Конечно, Зверев немного утрировал. Но в общем и целом качество милицейской работы сильно отличалось от идеала. Этому была масса объективных и субъективных причин, говорить о которых здесь — неуместно.
      — А на повторный обход, — продолжал Зверев, — сил уже, как правило, не хватает.
      Да и толку от халтурно проведенного — обхода никакого нет. Остается только ждать второй жертвы.
      «Верно, — подумал я. — Практика показывает, что маньяк никогда не останавливается на одной жертве. Напротив, многие из них, попробовав крови впервые, бросаются в кровавый поток с головой. Если маньяка не остановить — сам он не остановится никогда. Живущее в нем чудовище все время требует новой крови, новых сильных ощущений».
      — Хорошо, — согласился я, — поехали поработаем в адресе. Может, чего и надыбаем.
      И мы поехали в адрес, прихватив с собой Зудинцева.
 

***

 
      Мы поехали. Город лежал серый, вымороченный, в автомобильных пробках. Зверев ткнул пальцем в магнитолу, включил «Шансон». Какая-то Вера заказала для своего молодого человека песню про «Кресты»… Нормальный выбор. Потом пошел блок новостей с рассказом о нью-йоркской трагедии. Потом мы приехали и нашли огромный шестнадцатиэтажный дом на восемьсот квартир. По самым приблизительным оценкам в нем обитало не менее двух с половиной тысяч человек, сотня собак и пара сотен кошек. В таких домах с населением в целый поселок люди зачастую живут рядом годами и не знают друг друга.
      Первая же подвернувшаяся бабулька показала нам подъезд, где произошло убийство. Зверев с ходу завел с ней разговор. По существу старушка ничего не знала, но уверенно заявила, что девушку зарезали евреи.
      Обычай у них такой — христианских младенцев резать «на Пасху».
      — Э-э, бабушка! Пасха-то когда была?
      — У жидов каждую субботу Пасха, — ответила бабуля убежденно.
      В лифте мы поднялись на тринадцатый этаж. Как водится, лифт был расписан похабщиной, названиями рок-групп и носил следы неумелого поджога. Лестницами в этих огромных домах почти не пользуются.
      За исключением тех случаев, когда ломаются лифты (их в каждом подъезде два — пассажирский и грузовой).
      Итак, лифт поднял нас на тринадцатый этаж. Мы вышли и оказались в лабиринте расходящихся коридорчиков-тупичков с дверьми квартир почти сплошь стальными.
      Еще лет десять назад стальных дверей в наших домах не было вовсе, и выражение:
      «Мой дом — моя крепость» казалось образным. Теперь оно приобрело буквальный смысл… Неужели никто из обитателей квартир тринадцатого этажа не слышал, что происходит на лестнице?
      На лестницу вела дверь с матовым армированным стеклом. Мы вышли и оказались в гулком бетонном геометрическом пространстве из стен ступеней. Ярко горела электрическая лампочка. Окон здесь не было.
      Были пыль, страх и задавленное эхо. Я подумал, что если каждый день ходить по этой лестнице, по этому воплощенному кошмару, то через год можно стать законченным неврастеником и начать шарахаться от собственной тени.
      — Ага, — сказал Сашка, — вот оно!
      И мы увидели бурые пятна в углу — на полу и на стене. На полу — большие, на стенах — брызги… Господи, подумал я, почему же их не смыли?
      — Почему же кровь-то не смыли? — спросил я.
      — А кому это надо? — сказал Зверев, пожимая плечами.
      Мы «полюбовались» на следы крови и, разумеется, никакой полезной информации не получили… Судя по тому, как высоко — на высоте примерно полутора метров — находились брызги, можно предположить, что первые удары жертве были нанесены, когда она еще стояла на ногах… Первые. А всего их было тридцать четыре! Господи, да он же был по уши в крови…
      — Убийца, — сказал Сашка, — наверняка очень сильно перемазался кровью. В таком виде ему было затруднительно отсюда сваливать. Даже ночью.
      — Почему ночью? — спросил я.
      Ответил Жора Зудинцев:
      — Потому что убили ее около полуночи.
