Рассказывает Сергей Ложкин
На работу в агентство пришел по приглашению Обнорского после освобождения из заключения в феврале 2000 года. В милицейских кругах Санкт-Петербурга известен как жесткий и решительный человек, хороший профессионал. При этом некоторые сотрудники милиции отмечают излишнюю склонность к авантюре, считают, что «посадка» Ложкина вряд ли была случайной.
За недолгое время работы в агентстве в качестве корреспондента отдела расследований проявил себя толковым, инициативным и работоспособным специалистом. (При условии, что разрабатываемая тема представляет для него интерес.)
Характер — сложный. Дружеских отношений в коллективе ни с кем не имеет. Замкнут. Не признает авторитетов, может сорвать порученное ему задание. За короткое время работы в агентстве дважды совершал прогулы. Холост.
Из служебной характеристики
Ветер пошевелил листву. Прошуршал… Звук был почти не слышен. Такой звук бывает, когда проводишь рукой по затянутой в капрон ноге… ты почти сходишь с ума от этого звука. И глаза смотрят на тебя в упор. Дерзкие глаза самой красивой девочки из десятого «а».
Ветер прошуршал но опавшим листьям. Я выщелкнул за окно окурок. Красный огонек прочертил в рассветном сумраке кривую траекторию, брызнул снопом искр… Желтое пятно в начале проспекта стремительно приблизилось, приобрело форму «волги» с плафоном на крыше. Тускло блестело лобастое стекло, блестел хромированный радиатор… там, за стеклом, сидела самая красивая девочка из десятого «а». Позавчера ей исполнилось тридцать семь. Я мигнул дальним светом. «Волга» притормозила, заложила крутой поворот через разбитые трамвайные пути, остановилась в нескольких метрах от моей «копейки»… Самая красивая девочка поставила на асфальт ноги в дорогущих туфлях. Ноги, обтянутые шуршащим капроном… Двадцать лет назад ты поцеловал эти ноги. И дерзкие глаза смотрели так, что ты сходил с ума… Всего каких-то двадцать лет назад. «Нельзя, — сказала она, когда твои руки скользнули выше, коснулись кожи над резинкой чулка… — нельзя, Сережа… не надо».
Всего-то двадцать лет… семь с чем-то тысяч дней… полжизни.
…Тридцатисемилетняя женщина в дорогущем кожаном плаще стояла на пыльном асфальте, растерянно смотрела на меня. Желтая «волга» рыкнула движком, уехала. Я вылез из своей развалюхи.
— Здравствуй.
— Здравствуй.
— Я опоздала?
— Как всегда…
— Да… действительно… Пригласишь в машину? Зябко.
— А?.. Да. Конечно… да.
Ветер прошуршал по листве… зябко… бабье лето. Мы сели в машину. Я пустил движок.
— У тебя есть сигареты?
— Да, конечно… Не знал, что ты куришь…
— Я, собственно, почти не курю…
Щелчок зажигалки… ярко-алые губы, сжимающие сигарету… морщинка… Семь с чем-то, тысяч дней… «Ты во Внукове спьяну билета не купишь, чтоб хоть бы пролететь надо мной».
— Владик пропал, Сергей…
— Это я понял… Но чем я-то могу тебе помочь?
— Но ты же мент… то есть… ты же… Сергей, помоги мне.
— Я бывший мент, Вера… И почему ты считаешь, что произошло нечто худое? Может, просто загулял?
— Его нет больше суток… его убили.
— В милиции ты уже была?
— Да… да. Там никому ничего не нужно. Там… они там… они… там…
И она заплакала… Она заплакала. Уронила сигарету и заплакала, как плачут бабы во всем мире. Вмиг ничего не осталось от облика аристократичной петербурженки… самая красивая девочка с дерзкими глазами рыдала взахлеб, текла по лицу косметика, дымилась на резиновом коврике сигарета. Серое небо над Наличной улицей клубилось облаками с Балтики… и плакала женщина.
* * *
Вот так началась для меня эта история… Впрочем, нет, началась она по-другому.
Вчера, когда я закончил возиться с бумагами, потянулся, закурил и подумал: хватит на сегодня, — в кабинет вошел Шеф.
