Агентство - Дело о пожаре в редакции

Во-первых, газета не развивалась. Тираж падал. План по доходам не выполнялся. Во-вторых, банк давал газете деньги — на покрытие убытков. И деньги, заметьте, очень немаленькие. Но куда они исчезали, попав в газету, — никому неизвестно. Сотрудники получали мизерные зарплаты. А Вронский катался по заграницам. В итоге банк решил, что на месте редактора хорошо бы иметь человека, которому можно доверять. Так главным редактором назначили меня. То есть вы утверждаете, что Вронский воровал?
      — Я ничего не утверждаю. Но и у меня, и у руководства банка есть подозрения.
      Эти подозрения чем-нибудь подтверждены?
      — К сожалению, практически все финансовые документы сгорели.
      — А пожар — это случайность?
      — Возможно, и случайность. Но как-то все очень вовремя случилось. Только Вронскому объявили, что он больше не редактор, как бац — и все сгорело.
      — Вы собираетесь сообщать куда следует о своих подозрениях относительно Вронского? — спросила я.
      — У нас нет документов, подтверждающих хищения. Если они найдутся — вопрос об обращении в органы будет решать совет директоров банка.
      «Отдавать или не отдавать Грустнову найденные мной документы?» — вот какой вопрос мучил меня. Может быть, это именно те доказательства, которых недостает банкирам, чтобы обвинить Вронского в нечистоплотности. Я немного посомневалась, но мне стало жалко Вронского. А вдруг его посадят? Он же не выдержит тюрьмы! Нет, пусть лучше документы пока полежат у меня.
 

