Рассказывает Валентина Горностаева

      Горностаева Валентина Ивановна, двадцать восемь лет, русская. Корреспондент репортерского отдела.
      Профессионально пригодна…
      …Конфликтна. Имеет четыре выговора — за курение в неположенных местах, срыв сроков сдачи материала, пререкания с начальством и умышленную утерю вещественного доказательства (аудиокассета). Две благодарности — за успешно проведенные расследования.
      Не замужем.
      Ранее имелись неподтвержденные данные о нетрадиционной сексуальной ориентации Горностаевой, однако последние события (неформальные отношения с замдиректором агентства Скрипкой А. Л.) опровергают эту информацию…
Из служебной характеристики

 
      Я сидела в читальном зале Российской Национальной библиотеки и по заданию Обнорского читала про то, как Бурцев ловил провокаторов. Стопка книг на моем столе внушала мне тоскливое отвращение, такое же, как и личность самого Владимира Львовича.
      «Вот урод! — говорила себе я, разглядывая его фотографию. — Такому самое подходящее занятие — вязать чулки в Пенсильванской каторжной тюрьме, так нет — провокаторов ловить ему приспичило. И поймал-то всего одного Азефа, да и то, если бы не директор департамента полиции Лопухин, которого он шесть часов промытарил в поезде, а потом благополучно сдал эсерам, черта лысого удалось бы ему Азефа разоблачить. И Обнорский — урод. Угораздило же его зациклиться на этом Бурцеве, которого он полагал чуть ли не предтечей жанра расследования».
      В библиотеке было душно и жарко. Из распахнутых окон гремела музыка: на площади Островского шел праздник мороженого. «Первые два паровозика получат мороженое бесплатно!» — надрывалась в микрофон ведущая. Судя по визгам и крикам, которыми сопровождались эти слова, охотников до халявы было явно больше: их хватило бы как минимум на десять «паровозиков».
      «Интересно, какой идиот придумал устраивать праздники под окнами библиотеки?» — думала я, наблюдая за тем, как голова сидящего за соседним столом мужчины странно дергается в такт музыке.
      Закрыв ладонями уши, я в который раз попыталась сосредоточиться на Бурцеве. Но мысли упорно возвращались к Скрипке. Вот уже неделю, как он не звонил мне по вечерам, не присылал своих дурацких, до забавных словечек на пейджер, а в агентстве делал вид, что мы всего лишь коллеги по работе. С тех пор, как там появилась эта расфуфыренная кикимора с глазами раненой лани, все мужики словно с ума посходили. Только и разговоров, что об Инге. А та и рада стараться — изображает из себя бедную сиротку Хасю, которой кто-то там угрожает. Да я б такую сама придушила с радостью.
      А впрочем, так мне и надо. Ведь сколько раз говорила себе: «Валентина, не строй иллюзий! Спустись на землю или хотя бы посмотри на себя в зеркало». Да все без толку. А ведь так хорошо все начиналось…
      Я не собиралась влюбляться в Скрипку. Все получилось неожиданно. Собрались на даче у Агеевой, и все было прекрасно: и шашлыки, и озеро, и сама дача. Марина Борисовна в тот день была в ударе. Своего Романа она зачморила окончательно, к столу он допущен не был и использовался исключительно на подсобных работах — ну, там огонь для шашлыков разжечь или лодку подогнать поближе к причалу… «Валюшка, — говорила она, наполняя водкой мою рюмку, — ну что ты как малахольная сидишь. Вот я в твои годы…» Этого Агеева могла мне и не говорить, потому что и в свои годы она способна была дать мне сто очков вперед, вот и сегодня все мужчины смотрели на нее восхищенными глазами.
      На обратном пути я сама села в машину к Скрипке и сама поцеловала его, когда по дороге к городу мы застряли в пробке. Леша если и удивился, то виду не показал. Правда, когда машина тронулась, он сказал: «Я знал одну женщину, которая предпочитала пиву водку», — но осекся под моим взглядом, и продолжения этой истории я не услышала.
      Пиво в тот вечер мы пили вдвоем у меня дома, благо мама с Манюней укатили в деревню, а Сашка была на практике. Скрипка оказался хорошим любовником, в чем я, собственно, и не сомневалась, но наши отношения продолжались совсем по другой причине. Леща обладал удивительной способностью понимать с полуслова, ему ничего не надо было объяснять. Все мои попытки быть загадочной он пресекал какой-нибудь шутливой фразой, и вскоре я привыкла к этим фразам и подсела на них, как наркоман на иглу.
      В агентстве уже судачили на наш счет, но никто, включая самого Скрипку, не подозревал о том, до какой степени серьезно я к нему относилась. И вот теперь появилась Инга…
 

