— Я остаюсь потому, что встретил женщину, о которой мечтал всю жизнь.
      Я не хочу возвращаться в это болото, в котором…
      — Соболин! — прервала его Аня. — Соболин, ты пьян или ты дурак?
      — Он трезв как дурак, — глубокомысленно сказал Повзло. — Но это дело поправимое. Я вообще-то давно заметил, что трезвый человек абсолютно некритичен и иррационален. А по большому счету — опасен для самого себя… В философском же смысле…
      — Стоп! — сказал я. — Стоп! Вы, ребята, посидите тут, а мы с Володей пойдем погуляем.
      Мы с Соболиным вышли. Воздух бодрил, запускал холодные пальцы под одежду. Мы остановились на крыльце. И я начал говорить слова, которые мне говорить вовсе не хотелось, но сказать их я был обязан.
      Я представил себе лицо Ани Соболиной…
      Я говорил про семью. Про долг. Про то, что мужик, конечно, имеет право сходить налево — для того и командировки, но…
      Володя слушал меня безучастно. А может, вообще не слушал. Но я все равно говорил, потому что это именно я взял его в эту поездку и ощущал теперь некий «долг и ответственность руководителя». А если по-честному: мне было жалко Аню Соболину.
      — Послушай, Андрей, — перебил меня Володя, — я у тебя диктофон забыл.
      — Что?
      — Диктофон, говорю, забыл.
      Я понял, что убеждать дурака бесполезно. Видимо, человек так устроен: сколько ему ни говори, что стенка твердая — он не успокоится, пока не расшибет лоб… А в случае с «тигрицей» все именно так и будет.
      — Диктофон? Пойдем, отдам я тебе твой диктофон, — буркнул я, и мы пошли к моему коттеджу.
      Дорожка за день оттаяла до камня, но сейчас вновь подмерзла, и мы шли по скользкой ледяной корочке с вмерзшими в нее хвоинками… Когда мы проходили мимо джипа Виктории, я вспомнил, что диктофон еще утром собрался отдать Володе и положил его в наружный левый карман пиджака. Я хлопнул рукой по карману… Он был пуст.
 

* * * 

      Хотелось курить, но пришлось терпеть, чтобы не нарушать правил светомаскировки. Было холодно — в салоне танненбаумовской «мазды» мы просидели уже минут двадцать. Я уже начал сомневаться в правильности своих выкладок.
      — Идет, — сказала Аня. Слух у нее оказался лучше, чем у Танненбаума или у меня.
      Спустя секунд десять на дорожке появилась тень. В темноте разглядеть детали было невозможно, но это и не требовалось: мы знали, кто идет к джипу Виктории.
      — Как только распахнет дверцу — выходим, — сказал я.
      «Лэндкрузер» и «мазду» разделяло всего метра полтора. Человек с сумкой в руке вошел в узкое пространство между автомобилями. Пискнула сигнализация, распахнулась дверь. Танненбаум резко откатил широкую боковую дверь микроавтобуса. Я включил фонарь. Одновременно Аня щелкнула затвором «кэннона». Виктория вскрикнула, обернулась и выронила сумку. Из сумки на лед стоянки вывалился диктофон и запел голосом Соболина:
       Жаркий взгляд…
       Как опасен твой тигриный взгляд!
      В салоне танненбаумовской машины было тепло и уютно. Под колесами шуршало сухое чистое шоссе — мы ехали в Екатеринбург.
      — Может быть, расскажете, Андрей Викторович, как все-таки вы ее вычислили? — спросил Женя Танненбаум. — Никому и в голову не могло прийти, что дочь милицейского начальника — воровка.
      Соболин с ненавистью посмотрел в бритый затылок Танненбаума, затем отвернулся и стал глядеть в окно.
      — Клептомания, — сказала Лукошкина, — это болезнь. А болезнь не разбирает, кто дочь министра, а кто — дворника.
      — Согласен, — кивнул Женя. — Но как все-таки вы ее вычислили?
      А как, действительно, мы ее вычислили?
      …Я вспомнил, что еще утром положил диктофон в левый карман пиджака, собираясь вернуть его Володе. Сейчас диктофона в кармане не было. Машинально я похлопал себя по правому… Я отлично ПО знал, что положил диктофон в левый, но все же похлопал себя и по правому. Чуда, разумеется, не произошло — правый тоже был пуст. Парик — бинокль — сумочка — диктофон…
      Мы стояли возле джипа Виктории, и я, как дурак, хлопал себя по карманам. "В какой же момент, — думал я, — это произошло? Весь день я был в пиджаке и… Стоп!
      Стоп, я его снимал, когда мы читали дообеденные лекции. Я снял его, повесил на спинку стула. Видимо, именно тогда у диктофончика и выросли ноги".
      — Володя, — сказал я. — Ты извини, но… я, кажется, потерял твой диктофон.
      — Как потерял?
      — Как потерял? Как все теряют — по не внимательности.
      — Ну, шеф, ты даешь! — сказал Володя, резко повернулся и пошел прочь.
      А я остался возле джипа. На «торпеде» «лэндкрузера» тревожно вспыхивала красная точка сигнализации… И я вдруг все понял!
 