      Ты же, Андрюха, не дослушал разговор с экспертом, убежал.
      Мы вышли на балкон и закурили. Здесь дул ветер, было холодно, но все равно значительно уютнее, чем там, в бетонной ловушке с неживым, полузадушенным эхом…
      Внизу лежала огромная автостоянка, шагали маленькие человечки…
      — Если он был так сильно окровавлен, — сказал я, — то ему действительно было очень опасно куда-то ехать… Возможно, он живет рядом?
      — Возможно, — кивнул Зудинцев. Он запахнул куртку поплотнее. — Возможно, что прямо в этом доме.
      — А возможно, он был на машине, — сказал Зверев. — Хоть и весь в кровище, а сел себе и спокойно уехал.
      — Или выбросил во дворе окровавленную одежду, — сказал я.
      — Или был в таком состоянии, что ему было на все наплевать, — сказал Зудинцев. — Например, обкуренный в полный умат. Или пьяный. Или просто перевозбужденный.
      И он пошел, как был.
      — Кстати, — спросил я, — а относительно жертвы: исследование на наркотики еще не делали?
      — А чего его делать? — сказал Зудинцев. — Митрофанов говорит, у нее сплошные дороги {Дороги (жарг.) — следы от инъекций} на руках…
      Значит, все подтверждается — наркоманка. Что ж? Тут ничего удивительного нет — все, как ожидалось.
      — Ладно, — сказал Сашка, — нечего гадать. Надо идти по жильцам. Или найдем следы, или нет.
      Он швырнул окурок вниз, и мы пошли работать. Мы отработали сначала тринадцатый этаж, потом — двенадцатый и четырнадцатый. Потом — все остальные квартиры в подъезде. Мы осмотрели все этажи и все балконы. Мы осмотрели даже помещение лифтовой, замок которой Зверев ловко открыл миниатюрным брелоком-отмычкой.
      Ничего мы не нашли и никакой информации от жильцов не получили. Нам вообще открывали очень неохотно или не открывали вовсе… иногда обещали вызвать милицию.
      В десятом часу вечера мы закончили. Было очевидно, что отработали впустую.
      — Надо пробить телефоны по номерам квартир и опросить соседние подъезды по телефону, — сказал Зверев.
      — Каширина озадачим, — ответил я. — Жора у нас в Болгарию завтра летит.
      — Счастливый… — усмехнулся Сашка. — Надо бы еще в Красноармейское РУВД съездить, пообщаться с убойщиками…
      — Вместе поедем, — сказал я. — Меня начальник приглашал…
      Я рассказал о своем разговоре с полковником Крыловым. Зверев обрадовался:
      — О! Это же отличный повод нарисоваться в РУВД и потолковать со Светкиным хахалем.
      — Он не хахаль, — ответил я. — Он воздыхатель.
      — Какая разница? С утра берем с собой Светку и едем.
      В этот момент Завгородняя позвонила сама (а сказано: не поминай черта — он не появится) и победно заявила, что список во-енно-ис-то-ри-чес-ких клу-бов го-тов.
      — Молодец, — похвалил я. — Много их там набралось?
      — До фига, — ответила она очень конкретно. — Список лежит у тебя на столе.
      — Норманнские клубы в нем есть?
      — Какие-какие?
      — Ох, Света, Света! С «красным орлом» разобралась?
      — Нет. А зачем?
      — Ладно, завтра с утра поговорим. В десять ноль-ноль я, Светлана Аристарховна, за тобой заеду.
      — Зачем?
      — Работа есть для тебя.
      — Но в десять я еще сплю.
      — В десять ноль-ноль возле подъезда, Светик, — отрезал я и выключил телефон.
      — А зачем тебе нужны норманнские клубы, Андрей? — спросил Зверев.
      Мы высадили Жору у дома, пожелали ему счастливого пути и теперь ехали по вечернему городу в акварели сумерек. Начинал накрапывать дождь… Где-то неподалеку бродил маньяк с тупым и длинным ножом. Сотни тысяч горожан сидели в своих квартирах и смотрели телевизор. Их усердно пугали бородатым исламским террористом.