— Хорошо, что ты на месте, — сказал Шеф. — Дело есть.
С Обнорским я познакомился в Нижнем Тагиле, но эта совсем другая история…
— Дело есть, — сказал Шеф.
— На миллион? — спросил я. Работать сегодня мне уже совершенно не хотелось.
— На сто баксов, — ответил он. — Пока… а потом, может, и побольше настучит.
— О'кей. А в чем дело?
— У меня сейчас дамочка сидит, жена нового одного. Так вот этот новый пропал. Ментам, сам понимаешь, наплевать. Ей посоветовали обратиться к нам…
— Понятно, — вздохнул я. — Давно пропал?
— Сутки.
— Ну так, может, бухает где… мы-то при чем?
— При том, что есть возможность заработать сотню-другую долларов. Пойдем, познакомишься с тетей. Я ей отрекомендовал тебя в высшей степени.
— Ну, пойдем… познакомимся. За сто баксов можно и познакомиться.
Мы прошли по опустевшим к вечеру коридорам агентства и вошли в кабинет Шефа. У окна стояла женщина, Она стояла спиной к нам… я не видел ее почти семнадцать лет… но узнал сразу.
— Вот, Вера, — сказал Обнорский, — познакомьтесь…
Она обернулась, глаза встретились.
— …А ты чего встал в дверях? Проходи, Серега… вот, познакомьтесь: один из лучших наших сотрудников, в прошлом опер уголовного розыска Сергей Ложкин.
У меня заколотилось сердце… как тогда… Глаза Верины смотрели на меня изумленно и спрашивали: ты? Это ты? Кроваво горела рябина осенью семьдесят девятого… Это — ты?.. Да. А ты — это ты?
— А это, Сергей, Вера… У нее проблема, и ей нужно…
Обнорский посмотрел на Веру, осекся. Потом посмотрел на меня и снова на нее… И что-то понял. Иногда меня пугает эта его способность понимать то, о чем еще не сказано.
— Вы знакомы? — спросил Обнорский с интересом.
— Немного, — сказал я. У меня пересохло горло… как с похмелья.
— Здравствуй, Сережа, — сказала Вера.
— Ну вот и отлично, — бодро произнес Андрей. — Вы тогда сами обо всем и поговорите. Договорчик на проведение журналистского расследования оформим завтра, деньги — в бухгалтерию.
Вера кивнула. И я узнал этот наклон головы… впрочем, я и не забывал его никогда… Андрюха еще что-то говорил. Вера кивала. Я стоял истуканом. За окном опускались сумерки.
Вот так для меня началась эта история. Хотя… и это неправда. На самом деле она началась, когда…
* * *
…Двадцать лет назад, в семьдесят девятом, Владик Завьялов первым достал двойник «Пинк Флойд»… Это было круто! У Владика все и всегда появлялось у самого первого. Папа у Владика был какой-то шишкарь. Чтобы Владик не фарцевал, папа все ему сам добывал. Джинсы, билеты в «Октябрьский», японские «сейко», жевательную резинку…
— «Стена», — сказал Владик, — двойничок «Пинк Флойд». Папахен и мамахен сваливают на дачу… В восемнадцать ноль-ноль (Ах, «сейко» на руке!), папрашу без опозданий!
— Я, наверно, опоздаю, — сказала самая красивая девочка.
— А когда ты не опаздывала, Верунчик? — сказал Владик. — Ждать не будем.
А я сказал:
— Я за тобой, Вера, зайду.
— На фиг, — сказал Владик, — вы с Сашкой обеспечиваете бухалово. На Карпинке у лесочка есть «Тамянка».
На Карпинке у лесочка мы с Сашкой взяли портвейну. Из экономии. Чего за «Тамянку» два тридцать платить? Мы взяли портвейну и пошли к Владику. Посудины «ноль семь» оттягивали карманы. По дороге встретили Маринку, пошли вместе.
— Восемнадцать оборотов, Марина, — сказал Сашка, поглаживая себя по оттопыривающемуся карману.
— Опять вермуть какую-нибудь взяли?
— Обижаешь, Мариша, — солидно ответил Сашка, — три семерочки. Напиток интеллигентных людей.
