— А это у него новый бизнес сейчас такой, — на ходу сочинял Толян. — Китайской едой торгует, вот мы эти импортные продукты и называем «жучками-паучками». — Он аж вспотел, выкручиваясь. По всему было видно, что мыслительная деятельность давалась ему с большим трудом.
      Я понимала, что истинная причина увольнения Толяна как раз и заключалась в «жучке». Вернее в том, что от «жучка» ничего не осталось. Но не стала делиться с ним своими соображениями.
      — А ты не переживай, — продолжал он. — Цаплина вернется, может, еще и простит тебя, возьмет обратно. Она не любит, когда начальник охраны ей перечит. Она баба своевольная… Да и блузок этих у нее, что грязи…
      — Это моя блузка, — чуть не заплакала я.
      — Да мне по барабану…
 

***

 
      В Агентстве я сразу зашла к Каширину и назвала пять фамилий бывших жильцов полпредовской квартиры. Родька знал о моем спецзадании и не стал задавать лишних вопросов, сразу углубился в компьютер. А я побрела в свой отдел. Многие коллеги, собираясь в буфет, любят заглядывать к нам, в архивно-аналитический. И сейчас здесь толпилось изрядное количество людей.
      — Валя, ты не представляешь, что у нас тут творится! — вцепилась в меня Агеева. — Нонка с утра загнала Спозаранника в кладовку и не выпускала полдня.
      — Вроде он сам от нее там прятался, — поправила Соболина.
      — Какая разница? — отмахнулась Агеева. — Все равно — ужас!
      — Я думаю, это послеродовая горячка, — авторитетно заявила Завгородняя.
      — Не, такое может быть только в течение первой недели после родов, — вспомнила я «синдром пятого дня» из курса акушерства, который Сашка чуть не завалила в своем институте. — Там в первую неделю какие-то гормональные и даже психические изменения у рожениц происходят.
      — А у некоторых эти изменения длятся по полгода, — не сдавалась Светка. — Иметь одного ребенка, а потом Модестову родить еще двух — это вам что, не психические изменения?… А что у тебя, кстати, с пальцем?
      — Болит.
      — А у меня целый день болит голова, — капризно вздохнула Агеева.
      — Надо же, а у меня — зуб, — удивился Кононов.
      — А у меня, Валя, такой остеохондроз от компьютера, — вставила сидящая Анечка Соболина, — что я даже не могу повернуть голову, чтобы посмотреть на твой палец.
      — Коллеги, ничего, что я не хворая? — заглянула в кабинет жизнерадостная Нонна Железняк.
      Мы как-то все смутились, и разговор иссяк.
 

***

 
      — Что значит, рассчитали? За что? Ты же всего один день отработала. Что ты там опять натворила? — Скрипка как угорелый носился по кабинету.
      — За то, что не переспала с охранником, — гордо заявила я, предпочтя о блузке умолчать. Эта история с блузкой никак не выходила у меня из головы, но у меня даже не было времени как следует об этом подумать. «Подумаю об этом завтра», — вспомнила я Скарлетт и успокоилась.
      — О времена, о нравы! — театрально произнес Лешка и наконец-то перестал метаться по кабинету и присел рядом:
      — А теперь выкладывай.
      Я подробно рассказала все, о чем узнала, и, как главную добычу, выложила на стол фотографию.
      — Вот это я понимаю! — ахнул Скрипка. — Вот это — здорово! Ладно, сиди отдыхай, будем ждать результатов каширинской «пробивки».
      А через час мне позвонила Сашка и растерянно сообщила:
      — Тут тебе Голяк звонил… Сказал, что ждет тебя сегодня после двадцати в «Тамбовских ночах». У него какой-то суперповод, надо отметить. Мне показалось, что звонок был междугородный. Странно как-то…
 