* * * 

      Я быстро вернулся в шале. Повзло посмотрел на меня и спросил:
      — Ну, провел воспитательную беседу? Спас семью Соболиных?
      Не отвечая ему, я обратился к Ане:
      — Аня, ты где носишь ключи от машины? В сумочке или в карманах?
      — А при чем здесь ключи? — удивилась Анна.
      — Ответь: в сумочке или в карманах?
      — Ну, в сумочке… А что?
      — Нет, ничего. Это я так, — ответил я и вышел.
      Я пошел в шале к Виктории. Проходя мимо джипа, снова увидел яркую точку на «торпеде»… Доказательство или нет?…
      Нет, не доказательство. Лукошкина носит ключи в сумочке, а Виктория, допустим, в кармане… Нет, не доказательство. Фигня, а не доказательство… Я думал, что Соболин окажется у тигрицы, но его там не было. Может, и к лучшему.
      — Открыто, — сказала Виктория, когда я постучал в дверь. — Открыто, войдите.
      Я вошел, и она, кажется, нисколько не удивилась.
      — Если вы ищете Вовчика, — сказала она, — то его нет.
      — А я, собственно говоря, к вам, Виктория. Можете уделить мне минут пятьдесять?
      — Да, конечно. Проходите, Андрей… Кофейку или чего покрепче?
      — Кофейку, если не затруднит, — ответил я, усаживаясь в кресло.
      — Какие же тут могут быть затруднения? Напротив, мне весьма приятно попить кофе в обществе знаменитости.
      Виктория прошла в крохотный кухонный «отсек», примыкающий к гостиной.
      Она была в футболке и плотно обтягивающих кремовых джинсах… А обтягивать было что! Тигрица звякала посудой и что-то мурлыкала. Через пару минут на столике дымились две чашки с кофе. Насыпая мне песок в чашку, Виктория нагнулась, и я смог заглянуть в лабиринты декольте. Лабиринты впечатляли. И она отлично знала, куда я заглядываю.
      Песок она насыпала долго. А когда выпрямилась, посмотрела на меня с довольно откровенной улыбкой… Но это ты, тигрица, зря. Этот номер не катит.
      — Вы, наверное, о Володе хотели поговорить, Андрей?
      «Не столько о Володе, сколько о тебе, тигрица», — подумал я, но говорить стал о Володе. Я стал говорить о том, что Соболин — человек неплохой, но несколько импульсивный, увлекающийся. Что он женат, что немножко устал за последнее время… Виктория слушала с улыбкой, иногда кивала…
      «Зачем тебе этот парик? — подумал я. — У тебя прекрасные волосы…» Я говорил, она улыбалась и кивала. Я пытался вспомнить, что я знаю о клептомании. Главным образом меня интересовало: что клептоман делает с украденным? Выбрасывает или оставляет «на память»?… Выбрасывает или оставляет? Но так ничего и не вспомнил.
      — Еще кофе? — спросила Виктория.
      — Нет, спасибо…
      — А я, пожалуй, сделаю себе еще, — сказала она и снова прошла в кухонный «отсек», демонстрируя «вид сзади». Снова поколдовала с посудой, что-то напевая… Я прислушался, и мне очень понравилось.
      Виктория вернулась с чашечкой кофе, села:
      — На чем мы остановились?
      — На том, что Володя — человек увлекающийся. Он даже собрался посвятить вам стихи. Или, вернее, шлягер… Не слышали?
      — Нет, не слышала… Если вы, Андрей, пришли спасать семью вашего увлекающегося Вовчика, то я могу вас успокоить: он мне на хер не нужен. Он же нищий?
      — Весьма не богат, — подтвердил я.
      — Так что зря вы беспокоитесь… Я сама скажу ему вечером, чтобы летел к своей кастрюле. О'кей?
      — О'кей, — ответил я и поднялся. — Спасибо за кофе. Надеюсь, еще встретимся на ужине.
      — Конечно. Я рассчитываю, Андрей, что вы пригласите меня танцевать.
      — Разумеется… Буду счастлив.
      Виктория вышла вместе со мной в прихожую… Невзначай прижалась грудью.
      — Так что зря вы, Андрей, беспокоились. Ну, пошалили немножко, приятно провели время… А завтра разъедемся. И — никаких слез!
      — Да, — подтвердил я. — Завтра разъедемся… Кстати, как вы, Вика, поедете?
      — У меня джип, — сказала она.
      — Я знаю. «Лендкрузер», шикарный аппарат… Я имел в виду, что у вас украли сумочку. Видимо, и ключи тоже украли?
      Виктория осмотрела меня внимательно… «Жаркий взгляд… Как опасен твой тигриный взгляд!»
      — Нет, — сказала она, — ключи, слава Богу, не украли. Я их в кармане куртки ношу.
      — Вот и замечательно, — ответил я и вышел. Воздух на улице был бодрящим и свежим. Замечательно, но… не доказательство.
 

