боюсь… нет, ради Бога, нет. Мне некуда уезжать. А они меня достанут!… — Ее передернуло от ужаса.
      — Послушай, котенок, — я посмотрел прямо в ее зареванные глаза, — и Мартов, и Заборин натерпелись никак не меньше твоего, но ведь написали в РУБОП.
      — Это их беда! Если бы я знала наверняка, что завтра Карпенко отправятся за решетку…
      Ситуация была патовая. Два заявления, конечно, хорошо, но, зная связи братьев Карпенко в некоторых верхах города, можно было предположить, что этого может и не хватить для возбуждения уголовного дела, а уж тем более для ареста Карпенко. Даже если РУБОП сработает четко и задержит обоих: дня через три закончится 122-я (по 122-й статье уголовно-процессуального кодекса можно задержать на трое суток до предъявления обвинения), и они опять пойдут гулять на волю. Чтобы их засадить как следует, аргументы должны быть не просто железными, а стальными или даже титановыми.
      — Что скажешь, Вадик? Есть шанс, что этих деятелей точно упакуют за решетку?
      — Как в прокуратуре карта ляжет. — Он неопределенно пожал плечами. — Володя, ты же понимаешь, тут уже политика мешается.
      — Какая, на хрен, политика — журналистов мутузить!
      Тут меня словно током ударило:
      — Вадик! А ведь уголовное дело можно возбудить и по факту газетной публикации!
      Мы тут же составили план действий.
      Я пишу статью, основываясь на собранных материалах, публикую ее и поднимаю шум в СМИ. Резаков по своим каналам со статьей и собственноручными показаниями потерпевших старается нажать на прокуратуру, чтобы возбудили дело, а братьев Карпенко отправили в «Кресты».
      — Сколько тебе времени надо, чтобы написать? — спросил он.
      Завтра вечером она будет готова. — Я прикинул сроки выхода нашей «Явки с повинной». — Либо в эту пятницу в нашей собственной газете, либо в следующий понедельник в «Новой».
      — На следующий день после публикации Карпенко будут за решеткой. Как минимум, на трое суток, — но большой уверенности в голосе Резакова я не услышал.
      Заявление Марина написала. Я не решился оставить ее одну дома. Выпроводив Резакова с Лагутиным, я остался утешать Маришку. Утешал полночи, да так, что утром едва не проспал на работу — на написание статьи оставалось часов пять.
 

***

 
      В контору я влетел как ошпаренный.
      Личный состав репортерского отдела был на месте, исключая Восьмеренко, который, по словам остальных, «только что был здесь, но куда-то испарился»…
      Впрочем, к этим его исчезновениям я привык, только одного не мог понять, как ему так удается растворяться в окружающей обстановке без остатка. Ведь действительно, и стул за его компьютером еще не успел остыть, а самого нет, словно и не было никогда на этом свете.
      — Витя, оставляю тебя за старшего! — Шаховскому в плане организации в нашем отделе я доверял больше, чем кому бы то ни было еще, — если уж он с братками «тамбовскими» несколько лет справлялся, то и с этой гопой управиться несколько часов сможет. — Я выполняю ответственное спецзадание… в стенах нашего Агентства. Если что экстренное, я — у расследователей. Мне нужно несколько часов плотно поработать. Ясно?
      Шаховский заверил, что будет бдеть.
      Девушки: Горностаева с Завгородней (Света наконец-то соизволила объявиться на работе) — согласно закивали головами. Будем надеяться, что сегодня нас минуют взрывы в казино, убийства депутатов и падения самолетов. С остальным мой отдел мог прекрасно справиться и без меня.
      Теперь предстоял еще один сложный и щекотливый момент. Необходимо было обработать Колю Повзло, чтобы несуществующий пока материал поставил либо в «Новую» газету, либо в «Явку с повинной».
      С Колей я в последние несколько месяцев старался пересекаться как можно реже и только по крайней необходимости. Сейчас необходимость была наикрайнейшей.
      Тук— тук… Я отстучал дробь по двери кабинета соперника в сердце моей законной супруги и правой руки нашего великого шефа.
      — Николай Степанович, вы на месте? — не дожидаясь положительного ответа, я шагнул через порог.
      Повзло был в кабинете.