      — А зачем тебе нужны норманнские клубы?
      — Есть у меня такая мыслишка, что этот урод увлекается норманнами… Викинги, Один, Вотан, берсерки и прочая романтика-экзотика древнескандинавская… Возможно такое?
      — Возможно-то оно возможно, но это не самый короткий путь.
      — А хрен его знает, какой путь правильный, — ответил я.
      Сашка не возразил. Он как профессионал сыска отлично знает, какими непредсказуемыми оборотами изобилует расследование и как легко заходят в тупик самые, казалось бы, перспективные версии…
      Мы приехали к Агентству. Там Зверев пересел в свою тачку и поехал домой. А я поднялся к себе и взял со стола подготовленный Завгородней список.
 

***

 
      В холодильнике было по-прежнему пусто. Я дал щелбан Дзаошеню и сделал себе кофе. Потом сел колдовать над списком.
      Мамочка! Сколько же их расплодилось, этих клубов.
      Список, подготовленный Завгородней (а на самом-то деле Мариной Борисовной), содержал более сорока названий. В первый момент я даже подумал, что зря с этим связался. Но потом попил кофейку, взял карандаш и начал отсортировывать явно лишние.
      К лишним я безоговорочно отнес поклонников казачества и Наполеона Бонапарта — не тот менталитет. Сюда же причислил сторонников белого движения — поручик Голицын с корнетом Оболенским раздавали друг другу патроны и надевали ордена. Так же смело я вычеркнул следопытов Великой Отечественной — как «красных», так и черных. Лучники и арбалетчики под штандартами клубов «Робин Гуд» и «Вильгельм Телль» тоже навряд ли представляли для меня интерес. Совершенно непонятно, что такое «Красная роза» и «Королевская лилия», но их, как и «Гасконцев», я тоже вычеркнул… Вот если бы попался клуб «Красный орел»! Но его не было. Были «Тачанка», «Сыновья Большой медведицы», «Нормандия-Неман», «Лесные братья», «Эллины» и даже «Штурмбаннфюрер».
      Но все же Марина Борисовна и Завгородняя потрудились не зря! В списке нашлись два названия, которые представляли несомненный интерес, — «Валхалла» и «Викинг». У «Викинга» был контактный телефон, а у «Валхаллы» даже интернетовский адрес. Мне не терпелось сразу влезть в Интернет, но я обработал список до конца.
      Ничего «норманнского» я больше не нашел, но обнаружил несколько подозрительных названий сатанинского, скорее всего, толка. Их я обозначил жирными вопросительными знаками — от этих ребятишек всего можно ожидать. В большинстве своем они, в общем-то, безобидны, но среди них встречаются и совсем безбашенные.
      «Красный орел» и вырванное сердце вполне в их духе…
      После этого я сел к компьютеру, но понял, что устал как собака, и решил отложить знакомство с «Валхаллой» на завтра.
 

***

 
      В десять ноль-ноль Завгородняя уже стояла возле своего подъезда. Она стояла под ярко-красным грибком зонта и выглядела на миллион… я серьезно, я не шучу. В сущности, Светка действительно красивая женщина. Это факт… но какой черт толкнул ее в журналистику?
      Завгородняя села в машину, зонт пристроила сзади и сразу стала критиковать мой «джип» — тесный он, шумный и тряский… а вот у одного знакомого есть «тойота-лэндкраузер», так в этом «лэндкраузере»…
      — Высажу, — сказал я, и Светка поняла.
      И ответила по-мужски:
      — Понял. Не дурак.
      Потом Светка помолчала немного, поглядывая на меня сбоку, и заявила:
      — А че «лэндкраузер»? Ровно «лэндкраузер»! Точно-точно говорю, и не спорьте…
      Буржуинское толстожопое чудовище… А вы говорите — «лэндкраузер»! Тьфу и растереть.
      А вот твой «джип»…
      Так, под Светкину болтовню мы приехали в Красноармейское РУВД. Зверев был уже там — сидел в своей «Ниве» под знаком «Остановка запрещена» и курил. Я припарковался рядом. Я проинструктировал Завгороднюю, и Светлана Аристарховна ринулась в бой. А мы с Сашкой остались ждать результатов. Возможно, у Светки все получится, и мы воспользуемся плодами ее обаяния.
