И очень ему благодарна. Особенно за последнюю. Так и передай: особенно — за последнюю! Я с ним совершенно согласна». — «Света, я ничего не поняла, но все запомнила. Что еще?» — «И пусть без меня там поменьше водки с томатным соком пьет, приеду — разберусь». — «Дальше». — «А Вере Никитичне передай, чтобы за Юрку не беспокоилась: все будет в порядке». — «Это все, Света? Ты там держись!» — «Умница ты моя! Как я тебя люблю! Пока».
      Я нажала на кнопку и положила мобильник.
      — Ты где была? Я весь теплоход облазила! — Кирка жала меня к столу.
      Я облегченно выдохнула: мои слова по телефону не вызвали у нее никакого подозрения.
      — Ой, Кирка, не спрашивай! «Затрахали, замучили, как Пол Пот Кампучию», — процитировала я «Интердевочку». — Кирка, у меня — роман, да какой! — сочиняла я на ходу.
      — С кем? — обалдела она искренне.
      — С капитаном! — врала я, будучи уверенной, что на «Котлине», как и на любом судне, непременно должен быть капитан.
      — Рыжий такой, с усами? — сузила глаза Кирка.
      — Он! — Я с облегчением села на койку.
      — То-то, я смотрю, — видок у тебя совсем затраханный.
      — Еще бы: целый день и полночи из койки не вылезать…
      Я подумала, что выиграла этот раунд и мысленно похвалила себя. Главное — не совершать ошибок впредь: я их и так наделала чересчур много.
      Но Кирка вдруг улыбнулась какой-то ненормальной, хищной улыбкой и двинула меня по плечу так, что я чуть стену не пробила головой.
      — Ты что — пьяная? — Я вдруг испугалась такой Кирки.
      — Я — пьяная, я и протрезвею. А вот тебе, милая, душ бы холодный не помешал. — Она подошла к столу, взяла мой мобильник и засунула в карман. — Это чтобы тебе не пришло в голову Обнорскому звонить…
      — Кира, что с тобой? — Мне стало совсем страшно.
      — Говоришь, «затрахали — замучили»? Милочка, знать бы тебе надо, что капитана теплохода «Остров Котлин» зовут… Эмма Владимировна Верещагина. Единственная женщина капитан на все пароходство!…
      Она решительно направилась к двери.
      — И попробуй пикнуть до Питера. Ты Мэриных горилл видела…
      Мне показалось, что это не дверь за Киркой закрылась, а крышка гроба моего захлопнулась.
 

* * * 

      Так я сидела — в ступоре — минут пятнадцать. Может, спала даже, потому что температура у меня поднималась с каждой минутой.
      Плакать уже не могла: обессиленная от недосыпа, голода и простуды, еле держалась на ногах. В это время мой теплоход, пройдя Ладогу, подходил к Нижним Ветлугам. Но как бежать? За дверью не раздавалось ни звука.
      Я снова зашла в душ, склонилась над раковиной: кажется, меня даже вытошнило…
      Вдруг за стеной я услышала голоса: мужской и женский. С трудом сообразила, что там — душевая Мэри. Да и голос, похоже, был ее, Я напряглась.
      «Это катастрофа!… Я его знаю… Хохлов… Я за что вам плачу?… Жесткий государственник!… Не могли Таньку прикрыть!… Он через ЗакС закроет фирмы… Только не Хохлов!… Я сказала — устранить!…» В ответ мужской голос бубнил что-то невнятное. Потом кто-то за стенкой включил воду, и голоса перестали быть слышны.
      Думать над всем этим я не могла. Звать на помощь — нельзя. Тогда я накрасила алой помадой губы (кровавые губы, кровавая Мэри, кровавые круги перед глазами…), сделала жирный отпечаток на чистом листе бумаги (такие поцелуйчики дарят на открытках-валентинках) и просунула его под дверь. Легла на койку и, кажется, уснула.
      В себя пришла от шепота за дверью:
      — Све-та! Ты — здесь?
      Я бросилась к дверям, узнав голос вахтенного:
      — Сереженька; только — тихо. Меня — заперли.
      — Потерпи, я сейчас.
      Его не было довольно долго. Теплоход уже стоял какое-то время у причала. В иллюминатор было видно, как по лугу гуляли в венках из одуванчиков стареющие медсестры.
      Вдруг дверь тихо приоткрылась, и в каюту прошмыгнул Сергей.
      — Украл «запаску». Что тут у тебя происходит?
      В руках он держал бумажный слепок моих губ. Схватил меня в охапку, запрокидывая голову, ища губы.
      — Сергей, только не сейчас. Мне надо бежать…
      Я в двух словах, переврав всю суть, нарисовала жуткую картину со злодеями и преследованиями.
      — Помоги мне незамеченной сойти на берег.
      Сергей кивнул и снова куда-то исчез.
      А вернулся… с комплектом мужской матросской одежды. Совсем не стесняясь, я переоделась при нем, стерла помаду.
      — Пошли.
      Он секунду потоптался у дверей.
      — А потом… в городе?…
      — Дай сначала до него добраться.
      Он вышел первый, пряча на груди пакет с моими документами. Я тоже прошмыгнула на луг, где быстро затерялась в толпе праздношатающихся и, обогнув бревенчатые домики, скрылась в лесу.
      Там, как я знала, была дорога. Мне предстояло чуть не пол-области проехать на попутках, чтобы часов на десять раньше теплохода оказаться в Питере.
 