      — Николай Степанович, не откажите в милости пристроить статейку о бесчинствах двух небезызвестных вам граждан.
      — Кого еще? — Коля сделал стойку, словно спаниель при виде низко летящей утки.
      — Братанов Карпенко. — Я в красках пересказал Повзло историю с воспитанием четырех журналистов. — Только надо напечатать это все в ближайшие дни. Сможем?
      Повзло задумался, прикидывая что-то про себя, а потом уверенно махнул рукой.
      — Думаю, да. Давай текст, я его посмотрю.
      — Он будет у тебя через три-четыре часа.
      В срок я уложился. Через три с половиной часа семь страниц стандартного машинописного текста лежали на столе перед Повзло. Николая все более или менее в тексте устроило, кроме названия.
      В оригинале мой опус назывался: «Закопаем журналиста!…», но в Повзло взыграли редакторские жилки, и он переименовал текст в «Криминальный дуэт». Я не стал к этому цепляться.
      Повзло пообещал, что статья встанет в пятничный номер «Явки с повинной».
      Ради этого он готов передвинуть на следующий номер один из эпохальных текстов Спозаранника о коррупции в руководстве детского садика в Калининском районе.
      Теперь оставалось поставить в известность о сроке и месте публикации Резакова. Что я и сделал. Можно было умывать руки — мавр свое отработал.
      Пусть теперь суетятся РУБОП и прокуратура. В любом случае за ближайшие два дня до выхода газеты в этом деле вряд ли что сдвинется, если только обоих Карпенко не грохнут злобные киллеры. Но тогда я только скажу им спасибо, независимо от того, по каким причинам им пришло в голову всадить в головы Виктора и Станислава по девять граммов свинца…
      Насчет киллеров я погорячился.
      Жизни братьев-негодяев до пятницы ничто не угрожало. В остальном я оказался прав — ничего сверхъестественного не приключилось. Даже в нашей репортерской работе образовался некоторый подозрительный застой. Писать было не о чем. Мы обрывали телефоны в поисках новостей, но все, что происходило, было как-то мало достойно нашего внимания. В безумной голове Восьмеренко родилась поражающая своей новизной идея: раздобыть канистру с бензином и поджечь Апраксин двор.
      — А почему именно Апраксин? — вяло поинтересовался Шаховский.
      — Так ходить далеко не надо, — ответил Восьмеренко.
      — Тогда уж надо Суворовское училище поджигать, — лениво заметила Завгородняя, — у нас на него как раз окна выходят…
      — Дураки вы все! — подвела итог дискуссии Горностаева.
 

***

 
      В пятницу я явился в контору, как обычно, около десяти утра. Вахтер, он же охранник, Григорий сидел на своем посту, уткнувшись в еще пахнущий типографской краской номер «Явки с повинной».
      — Привезли уже? — поинтересовался я.
      — Угу…
      Я взял верхний номер из распечатанной пачки и двинулся в сторону нашего кабинета, разворачивая газету на ходу и марая пальцы в краске. Вот он, целый разворот. Даже с фотографиями обоих Карпенко. Молодец Повзло — удачно получилось.
      Первым делом я набрал номер трубы Резакова.
      — Привет, Вадик. Видел?
      — В метро прочитал. Здорово сработано.
      — Дело за вами.
      Резаков велел звонить ближе к вечеру: возбуждение уголовного дела — не такая быстрая процедура, как иногда кажется.
      Весь день я не находил себе места.
      Чтобы хоть как-то унять охвативший меня зуд, попытался с головой уйти в работу. Но, как на грех, пятница выдалась тихой. И все же ощущение, что как раз к вечеру случится что-нибудь из ряда вон выходящее, меня не покидало.
      Пятница — роковой для нашего репортерского отдела день. В последнее время в Питере пошла мода учинять всяческие безобразия именно в пятницу под вечер: то склад артиллерийский взорвется, то депутата или авторитета какого грохнут (я, впрочем, в последнее время перестал делать большие различия между этими двумя категориями активного народонаселения), то фанаты «зенитовские» полгорода разнесут в порыве своих фанатских чувств. Но пока все было тихо.
      Часа в четыре в наш кабинет просунулась взлохмаченная голова Родиона Каширина. Он обвел нас слегка ошалевшим взглядом и задержал его на мне.