* * * 

      Я вышла на улицу. Было отвратительно холодно. Несколько минут я безуспешно боролась с зажигалкой, которая гасла на ветру, а когда наконец прикурила, передо мной резко затормозила красная «вольво». Дверца распахнулась, и я услышала голос Вронского: «Садитесь, Валечка!» Если бы не мерзкая погода, я никогда не приняла бы его приглашения.
      Василий Петрович был настроен меланхолично.
      — Ну как, вам удалось что-нибудь выяснить? — спросил он.
      — Ничего такого, из чего я могла бы вылепить ваш светлый образ, — ответила я.
      — Я не имею никакого отношения к этому пожару, и мне же приходится оправдываться, — горестно вздохнул Вронский.
      — Почему вы не сказали мне, что звонили Обнорскому? — взвилась я.
      Вронский промолчал, и в его молчании было что-то тревожное. Я вспомнила слова Бахтенко и почему-то испугалась.
      — Остановите машину!
      — Что с вами, Валя? Я что, похож на похитителя? Взгляните, что творится на улице, или вы хотите простудиться?
      — Куда мы едем? — спросила я, успокаиваясь.
      — А куда бы вам хотелось? — поинтересовался Василий Петрович.
      — В Агентство или к ближайшей станции метро.
      — Я довезу вас до дому, — сказал Вронский. Озеро Чад сегодня явно не входило в его планы.
      В салоне «вольво» было тепло и уютно.
      Из динамиков слышалась негромкая музыка. Я зажгла сигарету, и моя тревога рассеялась окончательно. Машина постоянно попадала в пробки, она то ползла, как черепаха, то легко и стремительно вырывалась из плена. Вронский по-прежнему молчал, а я внимательно наблюдала за работой «дворников», которые неутомимо очищали стекло от тут же налипающего снега.
      — Я говорила с Грустновым, — наконец прервала молчание я.
      — И что? — мрачно спросил Вронский.
      — В банке считают, что вы — вор.
      — Бред!
      — Они говорят, что если появятся документальные подтверждения растрат, они могут заявить об этом в милицию.
      — Вряд ли, — я поразилась спокойствию Вронского, — они не будут ничего делать.
      — Почему?
      — Потому что… Потому что деньги в основном давались налом — в чемоданчике. Не думаю, что они захотят об этом рассказывать в милиции или прокуратуре.
      — Кому выгодно обвинить вас в поджоге?
      — Грустнову, — четко ответил Вронский. — Он всегда мечтал стать главным редактором. Я уверен, это он распространял в банке слухи о том, что в «Сумерках» воруют. И о том, что главный вор — я.
      А теперь, когда случился этот пожар, он сделает все, чтобы все думали, что это именно я поджег редакцию, заметая следы.
      — А куда исчезали деньги, которые давал газете банк?
      — Никуда они не исчезали. Мы их тратили. На производственные нужды: типография, знаете ли, бумага, зарплата опять-таки.
      — Говорят, зарплаты в «Сумерках» были просто мизерные.
      — Так денег на большее не хватало…
      Мы опять замолчали. Убаюканная равномерным движением машины, я погрузилась в некое подобие нирваны. Разговаривать не хотелось.
      Наконец «вольво» остановилась.
      Прежде чем выйти из машины, я сурово спросила Вронского:
      — Скажите честно, вы воровали?
      — Нет, — твердо и, как мне показалось, искренне ответил Вронский.
      — Поклянитесь!
      — Клянусь!
      — А что такое ООО «Марта»?
      — «Марта»… — Вронский задумался. — Что-то знакомое. По-моему, Лейкин упоминал как-то что-то похожее.
      — Кто такой Лейкин?
      — Коммерческий директор такой у меня. В смысле в «Сумерках». Очень способный молодой человек. Финэк закончил…
      Я сухо попрощалась с Вронским и вышла. Но дойти до дома мне не удалось. На моем пути неожиданно оказался бандитского вида верзила в куртке с капюшоном.
      Сомкнув на моем запястье стальные пальцы, он затащил меня в стоящую с заведенным мотором «девятку». Не знаю, почему, но я не кричала. Я сидела молча рядом с верзилой и думала только о том, какая гадина Вронский — он же фактически сдал меня этим бандитам. Специально повез домой… Минут через десять я вдруг осознала, что не понимаю — зачем? Зачем Вронскому отдавать меня этой братве? Я же ничего ему не сделала. Я же ничего не знаю…
      Машина заехала в какой-то двор и остановилась. Только в лифте верзила наконец отпустил мою руку, и я успела заметить, что он хоть и бандит, но симпатичный.
      Дальнейшие события напоминали полную фантасмагорию. Дверь в квартире на шестом этаже открыл Бахтенко. Он молча посторонился, придерживая огромного рыжего с белым бассета, который бросился к нам с хриплым лаем. Увидев Женю я вздохнула с облегчением и подумала, мое убийство с последующим расчленением в его присутствии не состоится. Мы чинно разделись и прошли в комнату, где царил идеальный порядок, а количество книг вызывало законное уважение. Около дивана на низком стеклянном столике стоял коньяк, минералка и раскрытая коробка конфет.
      — Садись, — предложил Бахтенко.
      — Ты всегда приглашаешь гостей подобным образом? — не выдержала я.
      — Это не мой дом, — хмуро ответил Женя.
      — А чей?
      Мой вопрос повис в воздухе, и тут же разрешился сам собой. Потому что в комнату вошел человек, при виде которого я невольно вздрогнула. Это был начальник отдела расследований Бюро региональных расследований — Виктор Эммануилович.
 