— Ну ты стебок, Стариков, — сказала Маринка. — Я стебаюсь!
Алели рябины… как здорово алели рябины в сентябре семьдесят девятого года! Я сорвал одну гроздь.
— О… — сказал Сашка, — рябина — это хорошая закусь.
— Ты что же думаешь? Он рябину на закусь сорвал? — сказала Маринка. — Нет, Саня, он эту рябинку Верочке хочет принести… А Верочка не клеится… Верочка на Владика запала. Ой, круто запала!
Я ничего не ответил. Я начал ощипывать и бросать в рот ягоды. Они были горькими.
…А Вера почти не опоздала… мы даже не успели выпить. Маринка делала бутерброды, Владик сидел у пианино, тренькал, напевал: «Рок-энд-ролл мертв… а я еще нет… Рок-энд-ролл мертв…»
— Кстати, — сказал Сашка, — сегодня сорок дней.
— Чего сорок дней?
— Сорок дней, как погиб «Пахтакор». Они одиннадцатого августа гробанулись.
— Ну ты стебок, Стариков… Я стебаюсь!
— А ведь точно, — сказал Владик, отрываясь от инструмента. — Сорок дней… надо за это вмазать.
Он снова положил руки на клавиатуру, спел:
— «Пахтакор» мертв… а я еще нет.
— Ну ты стебок, Владик… Я стебаюсь.
В прихожей мелодично пропел гонг. Маринка сказала:
— Кажется, наша королева пришла… вдвоем открывать побежите, сопернички?
— Я открою, — сказал я.
— …а я-а еще нет, — спел Владик.
Я вышел в прихожую. Снова пропел гонг. С календаря смотрела Пугачева, тренькало пианино… Я открыл дверь… Самая красивая девочка десятого «а» сказала:
— Привет… я не опоздала?
Она сказала: привет… и у меня забилось сердце. До сентября двухтысячного года оставалось еще больше семи тысяч суток… но тогда я этого не знал. Не мог знать. А если бы мог — не поверил.
— …Итак, дорогие товарищи, — торжественно произнес Владик, — зачем мы сегодня собрались?
— Бухать, — сказал Сашка
— Ну, Стариков, ты стебок… — сказала Маринка.
— Нет, дорогой товарищ… Сегодня мы собрались, чтобы послушать альбомчик «Стена», написанный группой английских товарищей под руководством Коммунистической партии Советского Союза и Генерального секретаря Центрального Комитета дорогого товарища Леонида Ильича Брежнева лично.
— Бурные, переходящие в овацию аплодисменты, — сказал Сашка. — Весь зал в едином порыве встает. Следует, конечно, добавить, что овация продолжалась несколько минут, но у нас на это времени нет. Потому как мы собрались бухать.
— Правильной дорогой идете, товарищи!
Из динамиков заморской стереосистемы «Филипс» пошла мощная волна звука. Портвейн «три семерки» прокатился по пищеводу. Нам было по шестнадцать… мы еще ничего не понимали. Я смотрел в дерзкие глаза на разрумянившемся от портвейна лице. Я погибал.
— Вот когда мы встретимся через год…
— Э-э… через год мы все будем в стройотрядах… штудиусы.
— Э-э, ребята, кстати… следующий год! Он же необычный. Он — олимпийский!
— Ну и что? Этих олимпийских — каждые четы ре года. Будет вам и восьмидесятый, и восемьдесят восьмой, и даже двухтысячный.
— Ну… до двухтысячного еще дожить надо.
— А в двухтысячном сколько же нам всем будет?
— Нам будет по тридцать семь.
— Ну ты стебок! По тридцать семь? Я стебаюсь… стоко не живут.
— Живут, — сказал Владик. — В двухтысячном году я буду человеком с положением… сделаю нормальную карьеру… все у меня будет.
— Ну ты стебок, — сказал Сашка Маринкиным голосом.
До двухтысячного года оставалось немногим больше семи тысяч суток. Всего половина жизни… мелочь.
* * *
— Хорошо, — сказал я. — Давай по порядку, Вера.
— А… с чего начать?