      — Соболин, пошли пиво пить в Катькин сад!…
      — А пошли, Родион. — Может, хоть пиво меня успокоит? — Орлы, я вернусь минут через двадцать. Шеф будет спрашивать: я — на почте… получаю заказное из Штатов.
      Орлы— репортеры понимающие переглянулись и заверили, что сделают все, как я сказал.
      Мы с Родионом расположились за столиком летнего кафе у самой ограды Екатерининского сада. Из еды в кафе были только чипсы, зато пиво было самое разнообразное. Каширин заказал «Балтику» седьмой номер, а я решил попробовать «Толстяка».
      Родион по своей старой оперской привычке рыскал незаметно по сторонам глазами. Хотя, думаю, он все больше на красоток в мини-юбках глазел.
      — Володя, ты только не дергайся, — неожиданно тихо, но внятно сказал он, — сдается мне, за нами хвост.
      — В смысле?
      — Только башкой своей глупой не верти по сторонам. Три человека: один возле машины у ограды Аничкова дворца — БМВ темно-синяя; второй возле стойки стоит, пиво берет; третий в самом Катькином садике ошивается — делает вид, что за шахматистами наблюдает. Они нас от самого Агентства вели. Эта БМВ напротив нашей арки стояла.
      Причин не доверять профессиональному глазу Каширина у меня не было.
      Как— никак человек опером в уголовном розыске отработал: правда, всего год и в приполярном Диксоне (за кем он там следил, за медведями белыми, что ли?), но все-таки.
      — Ты номера можешь срисовать?
      — Уже. Придем в контору, попробуем пробить. Давай немного пройдемся, проверимся. Ты только сам не крутись, я отслежу.
      Мы не торопясь допили пиво и пофланировали в сторону Невского. Пересекли его, завернули в Елисеевский (надо же было как-то оправдать наши передвижения), а затем повернули обратно, в сторону улицы Зодчего Росси.
      — Ну? нетерпеливо спросил я, когда мы поднялись на наш второй этаж.
      — Подковы гну! За нами хвост, железно. Я пошел номер пробивать.
      Родион скрылся за дверью кабинета расследователей и начал взывать к Зудинцеву, умоляя того отвлечься от общения с Завгородней в буфете и заняться пробивкой номеров БМВ.
      За время моего недолгого отсутствия мне позвонили трое: Заборин, Резаков и неизвестный мужчина со слащаво-вежливым голоском.
      — Чего он хотел? — спросил я у Восьмеренко, который беседовал с ним, пока меня не было.
      — Спрашивал, в городе ли ты, когда тебя можно застать. Интересовался твоими координатами, в том числе и домашним телефоном…
      — Я надеюсь, ты не сказал?
      — А что тут такого? Секретные сведения, что ли? — удивился Восьмеренко.
      Я аж зубами скрипнул с досады — ну кто его просил кому ни попадя мой домашний телефон выдавать? Досчитав до двадцати, чтобы не обложить его магом — все же в кабинете были девушки, — я попросил этого инвалида ума налить мне кофе, а сам стал звонить.
      Первым я дозвонился до Заборина.
      — Старик, то, что я в жопе, — это фигня, я в ней давно — еще со своей встречи с Карпенко, но похоже, что и ты теперь влетел. — Алик говорил со мной зло и ехидно. — Ты лучше сразу больничный возьми. Авансом, так сказать. После того как Карпенко с тобой побеседуют, ты и до поликлиники уже можешь не дойти.
      — Алик, да им сейчас не до бесед с нами будет — они, поди, уже со следователем прокуратуры беседу ведут.
      — Четверть часа назад они беседовали со мной. Слава Богу, что только по телефону. Но я намерен лечь на дно.
      И тебе советую, если еще не поздно.
      Он повесил трубку. Вот оно — пятница, вечер. Похоже, что именно у меня будут неприятности в самое ближайшее время. Я несколько раз набирал номер служебного телефона Резакова на Чайковского, но трубку никто не брал. Пришлось звонить ему на мобильник.
      — Вадик, что с Карпенками? — задал я вопрос в лоб.
      Резаков замялся с ответом, что вообще-то ему было не свойственно.