* * *

      После четырехчасового сидения в библиотеке я поняла, что дальнейшее чтение не имеет смысла. Строчки скользили у меня перед глазами просто так, не цепляя сознание, «Баста!» — сказала я, захлопнув книгу, и решительно направилась к барьеру дежурного библиотекаря, где выстроилась очередь. Сомлевшая от духоты девица двигалась крайне медленно. Каждый раз она относила книги куда-то на полку, потом так же медленно возвращалась обратно.
      — Валентина?! — неожиданно услышала я чей-то полузадушенный шепот.
      Передо мной возникла Ленка Дергач, бывшая моя сокурсница по факультету журналистики.
      — Ленка?! — изумилась я. — Ты зачем тут?
      — Диссертацию заканчиваю, — захихикала она. — «Стилистические особенности публицистики Короленко». Через месяц защита.
      — Ну, ты даешь! — произнесла я. Ленка скромно потупилась.
      Из библиотеки мы вышли вместе. Праздник мороженого еще продолжался, поэтому мы с трудом пробились сквозь толпу на площади, пересекли Катькин сад и вышли на Невский.
      — У тебя как со временем? — поинтересовалась она. — Может, посидим где-нибудь.
      Со временем у меня было плохо. Следовало зайти в агентство и доложить Обнорскому о результатах моих библиотечных изысканий. Но идти туда не хотелось, в конце концов, не каждый день встречаешь сокурсницу, почти подругу, с которой не виделись целых пять лет.
      Сидеть в помещении в такую жару было немыслимо, поэтому, купив по банке ледяного пива, мы направились по Садовой в сторону Михайловского сада. По дороге Ленка щебетала о своем муже, хвалилась сыном, «которому всего пять, а он такой умница», и с негодованием рассказывала о том, как трудно по нынешним временам отыскать хорошего оппонента для ее диссертации.
      В саду нам удалось отыскать никем не занятую скамейку в тени, и моя подруга приступила к расспросам.
      — Ты-то как? — спросила она. — Замуж не вышла?
      Услышав мой отрицательный ответ, она посмотрела на меня сочувственным взглядом и продолжала:
      — Что у вас там, в «Золотой пуле», мужиков нормальных нет, или ты все по Обнорскому страдаешь?
      Как всякая замужняя женщина Ленка мечтала о семейном счастье для своих незамужних подруг. Я отвечала достаточно резко и даже зло.
      — Во-первых, я никогда не страдала по Обнорскому, и тебе прекрасно известно, почему я напросилась к нему в агентство, а во-вторых, в отличие от тебя — и ты тоже об этом знаешь — особым успехом у мужчин я никогда не пользовалась. Или ты предлагаешь мне, как в «Самой обаятельной», печь для них пироги «Маэстро»?
      — А что, есть для кого? — поинтересовалась она.
      — Всегда кто-то есть, — изрекла я.
      Рассказывать ей о своем неудачном романе со Скрипкой я не собиралась, но, глядя на мое расстроенное лицо, она сама поняла, что сыпать соль на раны больше не следует, и принялась вспоминать о своей недавней встрече с Женей Бахтенко, который также учился с нами на одном курсе.
      — Между прочим, он расспрашивал меня о тебе, — сказала Ленка, очевидно желая утешить меня.
      «Не забыл, значит, — подумала я. — Это приятно».
      Бахтенко был большой и очень смешной мальчик, самый тихий в нашей университетской тусовке. Я знала, что нравлюсь ему, и была не прочь пококетничать с ним. Но умный мальчик Женя мыслил только идеальными категориями, кокетства он не признавал. На практике в Бокситогорске мы заблудились с ним в лесу и уже ночью выбрались на окраину какой-то деревни. Спасаясь от холода, залезли в баню. Там было тепло и пахло березовыми вениками, видно, топили ее этим вечером. Голодные, мы улеглись на широкий теплый еще полок, и я приготовилась быть неприступной, но Женя взял меня за руку и уснул. Это было так неожиданно и так трогательно — Тристан и Изольда в деревенской бане. Очень смешной мальчик.
      — А где он сейчас? — спросила я.
      — Женька теперь большой человек — работает в Бюро Региональных Расследований, скоро будет таким же знаменитым, как твой Обнорский.
      — Обнорский не мой, — машинально поправила я. — А он знает, что я работаю в «Золотой пуле»?
      — Он читал твои материалы в вашей газете.
      — И что сказал?
      — Сказал, что раньше ты писала лучше.
      — Вот свинья! — лениво усмехнулась я. — У тебя нет его телефона, может, как-нибудь позвоню, отругаю?
      Ленка порылась в сумке и со словами: «Знай наших!» — выдала мне визитную карточку Евгения Юрьевича Бахтенко. Я повертела ее в руках и сочла полиграфическое исполнение чересчур претенциозным — голограмма была здесь явно лишней. Мы еще посидели, допивая теплое пиво, потом Ленка заторопилась, ей нужно было успеть за сыном в детский сад.
      По дороге домой я подумала, что она в чем-то права и быть замужем, наверное, совсем неплохо. Особенно если тебе скоро стукнет тридцать лет. Моя школьная подруга, учительница математики, изображает этот возраст формулой (30 минус N), где N стремится к нулю. «Грустно, — подумала я, — обводя взглядом мужчин, сидящих передо мной в метро, и зачем-то снова вспомнила о Скрипке».
 