* * * 

      — Вот теперь понял, — сказал Танненбаум. — Вы решили, что Виктория имитировала кражу сумочки с целью отвести подозрения от себя, но не учла одного момента: ключи должны были пропасть вместе с сумкой. Так?
      — В общем — да. Однако доказательством это быть не может. Аня носит ключи от своей машины в сумочке, а Виктория — в кармане. Реально? Вполне… Доказательством ее… э-э… болезни стал другой факт.
      — Какой же? — спросил Женя крайне заинтересовано.
      — Песня, которую она мурлыкала, когда делала кофе.
      — Песня? Что же такое она пела?
      — Она пела песню, которую не могла слышать. Текст существовав только на кассете диктофона, украденного у меня.
 

* * * 

      Воздух на улице был бодрящим и свежим. Я прошел мимо джипа, подмигнул ему, и он подмигнул мне в ответ огоньком сигнализации… «Жаркий взгляд… Как опасен твой тигриный взгляд!»
      Я вернулся в коттедж Лукошкиной, отобрал у Коли Повзло коньяк и наказал больше не пить. Потом изложил ситуацию. Потом мы отправились на прощальный ужин.
      Первым делом я поймал Соболина, еще раз извинился за «потерянный» диктофон и поинтересовался между делом: не давал ли Володя послушать свой бессмертный шлягер марсианской тигрице? Володя ответил: нет, не давал. Текст сыроват, да и вообще… хочу сделать сюрприз. Ну-ну, сказал я, сюрприз — святое дело. Сам люблю делать сюрпризы. Сомнений у меня больше не было — тигрица! Осталось только поймать ее в ловушку. И я построил эту ловушку.
      После того как отзвучали дежурные тосты за гостей и за хозяев, и обстановка сделалась непринужденной, а зал заполнился голосами, я попросил слово. Слово мне дачи и начали наполнять рюмки и фужеры напитками.
      — Коллеги, — сказал я, — я отвлек ваше внимание не ради тоста, а для того, чтобы сделать небольшое объявление. Мы с вами не худо поработали и не худо повеселились… Все это здорово, но наш семинар был омрачен некоторыми известными вам происшествиями крайне неприятного свойства. (После этих слов слушать меня стали гораздо внимательнее.) Я знаю, что кое-кто из вас, коллеги, склонен был подозревать нас… Для нас это было крайне неприятно, но… Мы, дорогие друзья, провели свое собственное расследование и вычислили вора.
      По залу прокатился гул. Быстрый, неразделимо-слитный, как накат волны на галечный пляж. А потом несколько голосов почти одновременно выкрикнули:
      — Кто?
      — Имя! Назовите имя.
      — Не назову, — ответил я.
      — Почему? — выдохнул зал.
      — Потому, — ответил я, — что я хочу дать ему шанс… (Гул.) Да, я хочу дать ему шанс. Сейчас двадцать один ноль три. Ровно в полночь я назову имя… Если до этого времени похищенные вещи не будут возвращены, я назову имя. Ровно в полночь.
      Некоторое время за столом царила тишина. Затем зазвучали голоса:
      — Назовите сейчас!
      — Серегин, вы даете преступнику шанс избавиться от украденного.
      "Правильно, — подумал я, — даю… или, во всяком случае, предлагаю это сделать.
      А уж как он поступит — одному Богу известно". Голоса звучали, я молчал. Я молчал до тех пор, пока не прозвучал главный вопрос — тот вопрос, которого я ждал.
      — Ну, допустим, Андрей, вы назовете имя… А чем вы подтвердите свои обвинения? — спросил какой-то бородач. Молодец! Умница! Я ждал, чтобы кто-то задал этот вопрос.
      — Хороший вопрос, коллеги, — ответил я. — Очень правильный вопрос. Итак, чем я подтвержу свои обвинения?… Украденными вещами, коллеги. Но при одном условии.
      — При каком? — спросил один голос.
      — Что за условие? — спросил другой.
      — Почему вы навязываете нам какие-то условия? — выкрикнул третий.
      — Я не навязываю, я предлагаю. А условие простое: мы должны разделить ответственность, — сказал я и обвел взглядом зал.
      На меня смотрели глаза: заинтересованные, насмешливые, удивленные, негодующие…
      Виктория смотрела с ироничной улыбкой, и я вдруг подумал: «А если сорвется? Если я не прав и — сорвется?»
      — Какую ответственность? — спросил бородач. — Объясните, Андрей.
      — Охотно. Я знаю, коллеги, где лежат похищенные вещи. Точно знаю, наверняка. Но — коли воришка не захочет сам их вернуть — нам придется провести обыск.
      Абсолютно незаконный обыск. Я, со своей стороны, гарантирую, что вещи окажутся именно там, где я скажу. Но нам, однако, придется проголосовать.
      Проголосовали единогласно. Вот так.
 