      — Херня, Володя. Следователь уперся — не хочет дело возбуждать. Это, говорит, еще разбираться надо, проверку проводить. Они, мол, люди уважаемые. А если журналисты просто сговорились честных политиков и коммерсантов опорочить? Им, мол, заплатить за эту кампанию травли могли… Володя, ты это… будь поосторожнее…
      Поосторожнее!
      И тут мне под руку подвернулся Восьмеренко с кружкой кофе. В следующую секунду я метнул ее в стену. Брызнули во все стороны осколки, грязное коричневое пятно поползло вниз по обоям, повинуясь закону всемирного тяготения.
      — Вовка, ты что? — Восьмеренко был бледен, и пальцы его тряслись.
      Все удивленно уставились на меня.
      Трубку телефона я все еще держал в руках.
      — Вадим, я перезвоню позже…
      Хотелось выть. И крушить все вокруг.
      — Володя, да что с тобой? — Горностаева подбежала, стала доставать из сумки какие-то таблетки.
      — Извините, ребята… — я старался говорить медленно и спокойно, — я… я потом как-нибудь все объясню. Простите, но мне нужно ненадолго выйти…
      К счастью, Агеева в своем крохотном кабинете была одна (и как они там всем своим архивно-аналитическим отделом умещаются?). Я попросил у нее убежища. Мне нужно было полчаса, чтобы прийти в себя.
      — Володя, что случилось? На вас прямо лица нет.
      — На мне, Марина Борисовна, скоро и головы не будет!…
      Агеева притащила кофе, выставила на стол из заначки бутылку с прозрачной жидкостью и надписью не по-русски.
      — Не обессудьте, Володечка, коньяк весь вышел. А это ракия турецкая. Но эффект тот же.
      Ракия пахла анисом и еще какой-то сладковатой гадостью. В кофе я ее лить не стал, а опрокинул в себя одну за одной три рюмки. У первой вкуса не почувствовал просто обожгло горло.
      Вторая оказалась крепкой и сладкой, как лекарство от кашля. Удержался, не выплюнул. Третью рюмку выпил, словно мстя собственному организму.
      Потом я допил кофе, поблагодарил Агееву за участие и на все еще слабых ногах пошел к Каширину.
      — Ну что, Родион, чья тачка?
      — Похоже, что братаны нас выпасали. Машина оформлена на «чернобыльца». Он ее якобы ввез в Россию пару лет назад, по льготным таможенным платежам. А вот нарушали на ней в последнее время двое отморозков — официально-то они, конечно, частными охранниками оформлены, но, по нашим данным, плотно работали на братьев Карпенко.
      Я снял трубку телефона и набрал номер Марины. Не отвечали минуты две.
      Неожиданно на том конце провода кто-то снял трубку. Незнакомый мужской голос.
      — Кого вам?
      — Ясинскую Марину можно?
      — Нельзя. Она в плохом состоянии.
      — А вы кто?
      — Врач «скорой». У нее была попытка суицида. Нет, приезжать сюда не надо — мы ее в больницу везем. Завтра можно будет подъехать, в справочной узнать.
      — А куда?
      — Куда, куда… на Пряжку.
      Доигрались, твою-то мать!… Почему же мы. уроды такие, всегда забываем, что за нашими игрищами живые люди, а не картонные фигурки. Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется.
      Фигня это все — еще как дано. Только не лениться надо, а думать.
      Ярость прошла. Теперь я чувствовал такую слабость, что ноги не держали.
      — Вовка, да тебя же трясет! — Каширин заглядывал мне в глаза.
      Только тут я понял, что меня колбасит. Дрожало все, что только могло дрожать. Зудинцев метнулся куда-то из кабинета, затем снова появился уже передо мной, силой влил мне в рот из кружки какую-то горькую гадость. Зелье подействовало. Трясло меня уже меньше, да и кавардак в голове несколько унялся.
      — Спасибо, мужики, — сказал я.
      — Может, расскажешь, в чем дело? — поинтересовался Зудинцев.
      — Не, Георгий Михайлович, сам напортачил, сам и разберусь.
      Каширин робко намекнул, что, может быть, сказать о хвосте Обнорскому. Этого еще только не хватало. Тогда план, который уже начал обрастать у меня в голове некоторыми очертаниями, придется похоронить. Нет, действовать надо было прямо сейчас, без промедления.