* * *

      Дома была одна Сашка, которая на мой вопрос: «Кто-нибудь звонил?» — ехидно буркнула: «Все телефоны оборвали». На ее языке это означало, что звонков не было. «Наверное, как обычно весь вечер на телефоне висишь», — накричала на нее я. «Кто хочет, тот всегда дозванивается», — отвечала она.
      Моя сестра любила выражаться цитатами из кинофильмов. Иногда она употребляла их действительно к месту, вот как сегодня. Значит, Скрипка опять не позвонил. «Ну и фиг с ним», — подумала я, доставая из сумки сигареты. Под целлофановой оберткой пачки «LM» лежала визитная карточка Бахтенко, и, чтобы отвлечься, я решила позвонить ему. Трубку снял сам Женька, его бас совсем не изменился.
      — Добрый вечер, Евгений Юрьевич, — проворковала я елейным голоском.
      — Слушаю вас, — официально отозвался он.
      — Зазнался, Бахтенко, визитку с голограммой завел, позволяешь себе неодобрительным образом отзываться о творчестве бывших сокурсников.
      — А, рыжая! — голос Женьки заметно подобрел. — Ты откуда взялась?
      Я рассказала ему о встрече с Ленкой, а он с гордостью сообщил мне о том, что женился и скоро будет папой.
      — Это ты к тому, чтобы я не строила на твой счет иллюзий? — не удержалась я.
      — Строить иллюзии — это моя прерогатива. И давай не будем о прошлом, расскажи лучше, как твоя «Золотая пуля»?
      — Я там больше не работаю, — почему-то сказала я и сама удивилась легкости, с которой эта ложь слетела с моих губ.
      Мне показалось, что Бахтенко обрадовался этому известию. Он спрашивал, как давно и почему я ушла от Обнорского. К таким вопросам я была не готова и потому ограничилась туманной фразой — дескать, долгая история. Потом Женька поинтересовался тем, где я работаю теперь, и, услышав мое скорбное «нигде», стал приглашать меня в Бюро Региональных Расследований. Я обещала подумать над его предложением, звонить и не пропадать, после чего мы попрощались.
      Уже положив трубку, я некоторое время сидела перед телефоном, силясь понять, зачем мне понадобилась ложь про «Золотую пулю». Резкий телефонный звонок вывел меня из состояния бесплодных размышлений: звонили, как всегда, Сашке.
 