— Чем занимается твой выдающийся муж?
— А ты что — не знаешь?
—спросила она с удивлением.
— Владик, конечно, великий человек… и я, разумеется, просто обязан знать о его биографии все… Но, понимаешь ли, Вера, последние пять лет я провел в Нижнем Тагиле, а тамошние газеты ничего о Владике не писали. Странно… не правда ли?
— Зачем ты так, Сергей? — спросила она. А потом без всякой логики добавила: — Я сильно состарилась? Страшная стала?
— Нет, — ответил я. — Ты самая красивая девочка из десятого «а».
— Ты все еще меня любишь?
— Нет… так чем занимался Владик? — сказал я. Слава Богу, она не обратила внимания на то, что вопрос поставлен как о мертвом.
— Понимаешь, Сергей… после того, как все рухнуло… ну, развал Союза, ГКЧП это и прочее… Владик, как и все, стал заниматься бизнесом.
— Понятно… как и все — бизнесом. Наркотики? Оружие?
— Не надо, Сережа… не надо иронизировать. Это ты всегда был упертый, как танк. А нормальные люди хотят нормально жить, зарабатывать.
— Ну, такой уж я стебок… А что за бизнес?
— Основное направление — автосервис. Ремонт, запчасти, обслуживание. А сейчас ребята затеяли построить мощный автоцентр, взяли землю в аренду, вложили в это дело бабки.
— Много?
— Около трехсот тысяч баксов… для начала.
— Ого! Не слабо… Ты сказала: ребята. У него есть партнеры?
— Да, конечно… Костя и Казбек. Нормальные мужики.
— Костя и Казбек… понятно.
— Сережа, что тебе понятно? Что понятно? Позавчера вечером Владик вышел из дому, сказал — по делу… И все — нет. Пропал. Вот это тебе понятно?
— Да… он сказал: куда поедет? К кому? Зачем?
— Нет.
— А ты не спросила?
Она беспомощно пожала плечами.
— Ясно… Знакомых, партнеров и так далее ты всех обзвонила?
— Да, конечно… никто ничего не знает.
— Он уехал на машине?
— Да… «форд-скорпио»… новый… номер…
Я задавал вопросы механически. Она механически отвечала. Я задавал положенные вопросы и думал о полоске кожи над резинкой чулка… Серые облака плыли над Наличной улицей. Расплывшаяся косметика превратила лицо в уродливую клоунскую маску… «Ты все еще меня любишь?» — «Да! Да, я безумно тебя люблю!»
— Скажи, Вера… а любовницы у Владика не было?
— Ты что, Сережа! Какая любовница? Ты меня удивляешь.
— Да я и сам на себя порой удивляюсь… Извини, Вера, просто я такой вот циничный мент. И мой ментовский опыт подсказывает мне, что во всех этих делах есть три определяющих фактора: деньги, бабы, водка… В девяти случаях из десяти все бывает именно так.
— Ты, — сказала она, — ты просто ревнуешь… ты завидуешь ему.
«Завидовать-то, пожалуй, нечему», — подумал я.
И в этот момент в Вериной сумочке запиликал телефон.
А завидовать-то, пожалуй, и нечему.
* * *
…Портвейн кончился. И тогда Владик достал из бара модной мебельной стенки «Вега» бутылку виски.
— Вот, — сказал он, — виски! Папахену подарили… сейчас мы бухнем как белые люди!.. Это вам не«три семерки».
— Ну, ты стебок, — восхищенно сказала Маринка.
— Виски нужно пить с содовой, — сказала Вера.
— Ерунда… настоящие ковбойцы пьют в чистом виде, — сказал Сашка. — Слабо, Владик?
— Нет, Шурик, не слабо… Учитесь, пока я жив, детишки.
Владик отвернул винтовую пробку с непривычного вида бутылки… Девочка с дерзкими глазами сказала:
— И я тоже… я тоже выпью чистого.
— А остальные члены нашей комсомольской организации? — спросил Владик. Я пожал плечами: наливай. Сашка кивнул: наливай. И только Маринка сказала:
— Я не буду.
— Четверо — за, воздержавшихся — один. Па-а-ехали.