* * * 

      — А, Валечка, здравствуйте! — загнусавил он, весьма довольный произведенным эффектом. — Сколько лет, сколько зим! А ловко вы меня тогда облапошили.
      Ведь я чувствовал, что неспроста вы появились у нас в Бюро. Но каюсь — провели старика. Читал, читал в «Явке с повинной» ваше, с позволения сказать, расследование. Написано ловко, я бы даже сказал неплохо, вот и Женечка подтвердит, — кивнул Виктор Эммануилович на Бахтенко, который стоял, прислонившись к дверному косяку. — Только теперь, Валечка, должок за вами, а долги платить нужно, так ведь, или вас Обнорский иному учит? Что же вы молчите, словно аршин проглотили, или я не прав?
      — Чего вы хотите? — спросила я, чувствуя предательский звон в ушах и отчетливо сознавая, что влипла.
      — Покажите мне бумаги, которые вы забрали в «Сумерках».
      — А если я откажусь?
      — Мы ведь можем и сами их забрать.
      Но мы люди демократичные, любим, чтобы все было добровольно.
      Я гордо молчала.
      — Не хотите добровольно. Ладно. Женечка, — обратился Виктор Эммануилович к Бахтенко, — принеси, пожалуйста, сумочку нашей гостьи.
      Женя поставил перед Виктором Эммануиловичем мою сумку. Зловредный старикашка достал из нее пачку грязных бумаг и положил их на стол.
      — Большое спасибо за документики, я их внимательно изучу, — сказал Виктор Эммануилович. — А у меня к вам, кстати, есть еще одно дело: не хотите ли вы, Валентина Ивановна, стать нашим человеком, так сказать, агентом влияния в «Золотой пуле». Иногда — уверяю вас, очень редко — я буду обращаться к вам с просьбами, в которых вы, я надеюсь, мне не откажете. Это будут очень несложные просьбы: опубликовать убедительной материал в «Явке с повинной» на ту тему, которую мы вам подскажем, или просто рассказать, что творится в вашей «Золотой пуле». Деньгами мы вас не обидим — вам ведь нужны деньги, правда?
      — Благодарю вас, я хорошо зарабатываю.
      — Где-то я уже слышал это, — поморщился великий инквизитор. — Вы когда-нибудь задумывались о мотивах предательства?
      — А эту фразу я уже где-то читала!
      — Что ж, похвально, Валечка, похвально. Радует и то, что Андрей Викторович Обнорский старается брать к себе в Агентство людей образованных. Ну так что, согласны?
      — Не согласна.
      Виктор Эммануилович задумчиво посидел, потом вскочил с места — довольно резво для его возраста, я зажмурила глаза, ожидая, что сейчас он ударит меня по лицу. Но ничего не произошло.
      Я открыла глаза. Виктора Эммануиловича уже не было в комнате.
      — Ты можешь идти домой, — хмуро сказал мне Женя Бахтенко, — метро здесь рядом.
      Бахтенко открыл дверь. Я кубарем скатилась с лестницы. В поисках выхода я долго блуждала по лабиринту дворов, пока не оказалась в крошечном тупиковом дворике с трансформаторной будкой. Неожиданно я поняла, что меня окружают одни предатели: Скрипка, променявший меня на Агееву, Вронский, сдавший меня этим бандитам из БРР, Женя Бахтенко, рассказавший о найденных мною документах Виктору Эммануиловичу. Я дала волю душившим меня слезам, а отрыдывшись, обрела способность соображать и выбралась на набережную. Метро действительно было рядом. Я шла, не замечая снега, который слепил глаза, и пыталась думать. Наверное, мне следовало утопиться. «Утопление. Черная речка. Горностаева», — представляла я рубрики завтрашней сводки, глядя на черную воду. Внизу по гранитному бортику, смешно перебирая лапами, бежала ворона. Перья ее были взъерошены на ветру.
 