* * *

      На другой день в агентстве я собралась к Обнорскому, чтобы доложить свои соображения по Бурцеву. Шеф был занят, и, судя по возбужденным голосам, которые доносились из его кабинета, ему было явно не до Бурцева и тем более не до меня.
      — Что-нибудь случилось? — поинтересовалась я у Ксюши.
      В ответ она неопределенно пожала плечами, продолжая стучать по клавиатуре компьютера. Здесь что-то случалось почти каждый день, и за три года к этому следовало уже привыкнуть.
      В отведенном для курения месте Агеева рассказывала б своей недавней поездке в Италию. Тонкий средиземноморский загар выгодно оттенял ее новый костюм. Марина Борисовна была сегодня удивительно красива. Но про Италию я уже слышала во всех подробностях и даже была посвящена в тайну маленького приключения из серии тех, которые Агеева называла «мои военные истории». Поэтому я отошла курить к другому окну в надежде увидеть Скрипку и сказать ему все, что я о нем думаю.
      Он возник передо мной раньше, чем я успела придумать фразу, которая должна была сразить его наповал.
      — Опять в неположенном месте куришь? — как ни в чем не бывало спросил Алексей.
      — Да пошел ты! — огрызнулась я и подумала, что Скрипка все-таки очень похож на бандита и что, если бы не предприимчивая Нонна Железняк, я бы села в машину к Модестову, внешность которого более соответствовала моим романтическим идеалам.
      — Слушай, Горностаева, не заводись. Тут такое дело: Инге нужна помощь, ей угрожают, ее могут убить…
      «И слава Богу», — подумала я.
      Тут из кабинета выглянул Обнорский и сказал:
      — Алексей, зайди ко мне срочно.
      Рабочий день начался. Обычная суета, все, как всегда. Забегали репортеры, затрещали телефоны, пошла лента новостей. Без дела была я одна.
      После истории с кассетой, которую я выкинула в Фонтанку, мое положение в «Золотой пуле» стало каким-то неопределенным. Простить Глебу подлянку, которую он мне устроил тогда, было выше моих сил. Некоторое время мы с ним грызлись, как кошка с собакой, потом я перешла к репортерам, оттуда в отдел рекламы, но все это было не то, тоска по серьезной расследовательской работе давала себя знать. Я уже собралась было идти к Спозараннику и проситься обратно, но тут Обнорский поручил мне сбор материала для учебника по журналистским расследованиям, над которым работало агентство. Работать в библиотеке мне даже нравилось, во всяком случае, до тех пор, пока очередь не дошла до Бурцева.
      Обнорский был все еще занят, и, чтобы скоротать время, я по обыкновению зашла к Агеевой. Марина Борисовна была в курсе моих любовных переживаний и по-своему сочувствовала мне. Правда, смысл ее речей почему-то сводился к тому, что в истории со Скрипкой я сама во всем виновата.
      «Валюта, — говорила она. — Запомни: женщина — это царица. Если ты хочешь, чтобы мужчина замечал только тебя, необходимо следить за собой. Посмотри на себя — вид как у мучнистого червя. Тональный крем существует специально для того, чтобы скрывать следы наших неудач. Вот Инга знает толк в косметике, да и в одежде тоже». Спорить с Мариной Борисовной было бесполезно, поэтому обычно я и не спорила, хотя в отношении Инги придерживалась совершенно другого мнения.
      Сейчас Агеевой было некогда учить меня жизни. По заданию Спозаранника она собирала досье на Ломакина. Сидя в уютном кресле и глядя на разноцветные папки-регистраторы, аккуратно стоящие в застекленном шкафу, я подумала, что, пожалуй, мне нужно работать именно здесь. Аня Соболина, которая помирилась со своим красивым, но ветреным мужем, перешла в другой отдел, а моя нынешняя библиотечная деятельность более всего соответствовала «архивно-аналитической». Эта мысль мне определенно понравилась, тем более что Агеева была идеальным начальником и на летучках за своих подчиненных стояла горой. Правда, это не мешало ей устраивать им иногда форменные разносы и кричать так, что в люстре гасли лампочки.
      — Марина Борисовна, возьмите меня к себе.
      — Ох, Валюшка, ты у меня закиснешь. Я ведь расследованиями не занимаюсь, все больше с бумагами да интернетом вожусь, да и неизвестно, как к этому отнесется Обнорский.
      В глубине души я не сомневалась, что, если Марина Борисовна захочет, Обнорский отнесется к этому положительно.
      — А вы попросите, — не унималась я.
      — Там видно будет, — уклончиво ответила Агеева, не отрывая глаз от монитора.
      Компьютер хандрил, и Марина Борисовна нервничала. Она нетерпеливо щелкала кнопкой мыши и покрикивала на машину так, словно она была чем-то одушевленным.
      — Да скорее ты, — приговаривала Агеева, раздраженная тем, что нужные ей сайты грузились недостаточно быстро.
      Когда Марина Борисовна погружалась в таинственный мир интернета, она делалась крайне отстраненной. Мешать в такие минуты ей было нельзя, поэтому я углубилась в изучение свежего номера «Явки с повинной». Газета, которую издавала «Золотая пуля», была такой толстой, что дочитать ее до конца мне никогда не удавалось. Вот и сейчас от этого занятия меня отвлек взволнованный голос Агеевой.
      — Валя, ты только посмотри, какие гадости про нас пишут, — говорила она, глядя в компьютер.
      — Опять «компромат.ru»? — спросила я.
      — Нет, это какой-то новый сайт Славика Поришевича. Беги за Обнорским, пусть придет сюда.