Владик налил в фужер коричневатую жидкость. Я бросил в свой фужер ягодку рябины.
— А за что пьем? — спросил Сашка.
— За дам, — ответил Владик. — Попрошу джентльменов встать.
Шел семьдесят девятый год. Нам было по шестнадцать, мы казались себе взрослыми, умными и очень крутыми… Мы — джентльмены — встали. Девочка с дерзкими глазами смотрела на Владика. Красная ягода рябины в фужере с виски…
— За дам!
— Ну вы ва-а-ще стебки!
Рябининка скользнула в пищевод… дыхание у меня перехватило. Прямо напротив меня стоял с раскрытым ртом Сашка. Вид у него был изумленный… наверное, у меня тоже. И у Владика. И у Веры… но все же мы не умерли. Мы закусили и выжили.
— Ну, как виски? — спросила Маринка.
— Ничего виски, — ответил Владик.
— Ага, — сказал Сашка, — ничего особенного… виски — оно и есть виски. А, Серега?
— Да, — сказал я. Меня уже накрывала какая-то горячая волна. И голоса ребят как бы «плыли», отодвигались…
— Ну, — сказал Владик, — как говорят у нас в Шотландии: между первой и второй перерывчик не большой. Предлагаю повторить. Есть возражения?.. Нет. Па-а-ехали.
Он снова налил виски.
— Хи-хи-хи, — захихикал Сашка и потер руки. — Ты, Владик, стебок.
— Нормально?
— Ну!
Мы выпили. И стали закусывать рябиной.
— А что ты отцу скажешь, Владик? — спросила Маринка. — Про виски?
— Папахену-то? А… придумаю чего-нибудь… испарилось, скажу.
— Хи-хи-хи… испарилось! Хи-хи-хи… ну, ты стебок.
— Испарилось! Нормально?
— Ну!
Я тоже смеялся. И Вера смеялась своим глубоким сопрано. Нам было хорошо… мы были пьяны. Рябина казалась безумно вкусной.
— Надо будет побольше рябины запасти на зиму, — сказал Сашка.
— Ага… рябина хорошо под виски идет, — согласился Владик. — Сейчас мы пойдем запасать рябину… Мы только вмажем по третьей и все пойдем запасать рябину.
— Я не буду, — сказал я.
— И я не буду, — сказала Вера. — И ты, Владик, не пей.
— Все будут пить! Сила советской комсомолии в кол-лек-ти-визме!
Владик начал разливать виски. Я накрыл свой фужер рукой.
— Ты чего, Серый? Это же виски!
— Я не буду… И тебе не надо.
— Ты чего, учить меня будешь?
— Нет, не буду.
— А мне кажется: ты собрался меня поучить. Так?
Я промолчал.
— Давай сюда, Верка, свою посудину, — сказал Владик. — Налью.
— Влад, не надо.
— Еще и ты будешь меня учить?
Влад пьянел на глазах… Взгляд его сделался стеклянным, движения резкими. Таким я его еще не видел.
— Ладно, — сказал Влад. — Ладно… хрен с вами. Я сам выпью. Мы вот с Саней выпьем. Да, Саня?
И они с Саней выпили. И Влада понесло:
— А на хрен вы тут сидите, раз не пьете?
— Мы можем уйти, — сказал я. Вера кивнула.
— Ты-то можешь, а вот ее я не отпускаю,
— Влад, что ты несешь?
— Я не несу… я раз-го-ва-ри-ваю… я тебя, Верка, предупреждаю! Чего ты из себя тут корчишь? Рассказать, что было на даче?
— Влад! — выкрикнула Вера.
— А… Влад! Ну, рассказать, как мы в постельке барахтались?
— А ты подонок, Влад, — сказал я.
— Ну, ты стебок, — сказала Маринка непонятно про кого,
— Подонок? Я подонок? А ну пошел вон из моей квартиры, урод. Валите все отсюда, кроме Сани…
— Ну и слава Богу, — сказала вдруг Вера. — Пойдемте, ребята?
— Все валите, — заорал Влад и ударил кулаком по столу. Попал по фужеру. Тонкое стекло лопнуло, из руки обильно хлынула кровь. Вскрикнула Маринка.