      Но ни черта у Светки не получилось. Минут через пятнадцать она позвонила и кислым голосом произнесла загодя оговоренную фразу: «Забыла про туфли, вечером заеду!» Это означало, что ее друг-оперок «не колется».
      — Сейчас придем, — ответил я.
      И мы со Зверевым пошли в здание РУВД.
      Возле дежурной части стояли три милиционера. Один оживленно рассказывал двум другим, что, мол, к убойщикам только что прошла «классная такая телка, блин».
      …Опер Гоша оторвал взгляд от Светкиного бюста и посмотрел на нас.
      — По какому вопросу? — спросил он строго.
      Был оперок Гоша мал, худ, в очках и говорил очень неубедительным басом. Но зато очень строго. Ну очень строго и недовольно. Еще бы! Мы оторвали его от созерцания Светкиных достоинств… А созерцать было что — стерва Завгородняя расстегнула на почти прозрачной блузке на одну пуговицу больше, чем допускают приличия. Как мужик, я этого Гошу понимал.
      — По какому вопросу? — спросил Гоша.
      Мы с Сашкой стояли на пороге его кабинета.
      — Это мои коллеги, Гошенька, — проворковала Завгородняя, и мы вошли. — Это Андрей Серегин — наш директор, а это Александр Зверев… журналист, а в прошлом сотрудник уголовного розыска… — тут же нашлась Света. — А это, ребята, оперуполномоченный Георгий Астафьев — замечательный человек и мой друг.
      Мы обменялись рукопожатиями и сели возле стола. «Застегнись, Завгородняя», — шепнул я. Светка в ответ скривила губы, но не застегнулась. Гоша напряженно молчал.
      — Георгий, — сказал Зверев с ходу, — есть одна проблема.
      — У меня или у вас?
      — У всех…
      — Что же это за проблема? — равнодушно спросил Гоша.
      Труп на проспекте Рационализаторов, — сказал Зверев.
      — Ой, Светлана, Светлана, — покачал Гоша головой.
      — Да ладно тебе, Гошенька…
      — Георгий, — сказал я, — мы люди серьезные и ответственные. Пришли к вам не в поисках сенсации, а с предложением помощи.
      — Помощи?
      — Да, именно так — помощи. Если бы нам хотелось просто забабахать горячий материал, мы бы его уже забабахали, но мы понимаем ваше положение и хотим помочь.
      Гоша закурил, выпустил струйку дыма и спросил:
      — Чем же вы мне поможете? Дело это поднимете?
      Зверев ответил:
      — Слушай, Георгий… ты — опер, и я тоже опер. Капитан. Двести восемьдесят задержаний. Так что опыт какой-никакой имею. И вижу, что дело у вас встало — «глухарек»… верно?
      Гоша, глядя в полированную столешницу, сказал:
      — Спасибо тебе, Света, за помощничков… Окончен разговор, господа журналисты.
      — Понятно, — сказал я. — В таком случае мы сегодня же ставим информацию об убийстве на Рационализаторов в ленту. Фамилию вашу, Георгий, мы упоминать не будем, но сошлемся на источник в убойном отделе Красноармейского РУВД.
      Гоша с силой затушил окурок в медной пепельнице.
      — Меня, — сказал он, — Крылов раком поставит… Он и так уже бегал, выяснял, откуда это Серегин знает про секретное дело?
      Что же вы творите-то, помощнички? Без ножа режете, блин!
      — Мы вашу фамилию не называем.
      — Какая, к маме, разница? Все знают, что у меня Светлана бывает… Все стрелки на меня.
      — Ну так давай пообщаемся нормально, и не будет никакой проблемы, — сказал Сашка.
      — А, Гошенька? — пропела Завгородняя.
      — Ладно. А чего вы хотите?
      — Личность погибшей установили? — быстро спросил Зверев.
      — Нет… наркоманка лет двадцати.
      — Фотография у тебя есть?