      Но бежать никуда не пришлось, потому что директор нашего агентства сам неожиданно возник на пороге, и, судя по его устремленному на меня взгляду, я решила, что время Бурцева наконец-то настало. Но не тут-то было.
      — Андрей, если тебя интересует, кому принадлежит «Золотая пуля», то советую тебе посмотреть сюда, — сказала Марина Борисовна, указывая на экран компьютера.
      — Любопытно, — произнес Обнорский, настроенный пока вполне миролюбиво. — И кому же?
      — Тут сказано, что создано агентство на деньги Алексея Роландовича Калугина, известного тебе под именем «Склеп», и что все слова Андрея Викторовича Обнорского о независимости — не более чем блеф.
      — Это все? — спросил Обнорский, мрачнея.
      — Имеется и другая столь же любопытная и познавательная информация. В частности, о Бюро Региональных Расследований, учрежденном тем же Поришевичем, которое в отличие от «Золотой пули» денег от криминальных структур не принимает, потому что там работают люди порядочные и честные — не чета некоторым продажным журналистам вроде тебя, которому Калугин ежемесячно отстегивает круглую сумму зеленых банкнот.
      — Мудаки!! — смачно выругался Обнорский. При упоминании о Бюро Региональных Расследований по моему телу пробежал странный холодок.
      — Что случилось, Андрей? — спросил Шаховской, привлеченный зычным голосом шефа.
      — А то случилось, что кому-то «Золотая пуля» как кость в горле, — продолжал бушевать Обнорский. — Кому-то очень не хочется, чтобы у нас все было нормально, им не терпится искупать нас в дерьме по самые уши. Вот полюбуйся, — указал он на компьютер, — мало того что в газетах о нас небылицы пишут, так теперь сайт в сети завели. Ведь говорил же, говорил, что нужно меньше болтать…
      — Если ты имеешь в виду информационно-аналитический отдел, — прервала его монолог Агеева.
      — Ваш отдел, Марина Борисовна, я в виду не имел, у вас как раз все в порядке.
      — И что делать будем? — спросил Шаховской.
      — А что с этими говнюками сделать можно? — сказал Обнорский. — Порядочным людям за такие дела положено бить морду.
      — Так то порядочным, — возразил Шах, — а этому Поришевичу не морду бить следует, а разговаривать на его языке — по понятиям.
      — Но ведь должны существовать цивилизованные методы борьбы с такими людьми, — снова вмешалась в разговор Агеева. — Можно привлечь Поришевича к судебной ответственности за клевету.
      — Пока травка подрастет, лошадка с голоду помрет, помните, Марина Борисовна, такую поговорку, ее еще принц датский цитировал? — сказал Обнорский. — Спросите вон у Лукошкиной, как Поришевича за клевету привлекать и сколько у него способов выйти из этого дела чистеньким.
      — Скрипку бы сюда подключить, он бы докопался, на чью мельницу льет воду этот мерзавец. Профессора Заслонова он тогда здорово раскрутил, — задумчиво произнес Шах.
      — Пускай Скрипка своими делами занимается, — сказал Обнорский. — У него их много.
      «Еще бы, — подумала я, — великий расследователь из завхозов большую часть своего времени тратил на свою кикимору Ингу», — и со злости вдруг сказала то, что говорить совсем не собиралась:
      — Между прочим, профессором Заслоновым мы тогда занимались вместе. Это я в том смысле, что я могла бы внедриться в Бюро Региональных Расследований и не хуже Скрипки выяснить все про Славика Поришевича.
      — Мечтаешь о лаврах Модестова, который уже «внедрялся» к видеопиратам? — поинтересовался Обнорский.
      Я обиженно замолчала, потому что у Модестова с этими пиратами вышло не очень удачно — выручали его всем агентством с привлечением милиции, но Шаховской сказал, что идея, в общем-то, неплохая, потому что врагов нужно знать в лицо, и что, пожалуй, стоит попробовать.
      — А как ты собираешься «внедряться»? — спросил Обнорский.
      — Там работает мой бывший сокурсник. Позвоню ему, напрошусь в Бюро, а там — по обстоятельствам.
      — «По обстоятельствам, по обстоятельствам», — передразнил меня Обнорский. — Все у тебя, Горностаева, по обстоятельствам. Расследователь должен иметь план своих действий и четко представлять себе, что он будет делать в следующий момент.
      — Выкрашу волосы в черный цвет, — со злостью сказала я.
      Обнорский приобнял меня за плечи и с улыбкой сказал:
      — Это, пожалуй, лишнее, да и Скрипке больше нравятся рыжие, а, Горностаева?
      Порешили на том, что я попробую привести в исполнение свой план и напишу собственное расследование для «Явки с повинной».
      — Только без глупостей! — строгим голосом произнес шеф. — И зайди к Спозараннику, у него там имеется некое чудо японской фототехники, авось пригодится.
      С этими словами он вышел, Шаховской последовал за ним. Мы с Агеевой остались одни.
      — Вечно ты, Валентина, куда-нибудь вляпаешься, — сказала Марина Борисовна, — ну кто тебя за язык тянул? Сидела бы себе тихо в библиотеке со своим Бурцевым, а еще лучше — работала бы действительно в паре со Скрипкой, а то, смотри, уведет его Инга.
      — Да пошел он, — сказала я, выходя от Агеевой.
      Доставая из сейфа миниатюрный фотоаппарат, Глеб долго причитал о легкомыслии шефа, решившего доверить дорогую технику такой легкомысленной особе, как я.
      — Имей в виду, Горностаева, нажимать можно только на эту кнопку, а в случае поломки тебе придется бесплатно работать в агентстве как минимум полгода.
      Я остановила его литанию единственно возможным способом: небрежно закинула в сумку плоскую коробочку и вышла из его кабинета.
 