— Во, кровь! — сказал Саня.
— Нужно перевязать, — сказала Вера.
— Вали, вали… без сопливых скользко… Саня перевяжет.
И мы ушли. На улице было уже темно, сыпался мелкий дождь. Листва блестела в свете дождя. Мы остановились под фонарем. Настроение было гнусное. Как будто тебе плюнули в лицо.
— Ладно, — сказала Маринка, — я пошла… пока, стебки.
И она ушла, засунув руки в карманы куртки.
— Погуляем? — спросил я неуверенно.
— Дождь, — пожала плечами Вера. — И, если честно, нет настроения.
— Давай пойдем на площадку… спрячемся в «теремке».
— А у тебя сигареты есть?
— Есть… кажется. — Я пошарил по карманам и достал пачку «Родопи». Выяснилось, что сигарета последняя. — Во! Есть… ты же не куришь.
— Вот и хочу попробовать…
:— Как знаешь, — ответил я.
И мы пошли на детскую площадку с песочницей, уродливой горкой и теремком. Теплый сентябрьский вечер на излете бабьего лета сочился дождем, а рядом со мной сидела самая красивая девушка на свете. Я прикурил сигарету и передал ей. Тогда, в семьдесят девятом, я еще не слышал «Окурочка», и слова «…сам пьянел от того, как курила ты „Тройку" с золотым на конце ободком» были мне неизвестны. Но именно так я ощущал…
«…Я пьянел от тото, как курила ты „Тройку" с золотым на конце ободком…»
Дым сигареты смешивался с ароматом духов, лицо и губы освещались при неумелых затяжках… Я пьянел! И даже сейчас, через двадцать лет, через семь с половиной тысяч дней, мне все еще кажется, что я сижу рядом с ней в этом теремочке… шуршат листья, дымится последняя в пачке сигарета.
…Из подъезда Владиковой кооперативной девятиэтажки вышли Владик и Сашка. Оба покачивались, оба несли по ведру. Правая рука Владика была кое-как перебинтована.
— У-у, там места рябиновые, — горячо и громко
говорил Сашка.
— Точно рябиновые? — строго спросил Владик.
— Рябиновые! А ягода, знаешь, какая крупная?
— Ну… какая, например?
— Во! — Сашка показал рукой нечто размером с картошину.
— Это нам подходит, — сказал Владик.
Пошатываясь, наши одноклассники прошли мимо нас.
— Там рябиновые места, — продолжал рассуждать Сашка. — Крупная ягода! А вкус?
— Да… каков у нее вкус?
— И-зу-мительный, — торжественно сказал Сашка, побрякивая оцинкованным ведром. — Раз попробуешь — потом тебя за уши не оттянешь. Это у нас строго!
— Эх, надо было рюкзак взять, — сказал Владик.
— Зачем? — спросил Сашка и икнул.
— Как зачем? — удивился Владик. — Мы бы набрали по ведру, пересыпали в рюкзак и еще набрали бы по ведру.
Шаги, голоса, бряцанье ведер потихоньку стихали. Места там рябиновые.
* * *
В сумочке у Веры заверещал телефон. И я вдруг подумал: а что, если это звонит Владик?.. Теперь уже, конечно, не Владик, а Владислав Игоревич. И все вопросы отпадут автоматом.
И Вера, видимо, подумала то же самое. Она посмотрела на меня своими огромными глазами. Оттуда, из глубины двора на Гражданке. Я посмотрел на часы — 6.32. Если телефон звонит в седьмом часу утра… что-то ведь это означает?
Она откинула крышку сумочки, взяла изящную, миниатюрную трубку. Снова растерянно посмотрела на меня. Я пожал плечами.
— Алло! — сказала Вера в трубку. И лицо ее изменилось, потускнело. Я понял, что чуда не произошло. Чудеса вообще случаются очень редко. Один раз на одну человеческую жизнь. Или чуть-чуть реже… Один раз на миллиард человеческих жизней. — Где? — спросила Вера. — Спасибо… спасибо, едем.
Она выключила телефон и повернулась ко мне:
— Машина нашлась… наш «форд». Стоит на стоянке возле бассейна «Спартак».