* * * 

      Домой я пришла в состоянии полной раздрызга.
      — Где ты ходишь? — напустилась на меня Сашка. — Звонила Агеева. Она хотела узнать, что тебе удалось найти в библиотеке по запросу Скрипки. Я не стала говорить ей, что сегодня последний вторник месяца и библиотека закрыта.
      — Я была в гостях. Включи мне, пожалуйста, воду в ванной. Я немного погреюсь, а потом все тебе расскажу.
      Сашка подозрительно посмотрела на меня и отправилась в ванную. Я заглянула в комнату, где мать укладывала Машку спать. Увидев меня, маленькая мартышка выбралась из кровати и закричала: «Хочу к Вале». Я взяла ее на руки прижала к себе худенькое тельце и пообещала, что в воскресенье мы обязательно пойдем в Сосновку кататься на большой лошади.
      Зазвонил телефон, и Сашка принесла мне трубку.
      — Слушай, Горностаева, — услышала я голос Скрипки. — Что ты себе позволяешь? Когда ты наконец принесешь мне материалы про отравления и яды? Ты что, не понимаешь, что из-за твоей безответственности мое расследование оказывается под угрозой срыва?
      — Я тебя ненавижу, — нажала я на кнопку отбоя.
      Потом я лежала в горячей воде и думала. Вернее, я пыталась думать, но выходило у меня плохо.
      Что же это получается? В редакции «Сумерек» я нахожу документы, вроде бы подтверждающие факт растраты Вронским казенных денег. Кстати, как-то слишком легко я нашла эти документы. Что же они там лежали почти у всех на виду, и никто их не замечал, а пришла глупая Горностаева, поковыряла ножкой — и вот они, документики! А потом эти документы у меня отнимают ребята из БРР. Зачем они им?
      Там про БРР — одна невнятная бумажка.
      И что же у нас выходит? А выходит все очень даже просто и понятно. Новый редактор «Сумерек» Грустнев мечтает смешать Вронского с грязью и подкидывает порочащие его документы, чтобы их обнаружили дознаватели. Но их нахожу я.
      И тогда Грустнев задействует ребят из Бюро региональных расследований, чтобы их вернуть и снова подкинуть.
      Придется, наверное, идти к Обнорскому и все ему рассказать. Пусть скажет, что теперь со всем этим делать.
      — Валь! Ты там жива? — постучала в дверь Сашка.
      Поздно вечером мы опять сидели на кухне и разговаривали.
      — Не впадай в кому, — утешала меня сестра, применяя свою медицинскую терминологию. — Иди ложись. Выспись хоть, а то на черта похожа, и отключи телефон в комнате, мне звонить будут…
      Удивляясь способности нынешних студентов учиться по телефону, я пошла стелить диван. Зазвонил телефон, и через минуту на пороге возникла Сашка.
      — Это тебя. Незнакомый мужской голос. Будешь говорить?
      — Рыжая, не спишь? — раздался из трубки бас Женьки Бахтенко.
      — Что я должна сделать еще в угоду твоему Виктору Эммануиловичу? — прокричала я, чувствуя, как бешено колотится сердце. — Взорвать «Золотую пулю»? Убить Обнорского?
      — Ничего. Ничего делать не нужно.
      Я хочу объяснить тебе, что ничего страшного не произошло, если хочешь — я отдам тебе документы, которые у тебя забрали.
      — Ты что, их украл?
      — Нет. Просто они нам не нужны.
      — Объясни мне, Женя! — взмолилась я. — Разве тебя не выгнали из Бюро после той истории с моим внедрением?
      — Выгнали. Но из Бюро не уходят.
      Если им надо, найдут и заставят работать.
      — Так это вы подожгли «Сумерки»?
      — Нет.
      — Значит, Вронский?
      — Нет.
      — Тогда кто — Грустнов?
      — Не знаю я, кто поджег. Я думаю, что пожар был случайным.
      — А зачем вы меня похищали?
      — Никто тебя не похищал. Тебя просто привезли на деловую встречу.
      — И зачем?
      — Чтобы посмотреть, что ты там нашла. Понимаешь, Бюро довольно плотно работало с «Сумерками», и новому редактору газеты, да и акционерам об этом знать не стоило. Другое дело, что ничего компрометирующего Бюро в твоих бумажках не оказалось. Так что можешь их забрать. Если хочешь, я пошлю их тебе в Агентство с курьером…
      Утром я обнаружила на своем столе запечатанный пакет, в котором лежало все семь найденных мною в редакции «Сумерек» документов. Не хватало только бумажки с логотипом БРР.
      Я опять разложила перед собой все эти счета, платежки и расписки и задумалась.
      Схема получалась другой — не той, что возникла у меня в голове вчера вечером, кто-то подкинул эти бумаги на пожарище.
      Этот кто-то явно не Вронский. И не сотрудники БРР. Грустнов? Но зачем ему изобретать такой дикий способ обнародования документов? Мог бы и просто отдать их куда следует.
      Я пошла к Каширину и попросила её выяснить, что такое ООО «Марта» и ООО
      «КДК». Вскоре он сообщил, что с точки зрения учредителей эти фирмы вряд ли меня заинтересуют, скорее всего — это компании, через которые «Сумерки» обналичивали деньги.
      «Странно, — подумала я, — зачем Вронскому было обналичивать какие-то деньги со счета „Вечерки», если банк и так давал ему „наличку»?»
      О ком там говорил Вронский — о каком-то молодом экономисте Лейкине, который зачем-то пришел работать коммерческим директором в убыточную газету.
      Я попросила ребят выяснить, что это за Лейкин.
      Ага: Лейкин Ефим Борисович, 25 лет, экономист, работал в представительстве Фонда Хаммера, потом ушел в «Сумерки».
      Не женат, живет с мамой — Лейкиной Агнессой Михайловной.
      Теперь мне все стало понятно: этот самый Лейкин обманывал несчастного интеллигентного и доверчивого Вронского и воровал деньги, которые газета зарабатывала на рекламе и подписке. Когда Вронского сняли, Лейкин испугался, что его преступную деятельность могут разоблачить и решил незаметно подкинуть документы, свидетельствующие о том, что к исчезновению редакционных денег имеет отношение исключительно главный редактор Василий Петрович Вронский. Однако документы нашла я…
      Этого Лейкина надо разоблачить, а репутацию Вронского восстановить. В этом я не сомневалась. Но одной мне это вряд ли под силу. Собравшись с силами, я пошла к Обнорскому, но секретарь мне сообщила, что Андрей Викторович еще утром убыл в командировку в Тобольск и вернется только через неделю.
      Я прошла по коридору и решительно толкнула дверь кабинета Скрипки.
      — Алексей, — сказала я как можно более официальным тоном, — я не считаю, что наши с вами отношения — не бойтесь, Алексей Львович, прошлые отношения! — должны препятствовать нашей профессиональной деятельности.
      — Не должны препятствовать, — радостно подтвердил Скрипка.
      — Так вот, я прошу вас помочь мне.
      Я рассказала Скрипке историю с «Сумерками Петербурга», показала найденые мною документы. И изложила выводы к которым пришла.
      — Да-а, — сказал Скрипка, — негусто.
      С этим Лейкина не посадишь.
      — Я не хочу его сажать, — объяснила я. — Я вообще не хочу никого никуда сажать. Я хочу помочь Вронскому. Мне жалко его доброе имя.
      Скрипка посмотрел на меня удивленно:
      — Ладно, — сказал он, секунду поразмыслив, — собирайся, пойдем к Лейкину, посмотрим, что это за фрукт.
 