* * *

      Домой я вернулась в самом мрачном расположении духа. Сашка, обложившись учебниками, готовилась к зачету по общей хирургии. Как всегда, ей было некогда заниматься с собственным ребенком. Моя племянница встретила меня словами:
      — Будешь играть со мной в день рождения? — Получив отказ, она надулась, скрестила руки на груди и заявила мне. — Тогда плохая!
      — Маня, — сказала я, — взрослым так не говорят, иди вот лучше и подумай о своем поведении.
      — Это ты подумай, как злить ребенка, — ответила мне она. Трехлетняя Маша была достойной дочерью своей мамочки.
      Я пошарила в холодильнике, извлекла оттуда куриную ногу, покрытую дрожащим белым соусом, и уселась ужинать, размышляя над тем, каким образом смогу я разоблачить козни Поришевича и Лехи Склепа.
 

* * *

      Первая часть моего «внедрения» прошла достаточно легко. Я позвонила Бахтенко, который пообещал мне свое содействие. Женя оказался хорошим другом, на следующий день он позвонил сам и сказал, что Вячеслав Михайлович будет ждать меня завтра в двенадцать часов.
      — Только имей в виду, — предупредил он, — о том, что ты работала в «Золотой пуле», Поришевичу ни слова.
      — А что, это плохая рекомендация? — прикинулась я бедной овечкой.
      — Если хочешь работать у нас, то да, — последовал ответ.
      На встречу со Славиком Поришевичем я собиралась как на первое свидание. Посмотрев на себя в зеркало, я осталась почти довольна: светлый, но строгий костюм, в меру короткая юбка. Распущенные волосы и макияж дополняли облик уверенной в себе молодой особы.
      — Валя, тебе это по плечу! — фразой из рекламного ролика напутствовала меня Сашка.
      «Как бы не так», — думала я, подходя к дверям офиса, где располагалось БРР. Большая холодная лягушка ворочалась где-то внутри меня, противно растопыривая скользкие лапы. Кабинет Поришевича носил следы евроремонта. Шум улицы заглушали стеклопакеты, мебель была дорогой и новой, а стены евственно чисты. Директор Бюро Региональных Расследований восседал за массивным столом и буравил меня маленькими, близко посаженными глазками.
      — Прошу садиться, — церемонно произнес он, указывая на кресло, куда мне предстояло опуститься, и начал без предисловий: — Евгений Юрьевич рекомендовал мне вас как очень способную журналистку, а его рекомендации значат для меня очень много. Я не прошу предоставить мне ваши прежние работы, потому что хочу увидеть вас в деле сам. Поэтому давайте попробуем…
      Звонок мобильного телефона не дал ему возможность договорить. Очевидно, звонок был важным, потому что Поришевич встал, давая мне понять, что аудиенция окончена, и, прикрыв рукой мембрану сказал:
      — Евгений Юрьевич введет вас в курс дела.
      Женька ждал меня в коридоре.
      — Он что, всегда такой суровый? — спросила я.
      — Не дрейфь, Горностаева. Поришевич — мужик нормальный, но цену себе знает. Надеюсь, ты оправдаешь высокое доверие шефа, да и мое тоже, — добавил он, заглядывая мне в глаза.
      Совесть болезненно и смущенно напомнила мне о себе, но отступать было уже поздно. И чтобы возникшая пауза не показалась Бахтенко слишком долгой, я нарочито бодро сказала:
      — Вячеслав Михайлович велел тебе ввести меня в курс дела.
      Женя проводил меня в комнату, где мне предстояло трудиться на благо БРР, и со словами: «Осматривайся пока, я мигом», — исчез.
      Осматривать было особенно нечего: три стола с компьютерами, стеллажи вдоль стен, видеодвойка. Единственное, что привлекало внимание — огромный аквариум у окна. Рассмотреть как следует это подводное царство мне не удалось, потому что в комнату вошел Бахтенко в сопровождении странного вида мужчины средних лет, взъерошенного, маленького, чем-то неуловимо напоминающего чертика из табакерки.
      — Знакомьтесь: Виктор Эммануилович, начальник отдела расследований — Валентина Горностаева, — сказал Женя, представляя нас друг другу.
      — Очень-очень приятно, — затараторил Виктор Эммануилович. — Ты, Женечка, можешь идти, тебя там шеф поджидает, а мы с Валечкой сами разберемся.
      Терпеть не могу, когда меня называют «Валечкой», да и «разберемся» в устах моего нового начальника вызывало неприятные ассоциации. Виктор Эммануилович мне определенно не нравился.
      — Вы любите рыбок? — спросил он, наблюдая затем, как мечутся в воде разноцветные стайки. Потом достал из встроенного шкафа початую бутылку коньяка и снова обратился ко мне: — Выпьете?
      — Я не пью на работе. — Это было неправдой, но маленькая ложь, по моему мнению, повредить не могла.
      — Ну, как знаете, как знаете, — произнес он, с видимым удовольствием вливая в себя ароматную жидкость. — Тогда вот что, — Виктор Эммануилович положил передо мной пластиковую папку, — внимательно ознакомьтесь и возьмите в разработку тех, кто здесь обозначен. Выражаясь проще, необходимо найти на них компромат.
      Я взглянула на список и едва не расхохоталась — первым значилась в нем фамилия Обнорского. Проницательный Виктор Эммануилович заметил мою реакцию.
      — Вы знаете Обнорского? — спросил он.
      — Я слушала его лекции в университете, читала некоторые книги, которые он написал, и знаю о «Золотой пуле».
      — И что вы о нем думаете?
      «Так я тебе и сказала», — мелькнуло у меня в голове.
      — Думаю, что он способный и сильный человек, коли сумел создать такое агентство, как «Золотая пуля».
      — Создать, Валечка, не самое главное, — задумчиво произнес Виктор Эммануилович, выпивая вторую рюмку. — Главное — сохранить. Этот Обнорский думает, что он может все, но мы поможем ему убедиться в обратном, и в этом я очень рассчитываю на вас.
      «Не хватало еще, чтобы этот псих предложил мне внедриться в „Золотую пулю", — подумала я. Но Виктор Эммануиловича был далек от подобного плана. Он уже слегка захмелел и говорил скорее для себя»:
      — Мы тут тоже кое-чего умеем. Убийц депутатов мы, правда, не ловим и лекций по городам и весям не читаем, да и с Павлиновым дружбу не водим. Мы, Валечка, серьезными делами занимаемся и на ленту новостей, как «Золотая пуля», не размениваемся, и, уж поверьте мне, свою медаль за поимку Зайчика Обнорский не получит никогда.
      «Да он маньяк», — успела решить я до того, как в дверь постучали и женский голос крикнул: «Обед привезли». «Куда привезли?» — подумала я. Мой начальник обладал, очевидно, способностью читать мысли на расстоянии:
      — Не куда, а откуда. Обед нам привозят из ресторана, и смею вас уверить, Валечка, из хорошего ресторана.
      В комнате, которая здесь называлась столовой, обедали шесть человек. Я села за стол, за которым в одиночестве доедал эскалоп Бахтенко, и выразительно посмотрела на него.
      — Как тебе Виктор Эммануилович? — поинтересовался Женя.
      — Ты знал, что он подсунет мне Обнорского? — спросила я, не отвечая на его вопрос.
      — Примерно догадывался. А он что, дорог тебе, как память?
      — Не в этом дело.
      — Тогда в чем?
      Этого я объяснить ему, естественно, не могла и поспешила перевести разговор на другую тему.
      — Это весь штат Бюро? — спросила я, имея в виду обедающих.
      — Завтра из командировки вернутся еще пять человек. По поводу успешно проведенной операции намечается небольшая морская прогулка, но об этом Славик расскажет сам.
      — Какая операция? Какая прогулка?!
      — Да не дергайся ты, здесь так принято, кстати, и познакомишься со всеми. А операция вполне не винная, никакого кровопролития — ребята ездили в Тюмень, помогали одному кандидату стать депутатом.
      Остаток дня прошел как в тумане. Владимир Эммануилович больше не разглагольствовал, а стучал на компьютере. Я разбирала содержимое папки, которую он передал мне. Мотивы предательства исключительно разнообразны, и отделить правду от лжи, которая содержалась в сведениях источников, обозначенных цифрами или буквенными шифрами, было задачей, практически не выполнимой. Чего здесь только не было: деловые контакты Гурджиева с преступными группировками, подробный донжуанский список Обнорского, компромат на губернатора и его помощников, кляузы на сексопатолога Дятлова, который отказал какому-то гею в признании его истинным гомосексуалистом.
      — Вникаете? — раздался за моей спиной голос Поришевича. — Вот и отлично, а я к вам с хорошей вестью. Завтра мы собираемся отметить маленькую, но весьма убедительную победу. Наши праздники мы обычно проводим вместе. Для вас, Валентина, это будет хорошей возможностью влиться в коллектив. Вы, конечно, знаете, где находится центральный яхт-клуб? «Фетида» уходит ровно в двадцать один час. Прошу не опаздывать.
      После того как он удалился, Виктор Эммануилович выключил свой компьютер и со словами: «Полноценный отдых — залог успеха журналиста-расследователя», — стал собираться домой. «Не засиживайтесь, Валечка», — бросил он мне на прощание.
      На часах было семь часов вечера. В «Золотой пуле» рабочий день так рано не заканчивался. Я решила сходить к Агеевой, чтобы поделиться с ней событиями дня. Марины Борисовны в агентстве уже не было. Для того чтобы она покинула рабочее место ранее половины девятого, должно было случиться нечто экстраординарное, Обнорского искать было бесполезно, вместе с Повзло и Шаховским он еще утром уехал в Пушкин на семинар. Я собралась было уходить, но неожиданно наткнулась на Скрипку.
      — Классно выглядишь, — сказал Алексей.
      — Эту фразу я уже слышала сегодня.
      Волнения этого дня дали себя знать: в носу уже предательски щипало, а слезы готовились пролиться из накрашенных несмываемой тушью глаз.
      — Ты что, Горностаева? Если ты про Ингу… — начал было он.
      Но слушать Скрипку было выше моих сил, слезы уже катились по щекам, и я рассказала ему все. Про свое дурацкое решение внедриться в БРР, про Женьку, Виктора Эммануиловича и Славика Поришевича, про яхту, на которой мне предстоит куда-то там плыть, и что все это из-за него и его Инги, и что знать его больше не желаю.
      — Я знал одну женщину, которая очень любила совершать морские прогулки на яхтах…
      — Не трудись, — прервала его я. — Конец этой истории известен только мне.
      Под эту фразу, которая даже мне показалась излишне театральной, я пулей выскочила из агентства, захлопнув за собой дверь.
      Дома была одна Сашка, которая поинтересовалась, как прошел мой первый рабочий день в Бюро Региональных Расследований. Я сказала ей, что ощущаю себя Гюнтером Вальрафом, который обманным путем проник в газету «Бильд». Вряд ли Сашка знала про неистового репортера Вальрафа, но других расспросов не последовало.
 