***

 
      В кабинет влетел Соболин:
      — Включайте телевизор! Тут такие дела в городе!…
      Я слушала ведущего информационной программы и не верила своим ушам. Информация была, что называется, с «бородой»: событие произошло рано утром, но сообщали информационные каналы об этом только во второй половине дня. Да и то, все было настолько серьезно, что, вероятно, телевизионным хроникерам пришлось сто раз перепроверять информацию. Поскольку дело касалось… жены Карачаевцева.
      В общем, рано утром на Московском проспекте машину, которая везла Марианну Цаплину и ее приятельницу Бэллу Чичикову к первому московскому рейсу, подрезал синий «мерседес». Произошло ДТП. «Мерседес» скрылся с места происшествия, а обе дамы с легкими ранениями оказались в больнице. Как сообщил диктор, предположительно Цаплина собиралась в Москву для подписания контракта на рекламные услуги между «Тик-так консалтинг» и ведущим оператором сотовой связи — фирмой «Сотка».
      Протокол о намерениях был подписан между г-жой Цаплиной и г-ном Пчелкиным накануне…
      Я представила несчастную Марианну на больничной койке. Я надеялась, что ей не больно. И чувствовала, что это ДТП — совсем не случайность.
 

***

 
      — Слушай, а твой начрев в какой квартире живет? — подошла ко мне в буфете Агеева.
      Я назвала адрес.
      — Надо же, жить в одном подъезде с Карачаевцевым! Только этажом выше… — Марина сверяла свои записи.
      — А что случилось?
      — Да бабулька одна сейчас по поручению соседей звонила, жаловалась. Они живут в восьмикомнатной коммуналке в подъезде твоего Карачаевцева…
      — Он не мой, — автоматически поправила я.
      — …Ну а с сегодняшнего дня уже несколько раз ей и соседям стали звонить разные люди и предлагать по-хорошему выехать из квартиры: другое место жительства, мол, им будет обеспечено. Квартира якобы нужна одному московскому боссу. А старики там по сто лет живут, привыкли друг к другу и ни о каких однокомнатных в Каменке или на Ржевке не хотят и слышать. Так им, представляешь, угрожать начали. А еще говорят, что у нас — не бандитский Петербург. Самый что ни на есть бандитский.
      У меня было ощущение, что все крутится вокруг одного и того же, но линии этой спирали никак не могут соединиться в одной точке.
 

***

 
      — Пошли к Каширину, — заглянул Скрипка. — Кажется, у Родьки там что-то прояснилось с твоими фамилиями.
      Каширин только что снял с принтера компьютерный вывод. Он даже приплясывал от возбуждения.
      — Ну, ребята, я вам доложу…
      — Не тяни. — Я начала нервничать.
      — Так вот. Расселением интересующей нас квартиры, как ты выяснила сама, занималась риэлтерская фирма «Хата плюс».
      Принадлежит она Зайчикову. Но сейчас, став депутатом, он ее переоформил на Голяка, чтобы не придирались…
      — Как на Голяка? — обалдела я.
      — Так, на Голяка. А почему тебя это удивляет? Он и раньше крышевал «Хату плюс», а сейчас формально ее учредитель. Как уж они там с Зайчиковым делятся, я не знаю, но факт, что в деле оба.
      Я не знала, куда девать глаза. Мне предстояла вечеринка с Голяком, и я боялась, что парни многое могут прочесть на моем лице. Но парни были увлечены другим.
      — Пятерым бывшим жителям этой коммуналки были предложены однокомнатные квартиры в разных окраинных частях Питера. Только четверо из них так и не успели в них переехать.
      Родион иногда умеет красиво держать паузу.
      — Ну? — Я боялась услышать то, что сейчас скажет Родион.
      — Не «ну», а «почему?». А потому, Валюша, что эти четверо… погибли или пропаяй при весьма странных обстоятельствах.
      Каширин снова окинул нас торжествующим взглядом. Даже Скрипка не выдержал:
      — Да закончишь ты, наконец?
      Родька сделал вид, что обиделся, но продолжил:
      — Корогодова попала под машину. Малинин отравился алкоголем. Новожилова утонула. Василенко ушел из дома и не вернулся. Вот так!
      — А Раух? — вспомнила я пятую фамилию.
      — Осталась в живых только Екатерина Ласловна Раух. И проживает она в настоящее время в деревне Замогилье Себежского района Псковской области.
      Каширин вдоволь насладился произведенным эффектом и шутовски поклонился:
      — А теперь я должен покинуть столь приятную мне компанию завхозов и горничных. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить.
      — Бывших горничных, — машинально поправила я.
 