* * * 

      Ефим Лейкин оказался довольно милым молодым человеком. Мне такие нравятся. Вернее — нравились раньше.
      Мы со Скрипкой ввалились к нему домой без предупреждения, а он как ни в чем не бывало поил нас кофе и рассказывал о своей работе в Фонде Хаммера.
      Скрипка о пожаре в «Сумерках Петербурга» не заикался, я тоже не знала, как начать разговор на нужную нам тему, и занималась тем, что гладила развалившегося у моих ног кокер-спаниеля.
      Я услышала, как открылась входная дверь и кто-то вошел в квартиру.
      — Чарлик, ты дома? — из коридора раздался противный женский голос.
      Я думала, что сейчас на зов вскочит собака, но она продолжала спокойно лежать. Зато Ефим Лейкин быстро поднялся:
      — Я дома, мама. У нас гости.
      Тут я все поняла. Я порылась в сумке и довольно скоро обнаружила найденный в обгорелом кабинете Вронского «Паркер» с забавной надписью «Чарлику в день рождения».
      Пока Чарлик Лейкин общался со своей мамой, я быстро поделилась своим открытием со Скрипкой. Скрипка расцвел. Теперь он знал, что делать…
 

* * * 

      Под Скрипкиным напором — уж я-то знаю, как трудно перед ним устоять, — Лейкин быстро раскололся. Он признался в том, что, узнав о снятии Вронского с поста главного редактора, поджег его кабинет и случайно потерял там свой «Паркер». Зачем Лейкин устроил этот пожар?
      Потому что испугался, что, изучив финансовые документы, новое начальство поймает его за руку.
      Единственное, в чем категорически не хотел признаваться Чарлик Лейкин, — то это в том, что он специально подкинул компрометирующие Вронского документы в его кабинет после пожара. «Я вообще в редакции с момента пожара не был», уверял он. Видимо, в моих логических построениях была допущена ошибка, и документы нашлись действительно случайно.
      Мы со Скрипкой понимали, что доказать причастность Лейкина к финансовым махинациям вряд ли возможно. Тем не менее какое-то наказание он должен понести. Наконец Скрипка сказал Лейкину:
      — Вы должны перевести все украденные вами деньги в Фонд защиты диких животных. Если в течение недели вы этого не сделаете, мы дадим делу официальный ход.
      — Почему на защиту животных, — удивилась я. — В фонд защиты журналистов.
      Пять минут мы спорили со Скрипкой и наконец пришли к консенсусу: половину денег — на животных, половину — на журналистов.
      Перепуганный Лейкин обещал все сделать.
      Мы уже уходили, когда я вспомнила про несчастного Вронского.
      — Мы должны реабилитировать Василия Петровича! — закричала я. — Вы, — повернулась я к Лейкину, — должны опубликовать в какой-нибудь крупной газете статью о том, что Вронский — хороший человек, профессиональный редактор и…
      — И красивый мужчина, — добавил Скрипка.
      Самое удивительное в этой истории то, что Ефим Лейкин все наши требования выполнил.