* * *

      Подходя к яхт-клубу, я ожидала увидеть нечто поражающее воображение. Но «Фетида» оказалась обыкновенной одномачтовой яхтой, возле которой на пирсе уже толпились люди. Бахтенко среди них не было.
      Заметив мой ищущий взгляд, Виктор Эммануилович сказал:
      — Женечка повез в родильный дом жену, но надеюсь, что скучать без него вам сегодня не придется.
      Это известие меня расстроило, все-таки Женька был своим человеком, и при случае на него можно было положиться,
      Количество приглашенных на морскую прогулку явно превосходило число сотрудников БРР. Я насчитала уже двадцать пять человек, а гости продолжали собираться. Женщины были здесь явно в меньшинстве, они стояли отдельной стайкой, о чем-то оживленно переговариваясь. Среди мужчин особенно выделялся один, лет сорока — сорока пяти, с крупной яйцевидной головой, к которой бережно прижимались маленькие ушки. Судя по тому, как внимательно слушал его Поришевич, он был важной персоной.
      — Кто это? — спросила я у Виктора Эммануиловича.
      — Его, Валечка, зовут Алексеем Роландовичем, и советую вам хорошенько запомнить это, — ответил он в своей обычной манере.
      Несколько секунд это имя будило во мне какие-то странные ассоциации, потом сознание мое прояснилось: Калугин! Момент был самый удачный — Поришевич почтительно внимал Лехе Склепу, и, прикуривая сигарету, я сумела воспользоваться фотоаппаратом Спозаранника. Чрезвычайно гордая собой, я уже представляла себе этот снимок в «Явке с повинной» и была занята тем, что придумывала заголовок для будущей статьи, когда нас пригласили на яхту.
      На «Фетиде» мои ожидания оправдались сполна. Она была более вместительной, чем казалось с берега, и достигала в длину метров тринадцати. Палуба сверкала чистотой, а каюты внутри были отделаны красным деревом.
      Капитан занял место у руля, и при западном ветре на дизельном ходу яхта медленно двинулась вдоль фарватера. Я стояла на палубе и, держась за леера, любовалась заходящим солнцем и наблюдала за слаженными действиями команды, которая поднимала грот. Лодка постепенно набирала ход, спустя некоторое время на ней появился и стаксель, и уже под парусами «Фетида» вошла в залив.
      Внизу уже вовсю веселились. Стол ломился от деликатесов и количества выставленных бутылок.
      — А, Валечка, где вы бродите?! — приветствовал меня Виктор Эммануилович. — Идите к нам, будем знакомиться ближе.
      Близкое знакомство с этим генетическим уродом менее всего входило в мои планы, но, продрогнув на палубе, я с удовольствием выпила водки, съела два бутерброда с черной икрой и решила, что морская прогулка может стать прекрасным средством для отвлечения от грустных мыслей. «Скрипка еще пожалеет о том, что предпочел меня этой кикиморе», — думала я, разглядывая сидящих в каюте мужчин. Застолье уже перешло в ту стадию, когда все говорят громко, стараясь привлечь к себе внимание. Женщины визгливо смеялись и не противились объятиям. Калугин казался трезвее других, обществу пышногрудой блондинки он пока предпочитал лобстера, которого уверенно разделывал холеными руками. Количество золотых перстней на его пальцах не поддавалось исчислению.
      Глядя на него, я вспомнила про сайт в интернете, а заодно и про то, что мне следует не заедать водку икрой, размышляя о мести Скрипке, а изучать обстановку. Между тем обстановка все более накалялась, и оставаться здесь становилось уже небезопасно. Не то чтобы я так сильно тревожилась за свою честь, но принимать участие в свальном грехе, которым грозила завершиться эта пирушка, мне не хотелось. Улучив момент, я сделала еще пару снимков, красноречиво свидетельствующих о том, как именно привыкли отдыхать сотрудники БРР вместе с господином Калугиным, и поднялась на палубу.
      Там было уже темно. Я достала сигарету, но курить не хотелось, от духоты внизу у меня разболелась голова. Пробравшись на носовую часть яхты, я присела на корточки возле стакселя и стала смотреть на темное небо.
      — Не может быть! — донесся вдруг до меня голос Поришевича. — Ты наверняка ошиблась.
      Дух расследователя снова проснулся во мне, и, почти вплотную прижавшись к парусу, я вся превратилась в слух.
      — Уверяю тебя, это она. Я видела ее в «Золотой пуле».
      Узнав жеманный голос Инги, я похолодела от страха. И как только я не заметила ее сразу в толпе гостей? Где были мои глаза? Впрочем, в «Золотую пулю» она явилась в глубоком декольте, которое мне запомнилось больше всего остального.
      — У, сука рыжая… — услышала я голос Поришевича.
      «А все мои рыжие волосы, — думала я в ужасе, переползая с носа на борт, — если бы не они, эта чертова кукла ни в жизнь бы меня не узнала. Рыжие, они такие заметные…»
      Нужно было срочно что-то придумать. В надежде спрятаться я спустилась в каюту.
      — Валечка, хотите мидий? — Виктор Эммануилович едва ворочал языком.
      «Только мидий мне сейчас и не хватало», — подумала я, поймала на себе взгляд Алексея Роландовича Калугина. Сейчас сюда явится Поришевич, и тогда все. Меня ждет участь лобстера, останки которого мирно покоились на тарелке Лехи Склепа.
      Я снова поднялась наверх и села на кормовую банку позади капитана. «Может, обратиться к нему? — пришла в голову мысль. — Но у Славика Поришевича небось и команда вся купленная». Из печальных раздумий меня вывел сам капитан.
      — Девушка, сидеть здесь ночью без спасательных средств не полагается, наденьте вот это, — он бросил к моим ногам спасательный жилет.
      Решение сверкнуло молнией. Нацепив на себя жилет и воспользовавшись тем, что команда яхты была занята сменой галса, я перекинулась через корму и по транцу почти бесшумно соскользнула вниз.
 