***

 
      Ехать в Замогилье было поручено мне и Скрипке. Поскольку Себежский район — это уже граница с Белоруссией и бывшей Латгалией, то есть путь недальний, решили выезжать засветло.
      Остаток рабочего дня прошел в составлении планов и уточнении маршрута. В хлопотах перед командировкой я чуть не забыла о приглашении Голяка. Уже причесывала волосы, когда в кабинет заглянул Соболин.
      — Ну представляешь, как не везет семье Карачаевцева, — поделился Вовка.
      — А что еще случилось? Марианне стало хуже?
      — Да нет, Цаплиной как раз лучше: мы раз в два часа в больницу звоним, справляемся о ее самочувствии.
      — А тогда что?
      — Да я сейчас только что информацию на ленточку поставил о пожаре. Представляешь, загорелась коммуналка этажом выше квартиры Карачаевцева. И такой сильный пожар случился, что если бы машины не приехали вовремя, прогорели бы перекрытия и от квартиры начрева остался бы пшик.
      — Жертвы есть? — похолодела я.
      — Да, одна старушка отравилась угарным газом. В принципе, мы такие мелочевые информации не ставим на ленту, но сегодня: то история с Цаплиной, то пожар по соседству…
 

***

 
      Подходя к «Тамбовским ночам», я заметила во дворе синий «мерседес». Правое крыло и часть бампера — помяты…
      Голяк снова был подшофе.
      — А, Валечка, как хорошо, что вы откликнулись на мое предложение. Заказывайте себе, что хотите, денег у меня сегодня — немерено. А будет скоро еще больше.
      — Что, в рулетку выиграли?
      — Берите круче, Валенька. Разве в рулетку много выиграешь? В рулетку можно только много проиграть. Нет, тут фортуна!
      Тут такой контракт! Такие деньги…
      И Голяк вытащил из папки пачку документов и потряс ею. Я могла на крови поклясться, что уже знала — с кем этот контракт и о чем.
      Так оно и было. Московская компания сотовой связи «Сотка» заключала договор о рекламном и информационном обслуживании с фирмой «Телескоп», входящей в холдинг «Голяк продакшн».
      Я незаметно включила в сумочке диктофон:
      — Простите, Рустам, а вы случайно не знаете, кто такой Калугин?
      ПО
      — С каких это пор рыженьких женщин стали интересовать такие фигуры, как Калугин?
      — С тех пор, как рыжие стали горничными. Пыль ли вытираю, цветы ли поливаю, только и слышу со всех сторон — Калугин, Калугин… Кто это?
      — Калугин — это босс. Взять твоего же Карачаевцева. Он думает, что он — босс.
      А на самом деле сам давно сидит на крючке у Калугина. Василий думает, что он — начрев? Это Калугин — начрев, и от него зависит, чем Василий будет завтра. Цаплина считает, что у нее независимая газета? Это от Калугина зависит, какую дозу свободы дать ее «Тик-таку».
      Все! Лучше бы он о Марианне — ни слова!
      — А Марианнино ДТП — ваших рук дело?
      Голяк осоловело уставился на меня.
      — Это ведь ваш помятый «мере» стоит во дворе? И не отпирайтесь — вы же сами меня на нем вчера домой везли, никаких вмятин не было.
      На лице Голяка было такое неподдельное удивление и разочарование, словно вместо конфеты ему подсунули пустой фантик.
      — А пожар сегодняшний на Дворцовой набережной? А угрозы старикам? Для кого стараетесь квартиру заполучить? Для Пчелки на?
      Голяк вдруг разозлился:
      — А хоть и для Пчелкина. Услуга за услугу. Такой контракт даром, что ли, можно заполучить?
      — А то, что старуха задохнулась в дыму? А то, что Цаплина и Чичикова лежат в больнице? А то, что четверо стариков из коммуналки, которую вы с Зайчиковым расселили для начрева, погибли или пропали без вести?…
      — Ты кто? — набычился Голяк.
      — Ну уж никак не горничная!
      — А кто?
      — Журналистка! Из «Золотой пули».
      И так все это не спущу!
      Голяк секунду размышлял, а потом жарко зашептал:
      — Это не я. Это все Зайчиков. Я — только прикрытие. Все планы разрабатывает он.
      А за ним — Калугин. Генка давно в подручных у Калугина бегает. Я же сказал: Калугин — босс. А я? Я — мелкая сошка. Я всего-то и сделал, что велел попугать старух по телефону. И «мере» мой с утра Зайчиков себе брал для каких-то дел.
      Как я все-таки устала за эти дни. Как я хочу в отпуск.
      — Значит, так, Голяк! — Я встала из-за стола. — Если с голов стариков на Дворцовой набережной упадет хоть один волос — двадцать шестого покушения тебе не избежать, а уж чем оно закончится, я пока не знаю. И учти — все, о чем мы сейчас говорили, записывается. — Я показала диктофон. — А о том, что я сейчас здесь и именно с тобой, знает все Агентство; мало того, двое моих коллег сидят неподалеку, за соседними столиками…
      Я врала и завиралась, но никогда еще мне это не доставляло такого удовольствия. Я виделась себе крутым расследователем и любовалась собой со стороны.
      — Все. Живи пока… — Я взяла сумочку и вышла из клуба.
 