* * * 

      Потом я узнаю, что в это раннее время в Питере Василиса, переполошив все Агентство, мчалась в такси на Зодчего Росси, где Обнорский намеревался проводить экстренное совещание. Но еще до этого он обложил Ваську таким матом, что она даже мне потом стеснялась передать его слова.
      В общем, если его ненормативную лексику переводить на привычный язык, это звучало примерно так:
      — Что-о? Опять Завгородняя? Опять в «мерседесе», а мимо мужики с наганами бегают? Я разорву ее на части, пусть только появится в Питере!…
      Васька поначалу даже слово вставить не могла. А потом тоже стала орать и вроде даже два раза Шефа «козлом» обозвала.
      Когда они наорались, она сумела-таки вкратце передать ему мои слова.
      Обнорский пришел в себя, подумал и разбудил Каширина:
      Тут Светлана Аристарховна «маляву» с Острова прислала, надо бы мужиков собрать, покумекать…
      И они поехали в Агентство. Васька тоже туда примчалась. Она, как мне потом долго все будут красочно живописать во всех деталях (причем деталей раз от разу становилось все больше), как фурия влетела в кабинет Шефа, вопя и продолжая размазывать слезы по щекам. Василиса обвиняла всех сразу. Сидят, мол, здесь, отъевшиеся бугаи, а бедную несчастную девочку сослали на Остров в какое-то бандитское логово. Там ее, конечно, пытают: белые рученьки небось наручниками прикованы к корабельным переборкам, о роскошную грудь тушат сигареты…
      Васька взвинтила себя так, что ее пришлось отпаивать коньяком. Когда ее более-менее успокоили, мужики начали совещание.
      Каширин доложил об «открытках», которые он «послал» Завгородней (то есть — мне) накануне отплытия на Валаам. Фамилия Блад была «запеленгована» сразу. Зураб сообщил, что Вера Никитична — моя соседка, что Юрка — не ее сын (как подумали они сразу), а тоже — сосед, которого мне было велено навестить в «Очищении».
      Каширин представил последнюю открытку про «Очищение» — с Блад в учредителях.
      Обнорский, хорошо знающий английский, моментально сопоставил водку с томатным соком с «кровавой Мэри» и с Марией Блад (это только я через двое суток на Валааме сообразила, что Блад с английского — «кровь»)…
      Кстати, когда на первом этапе они расшифровали мой телефонный звонок, сам Обнорский произнес фразу, которую потом для меня и по моей же просьбе долго цитировало все Агентство: «А что, мужики, растет наша Завгородняя!…»
      Естественно, что никакого труда им не стоило выяснить, что «кровавая Мэри» находится в эти часы со мной на теплоходе.
      И что, скорее всего, мне грозит опасность с ее стороны. И они стали думать…
 

* * * 

      Водитель грузовика уже на второй минуте пути прекратил свои домогания, потому что я сунула ему в нос редакционное удостоверение и сказала, что если он не будет гнать и я умру «от температуры сорок» в его машине, то он — тоже труп.
      Как мы ехали, не помню совсем. Я засыпала или впадала в бессознательное состояние, голова моталась из стороны в сторону. Кажется, я даже бредила.
      …Когда наконец увидела на горизонте спальные массивы Питера, мне показалось, что прошло где-то полгода с того момента, как я покинула родной город.
      — Встаньте где-нибудь на видном месте и вызовите «скорую». — Это последнее, что я реально запомнила из окончания поездки. Все остальное было нереальным: белые тени, запах лекарства, противный вой сирены…
 

* * * 

      — Света, ты меня слышишь?
      Голос был очень знакомый, но постоянно ускользал из сознания. Я попробовала открыть глаза: веки были налиты каким-то металлом. Потом сквозь пелену проступили лица: Васькино, Шефа, Соболина, Каширина…
      Они все были здесь. Я почувствовала, что слезы сами катятся по щекам. Наверное, вот так умирают от счастья…
      — Света, ты меня слышишь? — снова спросил Обнорский.
      Я кивнула.
      — Тебе нечего больше бояться. Мы — с тобой. Кризис миновал, ты быстро поправишься.
      Я снова кивнула.
      — А теперь — о деле. Несколько часов назад в Мельничном Ручье у подъезда собственного дома убит только вчера назначенный новый главный врач наркодиспансера Хохлов…
      У меня потемнело в глазах. Я пыталась собрать воедино разлетающиеся мысли.
      …Мельничный ручей. Мельница. Мельница Сампо. Марэк. Холм. Хохлов…
      — Света, — пробивался сквозь мое уплывающее сознание Обнорский, — через два часа к пристани подойдет теплоход «Остров Котлин». Мы будем его встречать.
      К тому, что ты сказала Василисе по телефону, ты можешь еще что-то добавить?
      — Мэри Блад! Это — она…
      Обнорский уже кому-то звонил по телефону: "Завгородняя все подтверждает.
      У нее много других реальных фактов. Приступайте к операции…"
      Сознание уплывало. В лихорадочном мозгу мелькали разрозненные слова и картинки. Зеленые кошачьи глаза кельтской ведьмы. Синий пионерский галстук на шее пса. Чайки в иллюминаторе. Плачущий мальчик с горящей щекой на пристани.
      Грустная песня Калевалы:
 
Если кто там поднял ветку,
Тот нашел навеки счастье.
Кто принес к тебе верхушку,
Стал навеки чародеем…