* * *

      Очутившись в воде, я моментально протрезвела и, глядя вслед удаляющейся «Фетиде», поняла, что совершила непростительную глупость. Вряд ли пьяный Славик имел серьезное намерение лишить меня жизни. В худшем случае съездил бы по физиономии, хорошего в этом тоже, конечно, немного, но все лучше, чем ночью оказаться в Финском заливе в полном одиночестве и кромешной тьме.
      В более идиотской ситуации мне еще не приходилось оказываться. Добраться до берега была практически не реально, тем более что я понятия не имела о том, где этот берег находится. Я и на суше-то ориентировалась с трудом и умудрилась заблудиться даже в Кавголове на лыжном кроссе. Одна надежда на то, что спасательный жилет не даст мне возможности утонуть и на рассвете меня кто-нибудь заметит.
      Возблагодарив Бога и судьбу за то, что в Финском заливе не водятся акулы и что мне, подобно пассажирам «Титаника», не довелось очутиться в холодных водах Атлантики, я вертикально повисла в своем жилете, отчаянно пытаясь думать. Но мысли, которые лезли в мою голову, были исключительно мрачные. В спасательном жилете вполне может оказаться дырка, а плавать я почти не умею. Стометровка в бассейне на стадионе имени Ленина была моим единственным рекордом, да и то совершенным в силу необходимости скинуть зачет.
      Я представила свой некролог в «Явке с повинной», написанный Скрипкой, потом вспомнила Манюню, которой не с кем будет играть в день рождения, и хотела заплакать, но ввиду огромного количества воды, которое меня окружало, это было бы совсем глупо. Вдруг меня словно током ударило — фотоаппарат!!! К счастью, он был здесь, в верхнем кармане куртки, и даже в относительно сухом состоянии, и гнев Спозаранника мне не грозил. А впрочем, что мне до Глеба, ведь если я и не утону, то непременно умру от воспаления легких, потому что уже замерзла. «Пусть хоть пленка останется», — обреченно подумала я и приготовилась к верной смерти.
      Длинная светлая дорожка, внезапно возникшая на темной воде, напомнила мне о том, что, наверное, так души восходят к Богу. Однако в следующую минуту я поняла, что все еще жива, а таинственный свет шел от фонаря, которым светили с маленькой яхты, идущей мне навстречу. Я отчаянно закричала, пытаясь привлечь к себе внимание, и, избавившись от сковывающей движения юбки, попыталась плыть. Слава Богу, говорила себя я, что на свете существуют еще влюбленные, которые катаются ночью по заливу.
      — Хватайся, Горностаева, — услышала я вдруг голос Скрипки. — Я знал историю про одну придурковатую журналистку, которая, не умея плавать, ночью сиганула в Финский залив, — продолжал он, затаскивая меня внутрь.
      — Леша, — сказала я, стуча зубами от холода, — это самая лучшая из всех твоих историй. Только ты забыл добавить, что это была хорошая журналистка. — С этими словами я вытащила из кармана куртки чудо японской фототехники.