      Ни слова не говоря, Гоша поднялся и пошел к двери, закрыл замок. Потом вытащил из письменного стола конверт и швырнул его Звереву. Сашка вытащил пачку черно-белых фотографий. Начал быстро их просматривать и передавать мне… Это были те еще снимки! Описывать не буду. Скажу только, что «красный орел» предстал во всей своей «красе».
      Я передал снимок Завгородней, но Светка вдруг по-детски прикусила губу и отрицательно помотала головой.
      Сашка выбрал одну фотографию — на ней крупно было снято лицо убитой женщины — и спросил у Гоши:
      — Фотку подаришь?
      — Бери, — махнул тот рукой. — Выгонят меня к едрене фене со службы.
      — Не писай, Гошенька, — ласково сказала Завгородняя. — Все будет о'кей.
      С Гошей мы расстались не то, чтобы друзьями, но свое отношение к нам он переменил. Мы ушли от него с фотографией жертвы и с тем же объемом информации, с каким пришли… но Зверев повеселел.
      — Зачем тебе фото? — спросил я.
      — На память, — сказал он и рассмеялся.
      Действительно — смешно!
      Зверев и Завгородняя уехали в Агентство, а я поехал на Софийскую, где у меня была назначена встреча с «вождем викингов».
 

***

 
      Вождя звали Игорь. Он был высокий, улыбчивый и совершенно косматый. Мы встретились у него дома, в тесной однокомнатной квартире. Тесно было не от мебели, а от книг.
      — Здорово-здорово, — сказал «вождь», — заходи… можно не разуваться.
      Я вошел в прихожую. Одна стена была полностью занята самодельным стеллажом с книгами, журналами, картонными папками.
      Из кухни навстречу мне вышел огромный кот, посмотрел умными глазами.
      В комнате тоже оказались книги, журналы, папки, карты, картины, модели драккаров… В стеклянном шкафу стоял манекен в кольчуге и шлеме. Рядом с ним стояли секира и меч.
      — Настоящие? — (спросил я, кивнув на доспехи.
      — Если бы! Настоящие стоят немерено…
      Новодел! Но даже и новодел стоит — о-хохо! Кофейку?
      — Спасибо.
      — Ну тогда располагайся, а я сейчас кофе соображу.
      Я сел и стал разглядывать книги и предметы, наполняющие комнату. Все они говорили о пристрастии своего хозяина. Многие книги были на английском и шведском. Картины изображали скандинавские пейзажи — скалы и фиорды. По ним плыли драккары…
      Через пару минут Игорь вошел в комнату с подносом в руках. Запахло отличным кофе. Следом за хозяином вошел кот. Игорь поставил поднос на стол, отодвинув в сторону какие-то бумаги и «коврик» с компьютерной «мышкой».
      — Для начала, — сказал он, — автограф.
      И протянул мне том «Переводчика». Я взял книгу в руки.
      — Напиши: Харольду, — сказал он.
      — А кто такой Харольд?
      — Харольд — это и есть я. Такое имя у меня в моем племени.
      Я посмотрел на Игоря-Харольда, на светящийся монитор компьютера и покачал головой. Черканул автограф.
      — Ну так что же привело криминального журналиста в мой дом? — спросил Игорь. — По телефону ты мне ничего не объяснил, а только заинтриговал. Неужели тоже захотел податься к шизам?
      — К шизам? Почему к шизам?
      — А потому что многие именно так к нам и относятся. Вот, дескать, взрослые мужики, а в игры играют. Шизы, значит… Вот объясни мне, Андрей: почему, когда человек пьянствует, его считают нормальным? Ну пьет и пьет — и ничего. Наш человек! Всем все понятно, и ему даже сочувствуют. А я вот увлекаюсь историей — собираю литературу на тему, переписываюсь с коллегами.
      Выучил шведский и собираюсь съездить в Швецию и Норвегию. Я деньги не пропиваю. Я их трачу на свое увлечение… Но я шиз. Это справедливо?
      — Нет, Харольд, это несправедливо. А что, сильно достают?
      — Да как сказать… хватает. Жена ушла.