* * * 

      Наш прощальный ужин продолжался.
      Ко мне парами, группами или поодиночке подходили коллеги и задавали вопросы: а кто же все-таки вор, Андрей?… Расскажите, как вы его вычислили?
      Но чаще всего говорили: зачем вы загодя предупредили злодея? Он сумеет спрятать награбленное!
      Я отвечал, что имя назову в полночь. Что обязательно расскажу, как мы его вычислили. Но — опять же — в полночь. Что же касается «предупреждения», то я надеюсь, что воришке хватит здравого смысла вернуть вещи, и тогда инцидент будет исчерпан…
      Кто — то со мной соглашался, кто-то нет.
      Вечер продолжался, горячительные напитки текли рекой, и о моем заявлении вспоминать стали реже. Вот тогда-то ко мне подошел Володя Соболин. Мы с ним выпили по рюмке, и Володя задал мне те же самые вопросы: кто? Как? Зачем я предупредил?
      Я напустил туману, обещая раскрыть суть дела чуть позже, а на последний вопрос ответил:
      — Это ловушка, Володя. Вор, конечно, захочет избавиться от краденого. Но сделает это ближе к полуночи, когда все будут основательно пьяны. А мы до полуночи ждать не будем. В двадцать три часа мы с Танненбаумом неожиданно и негласно произведем обыск. Просек?
      — Просек, — серьезно ответил Володя и стал набиваться в помощники.
      Я отказал. Я довольно язвительно и жестко ему отказал, и он пошел к Виктории… Честно сказать, мне было его очень жалко.
 

* * * 

      Из сумки вывалился диктофон и запел голосом Соболина: «Жаркий взгляд… Как опасен твой тигриный взгляд…» Щелкал затвор фотоаппарата, и пыталась отгородиться от него рукой марсианская тигрица… или, вернее, марсианская гиена.
      На этом можно было бы поставить точку. Вполне можно было бы, но какая-то незаконченная у нас получается история, усеченная, оборванная… не хватает какого-то штришка, что ли?
      Мы попрощались с Танненбаумом в зале аэропорта. Нормально попрощались, по-дружески вполне.
      — Ну вы, ребята, не обижайтесь, — сказал Женя.
      — Брось ты, Женя, — ответил Повзло за всех. — Плюнь. Всякое бывает. Езжай себе домой со спокойной душой.
      — Нет, — сказал Женя, — я сейчас не домой. Я сейчас в парикмахерскую к Львовичу заеду.
      — Зачем вам, Женя, в парикмахерскую? — спросила Анька. — У вас с прической все в порядке.
      — Это только на голове порядок, — отозвался Танненбаум и провел ладонью по бритому черепу. — А вот кулаки сильно заросли.
      Он сжал и показал кулак, покрытый рыжеватыми волосками. Хороший у него кулак, вызывает уважение.
      — …кулаки сильно заросли. Заеду к Львовичу — побрею.
      И он весело засмеялся.
      И только Володя Соболин стоял молча.
 

* * * 

      В самолете мы сидели с Лукошкиной рядом. Я молчал. Закрыл глаза и думал о том, что семинар получился какой-то суматошный. Да и Лукошкина оказалась девушкой стервозной. «Ну и Бог с ней, — решил я. — Будут деловые отношения: я — начальник, она — юрист. Третировать я ее не буду, но и спуску не дам…» Неожиданно я почувствовал, что Аня придвинулась ко мне. Я не стал открывать глаза. Она осторожно поцеловала меня в щеку и тихо спросила: «Ты на меня не сердишься?» И я тут же, совершенно не задумываясь, ответил: «Конечно, нет».