***

 
      Дорогу до Луги я проспала. Скрипка гнал машину что есть мочи, к счастью, машин на трассе было мало. Потом до Пскова мы мирно болтали, потягивая кофе из термоса, который предусмотрительно сунула мне в спортивную сумку Сашка.
      Все— таки до чего красива Псковщина. Мы ехали почти строго на юг. Миновали Остров, Пыталово, Опочку. В пышной зелени лесов уже начинала просматриваться грядущая осень. Сады ломились от невиданного урожая яблок, груш и слив. В палисадниках горели разноцветьем «бабушкины цветы»: георгины, флоксы, астры. А Себежский район, наверное, один из самых красивых уголков нашей страны. Сплошные соединяющиеся озера, песчаные холмы, сосны.
      Во Пскове мы купили крупномасштабную карту области и теперь долго изучали названия деревень. Деревня Замогилье, исходя из данных местных топографов, располагалась на отшибе, в стороне от больших и малых дорог. На последней развилке мы еще раз сверились по карте и спрятали ее в «бардачке». Дальше предстояло преодолеть семь километров по раздолбанному проселку. Скрипка с тоской посмотрел на рессоры своей «девятки».
      — Надо было в Агентстве побольше взять на оперативные расходы, — вздохнул он.
      — Сам бы себе и взял, — съязвила я, зная о патологической экономности Лешки.
      Когда до Замогилья оставалось полтора-два километра, на дорогу из леса вышел дед с корзинкой.
      — Отец, случаем Екатерину Раух из Замогилья не знаешь? — высунулся из окна Лешка.
      — Добросишь до деревни, покажу.
      Дед взгромоздил корзину рядом с собой на заднее сиденье. В ней под слоем папоротника проглядывали сыроежки и черноголовики.
      — Уже грибы пошли? — удивилась я.
      — Еще не пошли. Будут дожди, будет и гриб. А пока — сушь в лесу.
      Мы обогнули маленькое картофельное поле и впереди, за высокими деревьями, проступила крыша деревянного двухэтажного барака.
      — Ну все, приехали. Я здесь сойду, еще грибов по опушкам поскребу, а вам туда.
      — А в каком она доме живет? — уточнила я.
      — А там всего один дом. Все там и живут.
 