      На службе карьера из-за моего увлечения не заладилась. Мог бы стать начальником отдела, но босс сказал: пока не бросит играть в бирюльки — не будет начальником… вот так примерно. Ты только не подумай, что я жалуюсь.
      А я и не думал, что Игорь-Харольд жаловался. Не похож он был на человека, который жалуется. В нем чувствовался стержень, и это вызывало симпатию и уважение.
      — Ну так что же, Андрей, тебя ко мне привело? Вряд ли ты приехал из праздного интереса. Так?
      — Действительно, не из праздного… Вопрос довольно щекотливый, Игорь. Я с огромным интересом и уважением отношусь к людям увлеченным, шизами их ни в коем случае не считаю… но… скажи мне откровенно: есть, наверно, и в вашей среде люди не совсем адекватные?
      — А где их нет? Ты на нашу Думу посмотри! А ведь это, так сказать, лучшие представители народа…
      Ко мне подошел кот и потерся об ногу.
      — А почему ты спросил, Андрей?
      — Видишь ли, в чем дело… народ, время и традиции, которые тебе так интересны, — седая старина. Эпоха суровая и жестокая. Не могут ли к вам тянуться люди, которых интересует именно жестокость? Которые хотят как бы самореализоваться в атмосфере брутальности и жестокости?
      — Вот вопрос! — сказал Игорь-Харольд и почесал бороду. — Даже и не знаю, как на него ответить. Во-первых, я не согласен с тобой, что эпоха была какой-то особенно жестокой. Суровой? Да, суровой. Но не более жестокой, чем сегодня… поверь на слово. Что же касается самореализации в жестокости, то это ерунда. Мы же все-таки ИГРАЕМ в викингов. Да, мы устраиваем «сражения», но самое страшное, что случается с участниками — синяки.
      В футболе травм бывает больше…
      — Я понимаю. Но футбол — это спортивная игра. Она изначально носит мирный характер…
      — Ну это как сказать. До такого мордобоя порой доходят, что только держись… А фанаты?! Фанаты, Андрей! Вот где простор для самореализации всякой шпаны. Вот где мордобой и беспричинная злоба.
      — Да, это, безусловно, справедливо.
      Шпаны там хватает. Мы, однако, говорим сейчас о другом. Ваши «игры» — боевые игры. Они настраивают человека на сражение, на убийство. Не настоящее убийство, не всамделишное, но оно как бы подразумевается… Можешь ты дать гарантию, что твои сотоварищи, наигравшись во все эти игры, не захотят попробовать убить кого-нибудь по-настоящему?
      — Ну у тебя вопросы! Скажи прямо: что-то случилось, и вы подозреваете «Викингов»?
      Скажи прямо — я пойму.
      — Случилось, — сказал я. — Извини, но не имею права раскрыть тебе подробности.
      — Убийство?
      — Убийство.
      — Скажи мне прямо, кого из моих ты подозреваешь, и я тебе сразу отвечу: мог он или нет… — горячо сказал Харольд, а потом добавил:
      — Господи! Что я несу! Нет у меня таких, нет. За каждого из своих я головой ручаюсь.
      — Понятно. А вообще много людей в твоем племени?
      — Около сорока человек.
      — Прилично. И за каждого ручаешься?
      — Мы же не всех берем. Приходят люди — ой, возьмите, хочу быть викингом! Но мы сначала с человеком беседуем, смотрим, что ему интересно. Если ему интересно только по карельским камням скакать, то это не к нам…
      — А к вам зачем приходят — бисером вышивать?
      — И бисером тоже… в переносном смысле. Мы, конечно, ходим в походы, но главное — мы изучаем историю, саги, осваиваем ремесла. За каждым новичком закрепляем ветерана и принимаем в племя только после полугодичной стажировки… Вот так, Андрей.
      А ты говоришь: жестокость!
      — М-да, звучит убедительно.
      — А как же! У меня мальчишки-романтики, умнички. У них глаза горят. Они в бой рвутся. Но в бой честный и справедливый.
      А ты говоришь: убийство.
      Я отдавал себе отчет, что Игорь-Харольд, конунг «викингов», человек увлеченный, склонен идеализировать своих соратников.