— Поехали, — сказал я. — Посмотрим.
Я включил передачу, и мы поехали.
— Быстрее можно? — нервно спросила она. Я подумал, что спешить-то нам особо некуда… но не сказал.
— Кто нашел машину?
— Костик… Костя Базаров. Он в тех местах по утрам бегает. Он — один из партнеров мужа.
— Рановато Костик Базаров бегает.
— Какое это имеет значение?
— Возможно, никакого… Машина, как я понимаю, закрыта?
— Не знаю. Это не важно — ключи у меня есть. Специально взяла… как чувствовала.
— Хорошо.
— Чего же хорошего-то, Сережа? Мне не машина эта сраная нужна… мне муж нужен.
Утром, по пустому городу, мы доехали быстро.
Здоровенный, почти двухметровый, Костик Базаров с маленькой таксой на поводке встретил меня подозрительным взглядом. Он был в шикарном спортивном костюме и, как и положено бизнесмену, с сотовым… Моя «копейка» со сгнившими порогами, моя потертая кожаная куртка явно господину Базарову не очень понравились. Такса была настроена более дружелюбно, виляла своим куцым хвостом.
Вера представила нас друг другу:
— Константин. Партнер и друг Владика… Сергей, наш общий с Владиком друг… еще со школы… милиционер.
— Бывший, — добавил я. Константин сказал: очень приятно. Но, кажется, приятно ему было не очень.
Черный, новенький «форд-скорпио» за спиной бизнесмена выглядел игрушечкой. Мигала красная точка на торпеде — сигнализация. На переднем сиденье лежал сотовый телефон — неосторожно. Запросто разобьют стекло и украдут.
— Открывай, Вера.
Она вытряхнула на капот моих «жигулей» все содержимое сумочки: косметическую дребедень, ключи от квартиры, телефон и прочее, прочее, прочее.
— Вот! — она протянула мне брелок. Руки у нее слегка дрожали. Я взял, нажал… «форд» дважды пискнул, мигнул габаритами, щелкнул центральный замок… и я распахнул дверцу.
— Вообще-то, в таких случаях требуется участие эксперта-криминалиста, — сказал я. — Будем вызывать?
— Не будем, — устало выдохнула Вера.
— Ну-ну… телефончик его? — спросил я.
— Наверно, его… это легко проверить.
— Да, конечно… ну-ка, наберите его номер.
Константин быстро пробежался по клавиатуре
своего телефона… лежащий на переднем сиденье «Эриксон» бизнесмена Завьялова начал наигрывать какую-то мелодию. Вера смотрела на мурлыкающий «Эриксон» немигающими глазами… Звонок на ТОТ СВЕТ? Очень даже вероятно… очень.
Телефон мурлыкал. Три человека и собака смотрели на него.
— Прекратите, — выкрикнула Вера.
* * *
Наши замечательные одноклассники с ведрами удалились — держись, рябина! Мы смотрели им вслед… или мы не смотрели им вслед.
— Оставь докурить, — негромко сказал я.
— А… да. Не пойму, чего хорошего в этой отраве? — ответила она и протянула мне сигарету. Упал, рассыпался столбик пепла.
Я взял сигарету в губы и — ощутил привкус губной помады. И тогда я действительно чуть не сошел с ума. Сердце у меня заколотилось часто-часто… или, наоборот, остановилось?.. Этого я не помню.
— Вера, — позвал я хрипло.
— Что?
— Я тебя люблю.
Сколько раз потом я пожалел, что сказал эти слова. Но тогда я их сказал… мои слова рассыпались, как пепел… «Я пьянел от того, как курила ты „Тройку" с золотым на конце ободком…»
— Я знаю, Сережа, — ответила она, когда пепел уже рассеялся.
— Выйдешь за меня замуж? — сказал я очередную глупость, а она взъерошила мне волосы и ответила:
— Сережка, нам с тобой по шестнадцать лет… О чем ты?
— Не сейчас… а потом, когда положено…
— Вот потом и разговор будет.
— А Владик?
— Что Владик?
— Владик спрашивал у тебя?
— Возможно…
— И что ты ему ответила?