***

 
      Екатерина Ласловна оказалась пятидесятилетней женщиной с лицом, на котором еще просматривались следы былой привлекательности, но помятым жизнью, тяжелой работой, плохой едой.
      Она рассказала, как после продажи своей комнаты вдруг выяснила, что по документам надлежит ей жить не в отдельной однокомнатной квартире на Комендантском, а в деревне на Псковщине. Она взбунтовалась, пришла к руководителю фирмы «Хата плюс»
      Зайчикову, но Геннадий Петрович вдруг из интеллигентного человека превратился в откровенного хама и грубияна, стал ей угрожать. А тут она еще узнала о странной гибели и исчезновении своих бывших соседей.
      Екатерина Ласловна испугалась и, не собирая вещей, приехала в Замогилье. Тут и выяснилось, что таких обманутых бедолаг, как она, здесь под сто человек. Все прописаны в этой халупе, живут по несколько человек в одной комнате; перегородками служат старые простыни, натянутые на веревки.
      — А вы зачем приехали? — уже в который раз боязливо спрашивала Раух.
      — Да за тем и приехали, чтобы услышать весь этот ужас, — зло сказал Лешка.
      Солнце стояло высоко в небе. Стало жарко, и я сняла легкую ветровку. Реакция Екатерины Ласловны была неожиданной:
      — Валюта, а откуда у вас мой кружевной воротничок?
      Да сколько ж это будет продолжаться? Сейчас и эта женщина обвинит меня в воровстве?
      Скрипка посмотрел на меня подозрительно:
      — Да, откуда? У тебя не было такой блузки.
      — Блузку я купила перед отпуском в «Гостинке».
      — А воротничок?
      — А воротничок мне подарила одна хорошая женщина в Репино.
      — Какое совпадение, — улыбнулась Раух. — И мне мой воротничок тоже подарила очень милая женщина. Она какая-то родственница этому Зайчикову. Только в отличие от него — очень порядочный человек. Пока я ждала его, чаем меня поила, стихи читала.
      А потом, когда я похвалила ее рукоделие, решила подарить мне это кружево. Точно такое же. Только я, когда убегала из своей квартиры, никаких вещей, кроме носильных, решила не брать. Так и оставила на общей кухне на столе…
      — А потом появилась новая хозяйка большой квартиры, нашла кружево и пришила его на свою красную блузку, — пробормотала я.
      — Что ты сказала? не расслышал Скрипка.
      — Да нет, ничего, — отмахнулась я. Теперь мне стало понятно, почему рукава у моей блузки вдруг стали короткими. Я носила блузку Марианны, а она — мою.
      Теперь я хотя бы поняла, почему меня обвиняли в воровстве. Я снова подумала о Марианне. Мне почему-то было приятно, что у нас совпадали даже вкусы: мы обе любили красные блузки и кружевные воротнички.
 

***

 
      По дороге в Питер я думала о том, что про Голяка никому ничего не скажу. А уж он будет молчать — это я чувствовала наверняка.
      Но как быть с Ниной Викторовной? С этой милой, интеллигентной учительницей? Как объяснить ей, что ее племянник — последний гад на этой земле? И почему объяснить ей это должна именно я?
      …Во Пскове мы сделали остановку. Возле дешевой кафешки была парфюмерно-косметическая лавка. Я раздумывала ровно секунду, а потом попросила импортный тюбик краски для волос под названием «Медь».
      — Зачем тебе? Ты и так — рыжая! — из-за плеча спросил удивленный Скрипка.
      — Хочу одной подруге подарок сделать.
      Мы с ней очень похожи. Как сестры. Мы даже одеваемся одинаково. Только она — не рыжая. Пока.
      Я как наяву представила себе рыжую шевелюру Марианны. Рядом — свою. Фоном почему-то была ее спальня. Тут же вспомнились строчки одного поэта:
       А волосы, как рыжий снег, летели
       На белую подушку за спиной…
      — Ну вот, еще на одну рыжую сумасшедшую ведьму в Питере больше станет, — заключил Лешка.
      Права Нина Викторовна, все-таки Скрипочка действительно славный.

ДЕЛО О КАЗНЕННЫХ БОМЖАХ