      Но, в общем-то, ему верил…
      — Я понял тебя, Игорь. А с другими клубами контакты поддерживаете?
      — А как же? Разумеется. И с питерскими, и по России, и с заграничными.
      — А там что за люди? В других клубах?
      — Разные люди… в основном нормальные.
      — А есть и ненормальные?
      — Знаешь что, Андрей? Я за глаза говорить не люблю.
      — Понятно. Ты не обижайся, Игорь.
      — Я не обижаюсь… Но не этично как-то, понимаешь?
      На этом мы и расстались. Я попрощался с хозяином, с манекеном в кольчуге и с котом. Поехал к себе в Агентство.
 

***

 
      Вечером, прихватив с собой Глеба Спозаранника, мы поехали к проституткам. Да, да, именно к ним… В Питере достаточно много мест, где тусуются путаны. Все «точки» нам было не охватить, и мы выбрали наиболее перспективные. То есть, наиболее близко расположенные к проспекту Рационализаторов. Зверев успел заскочить в фотоателье и заказал размножить фото «орлиной жертвы».
      — На меня, — сказал Сашка, — посмотрели там как на идиота.
      — Но заказ приняли?
      — А как же? Вот — триста экземпляров.
      Каждому по сотне — и вперед.
      На обороте каждого фото рукой Зверева был написан телефон Агентства и цена информации — «$100».
      — Пока написал триста раз — рука отвалилась, — сказал Зверев.
      — Нелегок хлеб писателя, — посочувствовал Спозаранник. — Если моя жена узнает, чем я вынужден заниматься, объясняться с ней придется вам, Андрей Викторович.
      — Такой семьянин, как ты, Глеб, всегда вне подозрений. Так что не дрейфь! — хлопнул я его по плечу.
      Мы взяли по сотне фотографий и разъехались «по бабам». Мне Достался район метро «Ладожская». Было около девяти вечера, и путанки уже вышли на работу. Девицы стояли поодиночке, парами, тройками, прогуливались… «Господи, — подумал я, — как далек их мир от мира, в котором живет Игорь-Харольд». Я проехал по улице, припарковался, и сразу ко мне подошла девица… Вот будет здорово, если меня увидит кто-то из знакомых! Нормально, скажут, Обнорский проводит время. Опустился до уличных девок.
      — Деточка, я не клиент, — сказал я молоденькой, совсем молоденькой девице. — Но все равно могу быть полезным.
      Путана посмотрела подозрительно, а я достал фото.
      — Знаешь ее?
      — Чего это? Отвали…
      — Это путана… ее убили. Возьми фото.
      Возьми, возьми, не бойся. На обороте есть мой телефон… видишь? А вот это видишь?
      — Чего это?
      — Сто баксов. Ты их получишь, если вспомнишь ее… усекла?
      — Я ее не знаю.
      — Ничего. Повспоминай, другим покажи. Бабки я отмусолю сразу, без обмана. Поняла?
      Так я всучил первое фото. Всего за полтора часа раздал около сорока фотографий.
      Иногда фото у меня не брали, посылали куда подальше… Иногда, напротив, интересовались, расспрашивали. Всегда предлагали профессиональные услуги «в ассортименте» и «со скидками». Дважды ко мне подходили сутенеры. И им тоже я дал фото. Они смотрели с подозрением, но про стоху баксов выслушали с интересом. Как говорил Горбачев — человеческий фактор.
      Зверев и Спозаранник за вечер тоже раздали все фотки. Глеба, правда, на Староневском чуть не прихватили менты, крышевавшие тамошних шлюх. Но он сумел им объяснить ситуацию. Ребята прониклись и даже пообещали помочь, прихватив с собой десяток снимков. Стошка баксов и для мента не будет лишней.
 

***

 
      Я вспомнил про хранителя моего домашнего очага — божка Дзаошеня. И про пустой холодильник. По дороге домой заехал в круглосуточно работающий гастроном, набрал два пакета жранины… Дзаошень, таким образом, не получил своего ежедневного щелбана, а я по-человечески поужинал.