— Серега, Серега, — покачала она головой, — запомни, что ревность мужчину не украшает.
Я вдруг понял, что она значительно старше меня, умнее… ОПЫТНЕЙ. От этого стало не по себе… неуютно. Несказанное вслух «нет!» не прозвучало, но оно ПОДРАЗУМЕВАЛОСЬ. От этого было тоскливо. У шестнадцатилетних свои катастрофы… они огромны.
— Я хочу тебя поцеловать, — сказал я.
— Утешительный приз? Конфетка для мальчика? — сказала девочка с дерзкими глазами. И засмеялась, и добавила: — Я тоже хочу, чтобы ты меня поцеловал.
Сколько потом было у меня женщин? Влюбленностей и любовей… Приключений… Интрижек… Романов. Внебрачных половых связей, как пишут в медицинских памятках «Венерические заболевания».
…Их было немало. Но никогда я не любил так, как в шестнадцать. Искренне, страстно и обжигающе.
Впрочем, все это — пепел. Не надо, не надо, не надо бередить! И бредить — не надо. Все — пепел.
…И пьянеть от того, как курила ты «Тройку» с золотым на конце ободком.
* * *
Кроме телефона в «форде» мы обнаружили полотенце и плавки. И то и другое — влажное… Что ж — рядом бассейн.
Под креслом я обнаружил еще одну штуковину… но о ней я Вере пока не стал говорить.
— А вы, Константин, каждый день здесь бегаете?
— В общем да, по возможности…
— Значит, вчера вы «форда» здесь не заметили?
— А вот вчера я как раз не бегал… дождь шел.
— Ага, понятно… шел дождь…
— А вы, простите, Сергей, в каком отделе или службе милиции работали раньше?
— Я-то? Да я в паспортном столе сидел.
Вера посмотрела на меня удивленно:
— А мне говорили, что ты был опером в уголовном розыске.
— Ерунда какая… это тебе не правильно сказали, — ответил я и улыбнулся таксе. Такса завиляла хвостом.
— И что вы намерены предпринять? — снова задал вопрос партнер по бизнесу.
— А что тут предпримешь? — сказал я. — Либо найдется человек, либо… ждать нужно.
Вера отвернулась и стала смотреть в сторону.
— Будем надеяться, что все в порядке, — сказал партнер. — Вы, Верочка, главное — не впадайте в отчаянье. Все будет хорошо. Я в это твердо верю. И Казбек тоже.
Вот так, партнер по бизнесу в это верит. Твердо.
— А сейчас уж извините меня, но… вынужден откланяться, дела.
И он «откланялся» и ушел с таксой на поводке. Вера села в «форд». Я опустился рядом. Некоторое время мы молчали.
— Ты убеждена, что у твоего мужа не было женщины на стороне?
— Какое тебе до этого дело? Разве ты можешь мне помочь?
— Не знаю… мне будут нужны деньги, средство связи — тот же самый телефон… возможно — пара помощников.
— Сережа, ты возьмешься?
— Я не могу тебе пообещать, что найду твоего Владика. Я только попытаюсь это сделать… а что получится — знать не дано.
— Сколько денег нужно?
— Пока не знаю… Закончим работу — разберемся. Пока мне требуется всего лишь информация.
— Спрашивай… все, что смогу.
— Я уже спросил: у него была любовница?
— Господи, да что ты уцепился за эту мифическую любовницу? У него была… то есть есть я. Он любил меня… то есть любит. Неужели в тебе столько лет живет ревность?
— Нет, просто мне интересно узнать, почему под водительским креслом валяется презерватив?
— Презерватив? Какой презерватив?
— Вот этот, — ответил я и бросил на торпеду импортную резинку в яркой упаковке. Вера с удивлением взяла его в руки.
— Зачем Владику презерватив? — спросила она.
— Ну вообще-то, презервативу можно найти разное применение, но основное…
— Ох, не ерничай, Сергей… Ты уверен, что эта… ШТУКА… принадлежит Владику?
— А вот эта ШТУКА (я постучал по торпеде) принадлежит Владику?
— Я не думаю, что у него есть любовница, — со вздохом сказала Вера. — Он не такой…