      Сытый и от этого буржуйского излишества счастливый, я лег спать и уже потихоньку начал дрейфовать в сторону Морфея, но тут зазвонил телефон.
      Сам по себе факт ночного звонка означает, что произошло нечто экстраординарное, что не может ждать до утра. Ты слышишь мурлыканье телефона, медленно или, наоборот, стремительно выныриваешь из сна и включаешь свет… или ты не включаешь свет и лапаешь наугад телефон… находишь и говоришь в трубку: «Алло! Алло!». И слышишь в ответ нечто такое, что враз стряхивает с тебя остатки сна… А может, ты слышишь пьяный голос, который бормочет: «Позовите Надю…»
      Я ненавижу ночные звонки, но телефон всегда держу под рукой. Вздохнув, я нащупал трубку на полу, возле дивана.
      — Але, — сказал я и услышал:
      — Андрей, извини, если разбудил… это Харольд.
      Спросонья я чуть было не спросил: «Харольд? Какой Харольд?»
      — Привет, Игорь, — сказал я и посмотрел на часы: полночь. — Привет. Что-то случилось?
      — Извини, что так поздно…
      — Ерунда. Обычно я в это время еще не сплю… что-то случилось?
      Игорь-Харольд помялся-помялся — я ощущал его неуверенность даже на расстоянии, — потом сказал:
      — Ты днем уехал, а у меня все никак наш разговор из головы не выходил. Я долго думал.
      — И что? — спросил я, закуривая.
      — Я долго думал. Я перебирал в уме всех своих людей… весь хирд.
      — Что ты перебирал?
      — Хирд. Это дружина так называлась у норманнов, воинское братство.
      — Ага… понял. И что?
      — И не нашел никого, кто мог бы тебя заинтересовать.
      «Так какого же черта звонишь в полночь? — подумал я. — Обиделся? Хочется уверить меня, какие „романтики“ у вас там собрались?»
      — Но потом, Андрей, я вспомнил про одного парня.
      — А что за парень? Чем он так интересен?
      — Да ничем он не интересен… Он у нас меньше месяца про кантовался. Было это примерно год назад. Я уж и забыл…
      — Ушел? Ушел этот парень от вас?
      — Выгнали.
      — За что?
      — Формально за то, что не хотел учиться. Фактически — он с приветом оказался… понимаешь?
      — Пока нет… объясни, Харольд.
      Игорь опять замолчал на несколько секунд. Я терпеливо ждал. Ветер за окном гнул верхушки берез.
      — Пару раз мы замечали, как он «заводится» во время обычного тренировочного поединка… Это вообще-то штука азартная.
      И ребята, случается, входят в раж. Но этот Греттир совсем осатанел… понимаешь?
      — Кажется, да. А нормальное имя у этого Греттира есть?
      — В племени мы все называем друг друга норманнскими именами.
      — Ясно… но все-таки есть?
      — Разумеется, но я, признаться, его сейчас не помню.
      «Нормально, — подумал я, — нормально… прямо тайный орден какой-то: имена у людей есть, но их знают только под псевдонимами».
      — Но имя и все прочее можно уточнить у Вермунда.
      — А Вермунд — это кто?
      — Вермунд — его наставник.
      — Хорошо. Уже хорошо. А чем еще знаменит Греттир?
      — Да чем он может быть знаменит? Ничем… я же говорю: заводился страшно, буквально стервенел. Читать не хотел вовсе.
      Единственное, что его интересовало, это истории про «красного орла».
      «Стоп! — сказал я себе. — Стоп!»
      Какая-то звенящая, напряженная нота зазвучала у меня в голове. Игорь-Харольд еще говорил что-то, но я продолжал слышать только одну фразу: «Единственное, что его интересовало, это истории про „красного орла“!…» Вот так.
 

***

 
      Вот так обозначилась фигура «викинга Греттира» — свирепого берсерка, любителя баек про «красного орла». Даже не фигура еще — силуэт, контур… нечеткий и размытый. Без имени даже.
      — А как можно связаться с этим… э-э… Вермутом, Игорь? — спросил я.
      — Вермундом, — поправил Игорь. — Сейчас я попробую ему позвонить. Ты спать не собираешься?